Михаил Хрущов, Степан Шешковский и «Преображенье» Тайной канцелярии в Тайную экспедицию Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ

С. В. Карпенко

МИХАИЛ ХРУЩОВ, СТЕПАН ШЕШКОВСКИЙ И «ПРЕОЕРАЖЕНЬЕ» ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ В ТАЙНУЮ ЭКСПЕДИЦИЮ*

«Скаредныя и вымышленный обстоятельства к сведению многих персон неблагопристойны»

30 июня 1762 г., на второй день как «славная революция» «помочию Божиею окончилась благополучно», новая императрица взялась за помилование осужденных в «бывшее правление».

Отставной супруг, однако, не оставил ей большой возможности снискать лавры на этой ниве. Достойными милости по благородству своему усмотрела она лишь князя Г. Долгорукова, по слезной жалобе целой деревни отправленного Петром III в Соловецкий монастырь на десять лет за «богомерзкое мужеложство»1.

Вкупе с князем возвращены были сосланные Елизаветой Петровной бывший канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, из можайского имения Горетово, и его секретарь, из Астрахани. А также генерал И.И. Веймарн, удаленный ею в Сибирь командовать тамошними войсками2.

Другие елизаветинские узники остались в крепостях и ссылках. Один из них - Батырша - 23 июля пытался бежать из Шлиссельбурга. Он «лишил живота» капрала с солдатом, жестоко изрубил еще двух оплошавших, но в неравной борьбе был убит караулом3.

Несомненно, Екатерина II использовала традиционное помилование не только для демонстрации человеколюбия и милосердия, но и как повод поинтересоваться старыми делами Тайной канцелярии. А заодно и выяснить, какое же учреяедение стало ее преемником. Вряд ли ради этого она прибегла к осведомленности ненавистного ей Шувалова. Скорее - к разъяснениям Глебова: тот, хотя и входил в окружение Петра III, сразу переметнулся на ее сторону и тем сохранил пост генерал-прокурора. А возможно, и братья Орловы поведали ей, что знали, ведь «палаты» Тайной экспедиции в С.-Петербургской крепости охраняли караулы от гвардейских полков.

Между тем общие собрания Сената, дабы «ускорить производство всех дел», новая императрица повелела перенести в деревянный Летний дворец на Фонтанке, к своим покоям поближе. Секретарям сенатской канцелярии, дабы не устраивали сутолоки, расписали дни для докладов. Шеш-

Окончание. Начало в № 2 (24) за 2010 г.

ковскому выпал четверг. Но по «тайным» делам, отлагательства не терпящим, двери высокого собрания для него были открыты по все дни4. Скоро, однако, обнаружилось, что императрица вознамерилась их прикрыть.

3 июля Сенат подал Екатерине II реестр указов Петра III, подготовленный по ее распоряжению. Странным образом Манифест от 16 февраля об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел включить в него «позабыли». Похоже, сенаторы намеренно допустили такую «оплошность». Обоснованно предвидя, что новая властительница начнет теперь по собственному и своих «конфидентов» усмотрению переписывать указы бывшего супруга, они опасались лишиться только что благоприобретенного контроля над политическим сыском. Понятно, что, удерживая в своих руках Тайную экспедицию, они чувствовали себя спокойнее за собственный завтрашний день: кто ж ведает, каким местом фортуна повернется.

Не могла Екатерина II не заметить этой «оплошности»: слишком ярким событием стало упразднение Тайной канцелярии, «наводившей ужас и трепет на всю Россию», да и прошло всего-то полгода. Но виду не подала и поступила осторожно, тактично. Те указы, что «в дополнение законов и в отмену оных», попросила сенаторов рассмотреть и с их мнением ей представить5 . Мягко понуждаемый императрицей, Сенат начал докладывать ей манифесты и указы Петра III - одни утверждал, другие изменял, а третьи и вовсе отменял. С каждым днем сенаторы убеждались: новая властительница сведуща во всех вопросах внутренней и внешней политики, уверенно и по-хозяйски берет в свои руки бразды правления. Но про Манифест от 16 февраля так и не «вспомнили».

Екатерина II прекрасно понимала, сколь сильным орудием политики является Тайная экспедиция и сколь шатко ее положение на российском троне, пока орудие это находится в руках аристократического Сената. А потому терпеливо выжидала, когда явится первая возможность повернуть к себе поток поступающих из Тайной экспедиции сведений о злоумышле-ниях против Е.И.В., вникнуть в текущие розыски по «первому и второму пунктам», поставить их под свой контроль и самой выносить приговоры. И посмотреть, как отреагируют на это господа сенаторы.

Дело оставалось за подходящим случаем.

Ждать случая долго не пришлось: он явился уже 11 июля в лице сотенного атамана Полтавского полка Ф. Крысы.

Еще с марта атаман-правдолюбец осаждал Сенат жалобами на гетмана Запорожского войска К.Г. Разумовского: дескать, без зазрения совести отнимает у казаков их дедовские земли. Все попусту: ворон ворону глаз не выклюет... 11 июля атаман подал на гетмана очередное до ношение. Для верности «подмазал» его пересказом услышанных разговоров, будто бы император Петр III не умер, как о том объявлено в манифесте, а на самом деле жив6. Кто сообщил Екатерине II о до ношении, полученном канцелярией Сената, - неизвестно, но, едва узнав, она поручила расследование престарелому фельдмаршалу А.Б. Бутурлину. И уже 12 июля он объявил общему собранию Сената волю императрицы: «по поданной записке о

важности допросить» лично ему одному. Сенаторы, наверняка, не ожидали от нее эдакой прыти, многие были обескуражены, а то и ошеломлены таким оборотом дела. Но возразить не посмели, и распорядились отдать Бутурлину записку Крысы, а самого атамана арестовать и содержать в крепости.

