CC BY
88
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2016. № 5
Елена Нигметовна Марасинова,
доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН (Россия), e-mail: [email protected]
НАКАЗАНИЕ ПОКАЯНИЕМ В РОССИИ XVIII в.: ЦЕРКОВНЫЕ ПРАКТИКИ НА СЛУЖБЕ У СВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА1
В фокусе данной работы находится феномен активизации использования государством церковных практик, особенно покаяния, и религиозных мировоззренческих ценностей для борьбы против тяжких преступлений в среде мирян во второй половине XVIII в. Эта тенденция, с очевидностью отразившаяся в законодательстве, манифестах, высочайших конфирмациях, следственных делах и приговорах, была обусловлена целым рядом обстоятельств. Именно в век Просвещения предельно ограничился спектр наказаний за тяжкие преступления: дворянство, две первые гильдии купечества, именитые граждане и священнослужители освобождались от телесных наказаний. Кроме того, в течение этого периода был подтвержден мораторий на смертную казнь, негласно введенный еще при Елизавете Петровне в 1741 г. Обращение к теме гуманизации уголовного законодательства позволит по-новому интерпретировать такие важные проблемы, как взаимоотношения власти и церкви, механизмы социального контроля, влияние личности монарха на политику правительства, соотнесение закона Божьего и закона государственного в сознании современников.
Ключевые слова: секуляризация, мораторий на смертную казнь, церковные практики, сакрализация образа монарха, социальный контроль.
Elena Nigmetovna Marasinova,
Doctor of History, Senior Scholar, Institute of Russian History, Russian Academy of Sciences (Russia), e-mail: [email protected]
PUNISHMENT BY PENANCE IN 18TH-CENTURY RUSSIA: CHURCH PRACTICES IN THE SERVICE OF THE SECULAR STATE
1 В расширенном варианте см.: Marasinova E. Punishment by Penance in 18th-Century Russia: Church Practices in the Service of the Secular State // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. Vol. 17. No. 2. P. 305-332. Международная ассоциация изучения восточнохристианской истории и культуры признала эту работу лучшей статьей 2016 г. на английском языке, подробнее см.: URL: http:// easternchristianity.org/prize/
This study focuses on the process by which the state actively came to rely on church practices, especially penance, and religion-oriented values in prosecuting serious felonies committed by lay people in Russia in the second half of the 18th century. This trend — strongly evidenced in legislation, official pronouncements and declarations, judicial proceedings and sentences — was conditioned by a great many factors. The spectrum of punishment for serious crimes was significantly curtailed during the age of Enlightenment: the nobility, the upper two guilds of merchants, "eminent citizens," and members of the clerical estate were exempted from corporal punishment. In addition, a moratorium on capital punishment, secretly introduced by Elizabeth in 1741, was confirmed in these years. Addressing the topic of the humanization of criminal law promises to help scholars reinterpret such important conceptual problems as the relationship between church and state; mechanisms of social control; the role of the monarch's personality in shaping government policy; and the compatibility, as contemporaries perceived it, between God's commandments and state law.
Key words: secularization, moratorium on capital punishment, church practices, sacralization of the monarch, social control.
Ученые наделяют каждую эпоху набором определений, которые часто более походят на емкие метафоры, чем на научные термины. Пожалуй, ни одному периоду в русской истории не приписывается такое количество образных наименований, как второй половине XVIII столетия. Царствования Елизаветы Петровны и Екатерины II называются в исследовательской литературе «эпохой Просвещения», формирования «законной» и «сословной» монархии; важнейшим этапом дальнейшей секуляризации, европеизации и модернизации; «золотым веком дворянства» и периодом максимального усиления крепостничества2. Однако нередко данные общеизвестные характеристики наполняются новым смыслом при изменении ракурса взгляда на события исследуемой эпохи.
В фокусе данной работы находится феномен активизации использования государством церковных практик и религиозных мировоззренческих ценностей для борьбы против тяжких преступлений мирян во второй половине XVIII в. Эта тенденция, с очевидностью отразившаяся в законодательстве, манифестах, высочайших конфир-мациях, следственных делах и приговорах, была обусловлена целым рядом обстоятельств. По донесениям местных канцелярий3, рассма-
2 См., например: Омельченко О.А. Законная монархия Екатерины Второй: просвещенный абсолютизм в России. М.: Юрист, 1993; Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М.: НЛО, 2002; Dixon S. Catherine the Great. New York: Ecco, 2009; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia: the Panin Party. New Haven: Yale University Press, 1975; и др.
3 См., например: Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 248. Оп. 61. Д. 5110. Л. 712-716.
триваемый период отличался увеличением общего числа убийств, особенно «пьяным делом и в беспамятстве», что, по всей видимости, опосредовано было связано с формированием единого хлебного рынка, доступностью «хлебной водки» и большими выгодами винокурения4. В то же время помещики, получившие право суда над своими крестьянами, особенно жестоко обходились с пойманными беглецами и уличенными в воровстве, что иногда заканчивалось смертью крепостных. С другой стороны, именно во второй половине XVIII в. предельно ограничился спектр наказаний дворянина за тяжкие преступления — в соответствии с «Жалованной грамотой» 1785 г. кнут и плеть не могли «коснуться благородного»5. Кроме того, в течение этого периода был подтвержден мораторий на смертную казнь, негласно введенный еще при Елизавете Петровне.
Неожиданное, на первый взгляд, для России века Просвещения и секуляризации использование авторитета веры и церковных обрядов, прежде всего покаяния, для борьбы с уголовными преступлениями светских людей еще никогда не становилось объектом специального изучения. Обращение к этой теме позволит по-новому интерпретировать такие важные проблемы, как взаимоотношение власти и церкви, механизмы социального контроля, влияние личности монарха на политику правительства, соотнесение закона Божьего и закона государственного в сознании современников.
Двадцатилетний мораторий на смертную казнь
Хорошо известно, что за двадцать лет правления императрицы Елизаветы Петровны, с 1741 по 1761 г., смертные казни практически
4 По воспоминаниям А.Т. Болотова, «бесчисленное множество корыстолюбивых дворян» не упустили такого шанса: «Повсюду началось воздвигание огромных винных заводов». Последствия повсеместной дешевой продажи вина имели «плачевное влияние на нравственное состояние народа, особливо деревенских жителей» (Болотов А.Т. Современник или записки для потомства. СПб.: Библиограф, 1891. С. 21, 30-31). См. также: Указ 1750 г. «О позволении помещикам курить вино как для домового расхода, так и для поставки в подряды» (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание 1-ое (далее — ПСЗ). СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. 1830. Т. XIII. № 9813. С. 367-368); Устав о вине 1781 г. (ПСЗ. Т. XXI. № 15231. С. 258) и др.; а также: Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. Изд. 2-ое. М.: РОССПЭН, 2006. С. 346-348.
5 ПСЗ. Т. XXII. № 16187. С. 347. От телесных наказаний освобождались также две первые гильдии купечества, именитые граждане и священнослужители (ПСЗ. Т. XXII. № 16188. С. 369, 381). Исключенные из этих защищенных законом групп сохраняли данные привилегии. Лишь при Павле I будет объявлено: «Как скоро снято дворянство, то уже и привилегия до него не касается» (ПСЗ. Т. XXIV. № 17916. С. 590-591).
не совершались6. Указ от 7 мая 1744 г. приостанавливал исполнение экзекуций по делам приговоренных к высшей мере наказания колодников7. Это высочайшее решение неукоснительно исполнялось, несмотря на жалобы местных властей, вынужденных кормить помилованных преступников8, и «великое опасение» Сената9. По всей видимости, стоит признать правоту публициста XVIII в. князя М.М. Щербатова, который, описывая события дворцового переворота 1741 г., упомянул о молитве императрицы и клятве не лишать ни одного подданного жизни: «Она при шествии своем принять всероссийский престол пред образом Спаса обещалась, что если взойдет на прародительский престол, то во все царствование свое повелением ее никто смертной казни предан не будет»10.
