CC BY
144
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ Anti-Bolshevik Russia
С.С. Ипполитов
«НАРЕЗАЛ Я ВЕРБЛЮЖЬЕГО МЯСА...»: ГОЛОДНАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ И ГАСТРОНОМИЧЕСКИЕ ПРЕДПОЧТЕНИЯ РОССИЙСКИХ ЭМИГРАНТОВ (1920 - 1930-е годы)
S. Ippolitov
"I Cut Some Camel Meat...": Hungry Daily Life and Gastronomic Preferences of Russian
Emigrants (1920 - 1930s)
Фантастическая пестрота эмигрантского быта, стремительное социальное, имущественное расслоение эмиграции нигде не проявлялись так явно, как в кастрюле, походном котелке или в зеркальном блеске полированного мрамора европейских ресторанов. Для многих тысяч людей, убежденных в незыблемости трехразового питания, поиск хлеба насущного на долгие годы превратился в обыденное занятие. Голод настигал и не щадил никого: ни русского интеллигента, ни калмыцкого пастуха, ни самарского помещика, ни георгиевского кавалера.
Начался голод еще на родной земле, охваченной разгоревшимся огнем Гражданской войны: в условиях стремительного роста дороговизны и разгула спекуляции1 одним из самых острых экономических и социальных вопросов, терзавших городских обывателей на антибольшевистских территориях, стал продовольственный. Попытки властей наладить продуктовое снабжение городов, даже на богатом юге страны, не дали желаемого результата: полуголодная жизнь становилась обыденным делом2. С осени 1919 г., с началом поражений на фронте, голод стал спутником подавляющего большинства беженцев, бросивших свои дома с имуществом и двинувшихся к портовым городам юга России вместе с отступающими белыми войсками3. Если у тебя не было золотого кольца на пальце, спрятанных в пеленки младенца фамильных подвесок или «крепкой» валюты глубоко в кармане, голод хватал тебя за горло уже на корабле, державшем курс на Константинополь...
Анастасия Ширинская, в возрасте восьми лет эвакуированная из Крыма в Бизерту, вспоминала свой переход на эсминце «Жаркий», которым командовал ее отец, А.С. Манштейн, в ноябре 1920 г.,: «Обычно кормили нас рисом с обжаренным в луке корнбифом, синие цилиндрические коробки которого виднелись везде. Не знаю, откуда пошли слухи, что на самом деле все это обезьянье мясо, что очень волновало деликатные воображения... Вместо хлеба утром пекли лепешки к чаю, очень вкусные, как мне казалось.»4
Однако такой рацион являлся, скорее, исключением. Корабельных припасов хватало ненадолго. Огромная масса беженцев остро нуждалась в еде, воде, медикаментах. Все это закончилось буквально в первый же день выхода русских кораблей с беженцами на борту из крымских портов. Корабельные опреснительные установки не справлялись: воды для питья не хватало. Поэтому когда корабли встали на рейде Константинополя на обязательный карантин, голод и жажда среди беженцев стали невыносимыми.
Русские корабли с беженцами мгновенно привлекли внимание турецких торговцев, как стервятники слетевшихся на голодающих и жаждущих людей. Хлеб, кувшины с пресной водой обменивались по немыслимому курсу на украшения, валюту, оружие, одежду. Турецкие лодки окружали российские военные и гражданские суда; с их бортов раздавались гортанные голоса; с кораблей опускались веревки, к которым были привязаны ценные вещи на обмен. Обратно на борт поднимались вода и продовольствие.
Окончание карантина и выход на турецкий берег принесли облегчение лишь небольшой части беженцев, располагавших достаточными средствами для безбедной жизни и скорейшего отъезда дальше, в Европу и Америку. Подавляющая масса эмигрантов таких возможностей не имела.
Продовольственного пайка, который выдавался союзниками, совершенно не хватало для питания жившим в военных лагерях здоровым молодым мужчинам. Поэтому русские эмигранты начали совершать регулярные вылазки в окрестные деревни и откровенно грабить местных жителей. «Казаки расползались по окрестностям, как тараканы. Неугомонная казачья натура не могла мириться с бездеятельной жизнью в хлевах. Кто боялся окончательно порвать связь с армией, где пока еще давали паек, те бродили по соседним турецким и греческим деревушкам в поисках работы, или нищенствовали, или пытались "партизанить". Впрочем, добродушные турки к этим последним развлечениям рыцарей белого стана относились с гораздо меньшей снисходительностью, чем русские крестьяне. Три офицера, попавшие среди эвакуационной неразберихи вместо Галлиполи в Санджак-Тепэ, поплатились жизнью за свои старые добровольческие замашки»5.
Впрочем, не всегда «партизанщина» казаков в турецких деревнях заканчивалась столь плачевно. Был случай, когда несколько из них
устроили охоту на овечье стадо в окрестностях лагеря Чаталджа. Сразив из засады несколькими точными выстрелами двух баранов, «охотники», под покровом ночи, притащили добычу в лагерь, где и съели ее в течение часа. Однако обиженные турецкие крестьяне подали жалобу командованию лагеря. Было устроено расследование, в ходе которого собирались свидетельские показания: из каких палаток исходил запах жареной баранины; кто именно был замечен с большим ножом в руке и где в ночь преступления звучали песни пирующих. Следствие установило виновных, но дело было «спущено
на тормозах», и серьезного наказания никто не понес6.
