CC BY
7
--rfi^f^SS^--
НАРРАТОЛОГИЯ Narratology
DOI 10.54770/20729316-2022-4-79
В.А. Черванёва (Москва)
НАРРАТИВНАЯ ПРОЕКЦИЯ РЕАЛЬНОГО СУБЪЕКТА В УСТНОМ МИФОЛОГИЧЕСКОМ РАССКАЗЕ
Аннотация. В статье рассматривается категория нарратора в устных мифологических рассказах о ведьме (на материале полесской традиции) - ее проявление в характере отбора и использования мифологической лексики, а именно номинаций магических специалистов. В результате исследования было установлено, что в быличковом нарративе практически не встречается прямая номинация магического специалиста (лексема ведьма), причем налицо тенденция отказа от конкретно-референтного употребления этого слова - для наименования определенного человека. Для ввода персонажа в текст используются общие имена с семантикой пола и возраста (часто в сочетании с именами собственными и местоименными актуализаторами), местоимения, номинации животных или используется описание ситуации воздействия магического специалиста без номинации последнего. Эти особенности употребления лексики в мифологических рассказах представляют собой существенные отклонения от общеязыковых тенденций в области референции, что, очевидно, обусловлено характером субъекта повествования в мифологических рассказах. Его специфику формирует ряд факторов: модальность этой сферы устной словесности (установка на достоверность), условия коммуникативной ситуации бытования мифологических нарративов (включенность в речевой поток, в повседневную коммуникацию), содержательные особенности текстов - рассказов о собственном опыте взаимодействия с потусторонними силами или подобном мистическом опыте людей, так или иначе связанных с реальным субъектом речи. Эти условия создают особый статус нарратора в мифологических рассказах, и он проявляется, наряду с другими способами, в сфере референции мифологической лексики.
Ключевые слова: мифологический нарратив; мифологическая лексика; нар-ратор; референция.
V.A. Chervaneva (Moscow) Narrative Projection of a Real Subject in an Oral Mythological Story
Abstract. The article discusses the category of narrator in oral mythological stories about a witch (based on the Polissya tradition) - how this category is manifested in the use of mythological vocabulary, namely the nominations of magic specialists. As a result of the study, it was found that in mythological prose there is a tendency to avoid
the concrete-referential use of the direct nomination of a magical specialist. The lexeme witch is practically not used in the mythological narrative. In the introductory position (to introduce a character into the text), other language units are used: common names with the semantics of gender and age (often in combination with proper names and pronominal actualizers), pronouns, nominations of animals, or a description of the situation of the action of a magical specialist without his nomination. These features of the use of lexemes in mythological stories represent significant deviations from the general language tendencies in the field of reference of functional names, which is obviously due to the properties of the subject of narration in mythological stories. Its specificity is formed by a number of factors: the modality of this sphere of oral literature (reliability), the conditions of the communicative situation of the existence of mythological narratives (involvement in colloquial speech, in everyday communication), the content features of the texts - stories about their own experience of interaction with otherworldly forces or similar mystical experiences of people somehow related to the real subject of speech. These conditions create a special status of the narrator in mythological stories, and it manifests itself, along with other ways, in the sphere of reference of mythological vocabulary.
Key words: mythological narrative; mythological vocabulary; narrator; reference.
Общепринятым положением в нарратологии является тезис о недопустимости отождествления, смешения субъектов - реального автора и его образа, повествовательной проекции в тексте. Проблематику нарратологи-ческих исследований во многом составляет выявление фигуры повествователя, отражения его присутствия в тексте, проявления его точки зрения, оценок и т.д.
Опыт показал, что изучение субъектного начала в тексте допустимо и возможно применительно к фольклорному материалу, несмотря на специфику фольклорного текста, накладывающую свой отпечаток на эту проблему, а именно анонимность (коллективность) фольклора, нерелевантность категории автора для текстов устной традиции. Исследователи различных фольклорных жанров - С.Б. Адоньева (2020), Е.Б. Артеменко (1994, 1998), Н.М. Герасимова (2012), А.В. Жугра (2021), М.А. Сердюк (2001) и др. - приходили к выводу о существовании в фольклорном тексте особой текстовой категории субъекта, не сводимой к реальному исполнителю, сказителю, певцу, рассказчику, и считали возможным и продуктивным исследование этой категории по характеру ее экспликации в тексте.