Не мешкая, Бутурлин вместе с Шешковским допросил «колодника № 6», как теперь стал именоваться Крыса, и сочинил доношение императрице. Вернее, проделал все это Шешковский под начальственным присмотром и прикрытием Бутурлина.

Похоже, не все сообщил Бутурлин сенаторам, не полностью изложил повеление императрицы. Судя по тому, что допрашивал он Крысу вместе с Шешковским и именно в крепостных «палатах» Тайной экспедиции, повеление было четким: куда доставить арестованного, где и кому произвести розыск

Так когда же и при каких обстоятельствах новая императрица разузнала о Тайной экспедиции и фактическом ее руководителе - сенатском секретаре Степане Шешковском? У кого именно? Скорее всего, у гснсрал-проку-рора Глебова. А возможно все-таки, и беседой с Шуваловым, готовым выслужиться любой ценой, не побрезговала. Достоверно не известно -остается только предполагать. Но, так или иначе, уже в первые две недели своего царствования она очень хорошо знала, что представляет из себя учреждение политического сыска, сменившее Тайную канцелярию, в чьем ведении оно состоит, и кто им реально руководит.

Екатерина II благоразумно не начала открытую, громогласную борьбу за личное руководство политическим сыском, как не стала и создавать «при себе» некое подобие упраздненной Тайной канцелярии, которая действовала бы параллельно Тайной экспедиции. Задачу она поставила перед собой иную: аккуратно изъять из ведения Сената не политический сыск вообще, а конкретное его учреждение - Тайную экспедицию секретаря Шеш-ковского, служители которой поднаторели в розысках по «важным» делам и умели «содержать то все до кончины живота своего в высшем секрете».

Повела она свою игру крайне осторожно, терпеливо и тонко. Говорила одно, делала другое, а думала третье.

Итоги следствия престарелый фельдмаршал доложил Екатерине II в ее покоях. Возможно, по ее пожеланию, прихватил с собой и Шешковского. Императрица велела освободить Крысу: «разсевателей» слухов атаман не знал. А главное, больше он ей не нужен был, Крыса: сделал свое дело и пусть уносит ноги подобру-поздорову...

15 июля Бутурлин объявил указ об освобождении Крысы в общем собрании Сената. При этом ни единым словом не обмолвился о результатах розыска. И сенаторам, во второй раз очень умело поставленным перед необходимостью выполнить волю императрицы касательно «важности», ничего не осталось, как приказать выпустить атамана из крепости7.

Так Екатерина II находчиво и виртуозно воспользовалась первым же случаем, первым же поводом, чтобы осторожно и даже как-то буднично открыть двери Шешковскому с «тайными» делами в свои собственные покои и прикрыть ему двери в общее собрание Сената. То есть, вопреки Манифесту от

16 февраля, самой выносить приговоры по делам, расследованным Тайной экспедицией, а заодно и самой же решать, кто и что именно будет докладывать сенаторам о тех делах. Да еще попутно прощупала Сенат на преданность.

Так она деликатно, без вызова, но веско напомнила господам сенаторам порядок времен Петра I, Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны: «о секрете и о важности» дел, «приличных к первым двум пунктам», ни в коем случае «многим ведать не надлежит», ибо от этого «может не без вредности государственной быть».

Сенаторам, однако, милее оказался порядок дня вчерашнего. Тут-то и «вспомнили» они про Манифест от 16 февраля.

26 июля он был вынесен на рассмотрение общего собрания Сената. Решили так: манифест, «исключа персон» (Мельгунова, Нарышкина и Волкова), «оставить в своей силе» и вновь опубликовать, а сенатскую инструкцию по тайным делам предложить к слушанию8.

А Екатерина II тем временем мягко гнула свое: 29 июля руководство следствием по делу монаха Дионисия, который слишком громко посочувствовал почившему императору, поручила Панину, назначенному ею сенатором, и генерал-прокурору Глебову.

Она не доверяла ни тому, ни другому: ни стороннику конституционного правления Панину, попытавшемуся было во время «славной революции» ограничить ее власть в пользу малолетнего сына Павла и Сената, ни хитрому и ловкому царедворцу и корыстолюбцу Глебову. Но именно этих двух столь разных людей она сочла подходящими, чтобы посредством их двух пар аристократических рук взять под контроль Тайную экспедицию. Уверенная в том, что они не смогут сговориться против нее, а, напротив, будут ревниво присматривать друг за другом, она поставила их в положение, когда они оказались вынуждены проводить ее волю, действовать в ее интересах против интересов сенатской аристократии. Более того, противопоставив их Сенату, она отделила их от многочисленной группы тех, кто непременно хотел сохранить «силу» Манифеста от 16 февраля. Наконец, таким решением вопроса о руководстве Тайной экспедицией в ходе расследования дела о поношении чести Е.И.В. «злыми и вредительными словами» она явно хотела припугнуть аристократическую оппозицию в Сенате, в существовании которой не сомневалась. Ну, если не припугнуть, то напомнить, заставить задуматься и поостеречься: «слово и дело» объявлять запрещено, но «первого и второго пунктов» никто не отменял.

И дело монаха Дионисия, уже под присмотром и прикрытием Панина и Глебова, Шешковский расследовал умело и споро. 7 августа Панин и Глебов объявили общему собранию Сената приговор императрицы: сослать в дальний монастырь. «Продерзких слов» обвиняемого сенаторы и в этот раз не услышали9.