Действительно, решение Елизаветы Петровны о запрещении приводить в исполнение без высочайшей конфирмации смертную казнь касалось исключительно ее отношений с Богом, но не с подданными. Как такового указа о моратории, снабженного расширенными толкованиями и восхвалением монаршего милосердия, не было. На места поступали лишь полусекретные, никак не предназначенные
6 См. об этом, например: Bryner C. The Issue of Capital Punishment in the Reign of Elizabeth Petrovna // Russian Review. 1990. Vol. 49. No. 4. P. 389-416; Анисимов Е.В. Народ эшафота // Acta Slavica Iaponica: Journal of Slavic Research Center, Hokkaido University. 1997. Vol. 15. P. 52-70; Жильцов С.В. Смертная казнь в истории отечественного права: Дисс. ... докт. юрид. наук. Тольятти, 2002.
7 На основании указа канцеляриям следовало высылать в Сенат описания дел и ждать дальнейших распоряжений (ПСЗ. Т. XII. № 8944. С. 114). См. об этом подробнее: Марасинова Е.Н. Смертная казнь и политическая смерть в России середины XVIII века // Российская история. 2014. № 4. С. 53-69.
8 Так в 1746 г. из Ревельской губернской канцелярии поступила просьба не уничтожать «древние справедливости» местных ландратов и сохранить привилегию лишать жизни колодников безо всякой высочайшей конфирмации ввиду увеличивающегося числа «злодеев», прокормить которых становилось все труднее (ПСЗ. Т. XII. № 9312. С. 583-584).
9 Сенаторы попытались урезонить монархиню и выдвинули несколько аргументов против моратория. Во-первых, они полагали, что число оставленных в живых воров, разбойников, убийц и фальшивомонетчиков будет неуклонно расти. Во-вторых, подданные, увидев безнаказанность, будут склонны к злодействам, а войска к непослушанию. Наконец, по мнению сенаторов, пагубное милосердие шло вразрез с традицией русского законодательства и особенно со строгими государственными установлениями «родителя» царствующей государыни, «блаженного и вечно достойного памяти Петра Великого», который «смертные вины» карал жестокими казнями (РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 919. Л. 1-4, 5 об., 10-10 об.; Там же. Д. 1023. Л. 14-16 об. Сенатский архив. Т. 5. СПб.: Типография Правительствующего Сената,
1892. С. 651; Сенатский архив. Т. 6. СПб.: Типография Правительствующего Сената,
1893. С. 62, 642).
10 «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева: Факсимильное издание / Ред. М.В. Нечкина и Е.Л. Рудницкая. М.: Наука, 1984. C. 55.
для «объявления во всеобщее известие» инструкции с требованием «осужденным к смертной казни экзекуцию не чинить, экстракты присылать в Сенат и ждать указа»11. Разумеется, никаких инструкций не поступало, Сенат был завален списками колодников, тюрьмы и места заключения переполнены, а смертные приговоры выносились по-прежнему, но оставались лишь на бумаге.
В результате менее чем за десять лет с момента издания Указа 1744 г. в Сенате скопилось 279 приговоров к смертной казни и еще 3579 дел, связанных с убийствами, воровством и разбоями, были в производстве и ожидали конфирмации императрицы. «Колодники час от часу умножались, чинили[сь] утечки», и караульные не справлялись со своей должностью12. Судьба таким образом помилованных преступников, спасение их грешных душ и возможное исправление императрицу совсем не занимали. Все они гибли если не под ударами кнута, то от непосильной каторжной работы.
Однако двадцатилетний мораторий на смертную казнь стал реальностью13. Может быть, этот факт и побудил Черазе Беккариа поставить вопрос: «Является ли смертная казнь действительно полезной и справедливой в хорошо устроенном правлении?» Во всяком случае, именно итальянский просветитель один из первых с нескрываемым восхищением отозвался о «российской императрице, подавшей отцам народов знаменитый пример, равный по меньшей мере многим победам, купленным кровью сынов отечества»14.
Еще несколько десятилетий назад не вынутые из петель тела повешенных и прибитые тут же жестяные листы с перечислением их преступлений в назидание прочим были обычной картиной социального пейзажа России. К концу правления Елизаветы Петровны в России выросло поколение людей, не видевших эшафота, а у правящей элиты сформировалась привычка к тому, что смертный приговор существует лишь на бумаге и публичные казни не являются главным условием поддержания порядка в обществе.
11 ПСЗ. Т. XII. № 8944. С. 114.
12 ПСЗ. Т. XIII. № 10086. С. 817-819. См. об этом также: АнисимовЕ.В. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004. С. 256.
13 Характерно, что М. Фуко, основывающий свою знаменитую книгу исключительно на западноевропейском материале, большое внимание уделяет постепенному исчезновению публичных казней с применением пыток и отказу от «театрализации страдания» к 30-м гг. XIX в. В этом контексте исключительный политический опыт России XVIII столетия мог бы весьма обогатить выводы французского ученого об эволюции отношения власти к «пытаемому телу», «манипулируемой душе» и «муштруемому телу» (См.: Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М.: Ад Маргинем Пресс, 2015. С. 5-91, 119-183 и др.).
14 Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: Юридическое издательство НКЮ СССР, 1939. С. 314-333.
Таким образом, в наследство от царствования Елизаветы Петровны Екатерина II получила традицию негласного моратория на высшую меру наказания и тысячи нерассмотренных дел, за которые по действующему законодательству была вынесена смертная экзекуция. Императрица вспоминала о первых месяцах своего правления: «Тюрьмы были так наполнены колодниками, что хотя при смерти своей императрица Елизавета Петровна освободила до семнадцати тысяч колодников, однако при коронации моей 22 сентября 1762 г. оных еще до восьми тысяч было»15.
Практическую приостановку смертной казни, предпринятую «нашей теткой Елизаветой», Екатерина оценила выше «самых блистательных завоеваний»16. Однако указа о «невершении смертной казни» без санкции Сената императрица сразу не подтвердила, но и распоряжений о приведении в исполнение не вынесенных в предшествующее правление приговоров не последовало. В то же время первая половина ее царствования была отмечена тремя громкими казнями, завершившимися отсечением головы, повешением, виселицей по жребию и четвертованием.
Сентенции по делу поручика Василия Мировича, виновников московского Чумного бунта 1771 г. и участников восстания Емельяна Пугачева 1773-1774 гг. свидетельствуют, что после двадцатилетнего моратория власть вынуждена была развернуто аргументировать оправданность возобновления смертных казней. Характерно, что при этом использовалось христианское учение, преступники обвинялись в попрании не только государственных законов, но и закона Божьего, а благостный образ милосердной монархини изолировался от смертных приговоров.
Дело Мировича, убийство Амвросия и пугачевщина
Подпоручик смоленского пехотного полка Василий Мирович обвинялся в попытке возвести на трон томящегося долгие годы в Шлиссельбургской крепости принца Иоанна и похитить престол у правящей монархини17. Главные действующие лица московского восстания 1771 г. должны были понести наказание за священно-убийство митрополита Амвросия, святотатство и нарушение «общей
15 Собственноручная записка Екатерины II о первых годах ее царствования // Ко-валенский М.Н. Хрестоматия по русской истории. Т. 3. М.: Мир, 1917. С. 200-201.
16 Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб.: Императорская Академия наук, 1907.С. 62.
17 См.: ПСЗ. Т. XVI. № 12228. С. 890-892; № 12241. С. 897-907.
тишины и спокойствия»18. А на совести самозванца Пугачева было похищение имени монарха, оскорбление ее императорского величества и «в пепел обращенные грады и селения»19. Преступлениям придавался статус чрезвычайных, и сентенции по ним выносились Сенатом, Синодом, президентами коллегий и особами первых трех, а в случае с Чумным бунтом — даже пяти классов.