Так, С.Б. Адоньева говорит о необходимости «развести два понятия: субъект речи в фольклорном тексте и говорящий, совершающий речевой акт, конструктивным элементом которого является фольклорный текст» [Адоньева 2020, 61] и далее, рассматривая прагматику частушки, заговора, причитания, ведет речь о текстовой проекции исполнителя в этих жанрах - текстовой роли говорящего, его жанровой «маске», позволяющей ему в рамках фольклорной речи осуществлять акции, недопустимые в иных условиях.
Е.Б. Артеменко писала о проблеме повествователя и его языковой ре-
презентации на материале былинного эпоса, в частности сформулировала положение о об образе повествователя в фольклоре как аналоге образа автора в литературном тексте и о жанровой обусловленности особенностей этой категории [Артеменко 1998]. Как и в литературном тексте, где представлена дихотомия автора реального и автора как текстовой категории, в фольклорном тексте также, по ее мнению, повествователь существует в двух ипостасях: повествователь 1 (конкретный сказитель, сказочник, песенник, плакальщица, выступающий в тексте как представитель коллективного автора - народа-творца) и повествователь 2 (текстовая реализация повествователя 1, фигура, которая служит инструментом для воплощения в тексте фольклорного знания, присущего повествователю 1). Повествователю 2 свойственна жанровая обусловленность [Артеменко 1998, 192] - в частности, в героическом эпосе, для которого характерно объективированное изображение событий, используется третьеличная форма нарратива с экзегетическим повествователем, и именно такой способ проявления в тексте повествователя 2 наилучшим образом служит реализации художественных задач народного эпоса.
Если обратиться с этим исследовательским инструментарием к анализу устной мифологической прозы, сразу обнаруживается специфика этой сферы устной словесности. Коллективное знание традиции, воплощенное в ней, составляют традиционные сюжетные типы, мотивы и образы. Но при этом содержание мифологических текстов представляется рассказчиком как его собственный уникальный личный опыт, а описываемая ситуация - как события, к которым он сам имеет непосредственное отношение (как участник, очевидец или находящийся в пространственной смежности с местом события), причем эти события позиционируются им как реальные факты, имевшие место в действительности. Эта содержательная особенность мифологических нарративов, а также ситуация их бытования -включенность в речевой поток, в повседневную коммуникацию - создает особый статус рассказчика.
В этих текстах реализуются модальные и коммуникативные установки разговорной речи, структурно и прагматически это повседневная коммуникация, здесь отсутствует «миметическая грамматика» [Неклюдов 2022, 16] и не наблюдается очевидной смены риторико-стилистического регистра [Адоньева 2020, 65-66] - нет переключения из повседневной речи в речь фольклорную, структурно и прагматически маркированную. В данном случае фольклорная речь совпадает с повседневной речью, входит в нее органически и, как следствие, в тексте происходит прямое отражение коммуникативной ситуации экспликации текста.
Закономерное следствие этого на языковом уровне состоит в том, что позиция рассказчика (повествователя 2, по терминологии Е.Б. Артемен-ко) в мифологическом нарративе получает обязательное вербальное выражение - он обнаруживает себя в тексте как субъект речи, сознания, восприятия, дейксиса. Об этой особенности языковой организации устных мифологических рассказов уже приходилось неоднократно писать (см.,
например [Черванёва 2020] и др.), задача же настоящей статьи - показать, как позиция говорящего (его включенность в ситуацию речи и его нарративная роль) влияет на характер выбора и употребления им языковых единиц, в частности используемой им мифологической лексики.
Основные тенденции отбора и использования языковых единиц рассмотрим на примере номинаций ведьмы в восточнославянской мифологической прозе. Эмпирическая база исследования - собрание материалов соответствующего раздела «Народной демонологии Полесья» [Народная демонология Полесья, 36-256], всего 1079 текстов. Все примеры в статье приводятся по данному изданию с указанием номера текста и с сохранением орфографических и шрифтовых особенностей источника, за исключением выделения полужирным шрифтом, которое принадлежит автору статьи.