А на следующий день, среди десятка прочих докладов, Сенат подал Екатерине II доклад о Манифесте от 16 февраля. Составили его не без подтекста, весьма лукавого: «Февраля 16 дня сего года указом велено Тайную канцелярию отныне навсегда уничтожить и дела оной взять в Сенат и поло-

жить к вечному забвению в архив и ненавистного изражения «слово и дело» не употреблять с точным в нем предписанием, как с таковыми поступать и где и кому по первому и второму пунктам доносить и каким способом в том смотрение иметь... Ныне... рассуждастся остаться в своей силе». По всему, сенаторы попытались если не пресечь поползновения императрицы перехватить у них Тайную экспедицию, то дать бой за нее. Так или иначе, но затаенное желание свое они выдали с головой: если не целиком, то хоть в какой-то мере сохранить контроль над политическим сыском.

Екатерина II прекрасно понимала всю опасную «силу» именно этого манифеста и ясно видела, куда клонят сенаторы. Тем не менее, проявив терпение и гибкость, она начертала на докладе: «Быть по сему». Воодушевленный, Сенат без малейшего промедления, в тот же день, решил опубликовать чуть подправленный, подновленный текст от ее имени10.

Так в вопросе о контроле над политическим сыском был достигнут компромисс, установилось равновесие между быстро входившей в силу императрицей и сенатской аристократией, пытавшейся сохранить, удержать свои властные полномочия.

Манифест от 16 февраля давал Екатерине П право создать для расследования конкретных политических преступлений «нарочно учреждаемую комиссию». Но ей нужна была именно Тайная экспедиция секретаря Шешковскош и только она, именно это учреждение стремилась она вырвать из рук Сената.

И недели не прошло, как ей представился новый случай, позволяющий достичь этой цели. И она воспользовалась компромиссом с Сенатом. Столь осторожно и тонко воспользовалась, что никак не поколебала установившегося равновесия.

14 августа в Сенат пришло доношение Псковской провинциальной канцелярии. В нем говорилось, что 10 августа вернувшийся из С.-Петербурга отставной прапорщик П. Лазарев подал донос. А в доносе том сказано, что в столице взбунтовались л.-гв. Преображенский и Конный полки, ибо у новой императрицы «в подданстве быть не хотят», и как «бывшей в конной гвардии из иностранцев подполковник и майор арестованы и прот-чие... нижние чины переловлены, а при том и бывшаго правления принц Иоанн найден». И, как положено по Манифесту от 16 февраля, канцелярия добросовестно запрашивала Сенат: «Что чинить?».

Екатерина II узнала об этом не позже сенаторов, а то и раньше. Поставить ее в известность поспешил, вероятно, сам Глебов.

22-летний Иоанн Антонович - бывший император-младенец, свергнутый Елизаветой Петровной, - содержался в заточении в Шлиссельбурге как лишенный имени «колодник № 1». И являл собой немалую угрозу власти Екатерины II, ибо у нее, в отличие от «безыменного колодника», как она его называла, не было законного обоснования своих прав на престол. Она немедля дала поручение Панину - тот послал в Псков свой приказ: привезти Лазарева в Сенат и представить для допроса лично ему, а всем, кому известна «материя» доноса, о том не разглашать, «ибо в самом деле такого противного поступка не произходило»11.

Спустя неделю, уже в крепости, Лазарев признался Шешковскому, что все то ему сообщил рейтар л.-гв. Конного полка Е. Варламов, чему свидетель капрал С. Гурьев. Обоих арестовали и допросили в присутствии Панина и Глебова. Рейтар все начисто отрицал, капрал же подтвердил донос Лазарева. Шешковский провел очную ставку и добился успеха: Варламов «винился». Однако следствие на этом застопорилось. Рейтар упрямо твердил одно: «Слышал, как другие рейтары между собою говорили, а только приказу такого в полку не было, и от кого началось об оном разглашение, не знаю». 26 августа, ознакомившись с экстрактом из дела, Екатерина II приказала следствие «оставить» (то есть прекратить) и всех арестованных отпустить, взяв по обычаю подписку о неразглашении тайны. Приговор подписала не сама - подписали Глебов, по должности генерал-прокурора, и Панин, по назначению. Они и объявили приговор общему собранию Сената. Другие сенаторы в третий раз остались в неведении насчет «важной материи»12.

Так императрица укрылась за генерал-прокурором Глебовым и сенатором Паниным, как за ширмой. И при этом представила дело таким образом, что оба они удостоены полного ее доверия во всем, что касается розысков по «первому и второму пунктам», то есть по части руководства Тайной экспедицией.

Первые ее шаги - терпеливые, точно выверенные и последовательные - по изъятию Тайной экспедиции из ведения Сената создали у нее впечатление, что если не все, то многие сенаторы будто бы уже склонны уступить ей. По крайней мере, предпочли не усматривать в этих ее шагах оснований для обострения отношений с ней. Действительно, сосредоточить руководство расследованием «важных» дел в руках генерал-прокуро-ра и одного из сенаторов отнюдь не означало отстранить Сенат от руководства Тайной экспедицией. Тем более что формально она оставалась структурным подразделением сенатской канцелярии.