В сентенциях заявлялось, что все казненные преступили высшие заповеди. Мирович посягнул на престол императрицы, врученный ей «Божьим промыслом», и попытался возвести на него принца Иоанна, «низложенного Божьей судьбой» и «наделенного невразумительным косноязычием, а также лишенного разума и смысла человеческого по Божьему совету». Святотатства преступника этим не исчерпывались, и в ходе следствия Аполлон Ушаков, поручик великолуцкого пехотного полка, донес, что Мирович перед своим гнусным предприятием ходил в церковь Казанской Божьей Матери и «чинил самому Господу Богу суетные обещания, призывая его на беззаконное дело в помощь». Как известно, Бог молитвам злодея не внял, а несчастного принца лишил жизни, тем самым «предотвратив вящее зло [своим же] Божьим промыслом»20. Разумеется, вина зачинщиков Чумного бунта и убийц преосвященного иначе как «богомерзским позорищем» и названа быть не могла21.
Наиболее же веские доказательства нарушения заповедей были приведены в «Сентенции о наказании смертною казнью изменника Пугачева». В приговоре подробно, с указанием на первоисточник, приводились статьи «закона Всемогущего Господа и Творца», которыми пренебрег «возмутитель сего адского предприятия»: Книга премудрости Соломона (6, 3-4), Книга Чисел (35, 16-18), Евангелие от Марка (12, 17), Евангелие от Матвея (22, 21), Евангелие от Иоанна (19, 12), Первое послание апостола Павла (1, 18-19) и т.д. Одно это перечисление давало полное право Святейшему Синоду предать «вечному проклятию и обречь на мучения в тартаре Пугачева и всех его злодейских сообщников». Таким образом приговор по «гражданским законам» предписывал самозванцу «наистрожайшую смертную казнь», а по «Божественным» — «вечную муку»22.
Авторитет сакральных текстов в этих приговорах, звучащих как политические памфлеты, тонко использовался для целенаправленно
18 Там же. Т. XIX. № 13695. С. 364-371.
19 Там же. Т. XX. № 14233. С. 1-15.
20 См.: Там же. Т. XVI. № 12228. С. 890-892; № 12241. С. 897-907.
21 См.: Там же. Т. XIX. № 13695. С. 364-371.
22 Там же. Т. XX. № 14233. С. 1-15.
создаваемого имиджа власти23. Прежде всего, священный образ монархини возвышался над окончательным решением, которое принимало представительное собрание. Сенат, президенты коллегий, персоны первых трех классов и прочие бюрократические иерархи, за исключением Синода, который чистоплотно самоустранялся от подписания смертных приговоров, как бы брали на себя всю ответственность за казнь. Тем самым «беспримерное милосердие и сострадательное человеколюбивое сердце ее императорского величества» оставалось незапятнанным.
По делу поручика Мировича объявлялось, что императрица собственноручно на докладе Сената написала о прощении подпоручика за оскорбление своей особы, но вот вынесение вердикта по поводу его покушения на «целость государственную и всеобщее благополучие отдает в полную власть собранию»24. В приговорах убийцам архиепископа Амвросия и участникам пугачевского восстания образ императрицы связывался прежде всего не с решением о смертной экзекуции, а с актами помилования. Даже если это помилование заключалось в том, что повешены были не все виновники Чумного бунта, а только двое по жребию, а остальные наказаны кнутом и сосланы на каторгу. Высочайшее решение о снисхождении к казакам, выдавшим Пугачева, вообще было торжественно зачитано с Красного крыльца в Кремле при большом скоплении народа на другой день после публичных казней. В этом тексте монаршее помилование было названо «беспримерным милосердием самодержицы нашей, превосходящей всех смертных и единому Богу в излиянии щедрот своих уподобляющейся»25.
Однако несмотря на три дела, завершившихся плахами и виселицами, за более чем тридцать лет правления Екатерины сам термин «смертная казнь» довольно часто встречался в документах, исходящих от престола и обращенных к подданным. В указах, которые носили предостерегающий характер, со всей определенностью провозглашалось, что за такие-то проступки неизбежно последует самая жестокая смертная экзекуция. Если речь шла о совершенном деянии, за которое по всем законам требовалась высшая мера
23 В.М. Живов справедливо полагает, что русское законодательство усваивает «дидактическую и полемическую» функции уже во время правления Петра I, именно тогда оказывается размытой самая граница «между юридическим определением и политическим трактатом» (Живов В.М. История русского права как лингвосемиоти-ческая проблема // Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 271-272).
24 См.: ПСЗ. Т. XVI. № 12228. С. 890-892; № 12241. С. 897-907.
25 См.: Там же. Т. XIX. № 13695. С. 364-371; Там же. Т. XX. № 14233. С. 1-15.
наказания, то преступник лишь по «беспримерному монаршему милосердию» освобождался от эшафота. Таким образом понятие «смертная казнь» в данных сентенциях прочно увязывалось с мотивом высочайшей милости26.
Регулярно и с особой торжественностью объявлялись всем приговоренным к смертной экзекуции помилования, приуроченные часто к наиболее важным пафосным событиям. В 1762 г. коронование и миропомазание новой императрицы, в 1775 г. победа над Оттоманской Портой и, наконец, в 1782 г. открытие монумента Петру Первому были отмечены освобождением колодников от смертной казни27. Преамбулы манифестов апеллировали к евангельской благости и, может быть, в какой-то степени выражали в словесной форме те чувства, за которыми в свое время последовала Елизавета Петровна: «Почитаем за долг свой открыть Богу искреннюю благодарность, но чем оное изъявить можем? Существо Его есть человеколюбие, милости он хочет, а не жертвы; <.. .> не можем мы лучше воздать благодарения, как угождая божественному Его милосердию к виновным»28.
Массовые показательные казни участников восстания Пугачева так или иначе девальвировали образ милосердной государыни и в целом не могли способствовать умиротворению подданных в силу того, что репрессивные меры никогда не приводят к социальному благополучию29. Именно поэтому уже через несколько недель после подавления бунта императрица потребовала предать происшедшее «забвению и глубокому молчанию», похоронить выставленные напоказ тела казненных, а места казни «истребить». Весной 1775 г. был официально подтвержден указ Елизаветы Петровны, запрещающий смертную казнь без конфирмации Сената и императрицы30.
Во время правления Екатерины в большинстве случаев возможность смертной казни аннулировалась сразу на самых низших инстанциях. Вырезание ноздрей превращалось в архаику, а семантика клеймения и вместе с тем понимание самого страшного преступления, а может быть и греха, изменились. Если во время
26 Как заметил Р. Уортман по поводу царствования Екатерины, «это было правление, основанное на гуманных чувствах, а не на гарантиях государственных институтов» (Уортман Р. С. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии. Т. I. М.: ОГИ, 2002. С. 156-157).
27 ПСЗ. Т. XVI. № 11667. С. 69-70; Там же. Т. XX. № 14275. С. 82-86; Там же. Т. XXI. № 15488. С. 649-650.
28 См.: Там же. Т. XX. № 14275. С. 82-86; Там же. Т. XXI. № 15488. С. 649-650.
29 М. Фуко пишет, что публичная казнь, эта рукопашная схватка мести суверена с осужденным, в действительности чревата бунтом, поскольку в ней обретают опору насилие короля и насилие народа (Фуко М. Указ. соч. С. 273-347).
30 ПСЗ. Т. XX. № 14294. С. 104-106.
правления Елизаветы Петровны осужденных на смертную казнь клеймили словом «вор»31, то при Екатерине преступников иногда приговаривали к специальному позорящему обряду: «поставить на лбу под виселицею первую букву слова "убийца"»32. С другой стороны, указ Елизаветы Петровны не был объявлен во всенародное известие, следовательно, и в годы правления Екатерины II никакого публичного подтверждения приостановки смертной казни не могло произойти. Подданные по-прежнему считали, что на Руси от сумы, тюрьмы, да и от плахи зарекаться нельзя.
Таким образом, практически лишившись возможности применения смертных экзекуций, карательные органы оказались перед очень незначительным выбором взысканий за тяжкие преступления. Постепенно телесные наказания становились уделом низших слоев, а преступники из привилегированного сословия обычно лишались своей принадлежности к высшей касте, чинов, возможности дальнейшей службы и всего имущества, которое по законодательству второй половины XVIII в. не конфисковывалось, а отходило наследникам33. В правление Екатерины совершившие тяжкие деяния принуждались также к покаянию, которое в приговорах соединялось в различных конфигурациях с каторгой, ссылкой, назначением рядовым в действующую армию и т.п.