Как указывает Л.Н. Виноградова, в полесской традиции в качестве прямых имен для обозначения ведьмы используется ряд специальных традиционных наименований: ведьма, ведьмарка знахорка, чародейка, кол-дунка, волшэбница, ворожка; эвфемизмы тая, што знае; тая, што знаец-ца з чэртямы; фразеологические выражения баба з мухами или з мухами в носу [Народная демонология Полесья, 36]. Наиболее частотное средство обозначения такого типа персонажа - лексема ведьма (и фонетические варианты видьма, вьедма, вэдьма и т.д), так что сосредоточимся на употреблении именно этого слова.
Сразу обращает на себя внимание широкая представленность данной лексемы в корпусе текстов, однако при более пристальном рассмотрении оказывается, что тексты, в которых это слово свободно и часто употребляется, не являются нарративами - это поверья. Ср.:
Ведьма любит прийти на празник, под свята, бо её нихто не приглашае. Пры-ходзиць, кали хозяйка доить молоко. Смотрит на молоко - и на следуюшчый день молоко пропадае. Счытаецца, шчо ведьма зглазила (№ 108);
Ведьмы зробюць, каб якая порча была, как чэлавек больны был, буде болети-болети и можа умерти (№ 151);
На Благовишчэння видьма курей стрижэ. Гэть постриже кури, хвосты под-ризуе зусём. Она бере спир соби. Спир вона бере до усёго - ей будэ вестися. Ей усё-усё ведэцця. Ей усё мае. А ужэ спир забирае од мэнэ - усё забирае. Як она куры пообризая, коров выдоить - йий ужэ усё ведэцця: вод молока будэ повне масла, будэ сыра, в ей куры хорошы будуть. А у мэнэ ничого ужэ нэ будэ (№ 249).
Поверья зачастую появляются в высказывании на мифологическую тему как его составная часть, обрамляющая собственно быличковое повествование (см. выделенные фрагменты):
Видьма можэ пэрэкынутыся и курыцэю, и собакою, и свыгою. Вмие мо-
локо забыраты и робыты, шоб тисто нэ росло. Булы два браты. У одного хлиб родыв, а у другого - не. Пишов той брат до знахура, а той кажэ: «Пиды на Вэлык-дэнь на свое полэ и сыды там. Як прыйдэ курыця, одрубай йий крыло, а як прый-дэ свыння, одрубай йий лапу». От, чоловик сыдыть на мэжы и бачыть: курочка зэмлю грэбэ, та всэ на свое полэ. Возьмэ у дзюб гною и всэ на другэ полэ кынэ. Чоловмк одрубав крыло тий курочци. А то була його братыха. И вжэ вона лэжыть хвора. Брат прыходыть до брата и кажэ: «Моя жмнка руку пормзала в сичкарни». Пишов знову бмдный брат до знахура, а той пытае: «Чы нихто нэ зостався бэз рукы?». Брат кажэ: «Нихто, тмлькы братова одрмзала руку на сичкарни». Знахур: «Та то ты йий и одрмзав руку» (№ 253);
Котора видьма, то воны идуть забирають росу. Як росказывав мий батько, он ехал на волах. Дывицця: жыто во-так-во ворошыцця. Встав, люльку закурмв, дывицця. А вин тожэ трохи знав. Покмнув волы, пошов кругом обойшов ей и сюды [к волам] вернулся. А вона кажэ: «Ай, кажэ, перэйдм назад ми дорогу». Кажэ [батько]: «На чорта я пэрэходив бы кругом». Алэ кажэ, як маты народыла, ничого не було (№ 38).
По всей видимости, подобного рода поверьеобразные фрагменты, включающие в себя прямую номинацию персонажа (ведьма), появляются в высказывании информанта как реакция на употребление этого слова в вопросе собирателя, причем далее, в самом нарративе, этот персонаж уже обозначается другими способами.
Все приведенные выше случаи употребления лексемы ведьма в поверьях - примеры осуществления абстрактной референции, то есть обозначения целого класса людей (открытого неисчислимого множества). Что касается конкретно-референтного употребления этого слова, когда оно является обозначением вполне конкретного, определенного человека -персонажа мифологического повествования, то с поиском таких примеров возникают большие сложности - по большому счету, их просто нет в корпусе. Значительная доля лексем ведьма, зафиксированных именно в быличковом нарративе, вообще употребляется нереферентно - в качестве предикативной характеристики, а не средства номинации и идентификации. Ср.:
От, у ее [одной женщины] свекруха вьедьма была (№ 35);
Была баба, усе казали, на ии, шо вона ведьма (№ 141);
Було два браты. Жонка одного була видзьма (№ 243);
Одна жэншчина була ведьма (№ 112).