Шешковский, конечно же, быстро сообразил, участником какой игры ему довелось стать. Работая с обычным своим «ревностным радением», он как никогда старательно демонстрировал исполнительность и преданность начальству. Наконец-то, почувствовал, произошла-таки перемена к лучшему - возврат к привычному: царствующая особа опять нуждается в них, мастерах розыска по «первым двум пунктам», опять приближает их к себе. Коли фортуна оказалась столь благосклонна к нему, он всемерно старался завоевать подлинное доверие и расположение новой властительницы.

* * *

Между тем, двор и чиновный С.-Петербург готовились к путешествию в Москву: Екатерина II, опасаясь повторить ошибку бывшего супруга, спешила короноваться. Сенату надлежало последовать за ней, а в северной столице оставить Сенатскую контору. Императрица заблаговременно, указом от 19 июля, повелела еженедельно посылать в Сенат, в Москву, экстракты из апелляционных дел и регистры (описи) прочих решенных дел13.

Готовилась к переезду, вместе со всей сенатской канцелярией, и Тайная экспедиция.

Готовились и гвардейские полки. 24 августа обер-комендант С.-Петер-бургской крепости генерал-поручик И.И. Костюрин получил указ Екатерины II: «Ныне находящихся в бывшей Тайной канцелярии под караулом гвардии колодников... как по делам, так и по их собственному состоянию раз-смотреть и положить свою сентенцию... тут ли их оставить под караулом гарнизонным или ку да в монастыри разослать... и о том донести». Выражение «бывшая Тайная канцелярия» вместо официального названия Тайной экспедиции Сената, несомненно, было употреблено ею с умыслом. С каким же? Возможно, дабы обойти Сенат, она сочла удачным сделать вид, что представления не имеет, в ведении какого учреждения находятся теперь эти колодники. И сама же подсказала не самый суровый приговор, ибо прекрасно знала: среди колодников нет никого, кто обвинялся бы в злоумышлении на ее здоровье и поношении ее чести «злыми и вредительными словами», в измене и бунте. Что подумал, прочитав этот указ, обер-комендант крепости Костюрин, сам сенатор, - неизвестно. Возможно, у него и возникло сомнение в правомочности «положения своей сентенции» без решения общего собрания Сената или хотя бы без участия генерал-прокурора. Но не выполнить повеление императрицы он не мог. «Сентенцию» свою он формулировал, конечно, на основании доклада и при участии Шешковскош. Приговоры вынесла императрица. В итоге три прусских шпиона - ксендз Ганшковский, дезертир капитан Ключевский и Гаудекер - заслуженно отравились в сибирскую ссылку 11.

Так Екатерине II еще раз удалось посредством других рук управиться с делами Тайной экспедиции и вынести по ним решение в обход Сената. Да еще столь хитроумно и нарочито буднично обойти Сенат, что в суматохе подготовки к переезду никто, кажется, этого и не заметил.

1 сентября торжественный «поезд» из 63-х экипажей потянулся из С.-Петербурга. За ним следовали дворцовый и прочие обозы.

Сенатская контора осталась в составе первоприсутствующего И.И. Не-плюева и сенаторов А.Г. Жеребцова, И. А. Корфа, И.И. Костюрина и Ф.И. Ушакова. 9 сентября - на словах во исполнение, а на деле в нарушение указа Екатерины II от 19 июля - они определили: по апелляционным делам посылать в Москву по понедельникам регистры из журналов (протоколов), «яко же и о решенных секретных делах особые регистры». К секретным относились и дела «по первому и второму пунктам»15.

Из служителей Тайной экспедиции вместе с Сенатом в Москву уехали четверо: секретарь Шешковский, штаб-лекарь Геннер, регистратор Емельянов и копиист Козин. В Тайной экспедиции Сенатской конторы остались шестеро: протоколист Зотов, канцелярист Зряхов, подканцеляристы П. Иванов, Соколов и Шмагин, копиист Войлоков16. Скоро число их уменьшилось: 14 октября Артемий Шмагин «волею Божиею умре».

Поскольку Тайная экспедиция временно осталась без секретаря, ее формально включили в Секретную экспедицию секретаря Сахарова Он и представлял теперь сенаторам расследованные ею дела для вынесения приговора17.

За почти десятимесячное отсутствие Екатерины II в С.-Петербурге, с

I сентября 1762 г. по 23 июня 1763 г., сенаторы вынесли приговоры всего по

II -ти делам. Семь из них были с. -петербургские, десятерых арестованных по ним содержали на сенатской гауптвахте. По четырем делам сенаторы вынесли приговоры на основании до ношений, поступивших из ближних мест18.

Регистры о решенных делах Тайной и Секретной экспедиций раз в неделю сдавались на С.-Петербургский почтамт в конвертах с пометой «о секретном деле». И почтовые экипажи увозили их в Москву19.

Пользуясь затишьем, служители сыска больше трудились на архивной ниве: подшивали старые дела упраздненной Канцелярии тайных розыскных дел, составляли их реестры, плотно набивали связками дел четыре сундука, купленных на Морском рынке. Их следовало, запечатав сенатской печатью, сдать в Сенатский архив и впредь - если какие справки понадобятся - распечатывать только в присутствии одного из сенаторов. Так решил Сенат накануне самого отъезда, 31 августа20. Выходит, не только Екатерина II воспользовалась суматохой подготовки к переезду, но и сенаторы. Основываясь на ее «Быть по сему» на их докладе об «оставлении в своей силе» Манифеста от 16 февраля, они постарались сохранить контроль над законченными делами по «первому и второму пунктам» («оперативным архивом», выражаясь по-современному).

* * *

В первопрестольной Сенат разместился в Кремлевском дворце21.