* * *
Неменеедраматичноскладываласьсудьбароссийскихэмигрантов, переехавших и перевезенных в страны Африки. Непривычный, тяжелый для славян климат усугублялся специфическим рационом питания. Российский эмигрант А.А. Яблоновский так вспоминал период своего пребывания в Египте:
«Как кормятся русские беженцы в лагере, и каков вообще рацион для "гостей английского короля"?
На этот вопрос весьма трудно ответить с точностью, потому что англичанам очень и очень свойственна бестолковость (никак не меньше, чем нам, русским) и потому что организация и порядок - это совсем не британские качества. В одном лагере дают так много хлеба, что его выбрасывают вон или отдают арабам. В другом - каждый кусок хлеба на счету и его совершенно не хватает. В одном лагере люди целый месяц сидят впотьмах: ни фонаря, ни свечки. В другом - целые груды свечей валяются по палаткам без употребления. Но общим образом можно сказать, что в отношении к русским англичане стараются проводить систему крайней бережливости.
Настоящей еды мы получаем только тарелку супу в день. Утром и вечером - чай, вареный в котлах, днем - тарелка супа. Это и все. Выдается, правда, еще австралийское копченое сало. Но при жаре свыше 65 градусов, когда свечи тают в тени и текут, его никто не ест, и оно целыми пудами идет в добычу арабам. Сало соленое, твердое, в сыром виде несъедобное, а старики от него болеют животами.
Выдаются и еще всякие продукты, но больше случайного характера. До такой степени случайного, что мы сначала только рты раскрывали. Еще на пароходе, например, где у нас не было ни посуды, ни очага и где мы чайными ложками суп ели, нам выдали. сырой горох.
- Почему горох? С какой стати горох? - ничего не известно. Но так как горох вам "полагается", то потрудитесь получать. Эти пищевые внезапности сохранились и в лагерях. Выдадут суп (плохой бараний суп), а затем возглас:
- Потрудитесь получать изюм!
А через неделю опять бараний суп и опять возглас:
- Потрудитесь получать пикули!
Горох, пикули, изюм (кстати сказать, совершенно черствый и негодный к употреблению) всегда доставляют беженцам много веселых минут, а беженцы с Кавказа не раз вспоминали даже того анекдотичного армянина-лавочника, который говорил своим покупателям: "Мыла нет - бери орехи!"»7.
«Во всем экономия соблюдается весьма строго. Например, больным, старым и истощенным людям некоторое время выдавали так называемое «усиленное питание», т.е. в дополнение к бараньему супу отпускались три столовые ложки молока (счетом) и одно яйцо на человека. Но впоследствии английская комендатура подвергла всех «слабых» медицинскому переосвидетельствованию, дабы определить с точностью, действительно ли данный субъект имеет необходимость в трех ложках молока и яйце или он может без них обойтись? Свидетельствовали строго, и в результате яйцо было отнято у большинства, а затем как-то сошли на нет, и прекратились и молочные дозы.
Я видел людей, которые дрожали от негодования, когда вспоминали об этом медицинском осмотре:
- Иди, стой в очереди, показывай свое тощее, старое тело, и все это только для того, чтобы наука определила: не напрасно ли, не мошенническим ли образом этот русский нищий выпил три ложки британского молока?»8.
* * *
Переселение российских беженцев в европейские страны в начале 1920-х гг. благоприятно отразилось на их уровне жизни. Большой рынок труда, желание и умение эмигрантов много и напряженно трудиться, развитой рынок жилья, в отличие от Турции более гуманное законодательство позволили россиянам более или менее обустроить свой повседневный быт. Угроза голода на время отступила, начало 1920-х гг. в Европе не было отмечено такими шокирующими проявлениями эмигрантской нищеты, как открытое попрошайничество, являвшееся неотъемлемой приметой константинопольских улиц. Значительное число российских беженцев смогли найти приют в сельских областях Франции, Германии, Чехословакии, Болгарии, Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев.
Российский бизнес, развернувший свою деятельность на продовольственном рынке Европы, в своем развитии не ограничивался национальным рынком той страны, где он находил себе убежище. Интегрируясь в экономику страны пребывания, он активно налаживал внешнеэкономические контакты9. Так, многочисленные косвенные факты говорят о тесных связях
предпринимателей-эмигрантов в Германии с Советской Россией. В рекламных объявлениях русских ресторанов в Берлине очень часто появлялись объявления, в которых посетителям предлагались «... белые грибы, сушеные и маринованные, клюква, икра паюсная и зернистая, осетрина и белорыбица, печенка из налима, семга, лососина, варенье из кизила»10 и прочие типично российские деликатесы, поставлявшиеся на германский рынок русскими эмигрантами. О регулярности и отлаженности подобного рода поставок красноречиво говорит приписка в одном из рекламных объявлений такого ресторана, приглашавшего клиентов на деликатесы из России: «По четвергам и пятницам - свежий судак»11.
Процветало в Берлине середины 1920-х гг. и русское водочное производство фабрики Смирнова. Алкогольная продукция из Риги, Одессы, Сибири продавалась в Русском оптово-розничном магазине. Этим же предприятием осуществлялась рассылка российских деликатесов и алкоголя по всей Германии12. Существовало также и множество русских кондитерских, кафе, закусочных. Одна из них, рекламируя себя, писала: «Где можно получить самые лучшие и настоящие русские пирожные, пироги, пирожки, кулебяки, мороженое, русскую водку, ликеры и вина? Только у Романа Дмитриевича Шелье». В Берлине продавался русский чай «Глобус», а товарищество «Л. Горбачева и К.» выпускало «Русскую очищенную водку», «Померанцевую водку» и киевскую «Вишневку»13.