Этот персонаж вводится в собственно мифологическое повествование не прямым наименованием (ведьма), а посредством других способов:
1) с помощью общих имен с семантикой пола и возраста (баба, жэн-щына, жонка и др.), среди которых велика доля реляционных имен, обозначающих лицо через отношение к говорящему (сусидка, кума, тётка,
титка и т.д.):
Колись моей корови зробила одна жонка (она ужэ здохла — коб ей кости выкидало!). И така добра со мной била. И она мне зробила (№ 202);
[Нельзя ничего давать из дома, когда телится корова]. Ростэливаеца корова. Пришла соседка: «Позыч мне хлеба». За той хлеб — да с хаты. Мать каже: «Иди, забери хлеба, бо не буде молока» (№ 127);
2) общими именами в сочетании с именами собственными и местоименными актуализаторами, суживающими область референции с класса до индивида:
Пэрэд Святой [неделей] було. Пуд окнами бабы той, Хундорки, [стояла и видела, что она] завязала пояс красный за сволок и так дёргае - повэн цэбэр молока набрала (№ 134);
На Купайлу уранце кум вывеу кони раненько, до сонца. Да иде додому. Ба-чит: якась жинка распатлана, в споднице, бегае по сенокосу да збирае тая росу рукамы (№ 1020);
3) посредством местоимений - неопределенных (хто-то, хтось) и личных (она, вона, оно), причем наблюдаемое здесь употребление личных местоимений (в интродуктивном контексте - для ввода персонажа в текст) ненормативно с общеязыковой точки зрения:
Шла жэнщина ноччу, на ней хто-то сиганул на плечи. Она схватила його, взяла топор и адрубала лапу. На следующий день - соседка кульгае (№ 227);
Дядька мой шоу з гульни, молодой коли быу. Она [ведьма] ему на плечы -скок, собачкою, и захохотала. Донёс ее до двора, там соскочыла, захохотала - и куда што делося! Рубаха на дядьке мокрая, сам мокрый, як гушча (№ 242);
4) номинациями животных (жаба, кошка, свинья и др.) - в текстах с мотивом оборотничества ведьмы:
Прышоу хозяин до хлэва, а там жяба. Рогачем сколол ту жябу, а на другэй дэнь ходы жынка кульгае (№ 799);
5) с помощью нулевой номинации - имплицитного способа описания ситуации воздействия магического специалиста через указание на детали и признаки, на основании которых собеседник должен сам сделать вывод о характере актанта и правильно его идентифицировать. Ср. пример описания ситуации обнаружения порчи домашней скотины, где персонаж, ставший причиной произошедшего, не упоминается:
[На Ивана] карова була у пляцни, и я заспала, як даиць трэба було ицци. Я пашла карову даиць. Вопшым вийшла з зямлянки, а буу пляцень при зямлянци, то ищо у зямлянци було. Чи я дайшла до хлиева да таго, а чорна хустка с хлиева мах-нуласа и паляцела. Тая хустка паляцела, я поглядаю. Пашла у той мамент у хлюв, а тая мая карова мене самую ни припусцила. Карова малака не дала и рагами и нагами на мене. Пашла карова не дояна. У вэчари - што рабиць? Пашла людзей шукаць. Тэе кажэ, таго зави, тэе кажэ, таго зави. И усё ж таки як-нибудзь трошки ж угулдавалы [отшептали] тую карову. Ну, усё равно не такэе (№ 178).
Примером такого же типа может служить текст, где персонаж вводится в текст нулевой номинацией и лишь по грамматической форме предиката можно определить, что речь идет о существе женского пола:
Ишов брат из гульни и села на плечи так як собака. Он взял за ноги и гомонит: «Донэсу до двора и возьму топора и ноги табе поодрубаю». Оно начало голосить, як чоловик, и побежало (№ 230).
Интересно, что далее персонаж уже обозначается местоимением среднего рода, с которым соотносятся предикаты с соответствующими грамматическими характеристиками (оно начало голосить... и побежало), что, очевидно, связано с выражением идеи когнитивной неопределенности.