Сенатскую контору, разом разбухшую за счет прибывших служителей, реорганизовали. Хрущова поставили во главе 2-й обер-секретарской экспедиции. В ее ведение передали Тайную экспедицию секретаря Шеш-ковского. А также - экспедиции секретарей И. Лафина и появившегося наконец Д. Соболева, между которыми и разделили временно порученные Шешковскому дела по Синоду, Коллегии экономии и прочие. Для доклада всем трем секретарям отвели четверг22.

Трудились в Тайной экспедиции, под началом Шешковского, приехавшие с ним из С.-Петербурга Емельянов, Геннер и Козин, а также москвичи -регистратор Травкин, канцеляристы Федоров и И. Яров, недавно взятый на службу, подканцеляристы Кононов и Михайлов, копиист А. Чередин и лекарь Юлиус. Остальные же «бывшей Тайной конторы» служители - протоколист Поплавский, канцеляристы Мартынов и М. Чередин, копиисты О. Иванов, Егоров и Федоров - так и корпели в «каменной архиве» в Преображенском: разбирали по годам и описывали старые дела23. Полгода спустя «одержимый головною болезнию» Яров был пожалован в провинциальные секретари и переведен в другое место, поспокойнее24. В общем, питерские потеснили московских.

22 сентября Екатерина II торжественно короновалась.

А 3 октября сенаторы самостоятельно вынесли приговоры по шести московским делам Тайной экспедиции, накопившимся за время устройства на новом месте и коронационных празднеств25. В последний раз.

Накануне вечером Григорий Орлов сообщил Екатерине II о признаках заговора в гвардии: группа офицеров-измайловцев намерена свергнуть ее и посадить на трон Иоанна Антоновича26. Императрица незамедлительно поручила своему фавориту через верных людей «все выведать». Собственноручно черканула генерал-прокурору Глебову записку: «Александр Иванович! По делам важным, кои касаюгца до первых двух пунктов и кои принадлежали до Тайной канцелярии, а вступают из разных мест в Сенат, оные распечатывать и определения чинить по оным с ведома Нашего Вам обще с тайным действительным советником Никитом Ивановичем Паниным, и дела, кои между тем явятся маловажные, жечь, не делая на все то сенатских определений. Екатерина»27.

Она всегда остро чувствовала опасность, угрозу ей самой и ее власти. Теперь же и нужды в каком-то особом чутье не было: после «славной революции» гвардия никак не могла утихомириться. Подозрительные обстоятельства смерти в Ропше отстраненного от власти императора подняли волну сочувствия к нему. Многие стали винить ее в том, что она мужа «извела» и на троне уселась безо всяких законных прав. Самое же скверное -все это породило среди гвардейцев симпатии к заточенному в Шлиссельбурге Иоанну Антоновичу28.

В этой острой и опасной ситуации, как только она получила достоверные сведения о реальной угрозе ее власти со стороны реального претендента на власть, Екатерина II прекратила осторожно перетягивать канат и сохранять достигнутый с Сенатом компромисс насчет руководства Тайной экспедицией секретаря Шешковского. И сделала решительный шаг к окончательному изъятию ее из ведения Сената. Ибо эта реальная угроза уже не оставляла ей возможности оглядываться на сенаторов, играть с ними в перетягивание каната. Да и на Глебова с Паниным она могла теперь положиться еще увереннее: уж их-то гвардейцы-заговорщики не пощадят, и оба они это знают.

Утром 3 октября новые, более точные и достоверные, сведения о заговоре, зреющем в л.-гв. Измайловском полку, прибавили императрице решимости. Но не убавили ее благоразумия и осмотрительности: в первопрестольной она оказалась в плотном окружении родовитой московской знати, заговор зародился в гвардейском полку, где служило много представителей этой знати, а потому ни «рубки леса», ни «летящих щепок» допустить было нельзя. И она вызвала к себе не Глебова с Паниным, а трех преданных ей генералов, активных участников переворота, занимавших командные должности в трех гвардейских полках, - К.Г. Разумовского, командира л. -гв. Измайловского полка, В.И. Суворова, премьер-майора л.-гв. Преображенского полка и притом весьма популярного среди московского дворянства, и Ф.И. Вадков-скош, подполковника л.-гв. Семеновского полка. Этим трем генералам, умело подобранным, она и поручила расследование.

В ночь на 4-е офицеры-преображенцы провели аресты и доставили заговорщиков в дом Суворова, находившийся в московском селе Покровс-кое, на Яузе. Туда же спешно привезли поднятого с постели Шешковского,

и он сразу приступил к допросам29. Шешювский воодушевился необыкновенно: слава Всевышнему, пришел его час...

Кто именно решил вести розыск не в Кремле, в «палате» московской Тайной экспедиции, а в доме Суворова, охраняемом усиленными караулами преображенцев, - неизвестно. Но почему - догадаться несложно: не хотели рисковать. Ибо опасность была велика как никогда: офицеры гвардейского полка - это не монах Дионисий и даже не атаман Крыса.

Спустя две недели сенаторы, ранее пользовавшиеся только гулявшими по Москве слухами, узнали о деле из указа Екатерины II о передаче преступников их суду - «суду Нашего Верховного правительства». Указ сопровождался рапортом трех генералов-следователей о полученном ими 3 октября устном приказе императрицы «секретно по самой справедливости ближайшими способами к открытию правды и без розысков произвести следствие по дошедшим слухам», то есть без пыток. И о том, как, «держась точно предписанных... монарших привил, чрез многие распросы и очные ставки со свидетелями открыли оскорбление Величества и совершенный умысел к общему возмущению», то есть к мятежу .