В Берлине вели свою деятельность русские рестораны самого разного пошиба: и фешенебельные, и поскромнее, вспоминал Р. Гуль. «Были "Стрельня" (цыганский хор князя Б.А. Голицына), кавказский ресторан "Алла Верды", ночной кабак "Тихий омут", "Медведь" ("борщ с гречневой кашей во всякое время", цыганские романсы), "Русско-немецкий ресторан", но это все были дорогие. И в условленный день я повез москвича обедать в скромный русский ресторан "Тары-бары".
Вошли в "Тары-бары". Зал небольшой, но приятный, играет оркестр что-то очень русское - "Ухарь-купец", что ли. Музыканты - человек восемь - русская молодежь, даже не белые офицеры, а, скорее, белые юнкера по виду. Все в красных сафьяновых сапогах, синих шароварах, белых широких русских рубахах, талии обмотаны красными кушаками. Инструменты - балалайки, гитары, домры, а один ударяет в бубен.
К нашему столику подошла молодая интересная русская женщина:
- Здравствуйте. Хорошо, что зашли к нам. Что прикажете? Из закусок, напитков? У нас сегодня борщ хороший и барашек с кашей.
Заказали все, что полагается: и водку, и закуски, и борщ, и барашка с кашей, конечно. А женщина, записав заказ в блокнотик, отошла к какому-то окошку, профессионально крикнув в него: "Борщ два! Барашек с кашей два!"14
Другой «страной обетованной» для покинувших родину россиян стала Франция. При назначении пособия по безработице французские и иностранные рабочие пользовались равными правами. Для безработного мужчины оно составляло в 1926 г. 2 фр. 75 сант. в день; его жена, в случае отсутствия работы и у нее, получала 1,75 фр.; на каждого из детей правительством выделялось 1,25 фр.15 Такая сумма пособия не могла обеспечить не только прожиточный минимум, но даже полуголодное существование с питанием один раз в сутки. В декабре 1926 г. российский Земгор обратился с призывом присылать на его адрес одежду, продукты или другую посильную помощь для русских безработных Парижа, чтобы хоть как-то облегчить бедственное положение соотечественников16.
Материальное положение беженцев, работавших на промышленных предприятиях во французских провинциальных городах и ставших безработными в конце 1920-х гг., было более тяжелым, чем в столице. Так, безработные из казачьего хутора имени атамана Ермака, располагавшегося в городе Омон, получали небольшую помощь от городского благотворительного общества, состоявшую из полутора килограммов хлеба и пяти килограммов картофеля на три дня. При этом состав семьи безработного не учитывался. Местные безработные-французы получали за счет правительственных ассигнований денежное пособие по безработице, однако на русских эта льгота не распространялась. На запрос казаков по этому вопросу, мэр города Омон ответил, что он не имеет в отношении выплаты русским пособия никаких указаний17.
Впрочем, быт, материальное положение и питание русских рабочих в Париже, несмотря на более высокие, по сравнению с провинцией, заработки и возможность хотя бы не задумываться о хлебе насущном, были скудными и тяжелыми. Вот как описывал свой обычный рабочий день на одном из французских автомобильных заводов русский полковник А. Гнутов: «...В пять часов утра по всем клеткам отеля звонят будильники. Съедаю кусок хлеба с американскими консервами - и марш. Широкие двери фабричного двора раскрыты настежь. Работаем сдельно и выжимаем из себя все соки, ради лишней пары франков. В 12 часов перерыв для завтрака. Улицы уже запружены тысячами старых, молодых, европейцев, китайцев, арабов, негров, женщин и почти детей. Потом все это рассыпается по ресторанам. Глотают наскоро и жадно вино, мясо, хлеб. Через полтора часа снова на завод. Идут вялые, ленивые, с проклятиями в душе. Кончаем в семь. Вагоны метро мчат под землею измученное человеческое стадо. Душно, тесно. Стадо молчит. Мелькают станции. На каждой выбрасывают своих грязных пассажиров. По дороге купил помидоров, американский беф и копченую селедку. Втаскиваю свое отяжелевшее тело на шестой этаж в каморку. Падаю на стул, отдыхаю несколько минут. Умываюсь. Ужинаю. Ем - стоя, - спешу, чтобы не терять времени.
Ем, почти не замечая что. Сбрасываю одежду и валюсь на постель, чтобы завтра встать в пять часов. И снова мчаться на вой и скрежет машин. И так каждый день, иногда и в воскресенье.»18.
При крупных предприятиях для питания рабочих открывались так называемые кантины. Большое количество эмигрантов, работавших на французских заводах, повлекло за собой появление русских дешевых ресторанов и кантин, расположенных вблизи предприятий и предлагавших «национальные русские блюда»: борщ, «котлеты по-царски» и т.п. Как правило, владельцами таких заведений также являлись бывшие российские подданные из состоятельных слоев эмиграции. Обслуживанием посетителей в обеденный перерыв занимались русские рабочие того же предприятия: за бесплатный обед они выполняли работу гарсонов. В таких местах очень часто складывалась особая духовная атмосфера. Кантины становились на короткое время обеда своего рода клубом общения: рабочие могли, не стесняясь в выражениях, раскритиковать русского повара за приготовленный обед и потребовать свое любимое «домашнее» блюдо, другими словами, ненадолго забыть о тяжелой реальности своего существования и быта. Цены в кантинах были невысокими, но оплата наличными практиковалась редко: стоимость съеденного обеда заносилась в долговую книгу и расчеты производились в день получения заработной платы. Такой порядок часто использовался русскими рабочими в своих целях: при увольнении они иногда «забывали» расплатиться по долгам в кантине, не испытывая при этом особых угрызений совести.