Во всем корпусе полесских мифологических рассказов о ведьме встретилось несколько единичных примеров конкретно-референтного употребления лексемы ведьма в интродуктивном контексте. Один пример - в развернутом нарративе, описывающем сон, в котором персонаж (дед рассказчика) увидел ведьму:
Идеш возле сарая, слышиш: доюць корову Открыеш дверь - никого. Дед мой побачил во сне одну ведьму, шо у его коровки молоко тягала, она ему кажець: «Ты на меня не серчай. Я тебе больше коров доиць не буду. Я заре пришла у хлев заткнуць дверь берёзовым колочком. Не приду, значиць, больше». Наутро он при-де у хлев, бачиць - и правда (№ 86).
В данном случае принципиально важно соотношение содержания текста с действительностью - описание сна и описание реальности в былич-ковом нарративе имеют разную модальность.
Кроме того, отмечены пять случаев употребления слова ведьма в составе текстов, представляющих собой краткое высказывание из одного предложения, например:
Стоиць чоловек у саду и бачэ: видьма рушником збирае росу з травы, потым з его [рушника] потекло молоко (№ 16);
Видьма пэрэкынулася жабою и сосэ молоко у коров. Одын чоловик забыу
жабу вылкамы, так ту видьму и вбыв (№ 81).
Речевой статус этих примеров по материалам публикации определить довольно сложно - фрагмент ли это более крупного текста или же краткий ответ на прямой вопрос собирателя. Этот факт, а также ничтожное количество таких примеров в целом корпусе текстов позволяет утверждать, что мифологической прозе присуща тенденция избегать конкретно-референтного использования прямой номинации персонажа - магического специалиста.
Описанные особенности употребления лексики в мифологических рассказах интересны в первую очередь тем, что они представляют собой существенные отклонения от общеязыковых тенденций в области референции.
Слово ведьма, которое по своей семантике является обозначением магического специалиста, по идее, должно относиться к классу функциональных имен (по терминологии А.Д. Шмелева [Шмелев 2002, 220-227]), как любые названия людей по профессии, занятиям, роду деятельности. «Функциональное имя» является обозначением лица по нелокализованно-му во времени признаку - действию /ряду действий, которые человек должен производить в соответствии с конвенционально закрепленным статусом. Примерами функциональных имен выступают прежде всего названия профессий и социальных ролей: врач, секретарь, царь, покупатель, ученик, причем важно, что характеристика определяется именно действиями лица, а не субъективными оценками и мнением говорящего [Шмелев 2002, 220].
Характеризуя референциальные возможности функциональных имен в русском языке, А.Д. Шмелев отмечает, что они весьма широки: эти слова хорошо приспособлены к осуществлению как конкретной референции (использованию слова в качестве «прямого имени» индивида), так и абстрактной референции (для обозначения целого класса объектов) [Шмелев 2002, 223-224]. Однако в мифологическом дискурсе, как мы убедились, с помощью лексемы ведьма прекрасно производится абстрактная референция (в поверьях), но практически отсутствуют примеры конкретно-референтного употребления этого слова. Однако в текстах с установкой на вымысел - в фольклорной сказке и авторском художественном наррати-ве - слово ведет себя вполне стандартно (как, заметим, и в приведенном выше описании сна - тексте, моделирующем не реальную, а виртуальную действительность). Ср.:
На одном селе жила бабка-ведьма. У неё была дочь. Бабка научила дочь колдовать [Самоделова 2013, 158].
Он перебирал все заклятия против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что шаг его начинал становиться ленивее, ведьма как-то слабее держалась на спине его (Н.В. Гоголь. Вий).
Как можно объяснить представленное явление?
С одной стороны, оно находится в русле описанных Е.Е. Левкиевской референциальных механизмов мифологического текста - стремления избегать номинации прямым именем мифологического персонажа или явления [Левкиевская 2006, 197-198]. Как видим, эти тенденции касаются не только мифологических персонажей, но и людей со сверхъестественными способностями. Е.Е. Левкиевская считает это проявлением когнитивной неопределенности, свойственной мифологическому тексту, а также ориентацией на собеседника, в равной с рассказчиком степени вовлеченного в традицию, в систему традиционного знания, который способен верно идентифицировать персонаж по описанию, без прямой номинации.