Сенаторы вместе с президентами коллегий вынесли главным заговорщикам смертные приговоры. Однако они так и не узнали ни существа «умысла», ни того, что трем генералам-следователям и Шешковскому не удалось соблюсти «монаршие правила»: «для изыскания истины» поручики П. Хрущов и С. Гурьев были-таки «с пристрастьем под батожьем росп-рашиваны»30. Ясно, что ни генералы, ни тем более Шешювский не могли позволить себе ослушаться императрицу. А это значит, что подлинный устный ее приказ, в отличие от письменного, для публики, его изложения, содержал «прозрачный намек» на уместность пыток. Прямого указания и не требовалось. Уж кто-кто, а Шешковский давно научился точно улавливать смысл слов, которые не были написаны на бумаге. И даже тех, что не были произнесены.

Екатерина II смертную казнь заменила ссылкой31.

Опять она показала себя мастером убивать одним выстрелом даже не двух, а трех-четырех зайцев. Не доверив Сенату провести расследование, она польстила сенаторам, корыстно помазала их по губам и - переложила на них ответственность за вынесенный приговор. Как, по пословице, «жена льстит - лихо мыслит», так и овдовевшая императрица замыслила с размахом и дальним, лихим прицелом. Этим она устроила Сенату очередную, главную, проверку на преданность: дескать, действительно ли вы, господа сенаторы, на деле признаете меня своей императрицей, заинтересованы ли вы во мне как в императрице? По сути, она расставила сенаторам ловушку, поставила их перед выбором без выбора. Как бы кто из сенаторов ни относился к немке-вдове Петра III, что бы ни таил в голове и близким своим ни говорил втихомолку, все они вместе как высшее учреждение империи не могли вынести офицерам-заговорщикам иного приговора кроме смертной казни, раз следствие установило факт подготовки военного мятежа. И этим смертным приговором офицерам гвардии сенаторы позволили ей повя-

зать их самих. И заодно всему российскому дворянству продемонстрировать милосердие. А это было исключительно важно: никак нельзя было сильно задеть гвардию, имеющую корни в московском и провинциальном дворянстве, пролить кровь дворянских сыновей, дабы не вызвать недовольство дворян и не спровоцировать новые заговоры.

Пока умы и языки были заняты раскрытым заговором, а «наружность императрицы... выражала самую глубокую меланхолию»32, Панин и Глебов 7 октября вынесли приговор по расследованному Тайной экспедицией делу священника С. Васильева. Екатерина II его утвердила33. Эго было первое дело, по которому, согласно ее письменному распоряжению, они не стали «делать сенатского определения», то есть докладывать его общему собранию Сената для вынесения им приговора.

Отныне доношения местных учреждений, а равно и колодники при них, присланные в Сенат, либо же прямо попадали в «экспедицию секретаря Степана Шешковского», либо - пройдя через руки генерал-прокурора Глебова и сенатора Панина34. Только они могли присутствовать в «палатах» Тайной экспедиции, когда Шешковский допрашивал и сводил в очных ставках доносителей, обвиняемых и свидетелей. Расследовал, например, подлинно ли и с каким умыслом дьячок говорил, что «бывший государь Петр Третий император был по воле Божьей возвышен». А солдатка -что «недостойна государыня Екатерина Алексеевна сидеть на престоле». А крестьянин - что «села на царство баба и ничем народ не одаровала, как сбавки соли, так и подушных денег»35. Включенные в доклады, подаваемые Глебовым и Паниным лично императрице, эти «злые и вредительные слова» теперь не достигали ушей и не смущали умов господ сенаторов. Более того, они даже не подозревали, какие именно дела по «первому и второму пунктам» расследует формально подчиненная им Тайная экспедиция.

Хотя внешне все выглядело по-прежнему: Тайная экспедиция как была, так и оставалась структурным подразделением Сената, штат ее и суммы, отпускаемые на ее содержание, изменений не претерпели. Но на самом деле Екатерина II установила свое негласное управление ею через генерал-прокурора Глебова и сенатора Панина, скрывшись за ними, как за ширмой, и сохраняя дистанцию между собой и непосредственными исполнителями - Шешковским и его подчиненными. Серьезно изменилась и распорядительная сторона управления Тайной экспедицией: не все стало доверяться бумагам. Доношения, требующие ее резолюций, сочинялись с расчетом прежде всего на благосклонное восприятие их императрицей и дополнялись устными докладами, куда более откровенными. А ее резолюции - устными же указаниями, подлинный смысл которых требовалось понимать с полунамека.

И у Шешковского, по сути - главного следователя по «важным» делам, появилась теперь ширма в лице тех же Панина и Глебова. Сам Шешковский оставался в тени, но именно он делал черновую, будничную работу политического сыска. Екатерина II это прекрасно понимала и ценила. Ценила она и его умение, как и умение Панина с Глебовым, читать ее

указания между строк, понимать ее с полунамека, а главное - брать на себя ответственность, не кивая на нее и блюдя ее репутацию просвещенной и милосердной правительницы.

Формально первую скрипку в руководстве Тайной экспедицией стал играть 44-летний Никита Иванович Панин - один из самых ярких политиков России «осмнадцатого века». Именно этого европейски образованного, барствующего либерала, известного своей честностью и добротой, сторонника олигархической формы правления и конституционного ограничения самодержавной власти, Екатерина II предпочла выставить в качестве фасада, витрины политического сыска. Тонкость и точность ее расчета очевидны: уж он-то, в отличие от Шувалова, не создаст Тайной экспедиции страшную славу нового «адского судилища», к нему не прилепится прозвище «инквизитор», а потому и ее репутацию просвещенной императрицы он не подмочит.