Больше «повезло» тем россиянам, которые выбрали для себя не индустриальный труд в крупных городах, а работу на земле в сельскохозяйственных провинциях Европы. Среди беженцев доля крестьянского сословия была весьма велика. Поэтому эмигранты с удовольствием брались за привычный труд на фермах, нанимаясь сезонными работниками, арендаторами или испольщиками. Однако далеко не только русские крестьяне тяготели к такой форме заработка и «стилю жизни» в эмиграции. Совершенно неожиданно даже для них самих к земле потянулись люди «интеллигентского» труда, писатели, бизнесмены и даже бывшие помещики. Разлука с родиной, тяжелое материальное положение, переходящее зачастую в элементарный голод, очень быстро «излечивали» все предубеждения о «престижности» или «непрестижности» тех или иных занятий. И в середине 1920-х гг. в Европе уже никого не удивлял бывший русский помещик, идущий по полю с плугом, босиком и в соломенной шляпе.
Огромный интерес в этой связи представляют воспоминания Р.Б. Гуля - русского писателя, журналиста и общественного деятеля. Вот как он описывал свой обычный обед в кругу семьи на ферме, где работал испольщиком: «Часов в шесть вечера мы садимся за стол, обед весь свой: овощи с огорода, хлеб своего зерна, молоко своей коровы, вино своего виноградника, яйца своих кур, все, что
дали труд, земля, животные. По земляному полу ходят цыплята, утята.»19.
Но еще более «вкусное» описание кулинарных традиций французской провинции приводит Гуль в своих воспоминаниях о крестьянском празднике окончания молотьбы: «Молотьба. Дубовые столы уж приготовлены, накрыты скатертями, на них встали пузатые пятилитровые бутыли с красным и белым вином. Гасконцы идолопоклонники хорошей кухни. Окончив молотьбу и перетаскав к амбару мешки, соседи в очередь моют руки и с веселым говором садятся за столы. Церемония началась как надо. Закуской подаются сардинки; за ними национальный наполеоновский суп с вермишелью, доев который каждый обязательно наливает в тарелку вина и, вкусно сполоснув, спивает. А хозяйки несут уже жирный кусок вареной говядины, ее каждый вдосталь запивает красным вином, уже из стакана; за мясом салат, за салатом разварные куры, за разварными - жареные, золотистые; и как только жареные куры приносятся на стол, происходит всегдашний отказ гостей от чести их разнимать. Это - дело и честь старейшего. Золотая курица плывет вокруг дубовых столов от отказывающего к отказывающемуся, пока, наконец, не дойдет до Гарабоса. Старик, смеясь и всегда с одними и теми же прибаутками крепкого полового свойства, не спеша берет свой сработанный, но острейший нож и ловко начинает разнимать тело птицы. На его искусство глядят молодые, отпуская такие же остроты, сопровождаемые дружным хохотом здоровых, уже наедающихся тел. Солнце юга, его блеск, вино, мясо, чеснок, кофе - все тут землянее, кровянее, чувственней, чем у нас, северян. За дубовыми столами от простоты плотского веселья, от крепкоядения стоит все усиливающийся гомон голосов. Эти пиршества молотьбы мне всегда напоминают старые полотна Босха и Брейгеля. По локоть засученные мозолистые руки, крепкие челюсти, проголодавшиеся желудки, ничем не сдерживаемый хохот, грубость острот, звуки еды, крики, икота. Даже пришедшие с хозяевами собаки, подхватывающие оброненные со столов куски, и те вкусно пахнут "Деревенским праздником" знаменитого фламандца. Подвыпившие и наевшиеся кидаются друг в друга хлебными шариками, сливовыми косточками, ударяют разговаривающих соседей головой об голову.
Наконец подается кофе, арманьяк, печенье, фрукты, сыр и на блюдах табак с папиросной бумагой для заверток. Этим должен заканчиваться каждый праздничный обед на молотьбе. Это все обязательно. И после этого наполнение желудков окончено»20.
И как трудно представить себе, что еще совсем недавно тот же самый человек, Роман Гуль, так смачно описавший этот захватывающий крестьянский «праздник живота» во Франции, записывал воспоминания о другом своем обеде, в немецком концлагере Ораниенбаум:
«Перед обедом зазвенели кастрюльки, котелки. Арестованные
строились в затылок к кухне.
Весь обед - это небольшая тарелка супа без хлеба. Иногда суп заправлен перловой крупой, иногда - гороховый, один раз вместо супа дали кислой капусты с ломтиком кровяной колбасы, но всегда без хлеба, а обед главная еда. Кроме обеда арестованные получают в семь утра кружку ячменного кофе без сахара с куском хлеба и на ужин в семь вечера еще одну такую же кружку с куском хлеба. Для тяжело работающих заключенных эта пища - пытка недоеданием и ослаблением сил: полное отсутствие жиров сказывается большим числом арестованных, покрытых фурункулами»21.