Считая обоснованным это утверждение, добавлю некоторые дополнительные соображения относительно причин рассмотренных языковых особенностей мифологического нарратива.
Установка на достоверность, характерная для мифологической прозы, очевидно, имеет в своей основе свойственную диалогическому общению и вообще разговорной повседневной речи ориентацию на соблюдение «максимы качества» - сообщаемое в речи по умолчанию принимается как истинное [Арутюнова 1992, 12]. И эта особенность определяет характер субъекта повествования в мифологическом рассказе.
Функционирование текста в рамках актуального разговорно-речевого дискурса обусловливает действие в нем тенденций, свойственных разговорной речи. Одной из таких тенденций является доминирование говорящего как субъекта знаний, мнений, оценок [Апресян 2004; Падучева 1985, 141; Падучева 1996, 281; Падучева 2011, 9].
Прямое проявление этой особенности наблюдается в мифологических рассказах - изложение событий рассказчиком осуществляется сквозь призму его оценок, именно рассказчик является субъектом мотивировок и суждений, которыми изобилует повествование, в отличие от традиционных эпических жанров фольклора, в которых практически отсутствует рассуждение как тип речи (см. подробно об этом в [Черванёва 2017]).
Позиция нарратора имеет проекцию в тексте и отражается в характере отбора и использования им языковых единиц для номинации действующих лиц. Текстам, в которых моделируется особый мир (сказочный, эпический и т.д.), не совпадающий с актуальной речевой ситуацией, присущ объективированный характер повествования, что предполагает и допускает «всеведение» нарратора, находящегося за пределами текста. Это «авторское» знание «вшито» в текст и проявляется в тех номинациях, которые повествователь дает персонажам при вводе в текст, определяя их статус сразу же, еще до начала рассказа о событиях.
У рассказчика же в мифологическом нарративе нет права на всеведение, так как его позиция - внутри текста, но зато есть право на рассуждение и оценку. Именно поэтому ситуация мифологического текста требует обоснования выбора номинации для персонажа. В случае конвенциональной закрепленности статуса за референтом - конкретным человеком в социуме - номинация магического специалиста употребляется как обычное
функциональное имя (как любое название по профессии), то есть конкретно-референтно (например, это касается лексемы знахарь). С ведьмой, видимо, это невозможно в силу специфики самого этого мифологического персонажа в традиции - «тайного», скрытого характера ее статуса, необходимости выявлять внутри сообщества, разоблачать и тем самым обезвреживать. Появление субъективной оценки, не свойственной функциональному имени, при номинации этой лексемой конкретного лица, меняет референциальный статус этого слова, что находит выражение в характере его употребления в мифологическом тексте.
Таким образом, описанные особенности референции номинаций магических специалистов в устных мифологических рассказах представляют собой область проявления текстовой категории нарратора, свойства которого во многом обусловлены модальностью текстов мифологической прозы - характером соотношения содержания текста с действительностью - и особенностями коммуникативной ситуации бытования мифологической прозы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Адоньева С.Б. Прагматика фольклора. М.: Т8 Издательские технологии; СПб.: Пальмира, 2020. 335 с.
2. Апресян Ю.Д. Интерпретационные глаголы: семантическая структура и свойства // Русский язык в научном освещении. 2004. № 1(7). С. 5-22.
3. Артеменко Е.Б. К проблеме повествователя и его языковой репрезентации в фольклоре. На материале былинного эпоса // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. 1998. Вып. 11. С. 186-195.
4. Артеменко Е.Б. «Образ автора» как структурообразующий фактор фольклорного текста // Исследования по лингвофольклористике / под ред. А.Т. Хро-ленко. Вып. 3. Курск: КГПИ, 1994. С. 3-5.
5. Арутюнова Н.Д. Речеповеденческие акты и истинность // Человеческий фактор в языке: Коммуникация, модальность, дейксис / отв. ред. Т.В. Булыгина. М.: Наука, 1992. С. 6-39.
6. Герасимова Н.М. Севернорусская сказка как речевой жанр // Герасимова Н.М. Прагматика текста. Фольклор. Литература. Культура. СПб.: РИИИ; СПбГУ 2012. С. 70-91.