Именно к Панину Екатерина II велела Военной коллегии отсылать жалованье, причитающееся офицерам и солдатам, несущим конвойную и караульную службу при Тайной экспедиции36. И те, по сути, оказались в двойном подчинении: не только своего военного начальства, но и руководителя политического сыска.

Именно Панин знакомил ее с экстрактами из следственных дел. По сути, озвучивал написанное Шешковским. Согласно ее указаниям, вписывал вид и меру наказания в заготовленные Шешковским протоколы (приговоры). После чего первым же их и подписывал37.

Из-за частых болезней, а еще чаще - из-за приступов лени, порой нарочитых, он пропускал собрания Сената и даже демонстративно выгонял осаждавших его дом служителей сенатской канцелярии, принесших определения на подпись. Но сенатского секретаря Шешковского с бумагами принимал непременно и долго ждать не заставлял38. Потому-то его пресловутая лень на работе Тайной экспедиции пагубно не сказывалась. Так Панин попал в зависимость от Шешковского: сенаторская медлительность с лихвой возмещалась секретарским усердием по уму.

По сути, Панин стал передаточным звеном между Екатериной II и Шешковским - очень удобным и надежным как для императрицы, так и для сенатского секретаря. Да вдобавок Шешковского не оставлял своим особым вниманием и попечением его старший соратник - обер-секретарь Хрущов.

Наверняка и Хрущов, и Шешковский не раз, в одиночестве или даже в присутствии своих подчиненных, как никто умеющих держать язык за зубами, перекрестясь размашисто, благодарили и славили Всевышнего: нако-нец-то, мол, оценили их труды, наконец-то попали они в хорошие руки.

* * *

На достигнутом Екатерина II не остановилась. Нельзя было никак: слишком многие посчитали, что она «недостойна сидеть на престоле», слишком многие «продерзко» судили-рядили о ее личных, «комнатных», делах.

И именно благодаря доносам и розыскам по «первым двум пунктам» она была прекрасно о том осведомлена. А потому стремилась не просто установить единоличный контроль над Тайной экспедицией, но и усовершенствовать организацию и методы политического сыска. Впервые после Петра Великого она стала вникать в технику, в тонкости оперативно-розыскной работы, да еще анализировать судебную практику «тайных» учреждений.

Через генерал-прокурора Глебова она затребовала из С.-Петербурга решенные перед отъездом Сената «тайные» дела, списки сосланных по приговорам Тайной и Преображенской канцелярий в 1718-1727 гг., ведомости о сосланных в Сибирь и отправленных на содержание в монастыри по приговорам Канцелярий тайных розыскных дел в 1731-1762 гг.39

Одновременно через Глебова она попыталась установить контроль над Тайной экспедицией Сенатской конторы, оставленной в северной столице. 21 октября Контора получила «ведение» Сената с неожиданным требованием: по решенным делам Секретной экспедиции (то есть и Тайной тоже) высылать в Москву не регистры из журналов, а подробные экстракты «с показанием материев». В регистры записывались лишь имя осужденного, в общих словах его вина и приговор - этого императрице было недостаточно. Но пятеро с.-петербургских сенаторов - Неплюев и компания -изворотливо сослались на указ самой Екатерины II от 19 июля, требующий присылать экстракты лишь по апелляционным делам, и свалили секретные дела в кучу «текущих», «большей частью по неважности недостойных и утрулсшть Е.И.В». Словом, решили посылать регистры по-прежнему40. Не иначе, как, воспользовавшись отъездом императрицы, попытались не мытьем, так катаньем сохранить порядок, установленный Манифестом от 16 февраля.

Но целеустремленный Глебов сумел-таки точно и не возбуждая недовольства сенаторов исполнить волю своей венценосной благодетельницы. И с конца октября почта, помимо регистров, стала доставлять ему экстракты и приговоры по делам с.-петербургской Тайной экспедиции. Все они, минуя общее собрание Сената, от Глебова попадали к Екатерине II. И в итоге оседали в Тайной экспедиции секретаря Шешковскош41.

Таким образом, всего за три-четыре месяца правления Екатерине II, в отличие от незадачливого бывшего супруга, удалось установить личный контроль над обеими Тайными экспедициями. Более того - полностью перекрыть сенаторам доступ к делам той из них, что действовала в месте ее пребывания: сначала с.-петербургской, а затем московской. Все это полностью противоречило конфирмованному ею докладу Сената об оставлении «в своей силе» Манифеста от 16 февраля.

Формально-юридически обе Тайные экспедиции сохранили независимость друг от друга, но фактически они были объединены личным контролем со стороны императрицы. Сумела она и перенаправить от Сената к себе основной поток сведений о «материи» преступлений по «первому и второму пунктам», об умонастроении дворянства и прочих слоев населения. Сумела и наделить Тайные экспедиции возможностью использовать по своему усмотрению приданную им вооруженную силу. И эта, по сути,

реорганизация была достигнута ею без увеличения их очень скромной штатной численности и денежного содержания. Самое же главное - она сохранила их опытный персонал.

При этом, однако, она прервала старую российскую традицию, когда главный палач находился в личном распоряжении «помазанника Божьего». И заложила новую: политический сыск возглавляется всем известной сановной фигурой, которая является «прокладкой» между носителем верховной власти и реальными вершителями, тружениками розысков по «первому и второму пунктам», а также скрывает от посторонних глаз этих самых тружеников.