«Наказать купно церковным покаянием»
Показательно, что во второй половине XVIII в. само понятие покаяния в качестве судебной процедуры приобретает двойной смысл. С одной стороны, дознаватели и увещеватели из священнослужителей призваны были добиваться от преступников покаяния или раскаяния, предполагающего добровольное изложение всех обстоятельств дела34. С другой — постепенно «наказание
31 Там же. Т. XIV. № 10306. С. 235-236. Разумеется, в русском языке второй половины XVIII в. смысл слова «вор» был намного шире, чем определение группы господ, которые присваивают себе во время званого обеда столовое серебро или играют меченой колодой карт.
32 См., например: РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 4. Л. 50 об. - 51; Там же. Ф. 10. Оп. 3. Д. 5. Л. 51 об.; Там же. Ф. 248. Оп. 61. Д. 5110. Л. 431; Там же. Д. 5159. Л. 199-199 об.; ПСЗ. Т. XX. № 15032. С. 958-961; и др.
33 В данном контексте не рассматриваются преступления клира, а также светских людей против интересов веры и церкви.
34 См., например: «Две главы о том, как увещателю обращаться с содержащимися под стражею» (РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 203. Л. 1-15 об.). Дж. ЛеДонн отмечал, что покаяние или раскаяние в совершенном преступлении означало смирение гордыни, которая, собственно, и привела к «злодейскому поступку». При этом признание вины далеко не всегда облегчало наказание, но отсутствие покаяния усугубляло положение преступника (LeDonne J.P. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism. Princeton: Princeton University Press, 1984. P. 184-185).
покаянием» становится неотъемлемой частью высочайших кон-фирмаций по уголовным делам и начинает все чаще, особенно со второй половины 1770-х гг., включаться в приговоры судами всех инстанций.
Традиционно в Русской православной церкви существовало как добровольное, восходящее к таинству исповеди, так и принудительное покаяние, практически отождествляемое с епитимьей. На основании Соборного уложения 1649 г., «Выписки из деяний Собора 1667 г.», «Новоуказных статей», а также «Инструкции» патриарха Андриана в сфере жесткого духовного контроля были «блудодея-ние», «беззаконное прижитие ребенка», вступление четвертый раз в брак, пренебрежительное отношение к обряду венчания и т.п. Склонных к подобным вольностям отправляли в монастырь «под начал», т.е. под строгий надзор наставника, обязывали «быть в трудах», посещать церковную службу и после каждой литургии класть по сто и более земных поклонов35.
В целом именно этими преступлениями и ограничивался круг порочных деяний, за которые полагались мирянину церковные наказания в русском обществе, подошедшем к имперскому и синодальному периоду. По Соборному уложению 1649 г. покаяние, отлучение от церкви или запрет причащения выступали, как правило, самоценной карой и не являлись лишь дополнением к телесным наказаниям, отсечению руки или заточению в тюрьму.
В петровском законодательстве все с большей очевидностью усиливается тенденция к сужению сферы правового контроля церкви и распространению имперской власти на те преступления, за которые мирянам предусматривались, казалось бы, духовные на-казания36. По высочайшей резолюции на докладные пункты Синода 1722 г. светский суд теперь рассматривал дела о «любодействе и блудодействе», о «разделе по заветам», об укрывательстве старообрядцев и даже о постановочных ложных чудесах37.
С Воинского устава покаяние начинает рассматриваться как дополнительная карательная мера, налагаемая исключительно светскими властями без каких-либо ссылок на авторитет «Правил святых апостолов и святых отцов». Каяться полагалось за идолопоклонство,
35 ПСЗ. Т. I. № 1. Гл. XX. Ст. 80. С. 130; № 412. С. 699; Там же. Т. III. № 1612. С. 418, 422.
36 См.: ЛавровА.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740. М.: Древнехра-нилище, 2000. С. 347-393; СмилянскаяЕ.Б. «Суеверия» и народная религиозность в России века Просвещения // Canadian-American Slavic Studies. 2004. Vol. 38. No. 2. P. 51.
37 См.: ПСЗ. Т. VI. № 3963. С. 652.
чародейство38, заговор ружья, блуд между ближними свояками, лжесвидетельство, поминание Божьего имени в состоянии алкогольного опьянения, превышение необходимой самообороны, убийство по неосторожности, например, во время неумелого обращения с заряженным мушкетом в людном месте, и т.д.39 При этом к церковному смирению с очистительной молитвой преступник приговаривался «купно», наравне с выплатой месячного жалованья в пользу госпиталя, «заключением в железа» или тюрьмой40.
Таким образом, Петр расширил спектр преступлений мирян, которые карались церковным покаянием, лишив в то же время это наказание своей самоценности и сделав приговор по нему прерогативой «светских команд». Однако дерзкое решение императора мало повлияло на судебную практику последующих десятилетий, так и оставшись на страницах Воинского артикула. Во время правления Анны Иоанновны в законодательстве практически не упоминалось о принуждении мирян к церковному покаянию. Елизавета Петровна, так и не обнародовав решение о моратории на смертную казнь, могла позволить себе не волноваться по поводу возможного увеличения криминальных деяний. К тому же заботилась императрица больше о спасении собственной души, а не о повышении народной нравственности. И лишь с началом правления Екатерины II все отчетливее начинает прослеживаться мотив необходимости исправления преступника41.
Высочайшие конфирмации смертных приговоров или приговоров, вынесенных по так называемым «смертным преступлениям», за которые полагалась максимальная санкция, свидетельствуют, что инициатором распространения «наказания покаянием» была
38 ПСЗ. Т. V. № 3006. С. 320-321, 379 и др. Петровское законодательство проявляет здесь удивительный рецидив «средневекового сознания» — за чародейство можно было и угодить на костер, «если имел обязательства с дьяволом», и отделаться заключением в железо и покаянием, если какие-либо контакты с врагом человеческим отсутствовали. Более подробно об интерпретации подобного феномена см.: ЛавровА.С. Указ. соч. С. 347-393; Ryan W.F. The Witchcraft Hysteria in Early Modern Europe: Was Russia an Exception? // The Slavonic and East European Review. 1998. Vol. 76. No. 1. P. 64-65.
39 ПСЗ. Т. V. № 3006. С. 322, 366-368, 373, 379 и др. Многие положения Воинского устава почти дословно были подтверждены в статьях Морского устава (ПСЗ. Т. VI. № 3485. С. 49-50, 78 и др.).
40 ПСЗ. Т. V. № 3006. С. 322.
41 См. о публичном покаянии в России XVIII в.: Chrissidis N.A. Crying Their Hearts Out: A Case of Public Penance in the Era of Catherine the Great // Religion and Identity in Russia and the Soviet Union. A Festschrift for Paul Buskovitch / Eds. N.A. Chrissidis, C. Potter, D. Schimmelpenninck van der Oye, and J. Spock. Bloomington: Slavica, 2011. P. 107-125.
именно Екатерина II. Действительно, по утрам она не только писала послания Вольтеру и барону Гримму, но и выслушивала донесения о всевозможных преступлениях, а иногда и сама просматривала экстракты дел, в частности тех, которые остались от правления Елизаветы Петровны. Для собственноручного монаршего утверждения поступали в прямом смысле тысячи бумаг, которые учитывались в специальных «Журналах высочайшим конфирмациям, состоявшимся на докладах Сената и других мест и на разных представлениях и прошениях»42.
Мнения Сената иногда представлялись императрице с формулировками: «заслуживает натуральную смертную казнь», «надлежит по законам за преступление смертная казнь» или, в отношении высшего сословия, — «подлежит лишению дворянства, чинов и жизни». Однако Екатерине ни разу не пришлось смягчать подобные решения, поскольку даже на уровне нижнего земского суда за приговором к смертной экзекуции по Соборному уложению и Воинскому артикулу сразу же приводились более поздние высочайшие указы, резко ограничивающие применение казни в России. Уникальность такого источника, как высочайшие конфирмации, заключается в том, что многие приговоры дополняются самой императрицей «наказанием покаянием».