7. Жугра А.В. Нарратор в албанском эпическом тексте // Фольклор: структура, типология, семиотика. 2021. Т. 4. № 3. С. 70-96.
8. Левкиевская Е.Е. Прагматика мифологического текста // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. [Вып. 10] / отв. ред. С.М. Толстая. М.: Индрик, 2006. С. 150-214.
9. Народная демонология Полесья: Публикации текстов в записях 80-90-х годов XX века. Т. I: Люди со сверхъестественными свойствами / сост. Л.Н. Виноградова, Е.Е. Левкиевская. М.: Языки славянских культур, 2010. 648 с.
10. Неклюдов С.Ю. Текст как манифестация / проекция / имитация «действительности» // Фольклорное повествование и реальная действительность: семио-
тические аспекты проблемы: материалы Международного круглого стола (Москва, РГГУ 20 апреля 2022 г.) / сост. В.А. Черванёва. М.: РГГУ, 2022. С. 16-17.
11. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. М.: Наука, 1985. 271 с.
12. Падучева Е.В. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М.: Языки славянской культуры, 1996. 464 с.
13. Падучева Е.В. Эгоцентрические валентности и деконструкция говорящего // Вопросы языкознания. 2011. № 3. С. 3-18.
14. Самоделова Е.А. Сказки Центральной России в конце ХХ - начале XXI веков в записях Е.А. Самоделовой и друзей-фольклористов: Тексты. Т. 1 // Рязанский этнографический вестник. 2013. Вып. 51. 249 с.
15. Сердюк М.А. Народнопоэтическое «я»: семантика и прагматика // Фольклор и литература: проблемы изучения / под ред. Т.Ф. Пуховой. Воронеж: ВГУ, 2001. С. 140-151.
16. Черванёва В.А. «Рассуждающий» повествователь в мифологическом нар-ративе // Вестник РГГУ Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». 2017. № 12. С. 9-16.
17. Черванёва В.А. Фольклорный текст в режиме диалога: к вопросу о статусе языка фольклора // Фольклор: структура, типология, семиотика. 2020. Т. 3. № 2. С. 72-87.
18. Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. М.: Языки славянской культуры, 2002. 496 с.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Apresyan Yu.D. Interpretatsionnyye glagoly: semanticheskaya struktura i svoyst-va [Interpretative Verbs: The Semantic Structure and Properties]. Russkiy yazyk v nauchnom osveshchenii, 2004, no. 1(7), pp. 5-22. (In Russian).
2. Artemenko E.B. K probleme povestvovatelya i ego yazykovoy reprezentatsii v fol'klore. Na materiale bylinnogo eposa [On the Problem of the Narrator and His Verbal Representation in Folklore. On a Material of the Epos]. Filologicheskiezapiski: Vestnik literaturovedeniia i iazykoznaniia, 1998, vol. 11, pp. 186-195. (In Russian).
3. Chervaneva V.A. Fol'klornyy tekst v rezhime dialoga: k voprosu o statuse yazy-ka fol'klora [Folk Text in Dialogic Mode: On the Status of the Language of Folklore]. Fol'klor: struktura, tipologiya, semiotika, 2020, vol. 3, no. 2, pp. 72-87. (In Russian).
4. Chervaneva VA. "Rassuzhdayushchiy" povestvovatel' v mifologicheskom narrative [Deliberating Narrator in a Mythological Narrative]. VestnikRGGU. Seriya "Is-toriya. Filologiya. Kul'turologiya. Vostokovedeniye", 2017, no. 12(33), pp. 9-16. (In Russian).
5. Paducheva E.V Egotsentricheskiye valentnosti i dekonstruktsiya govoryashche-go [Egocentric Valence and Deconstruction of Speaker]. Voprosyyazykoznaniya, 2011, no. 3, pp. 3-18. (In Russian).
6. Zhugra A.V. Narrator v albanskom epicheskom tekste [The Narrator in the Albanian Epic Text]. Fol'klor: struktura, tipologiya, semiotika, 2021, vol. 4, no. 3, pp. 70-
HoBbiü jмnоnогицecкиü BecmHUK. 2022. №4(63). --
96. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
7. Artemenko E.B. "Obraz avtora" kak strukturoobrazuyushchiy faktor fol'klor-nogo teksta ["The Image of the Author" as a Structure-Forming Factor of the Folklore Text]. Khrolenko A.T. (ed.). Issledovaniyapo lingvofol'kloristike [Research on Folklore Language]. Vol. 3. Kursk, Kursk State Pedagogical Institute Publ., 1994, pp. 3-5. (In Russian).