Впрочем, французы тоже отнюдь не всегда отличались хлебосольством, особенно когда это касалось русских людей, попавших в тяжкие испытания эмиграции. Вот как описывался рацион российских беженцев во французском лагере Бернадот в 1922 г., где находилось в тот момент времени 1 850 человек: «Пресной воды в лагере нет, ежедневно привозится на 1 000 человек 1 бочка (25 ведер). Довольствие: 1 раз в день горячая пища, суп из фасоли с куском мяса не свыше спичечной коробки, и 50 граммов хлеба в день, но весов, как и во всех лагерях, нет, и французский каптенармус, выдавая продукты на глаз, прибавляет с улыбкой: ".и 2 чайных ложки сахара". Кипятку не дают совершенно. Старики свыше 60 лет, дети до 14 и женщины, прошедшие через медицинскую комиссию, получают от Американского Красного Креста молоко и какао»22.
Не менее «экономичным» образом вело себя французское правительство и в отношении собственного Иностранного легиона, в рядах которого несли службу российские эмигранты, неосмотрительно подписавшие контракт на пять лет и оказавшиеся в итоге в безводных песках Марокко и Сирии.
Николай Матин, русский офицер, служивший во французском Иностранном легионе в середине 1920-х гг., вспоминал особенности своего рациона: «Несколько слов хочу сказать о французских военных призонах: сажают в одиночную камеру размером сто двадцать на двести шестьдесят сантиметров. В камере стоит бетонная кровать без всего. Это вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского одеяла. Утром получают кафу (одну седьмую часть литра) темной жидкости «кофе» с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при семидесятиградусной температуре вынести очень трудно. Работы продолжаются до обеда. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма (разные виды овощей или макарон). Все это мешается вместе, и прибавляется на три четверти литра всего содержимого три-четыре столовых ложки соли. Таким образом, вся эта бурда становится несъедобной; приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой, которая дается раз в день, и есть остаток23.
В одиннадцать часов с кухни выдавали обед, который дневальные
приносили в баках в бараки. Обед состоял из жиденького супа, приблизительно по пол-литра на человека, и миниатюрного кусочка мяса. Сытым после такого обеда едва ли мог бы быть и ребенок лет двенадцати. В четыре часа раздавали вино и хлеб. Вина давали вместо положенных пол-литра только четверть, и только хлеб выдавался без всяких сокращений. В шесть часов вечера был ужин, совершенно такой же, как обед»24.
Впрочем, питание «свободного» легионера, не отбывавшего какое-либо наказание в «призоне», не сильно отличалось от питания заключенного: «Столовая представляла собой обыкновенную конюшню, только с вывороченными яслями и поставленными большими деревянными столами, вечно невероятно грязными. Даже скамеек было очень небольшое количество, и их не хватало для половины обедающих, так что большая часть обедала стоя. Из-за захвата этих скамеек происходили вечные ссоры и недоразумения. Обед приносили в металлических баках очень неаппетитного вида, да и сам он был такого содержания, что мало кто прикасался к нему, предпочитая проедать свои последние гроши. Большей частью нам давали чечевицу, которая сменялась фасолью или рисом. Изредка давали картофель. Большей частью вместо мяса нам выдавали конину, приготовленную при этом в таком виде, что даже и очень голодный человек вряд ли отважился бы съесть ее. Поварами были арабы-сирийцы, необыкновенно ленивый и неопрятный народ. Несколько раз мы поднимали вопрос о назначении на кухню русских, но начальство каждый раз отклоняло нашу просьбу, без всякой видимой причины. Перед обедом дневальные в бараках получали вино и хлеб. Хлеба выдавали вполне достаточное количество, вино же бывало всегда сильно разбавленным»25.
С особой симпатией Н. Матин вспоминает чеченцев, служивших с ним в одном подразделении. Они свято соблюдали свои обычаи, не пили вина, не ели свинины, мусульманские праздники справляли очень торжественно. По праздникам чеченцы устраивали в своем бараке обед из традиционной баранины. На обед приглашалось начальство и некоторые русские, которых они уважали как старых кадровых офицеров. Приглашенных они угощали шампанским26.
На другом полюсе эмигрантской жизни во Франции находились гастрономические заведения, рассчитанные на куда более состоятельную публику, но сохранявшие в своих названиях, стилистике и меню «русскость» в адаптированном для заграницы понимании этого слова. Тщательно подчеркивалась преемственность того или иного заведения аналогичному в «старой Москве» или «старой России»; меню носило подчеркнуто «русский вкус», а реклама эксплуатировала исключительно «русские» ассоциации.
Сфера общественного питания в середине 1920-х гг. являлась профилирующей областью русского бизнеса во Франции, с одновременной активизацией всех прочих его отраслей. В апреле
1924 г. рекламный раздел парижских «Последних новостей» содержал уже 154 объявления, 18 из которых были посвящены скупке драгоценностей; 32 - частной медицинской практике; 7 - юридическим услугам; 8 - издательскому делу; 6 - концертной деятельности; 14 - рекламе учреждений общественного питания (ресторанам, столовым и прочему)27. В названиях российских коммерческих структур преобладание русской национальной символики и колорита стало окончательным, вытеснив французские и английские, на которые делался акцент в 1921 - 1922 гг. В Париже 1924 г. были популярны рестораны «Русь», «Волга», «Хлеб-соль», «Москва», «Русский уголок», «Тройка»,28 «Ванька-Танька», «Золотая рыбка» и другие. Русский ресторан «Primrose», чтобы не отстать от тенденции и привлечь посетителей, вынужден был в рекламном объявлении делать приписку: «Как в старой Москве»29.