Одно из первых решений о наказании «купно» покаянием, принятых на высочайшем уровне во время правления Екатерины, было подписано всего через несколько недель после ее восшествия на престол. Кстати замечу, что это судебное дело и приговор по нему, не вызвавшие никакого резонанса в середине XVIII в., сейчас могут стать впечатляющим опровержением низкой стоимости жизни крепостного в России. 7 августа 1762 г. по именному указу в распоряжение Синода из военной конторы поступил вахмистр Ямбургского драгунского полка дворянин Петр Жуков. Жуков был разжалован в
42 См., например: РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 1-10. В ходе работы был проведен сплошной просмотр выявленных в архивных фондах резолюций Екатерины на докладах Сената. Из нескольких тысяч резолюций или так называемых конфирмаций было выделено более 500 высочайших решений, касающихся тяжких уголовных преступлений преимущественно представителей дворянского сословия. Большинство экстрактов следственных дел по этим преступлениям было также привлечено к исследованию. Резолюции императрицы, приходящиеся на вторую половину ее правления — после восстания Пугачева и начала осуществления губернской реформы (1776-1795), представляют собой компактное собрание, находящееся в Фонде 10 «Кабинет Екатерины II». Резолюции на докладах Сената, относящихся к периоду 1762-1775 гг., рассредоточены в материалах фонда «Сенат и его учреждения» (См., например: РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Д. 5074, 5110, 5119, 5138, 5159; Там же. Оп. 62. Д. 5172, 5278, 5303; Там же. Оп. 113. Д. 374; и т.д.).
солдаты, но прежде отправки в действующую за границей армию должен был в течение нескольких дней поклонами перед народом каяться в церкви Воскресения на Бронной. Вина Жукова состояла в том, что у его человека Андрея Матвеева на груди образовалась «болезнь», которую вахмистр, привычный к лечению ран в походных условиях, попытался сам удалить ланцетом. Операция доморощенного хирурга оказалась неудачной и, несмотря на все усилия Жукова, крестьянин умер. В приговоре было сказано: «Хотя то от Жукова без намерения к смертному убийству последовало, однако ж смерть оному крестьянину приключилась»43. Об исполненном обряде покаяния теперь уже солдата Жукова иерей Андрей Афанасьев направил в Синод рапорт.
Во время правления Екатерины II покаяние «сверх и купно» налагалось в соответствии с представлениями о самом страшном деянии и грехе, т.е. за убийство, вне зависимости от его мотивов. Преступники, лишившие другого человека жизни как умышленно, так, невольно, «пьяным делом и в беспамятстве», должны были не только нести наказания по государственным законам, но и вымаливать прощение у Всевышнего.
При этом если по Соборному уложению 1649 г. убийство «пьяным делом» считалось смягчающим обстоятельством44, то в начале XVIII в. уже сложно было рассчитывать на снисхождение за уголовные проступки «в шумстве». «Когда кто пьян напьется, — сказано в Воинском артикуле и Морском уставе, — и в пьянстве своем что злого учинит, [яко смертное убийство и сему подобное], тогда тот не токмо, чтоб в том извинением прощение получил, но по вине вящею жестокостью наказан имеет быть»45. Во время правления Екатерины II убийство в драке, пьянстве и «воспалении гнева» также признавалось умышленным, о чем свидетельствуют и многочисленные сентенции, и высочайшие конфирмации: «Хотя он точного умыслу к убийству не имел, а учинил оное от пьянства, но пьянство, спряженное с таковым злом, извинить его не может»46.
Однако если выносимые приговоры и определялись статусом и мотивами убийцы, то, как правило, не зависели от социального положения жертвы. За отнятую жизнь соседа-помещика, священ-
43 РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 14. 1762. Д. 169. Л. 1-9.
44 «А [если] с пытки убийца станет говорить, что убил в драке или пьяным делом <.. .> сажати в тюрьму до государева указа, а смертию не казнить» (ПСЗ. Т. I. № 1. С. 148; № 431. С. 792-793). Причем пьяная ссора, а затем убийство в тот же день из мести не уменьшали вины и карались смертью (ПСЗ. Т. I. № 431. С. 793).
45 ПСЗ. Т. V. № 3006. С. 333; Там же. Т. VI. № 3485. С. 65.
46 См., например: РГАДА. Ф. 248. Оп. 62. Д. 5278. Л. 429-434.
ника, канцелярского копииста и беглого крестьянина, умершего даже через три дня после побоев, дворянина ожидали примерно одинаковые наказания, усугубляемые принудительным покаянием. Так прагматичная забота государства о своих главных налогоплательщиках, крестьянах, оказывалась в одном социальном контексте с христианским учением о равенстве всех перед Богом и заповедью «не убий».
Для детального выяснения обстоятельств гибели крестьян по вине помещиков создавались специальные следственные комиссии, а в случае необходимости вызывались патологоанатомы и проводилась эксгумация тел. Вводя неотвратимость одинаковой меры наказания дворянина за любое убийство, власть сама невольно задавала вне-сословный стандарт отношения к человеческой жизни. Ни в одном экстракте не встречалось даже намека на возможность смягчения приговора лишь на том основании, что убитый был крепостным крестьянином. Напротив, заключительная сентенция, как правило, предполагала «наказание покаянием» и приобретала иногда пафос-ную, почти проповедническую стилистику: «дабы кровь убитого отмстить и не оставалась она без возмездия»47.
В некоторых приговорах, усугубляющих наказание наложением епитимьи или осуждением на церковное покаяние, оправданность подобной меры аргументировалась. Но если в царствование Елизаветы шли общие рассуждения о последнем праве преступника позаботиться о своей душе перед казнью и «просить Бога умилостивиться», то при Екатерине речь шла об «очистке совести» и исправлении в этой земной жизни. Так, например, считалось, что от кнута последует только «скорбь», а покаяние принесет «сердечное восчувствование злодеяния» и «превращение в полезного члена общества»48.
Покаяние в монастыре
«Наказание купно и сверх церковным покаянием» во второй половине правления Екатерины II стало распространенной практикой с отработанной процедурой. В частности, по делам дворян решение принимал земский суд, уголовная палата, юстиц-коллегия, Сенат или сама императрица, во власти которых находился и выбор формы духовного взыскания. «Светские команды» передавали преступника с указанием обстоятельств дела в духовное правление, обычно в местную консисторию, и уже оттуда он направлялся либо домой на
47 См., например: РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Д. 5195. Л. 348-350 об.; ПСЗ. Т. XX. № 15032.; и др.
48 См., например: ПСЗ. Т. XX. № 15032. С. 958-961; РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Д. 5195. Л. 75-91 об.; и др.
поруки своему духовнику49, либо в монастырь при открытой подорожной с определением пропитания и надежного присмотра.
Русские монастыри издавна были не только местом уединения от мирской суеты, но и местом заключения. Крупным хозяйствам с большими угодьями, жестким внутренним распорядком и наглухо замкнутым пространством за высокими стенами не так сложно было совмещать карательные функции тюрьмы и исправительную миссию духовного надзора. После секуляризации церковных земель в 1764 г., а также передачи в ведение Коллегии экономии двух миллионов монастырских крестьян «присмотр, пропитание, потребное число покоев и попечение об исправлении»50 прибывающих на покаяние колодников стали еще более тяжкой обязанностью для духовного ведомства. А если учесть негласный мораторий на смертную казнь, исключая особые, уже упомянутые случаи, и практическое введение обязательного духовного наказания за «смертные преступления»51, то станет ясно, почему из монастырей, епархий, консисторий и, наконец, из Синода шли рапорты в Сенат и на имя императрицы с просьбами облегчить их бремя52.
Вердикт для священнослужителей был неутешительным. По поводу охраны убийц и грабителей приказано было обходиться собственными силами, тем более что наказанных покаянием преступников, по мнению властей, было не так много, да и распределялись они по монастырям «безобидно для каждой епархии»53. Кстати, место отбывания церковного наказания также определялось светским судом, иногда с общей формулировкой — «отдаленный монастырь», «монастырь в Сибири», иногда с точным указанием места покаяния.