8. Arutyunova N.D. Rechepovedencheskiye akty i istinnost' [Speech Behavioral Acts and Truth]. Bulygina T.V (ed.). Chelovecheskiy faktor vyazyke: Kommunikatsiya, modal'nost', deyksis [Human Factor in Language: Communication, Modality, Deixis]. Moscow, Nauka Publ., 1992, pp. 6-39. (In Russian).
9. Gerasimova N.M. Severnorusskaya skazka kak rechevoy zhanr [North Russian Fairy Tale as a Speech Genre]. Gerasimova N.M. Pragmatika teksta. Fol'klor. Literatura. Kul'tura [Text Pragmatics. Folklore. Literature. Culture]. St. Petersburg, RIII Publ.; St. Petersburg State University Publ., 2012, pp. 70-91. (In Russian).
10. Levkiyevskaya E.E. Pragmatika mifologicheskogo teksta [Pragmatics of the Mythological Text]. Tolstaya S.M. (ed.). Slavyanskiy i balkanskiy fol'klor. Semantika i pragmatika teksta [Slavic and Balkan Folklore. Semantics and Pragmatics of the Text]. Issue 10. Moscow, Indrik Publ., 2006, pp. 150-214. (In Russian).
11. Neklyudov S.Yu. Tekst kak manifestatsiya / proyektsiya / imitatsiya "deystvi-tel'nosti" [Text as Manifestation / Projection / Imitation of "Reality"]. Chervaneva V. A. (comp.). Fol'klornoye povestvovaniye i real'naya deystvitel'nost': semioticheski-ye aspekty problemy: materialy Mezhdunarodnogo kruglogo stola (Moskva, RGGU, 20 aprelya 2022 g.) [Folklore Narrative and Reality: Semiotic Aspects of the Problem: Materials of the International Round Table (Moscow, Russian State University for the Humanities, April 20, 2022)]. Moscow, Russian State University for the Humanities Publ., 2022, pp. 16-17. (In Russian).
12. Serdyuk M.A. Narodnopoeticheskoye "ya": semantika i pragmatika [Folk Poetic "I": Semantics and Pragmatics]. Pukhova T.F. (ed.). Fol'klor i literatura: problemy izucheniya [Folklore and Literature: Problems of Study]. Voronezh, Voronezh State University Publ., 2001, pp. 140-151. (In Russian).
(Monographs)
13. Adon'yeva S.B. Pragmatikafol'klora [The Pragmatics of Folklore]. Moscow, T8 Izdatel'skiye tekhnologii Publ.; St. Petersburg, Pal'mira Publ., 2020. 335 p. (In Russian).
14. Paducheva E.V. Semanticheskiye issledovaniya. Semantika vremeni i vida v russkom yazyke. Semantika narrative [Semantic Research. Semantics of Time and Aspect in the Russian Language. Semantics of Narrative]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 1996. 464 p. (In Russian).
15. Paducheva E.V. Vyskazyvaniye i ego sootnesennost's deystvitel'nost'yu [Statement and its Correlation with Reality]. Moscow, Nauka Publ., 1985. 271 p. (In Russian).
16. Shmelev A.D. Russkiy yazyk i vneyazykovaya deystvitel'nost' [Russian Language and Extralinguistic Reality]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2002. 496 p. (In Russian).
Черванёва Виктория Алексеевна, Российский государственный гуманитарный университет.
Кандидат филологических наук, доцент, ведущий научный сотрудник Центра типологии и семиотики фольклора. Научные интересы: язык фольклора, восточнославянская традиционная народная культура, проблемы устной коммуникации.
E-mail: viktoriya-chervaneva@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-3091-6469
Victoria A. Chervaneva, Russian State University for the Humanities.
Candidate of Philology, Associate Professor, Leading Researcher at the Centre for Typological and Semiotic Folklore Studies. Research interests: language of folklore, East Slavic traditional folk culture, problems of oral communication.
E-mail: viktoriya-chervaneva@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-3091-6469