К середине 1920-х гг. в Париже насчитывалось более 120-ти русских ресторанов самых разных ценовых категорий: от очень дорогих ночных кабаре на Монмартре, рассчитанных на богатую иностранную клиентуру, до дешевых столовых, ориентированных на французский пролетариат и русскую эмиграцию. Русское ресторанное дело давало средства к существованию, в общей сложности, более 6-ти тыс. российских беженцев, работавших в сфере обслуживания, занимавшихся продовольственными поставками, артистической деятельностью и т.п.30
Приведет лишь несколько типичных объявлений из газеты «Последние новости» за 1926 год.
«В Русской Общедоступной Столовой по четвергам блины. По воскресеньям пельмени целый день. Всегда лучшие водки, наливки и закуски. Сытные домашние обеды и ужины».
«Дансинг и бар Тюрингия. Иностранные и национальные напитки. Всегда имеются: картофельный салат с сосисками или вареными яйцами. Каждый вечер музыка и танцы. У пианино маэстро Николай Абрамов».
«Русская колбасная фабрика "Александр". На фабрике имеются все сорта колбас, баклажаны, фаршированный перец, огурцы, сельди. Высылка за границу и в провинцию наложенным платежом»31.
Ресторан «Волга». Русский гастрономический магазин «Фондари».32
Такое «заигрывание» с национальными традициями, вкусами и ностальгией приносило вполне ощутимые дивиденды: русские рестораны и торговые дома во Франции пользовались неизменным успехом на протяжении целого ряда лет не только в эмигрантской среде, но и у коренных французов, увлекавшихся охватившей Париж «русской модой».
Домашние застолья состоятельных эмигрантов часто бывали весьма изысканными. Вот как описывал дружеское застолье в Париже Дон-Аминадо (А.П. Шполянский) русский поэт-сатирик,
мемуарист: «Ужин решили делать холодный и, как говорила мадам Блинникова, интимный, а именно: роль-мопсы на зубочистках; курица, начиненная самой собой; и на десерт - мандарины как таковые. Зато в смысле распивочном программа-максимум: очищенный спирт на лимонном настое, красный ординер типа бордо, белый ор-динер типа бургонь, плюс бургонь и бордо типа ординер.
Прибавьте к этому настоящее подшампанское, которое с пяти часов вечера беспрерывно булькалось в холодной цинковой ванне, да дюжину липких ликерных эшатийонов - и вы получите некоторое отдаленное, конечно, представление о том, как надо жить и пить в эмиграции»33.
Любопытные зарисовки о нравах и привычках болгарского населения, среди которого жили и работали казаки, оставил И.М. Калинин: «Страна у них маленькая, реки мелкие и характеры мелкие! - Оценивали болгар рассудительные казаки. - Нет того, как у нас душа нараспашку. Гость к нему придет, - он ему поднесет ложечку варенья и стакан воды. Сам в кабак зайдет, - потребует «малко шишенце» [Маленькая бутылочка. Так называлась наименьшая мера емкости спиртных напитков, равная 50 граммам. - С.И.] ракии и тянет его, тянет два часа. Братва за это время полкила вылокает. А если выпьет два шишенца да стакан вина, - я, - говорит, - сегодня большой гуляй правлю. А еда ихняя - чеснок, пипер, ломтик сыру, две маслинки - весь его обед. Нашему брату язык помазать, а он сыт на целый день»34.
* * *
Ситуация с питанием российских беженцев в Европе хотя и была трудной для наименее обеспеченных, все же не достигала того драматизма, которым сопровождались скитания эмигрантов на Востоке. Многие из них в попытке перебраться в Китай или Индию, вынуждены были проходить через нищие страны Средней Азии не только бедные продуктами питания, но еще и зачастую враждебные к этническим русским. Именно там лишения российских беженцев часто достигали критической черты, заканчиваясь, порой, смертью от жажды или голода.
Одним из самых драматичных описаний такого тяжкого пути стали записки крестьянина Банникова, опубликованные А.А. Парчевским:
«Шли от кишлака до кишлака. Где встречают палкой, где камнями: мол, пошел вон, урус проклятый. Пришли как-то к киргизской кибитке, смотрю, лежит на земле дохлый верблюд, а рядом мертвый русский, с голоду, наверное, помер. Посмотрел я на него и думаю: и нам то же будет, та же точка подходит!..