Пропитание всех пребывающих «разного звания людей за разные преступления для исправления церковною епитимьей» возлагалось до указа о секуляризации на монастырский кошт, что
49 См. о положении приходского духовенства в иерархической структуре Русской православной церкви, так или иначе включенной в бюрократический аппарат империи: Freez L. The Russian Levites: Parish Clergy in the Eighteenth Century. Cambridge: Harvard University Press, 1977. P. 13-45.
50 См., например: Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Т. I. СПб.: Синодальная типография, 1910. № 327. С. 379.
51 Может быть, именно поэтому правительство безболезненно сделало широкий жест и постановило, что монастыри не обязаны принимать колодников, не осужденных на церковное покаяние (См. об этом: РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 20. 1774 г. Д. 537. Л. 3).
52 См., например: РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 20. 1774 г. Д. 537. Л. 2-3; ПСЗ. Т. XIX. № 13500. С. 119; Там же. Т. XX. № 14597. С. 512; и др.
53 См.: Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания... № 71. С. 61-63.
вполне устраивало «светские команды». Однако после 1764 г. обнищавшие монастыри постоянно сетовали на отсутствие средств для содержания колодников, несмотря на то что теперь деньги на них должна была выделять Коллегия экономии. В конце концов в 1770 г. был достигнут компромисс — обеспеченным преступникам, отбывающим церковное наказание, полагалось самим позаботиться о своем пропитании, а на «кающихся без достатка» коллегия выделяла по 2 копейки в день54.
Власть старалась строго контролировать пребывание преступников в монастырях. Как минимум дважды в год в Синод и Экономическую коллегию, а затем и в Сенат, из епархий должны были поступать сведения, когда, за что и на какое время была наложена на осужденного епитимья, сколько полагается ему исходя из «торговой в тамошних местах цены» хлеба и денег, и как идет духовное исправление55.
В зависимости от тяжести содеянного преступник мог обрекаться на неисходное пребывание в обители «под крепким смотрением, в кандалах и в особом уединении»56, а мог проживать вместе с братией и искупать свою вину в трудах и аскезе. Такие осужденные рубили дрова, возили воду, выгребали золу из печей, стирали белье, пасли скот и делали прочую так называемую «черную монастырскую работу». Наиболее изматывающими считались «поваренные хлебо-печные труды», разделка теста, «мукосеяние», которые исполнялись иногда в «железах», требовали постоянного физического напряжения и длились до 20 часов в сутки57.
Примечательно, что подобное содержание осужденных мирян, совершивших уголовные преступления, преобладало во время правления Елизаветы, когда в приговорах к монастырской ссылке о «наказании покаянием», как правило, вообще не упоминалось58.
54 См.: РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 17. 1770 г. Д. 223. Л. 5-5 об.; ПСЗ. Т. XVI. № 12060. С. 565; Там же. Т. XIX. № 13508. С. 151. Для сравнения, в 1787 г. кн. Д.К. Кантемиру, заключенному пожизненно в Ревельскую крепость за убийство крестьянина, было назначено содержание на 50 копеек в день из его собственных средств (РГАДА. Ф. 248. Оп. 62. Д. 5271. Л. 497-506 об.).
55 См., например: Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. № 71. С. 61-63; ПСЗ. Т. XX. № 14597. С. 512.
56 См., например: РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 14. 1762 г. Д. 136. Л. 5.
57 См. об этом: Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. L. Ч. 1. Пг.: Синодальная типография, 1914. Ст. 80; Розанов Н.П. История московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721-1821). Ч. 3. Кн. 1. М.: Типография Русских ведомостей, 1870. С. 73; Колчин М.А. Ссыльные и заточенные в остроге Соловецкого монастыря в XVI-XIX вв.: Исторический очерк // Русская старина. 1887. Т. 56. № 10. С. 60-63.
58 Ср., например, ведомости о содержащихся в Соловецком монастыре колодников с указанием их преступлений и назначенного наказания за 1742-1786 гг. (Колчин М.А. Указ. соч. С. 591-613).
Разумеется, арестанты обязаны были посещать богослужение, но в целом кара за «смертные злодеяния» в монастыре более походила на каторгу или тюрьму, под которую и приспосабливались обители. Духовный потенциал православных монастырей оставался нереализованным, наказание касалось прежде всего умерщвления плоти, а не возрождения духа, и быстро заканчивалось могильной ямой без креста и плиты с именем59.
Во время правления Екатерины монастырское покаяние предполагало не только тяжкую работу и аскезу, но и целый ряд религиозных практик, направленных на то, чтобы осужденный «преступление свое восчувствовал сердечно и совершенно исправился». Приговоры, инструкции по содержанию колодников, а также рапорты настоятелей обнаруживают, что во второй половине XVIII в. основой покаянной дисциплины являлись земные поклоны от 30 до 500 во время каждой утрени, вечерни и литургии с произнесением «возбуждающей к страху Божьему» молитвы «Боже, буди милостив ко мне, грешному», а также чтение псалмов, «не спешно, но с благоговением»60. В случае использования монастыря исключительно в качестве тюрьмы приказывалось осужденных колодников «никуда, кроме церкви, не выпускать». Если же в обитель доставлялись арестанты, приговоренные к полной изоляции, то к ним в казематы могли входить только настоятель и духовник для исповеди. Для увещевания и наставничества выбирался «старец добрый и крепкожительный», которому и предстояло добиться раскаяния и очищения совести преступника61.
Епархиальные архиереи должны были для принятия верного решения иметь все сведения об осужденном и обстоятельствах дела, чтобы наложенное покаяние привело в итоге к «духовному врачеванию» преступника. Однако нередко служителям церкви и в монастырях, и в приходах не хватало гибкости и тонкого «восчув-ствования», которого можно было бы ожидать от духовных лиц. Светским властям приходилось регулярно напоминать о необходимости проявлять «осторожность» с кающимися преступниками, причем некоторые распоряжения обнаруживали более глубокое, чем
59 Например, сад, примыкавший к Спасо-Евфимиеву монастырю в Суздале, в действительности использовался как безымянное арестантское кладбище (Пруга-вин А.С. Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантством (к вопросу о веротерпимости). М.: Товарищество И.Н. Кушнеров и Ко, 1905. С. 17).
60 См.: РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 203. Л. 1-1 об.; РозановН.П. Указ. соч. С. 73-74; Колчин М.А. Указ. соч.; Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. L. Ч. 1. Ст. 78.
61 См.: Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. L. Ч. 1. Ст. 78; Колчин М.А. Указ. соч. С. 61.
у приходских и монастырских наставников, понимание человеческой натуры. Так в указе «о подтверждении священникам, чтобы они при наложении епитимьи преступникам поступали осмотрительнее», было выделено несколько психологических типов находящихся на покаянии. Одни «жестокосердны» и не способны ни к какому раскаянию, другие — внутренне холодны и равнодушны, третьи — склонны к отчаянию, но есть и такие, которые «при признании приносят о грехах сокрушение». Наблюдающим в монастырях за колодниками и духовникам в приходских церквях, контролирующим исполнение епитимьи, полагалось «размерять милость» и, видя искренние чувства преступника, сокращать сроки церковного наказания.
Церковники обязаны были контролировать, чтобы колодники исповедовались по крайней мере один раз в год и не уклонялись от молитвы во время трех главных постов, праздников и воскресных дней. При этом духовным лицам полагалось не только заботиться об «умилении и сердечном сокрушении» преступников, но и выступать в роли статистиков, направляющих в экспедицию Сената ведомости о числе раскаявшихся колодников, а также о месте и дате их последней исповеди до совершения злодеяния и ареста62.
Особенности процесса секуляризации в России XVIII в.
Таким образом, проблема смертной казни и наказаний за убийство в любом обществе выходит за рамки вопросов юриспруденции и наполняется политическим, мировоззренческим, философским и даже экзистенциальным смыслом. Для России XVIII в. данная тема скрывает в себе большой исследовательский потенциал и затрагивает глубокие пласты истории русского и даже древнерусского права, общественного сознания, религиозного чувства, отношений «священства» и «царства»63. Так, в эпохе Просвещения, регулярности и секуляризации обнаруживаются проросшие сквозь толщу столетий традиции церковного законодательства и религиозного мышления.