Ну что делать, нарезал я верблюжьего мяса, а оно зеленое совсем. Пришлось есть. Поели и пошли дальше. Поднялись на перевал, не
меньше шести километров будет, и идем по снегу и воде, раздетые и босые. Думали, что уж и не выйдем, здесь и конец будет. Доходим снова до кишлака. Киргизы выскочили из кибиток и гонят нас палкой, не только поесть, переночевать не пускают. Приходилось перед ними даже на коленки становиться, проситься переночевать: жена совсем была больная, отощала, едва на ногах держалась, да и девочка ослабла вовсе. Делать нечего, потащились дальше. Доходим до Индийской щели, и здесь нас какой-то мусульманин уж так хорошо встретил. На руках перенес мою жену через реку, потом девочку, хотел и меня самого перенести, да я ему сказал, что сам уж как-нибудь перейду. Он же нас и покормил, и переночевать к себе пустил, а потом, увидев, что жена совсем больная, и говорит: вот я буду больную лошадь резать, а ты жене лошадиной крови дай выпить, ей лучше будет. Взял я собачью чашку, нацедил полную крови и дал жене пить. А ей и вправду, как будто легче стало.»35
«Идем опять день, два, ночуем, где под камнем, смотрим: юрты. Подходим, просим поесть, а хозяева киргизы понатащили нам рогов да бараньих ног и кричат: на, мол, урус, кушай! Даже ночевать не пустили. Что поделаешь, легли снова под камнем, а поесть нечего. Утром притащила собака одного киргиза сурка, киргиз отобрал у пса да нам отдал. Я ободрал его, поджарил на огне, и стали есть, а потом дальше пошли. Под самым Ташкурганом встретили нас аскеры и говорят: урус, кушать хотите, так идите к нам в кибитку, дадим "ноны". Пошли мы, нам, действительно, дали чаю с хлебом, поели, попили и собираемся уже идти дальше, а они мне говорят, чтобы отдал им жену и девочку, иначе, дескать, сейчас застрелим. Пошел я из кибитки, жена и девочка за мною. Аскеры выходят тоже, вынесли винтовки, тут же зарядили и гонят меня от жены с дочкой. Затащили их в кибитку, но тут какой-то спор у них произошел, а мы,
тем временем, снова собрались вместе, да и скорее ходу.»36
* * *
Конец 1920-х - середина 1930-х гг. в Европе и на Американском континенте были отмечены тяжелым экономическим кризисом, затронувшим все сферы жизни и слои населения. Положение российских беженцев в странах Европы и Америки оказалось особенно драматичным. Лица без гражданства, они не могли пользоваться теми мерами поддержки, которые национальные правительства вводили в своих странах для смягчения социальной напряженности. Эмигранты первыми лишались работы и жилья, они не могли рассчитывать на поддержку страны пребывания, и поэтому их жизненный уровень падал в условиях мирового кризиса стремительно.
В этих обстоятельствах в эмигрантской среде стала набирать популярность идея о переселении из Европы в США или в страны
Латинской Америки. Эти настроения активно подогревались и средствами массовой информации, публиковавшими заманчивые рассказы о прелестях жизни в Парагвае и Уругвае, о четырех урожаях в год и о собственных наделах земли, которую могли получить переселенцы. Все это было правдой, но все это являлось и ложью. Правительства ряда стран Южной Америки в этот период развернули агрессивную пропагандистскую кампанию по привлечению на неосвоенные земли в своих странах трудоспособного населения из Европы. Стоит ли говорить, что обещание собственной земли действовало на русских крестьян магическим образом, и они готовы были променять уже насиженный европейский быт на заманчивые посулы.
Судьба переселенцев сложилась трагически. Действительно, русскимпереселенцамизЕвропывЮжнуюАмерикупредоставлялись кредиты на переезд и «обзаведение», дорога по океану навевала самые радужные надежды. Вот как описывал К.К. Парчевский в своих «Очерках Южной Америки» такое путешествие из Франции в Аргентину: «Пароход "Флорида" гудит простуженным басом и медленно отчаливает от марсельской пристани. Третьеклассные пассажиры размещены по национальностям и группам в отдельных дортуарах или по небольшим кабинкам. Каждому полагается чистая койка с бельем и одеялом. При дортуарах умывальники и души, библиотека с коллекцией книг на всех языках, включая и русский, прачечная, парикмахер, кантина. В трюме же помещается громадная столовая, куда по звонку в две смены ходят питаться эмигранты. Кормят сытно и стараются приспособиться по вкусам разнообразных пассажиров. Итальянцам на обед, в числе прочих блюд, дают непременно макароны, полякам и евреям супы. Здесь же, как и в высших классах, еда 4 раза в день. По утрам большая чашка кофе с молоком, хлебом, маслом и вареньем; на завтрак суп, жаркое и фрукты. Аппетиты здесь большие, и желающим предлагают дополнительные порции. Красного вина полагается по пол-литра в день на человека, но поляки и евреи его не пьют, и на вино налегают русские крестьяне. В четыре часа полагается чай с хлебом и вечером обед из трех блюд»37.
Увы, путешествие по океану на пароходе заканчивалось очень быстро. А на берегу переселенцев ожидала уже другая реальность. Надежды на сытую достойную жизнь разбивались очень быстро как в Южной, так и в Северной Америке. Чикагская газета «Голос труженика» писала: «Когда в городах красуются вывески, иллюстрирующие без всяких комментариев распад общества, какой глупец может думать о мире между рабочим и капиталистом. Вот некоторые из этих вывесок: "Бесплатный завтрак для безработных от 1 часа до 2-х"; "Бесплатный хлеб и суп в 4 часа. Для детей и женщин исключительно"; "Бог - любовь. Сегодня бесплатного завтрака выдаваться не будет"... В забитых людьми квартирах крупных
городов, где запасы пищи по обыкновению очень малы и где одежда плоха и недостаточна; в заполненных людьми вонючих ночлежках и постоялых дворах, где забитые нуждой рабочие влачат свое жалкое существование, скрывая свое почти нагое тело от сильных холодов; в домах рабочих, где затяжная безработица принесла страдания; в лесах, где трясутся от холода ветераны "войны за демократию", - ежедневно происходят неописуемые драмы на почве холода и голода. Мир? Какой же может быть мир. Мир при таких условиях был миром мертвого духа, мертвого в своих стремлениях, мертвого и немого ко всему сознанию справедливости...»38
Российская эмиграция выжила и создала свой уникальный, неповторимый духовный мир, который исследователи продолжают изучать и по сей день, и который получил грустное название «Россия в изгнании». И те физические страдания, и скромные удовольствия, которые оказались связаны с питанием изгнанников на чужбине, стали частью этой канувшей в лету повседневности, этого культурного наследия.
Примечания
1 Черниченко М.Ю. Инфляция, инфляционная паника и спекуляция в условиях «свободы торговли» времен Гражданской войны (по материалам газет антибольшевистского юга России) // Экономический журнал. 2015. № 1(37). С. 71-107.