62 См.: ПСЗ. Т. XVI. № 12227. С. 889-890; Там же. Т. XVII. № 12312. С. 10-11; Там же. Т. XVIII. № 12919. С. 153; Там же. Т. XX. № 14579. С. 498-499; № 15032. С. 958-961; РГАДА. Ф. 248. Оп. 61. Д. 5110. Л. 712-712 об.; Там же. Д. 5195. Л. 75-91 об.; и др.
63 Эволюция восприятия юридических норм в русском обществе детально рассмотрена в работах В.М. Живова. Тезисно концепция автора сводится к следующему: с момента принятия христианства в России существует два права — церковнославянское, базирующееся на переводных византийских источниках, и русское, тесно связанное с обычаем и язычеством. С середины XVII в. законодательная деятельность получает культурный статус, теряет сугубо прагматическое значение и становится одним из инструментов культурных преобразований (Живов В.М. Указ. соч. С. 187-305).
Набожность могла полностью определять мотивацию личности в критические моменты жизни, а если этой личностью оказывалась правительница самодержавной империи, то кардинальным образом изменять содержание государственной политики. При Елизавете Петровне христианские ценности непосредственно, без какого-либо духовного наставничества православных иерархов, повлияли на решение светской власти о недопустимости смертной экзекуции. Движимая прежде всего собственным пониманием христианского учения императрица ввела негласный мораторий на смертную казнь64.
Очевидно, что великая княгиня Екатерина Алексеевна в ночь перед дворцовым переворотом ни русскому, ни немецкому Богу не молилась, никому перед иконой и распятием обетов не давала, а «молитвенником всех государей»65 почитала не Новый Завет, а трактат «О духе законов» простого смертного француза Монтескье. Поэтому бескомпромиссно противостоять смертной казни она не собиралась, но и злоупотреблять пытками и экзекуциями с просветительской рациональностью считала нецелесообразным.
Вместе с тем авторитет закона Божьего и институт церкви по-прежнему оставались важными элементами социального контроля со стороны государства, хотя сфера действия религиозного права стремительно сокращалась. Наказание покаянием мирянам за преступления, не направленные против веры и нравственности в сфере семейных отношений, выносились без участия клира, а сами священнослужители допускались лишь до весьма обременительного для них обеспечения исполнения приговоров. Настоятели монастырей обязаны были действовать прежде всего в соответствии с грамотами «светских команд», которые находились при доставляемом в обитель арестанте и предписывали порядок его содержания.
Явно наметившаяся в годы екатерининского правления тенденция к использованию государством религиозных практик для нравственного исправления преступников проявилась в «разумном отношении» к правилам Вселенских соборов и новом взгляде на
64 Подобный феномен религиозного чувства абсолютного монарха описывается Р. Уортманом в сцене венчания Елизаветы Петровны на царство, когда она сама надела на себя преподнесенную корону, а затем произнесла Соломонову молитву о наставлении свыше, обращаясь прямо к Богу, без посредничества ведущего службу священника. Этот ритуал демонстрировал сакральный характер именно императорской власти и делал императрицу (а не церковь) главным хранителем нравственности народа (Уортман Р.С. Указ. соч. С. 129-148).
65 Письмо Екатерины II д'Аламберу, 1765 // Сборник Русского исторического общества. Т. 10. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1872. С. 29-31.
лишение причастия. Оказалось, что запрет приобщения Святых Тайн признан был недейственным ввиду общего ослабления силы религиозного чувства прихожан синодальной церкви, с одной стороны, и немалого числа тайных раскольников — с другой: такая эпитимия, как лишение причастия Святых Тайн, «древле была во врачество, яко показующая грехов мерзость; ныне же не токмо не страшна многим, но и желаема ленивым стала, тайным же раскольникам и весьма любима»66. Как справедливо писала И. Мадариага: «В религии (Екатерина. — Е.М) видела ценный фактор сохранения порядка в обществе и поддержания общественной и личной нравственности»67.
Несмотря на то что в самодержавной России, как водится, каждый правитель открывает новую эпоху, привлеченный к работе материал позволяет проследить некоторые общие тенденции социокультурной и политической эволюции общества и власти. На протяжении XVIII в. происходила постепенная смена набора главных добродетелей монарха: от жесткого воспитания в подданных «потомственного страха», о котором во время подавления башкирского восстания писал генерал-лейтенант князь Василий Урусов68, до милосердия к осужденным. В отличие от Петра I, и Елизавета и Екатерина так или иначе пытались дистанцироваться от принятия решений о смертной казни и уж тем более от эшафота и самой экзекуции. Претерпевали изменение и каналы воздействия власти на сознание общества, в частности, такой важнейший механизм социального контроля, как официальный политический язык. Общий контекст употребления понятия «смертная казнь» трансформировался от лаконичных указов о заслуженном наказании осужденного и сдержанного забвения в период негласного моратория к развернутой аргументации смертной казни, подкрепленной авторитетом Священного Писания, или же к прославлению милосердия императрицы в торжественных манифестах об амнистии и помиловании.
На первый взгляд может показаться парадоксальным тот факт, что во время просвещенного правления Екатерины II процесс
66 См.: ПСЗ. Т. XX. № 14996. С. 926-927; № 15029. С. 954-955; и др.
67 Мадариага И. Указ. соч. С. 801. Русский историк XIX в. С.М. Соловьев также указывал, что «Екатерина при своем основном стремлении действовать против безнравственных явлений средствами нравственными, а не жестокостью наказаний, обращалась за помощью к церкви» (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. XV. Т. 29. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1966. С. 113-116).
68 Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. X. Т. 19-20. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1964. С. 608.
секуляризации совпадал со все более активным использованием церковных практик для наказания мирян за тяжкие уголовные деяния по решению светского суда69. Многозначность термина «покаяние», так или иначе отождествляемого и с исповедью, и с епитимьей, становилась в данный период особенно заметной. Действуя в «улыбательном» духе, как это было присуще императрице, власть практически через голову духовенства начала использовать силу воздействия религиозного учения для улучшения нравов подданных. Подобная узурпация права на суд Божий опять-таки определялась родовыми особенностями русской политической культуры. С одной стороны, процесс сакрализации власти не мог не влиять на самосознание любого монарха. С другой стороны, воля государя, помазанника Божьего, сама по себе воспринималась как непреложная. Такое сочетание и давало право «императрице Московии» воспитывать нравственность на основе вечных истин Священного Писания без клерикализации общества.
ЛИТЕРАТУРА
Анисимов Е.В. Народ эшафота // Acta Slavica Iaponica: Journal of Slavic Research Center, Hokkaido University. 1997. Vol. 15. P. 52-70.
Анисимов Е.В. Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века. СПб.: Норинт, 2004.
Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: Юридическое издательство НКЮ СССР, 1939.
Болотов А.Т. Современник или записки для потомства. СПб.: Библиограф,
1891.
Живов В.М. История русского права как лингвосемиотическая проблема // Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 187-190.
Жильцов С.В. Смертная казнь в истории отечественного права: Дисс. ... докт. юрид. наук. Тольятти, 2002.
Колчин М.А. Ссыльные и заточенные в остроге Соловецкого монастыря в XVI-XIX вв.: Исторический очерк // Русская старина. 1887. Т. 56. № 10. С. 45-69; № 11. С. 333-363; № 12. С. 591-617.
Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740. М.: Древнехрани-лище, 2000.
Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М.: НЛО, 2002.
Марасинова Е.Н. Смертная казнь и политическая смерть в России середины XVIII века // Российская история. 2014. № 4. С. 53-69.
69 В данном контексте немаловажно замечание М. Фуко, который указывал не просто на гуманизацию уголовно-исправительной системы в век Просвещения, но отмечал замену объекта карательной операции: «искупление, которое некогда терзало тело, заменялось наказанием, действующим в глубине — на сердце, мысли, волю» (Фуко. М. Указ. соч. С. 5-91).
Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. Изд. 2-ое. М.: РОССПЭН, 2006.
Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб.: Императорская Академия наук, 1907.
«О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева: Факсимильное издание / Ред. М.В. Нечкина и Е.Л. Рудницкая. М.: Наука, 1984.
Омельченко О.А. Законная монархия Екатерины Второй: просвещенный абсолютизм в России. М.: Юрист, 1993.
Письмо Екатерины II д'Аламберу, 1765 // Сборник Русского исторического общества. Т. 10. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1872. С. 29-31.
Пругавин А.С. Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантством (к вопросу о веротерпимости). М.: Товарищество И.Н. Кушнеров и Ко, 1905.
Розанов Н.П. История московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721-1821). Ч. 3. Кн. 1. М.: Типография Русских ведомостей, 1870.
Смилянская Е.Б. «Суеверия» и народная религиозность в России века Просвещения // Canadian-American Slavic Studies. 2004. Vol. 38. No. 2. P. 121-154.
Собственноручная записка Екатерины II о первых годах ее царствования // Ко-валенский М.Н. Хрестоматия по русской истории. Т. 3. М.: Мир, 1917. С. 200-201.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. Х, XV. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1964, 1966.
Уортман Р.С. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии. Т. I. М.: ОГИ, 2002.
Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М.: Ад Маргинем Пресс, 2015.
Bryner C. The Issue of Capital Punishment in the Reign of Elizabeth Petrovna // Russian Review. 1990. Vol. 49. No. 4. P. 389-416.
Chrissidis N.A. Crying Their Hearts Out: A Case of Public Penance in the Era of Catherine the Great // Religion and Identity in Russia and the Soviet Union. A Festschrift for Paul Buskovitch / Eds. N.A. Chrissidis, C. Potter, D. Schimmelpenninck van der Oye, and J. Spock. Bloomington: Slavica, 2011. P. 107-125.
Dixon S. Catherine the Great. New York: Ecco, 2009.
FreezL. The Russian Levites: Parish Clergy in the Eighteenth Century. Cambridge: Harvard University Press, 1977.
LeDonne J.P. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism. Princeton: Princeton University Press, 1984.
MarasinovaE. Punishment by Penance in 18th-Century Russia: Church Practices in the Service of the Secular State // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. Vol. 17. No. 2. P. 305-332.
Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia: the Panin Party. New Haven: Yale University Press, 1975.
Ryan W.F. The Witchcraft Hysteria in Early Modern Europe: Was Russia an Exception? // The Slavonic and East European Review. 1998. Vol. 76. No. 1. P. 49-84.
REFERENCES
Anisimov, E. V. "Narod eshafota," Acta Slavica Iaponica: Journal of Slavic Research Center, Hokkaido University, Vol. 15, 1997, pp. 52-70.
Anisimov, E. V. Russkaiapytka. Politicheskii sysk v RossiiXVIII veka. St. Petersburg: Norint, 2004.
Beccaria, C. Oprestupleniiakh i nakazaniiakh. Moscow: Iuridicheskoe izdatel'stvo NKIu SSSR, 1939.
Bolotov, A. T. Sovremennik ili zapiski dlia potomstva. St. Petersburg: Bibliograf,
1891.
Bryner, C. "The Issue of Capital Punishment in the Reign of Elizabeth Petrovna," Russian Review, Vol. 49, No. 4, 1990, pp. 389-416.
Chechulin, N. D. (ed.) Nakaz imperatritsy Ekateriny II, dannyi Komissii o sochinenii proekta novogo Ulozheniia. St. Petersburg: Imperatorskaia Akademiia nauk, 1907.
Chrissidis, N. A. "Crying Their Hearts Out: A Case of Public Penance in the Era of Catherine the Great," Religion and Identity in Russia and the Soviet Union. A Festschrift for Paul Buskovitch, eds. N. A. Chrissidis, C. Potter, D. Schimmelpenninck van der Oye, and J. Spock. Bloomington: Slavica, 2011, pp. 107-125.
Dixon, S. Catherine the Great. New York: Ecco, 2009.
Ekaterina II. "Sobstvennoruchnaia zapiska o pervykh godakh ee tsarstvovaniia," Kovalenskii, M. N. Khrestomatiia po russkoi istorii, Vol. 3, Moscow: Mir, 1917, pp. 200-201.
Ekaterina II. "Pis'mo d'Alamberu, 1765," Sbornik Russkogo istoricheskogo ob-shchestva, Vol. 10, St. Petersburg: Tipografiia Imperayorskoi Akademii nauk, 1872, pp. 29-31.
Foucault, M. Nadzirat' i nakazyvat': rozhdenie tiur'my. Moscow: Ad Marginem Press, 2015.
Freez, L. The Russian Levites: Parish Clergy in the Eighteenth Century. Cambridge: Harvard University Press, 1977.
Kolchin, M. A. "Ssyl'nye i zatochennye v ostroge Solovetskogo monastyria v XVI-XIX vv.: Istoricheskii ocherk," Russkaia starina, 1887, Vol. 56, No. 10, pp. 45-69; No. 11, pp. 333-363; No. 12, pp. 591-617.
Lavrov, A. S. Koldovstvo i religiia v Rossii. 1700-1740. Moscow: Drevnekhrani-lishche, 2000.
LeDonne, J. P. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism. Princeton: Princeton University Press, 1984.
Madariaga, I. Rossiia v epokhu Ekateriny Velikoi. Moscow: NLO, 2002.
Marasinova, E. "Punishment by Penance in 18th-Century Russia: Church Practices in the Service of the Secular State," Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, Vol. 17, No. 2, 2016, pp. 305-332.
Marasinova, E. N. "Smertnaia kazn' i politicheskaia smert' v Rossii serediny XVIII veka," Rossiiskaia istoriia, No. 4, 2014, pp. 53-69.
Milov, L.V. Velikorusskii pakhar' i osobennosti rossiiskogo istoricheskogo protses-sa. 2nd ed. Moscow: ROSSPEN, 2006.
Nechkina, M. V., and Rudnitskaia, E. L. (eds.) "Opovrezhdenii nravov vRossii" kniazia M. Shcherbatova i "Puteshestvie" A. Radishcheva: Faksimil'noe izdanie. Moscow: Nauka, 1984.
Omel'chenko, O. A. Zakonnaia monarkhiia Ekateriny Vtoroi: prosveshchennyi absoliutizm v Rossii. Moscow: Iurist, 1993.
Prugavin, A. S. Monastyrskie tiur'my v bor'be s sektantstvom (k voprosu o vero-terpimosti). Moscow: Tovarishchestvo I.N. Kushnerov i Ko, 1905.
Ransel, D. L. The Politics of Catherinian Russia: the Panin Party. New Haven: Yale University Press, 1975.
Rozanov, N. P. Istoriia moskovskogo eparkhial'nogo upravleniia so vremeni uchrezhdeniia Sv. Sinoda (1721-1821), Part 3, Vol. 1, Moscow: Tipografiia Russkikh vedomostei, 1870.
Ryan, W. F. "The Witchcraft Hysteria in Early Modern Europe: Was Russia an Exception?" The Slavonic and East European Review, Vol. 76, No. 1, 1998, pp. 49-84.
Smilianskaia, E. B. " 'Sueveriia' i narodnaia religioznost' v Rossii Veka Prosvesh-cheniia," Canadian-American Slavic Studies, Vol. 38, No. 2, 2004, pp. 121-154.
Solov'ev, S. M. Istoriia Rossii s drevneishikh vremen, Vol. 10 and 15, Moscow: Izdatel'stvo sotsial'no-ekonomicheskoi literatury, 1964, 1966.
Wortman, R. S. Stsenarii vlasti: mify i tseremonii russkoi monarkhii, Vol. I, Moscow: OGI, 2002.
Zhil'tsov, S. V. Smertnaia kazn' v istorii otechestvennogoprava: Dissertatsia ... doktora iuridicheskikh nauk. Tol'iatti, 2002.
Zhivov, V. M. "Istoriia russkogo prava kak lingvosemioticheskaia problema," idem, Razyskaniia v oblasti istorii ipredystorii russkoi kul'tury. Moscow: Iazyki slavianskoi kul'tury, 2002, pp. 187-190.