2 Карпенко С.В. Кризис товарно-денежного обращения и продовольственное снабжение армии и городского населения на белом юге России (1919 г.) // Экономический журнал. 2015. № 2(38). С. 101-121.
3 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 391-392.
4 Ширинская А.А. Бизерта: Последняя стоянка. М., 1999. С. 110.
5 Калинин И. Под знаменем Врангеля // Белое дело. Кн. 12: Казачий исход. М., 2003. С. 190.
6 ГА РФ. Ф. 5807. Оп. 1. Д. 16.
7 Яблоновский А.А. Письма эмигранта // Африка глазами эмигрантов: Россияне на континенте в первой половине ХХ века. М., 2002. С. 11.
8 Яблоновский А.А. Письма эмигранта. С. 12.
9 Грибенчикова О.А., Карпенко С.В., Ипполитов С.С. Российское предпринимательство в эмиграции: 1918 - 1925 гг. // Гуманитарное образование в России: новые горизонты. М., 1995. С. 31-33.
10 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. Париж, 1928. С. 144.
11 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. С. 145.
12 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. С. 146.
13 Васильев А.А. Красота в изгнании: Творчество русских эмигрантов первой волны: Искусство и мода. М., 1998. С. 106.
14 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 1.: Россия в Германии. М., 2001. С. 372.
15 Возрождение (Париж). 1926. № 570.
16 Возрождение. 1926. № 576.
17 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 6461. Оп. 1. Д. 112. Л. 2.
18 Гнутов А. Трудовой день в Париже: Из записок старого полковника. // Возрождение. 1926. № 307.
19 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 2: Россия во Франции. М., 2001. С. 365.
20 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 2. С. 374.
21 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 1.: Россия в Германии. М., 2001. С. 388.
22 ГА РФ. Ф. 6006. Оп. 1. Д. 8. Л. 59-59об.
23 ГА РФ. Ф. 6461. Оп. 1. Д. 164. Л. 3.
24 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 4.
25 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 5.
26 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 7.
27 Последние новости (Париж). 1924. № 1226. С. 5-6.
28 Последние новости. 1924. № 1227. С. 6.
29 Там же. С. 5.
30 Возрождение. 1926. № 555.
31 Последние новости. 1926. № 1747. С. 5.
32 Последние новости. 1926. № 1747. С. 6.
33 Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь. М., 1994. С. 454.
34 Калинин И.М. В стране братушек. Краснодар, 2012. С. 74.
35 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину: Очерки Южной Америки. Париж. 1936. С. 32.
36 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину. С. 34.
37 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину. Париж. 1936. С. 7.
38 Голос труженика (Чикаго). 1925. № 5. С. 19-20.
Автор, аннотация, ключевые слова
Ипполитов Сергей Сергеевич - канд. ист. наук, директор Издательского центра Российского государственного гуманитарного университета
nivestnik@yandex.ru
На основе анализа опубликованных и архивных источников в статье описывается и анализируется питание российских эмигрантов в 1920 -1930-х гг. Основное внимание уделяется повседневным возможностям и предпочтениям беженцев в сфере питания. Также рассматриваются ограниченные финансовые и продовольственные ресурсы, которые были доступны российским эмигрантам на различных этапах эмиграции. Наконец, раскрываются особенности питания эмигрантов в различных странах и континентах. Оценивается роль, которую сыграли гастрономические вкусы и традиции русских людей в сохранении их национальной самобытности и идентичности.
Российская эмиграция, материальное положение, повседневность, питание, традиции питания, общественное питание, благотворительность
References (Articles from Scientific Journals)
1. Chernichenko M.Yu. Inflyatsiya, inflyatsionnaya panika i spekulyatsiya v usloviyakh "svobody torgovli' vremen Grazhdanskoy voyny (po materialam gazet antibolshevistskogo yuga Rossii). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 1(37), pp. 71-107.
2. Karpenko S.V. Krizis tovarno-denezhnogo obrashcheniya i prodovolstvennoe snabzhenie armii i gorodskogo naseleniya na belom yuge Rossii (1919 g.). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 2(38), pp. 101-121.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Gribenchikova O.A., Karpenko S.V., Ippolitov S.S. Rossiyskoe predprinimatelstvo v emigratsii: 1918 - 1925 gg. Gumanitarnoe obrazovanie v Rossii: novye gorizonty [Humanities Education in Russia: New Horizons]. Moscow, 1995, pp. 31-33.
(Monographs)
4. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 391-392.
5. Vasilev A.A. Krasota v izgnanii: Tvorchestvo russkikh emigrantov pervoy volny: Iskusstvo i moda [Beauty in Exile: Creative Work of Russian First Wave Emigrants: Art and Fashion]. Moscow, 1998, p. 106.
Author, Abstract, Key words
Sergey S. Ippolitov - Candidate of History, Director of the Publishing Center, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)
nivestnik@yandex.ru
With reference to published and archival sources the author describes and analyses the food and meals of Russian emigrants in the 1920- 1930s. The focus is made on their everyday options and preferences in terms of food. The author also points to the limited financial and food resources which were available to the emigrants at different stages of immigration. Finally, the author contrasts the gastronomic peculiarities of emigrants in different countries and continents. The gastronomic tastes and traditions of Russian people are considered as to their role in keeping up their national identity and originality.
Russian emigration, financial situation, everyday life, food, food tradition, public catering, charity