* * *

Между тем, 17 сентября, уже на второй день по прибытии в Москву, сенаторы утвердили подновленный текст манифеста об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел. Из волковского текста изъяли упоминание об объявлении Петром III7 февраля в Сенате указа об ее уничтожении и пункт о приеме доносов на его имя тремя персонами, «доверенностью удостоенными». Ну и, разумеется, милосердие «отеческое» сменилось «матерним»42.

Уклоняться от его подписания Екатерина II не стала: это выглядело бы слишком вызывающе. Она всего-навсего оттянула подписание до середины октября, когда ей удалось установить реальный и действенный контроль над обеими Тайными экспедициями. Манифест уже ничего не мог изменить: его пункты о руководстве Сенатом политическим сыском на деле уже были выхолощены, а потому обречены были остаться пустословной формальностью.

19 октября Манифест наконец-то опубликовали от имени Екатерины II. По губернским канцеляриям его разослали по 200 и более экземпляров43.

Так императрице удалось широковещательно продемонстрировать свое собственное «благотворительство» и полное свое согласие с «Ее Верховным правительством», а еще - красиво сделать реверанс в сторону всего «благородного» сословия. Но если при Петре III Манифест об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел и привилегиях дворян в сфере политического сыска дополнил Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», то теперь, подновленный и подписанный Екатериной II, он «благотворительными» словами прикрыл изъятие из этой «вольности», совершенное ею на деле. И изъятие это, по сути потаенной, означало: не Сенат, не аристократическая и бюрократическая верхушка дворянства, а я, императрица, одна буду знать о ваших, господа дворяне, политических преступлениях, одна буду руководить их расследованием, одна буду судить за них все «благородное» сословие.

Имеющий глаза и разум - да видит и понимает то, чего не написано в российской казенной бумаге.

Сенаторы, конечно, разгадали маневры Екатерины II вокруг Тайной экспедиции. И многие не умели скрыть своего неудовольствия как по сему

поводу, так и вообще тем, что молодая императрица-иноземка слишком уж властно взялась за дело, отводя им, «господам Сенату», роль послушных исполнителей, а то и ставя их порой в положение кукол, которых дергают за нити44. Они еще не поняли, с кем имеют дело, и продолжали вести себя по инерции времен Петра III. Добившись «оставления в силе» Манифеста от 16 февраля, они позволили себе назойливо напоминать ей об утвержденной ими инструкции по тайным делам, все еще не получившей высочайшей конфирмации. Таким чисто бюрократическим способом они стремились если не вернуть политический сыск исключительно под свой контроль, то хотя бы как-то разделить этот контроль с императрицей. Кто-то из сенаторов, видимо, хотел непременно получить все, кто-то склонялся к дележу «по правде и справедливости»45.

Екатерина II предвидела эти домогательства и загодя искала, чем на них ответить. Возможно, что-то советовали ей Панин с Глебовым, что-то -другие переметнувшиеся в ее лагерь. Подключили Шешковского.

Еще до 19 октября он пытался «улучшить» сенатскую инструкцию в интересах императрицы, но та была сработана крепко. При всей своей многоопытности, он исхитрился лишь приписать к пунктам о длительной процедуре испытания на ложность доносов «подлых»: «Однако ж сие разумеется кроме ЕяИ.В... местопребывания, а в местах присутствия ЕяИ.В. как наискорее возможно о том всякими сыски сыскивать, правой или неправой даной доноситель»46. Это уточнение позволяло Тайной экспедиции, получив донос, сразу арестовывать и допрашивать обвиняемого, будь он даже из «благородных». Однако общий смысл инструкции сохранился, посему она так и осталась не конфирмованной.

После обнародования Манифеста от 19 октября Екатерина II пошла дальше: указом Сенату она решилась открыто подтвердить распоряжение генерал-прокурору, данное приватно 2 октября, и опубликовать его как добавление к манифесту. Растолковав Шешковскому замысел императрицы, Панин и Глебов взялись за сочинение проекта. Втроем преуспели. Теперь из-под пера Шешковского вышел текст, многослойностью подтекста оставивший далеко позади определения Сената: «Ея И.В.... случающиеся ж по... первым двум пунктам дела вне резиденции предоставить соизволила на разсмотрение и решение Сенату, для чего учреждена при оном особая экспедиция. Но как по таковым делам Сенат в изыскании истины и в решении обязан следовать в точности закону и установленному порядку, которые... сочинены в такое время, когда еще суровость в нравах, дерзость в вредных всему обществу предприятиях и невежество... в большей части народа обитали... то Ея И.В., видя, что при производстве сих дел Сенатом сколько от суровости прежних законов претерпеть принуждено... невзирая подъем-лимых Ея И.В. по государственным делам трудов... зная, что Сенат от законов отступить не может, собственною своею персоною все сии дела с самого начала подлинные просматривать, производить и, решительные определения назначив, высочайше конфирмовать соизволит, не следуя по оным строгости законов... не наказывая преступлении, но исправляя преступников»47.

Однако, поразмыслив хорошенько, Екатерина II отказалась от намерения объявить этот указ Сенату и публиковать как добавление к Манифесту от 19 октября. Во-первых, для немногочисленных, но очень влиятельных посвященных эти человеколюбивые аргументы были шиты белыми нитками. А для непосвященных текст оказался бы загадкой, толкал бы на домыслы, что все сие означать может... Во-вторых же, - и это главное - она оценила преимущества политического сыска, прикрытого сенатской ширмой законности. И потому последовательно, неуклонно пошла дальше по избранному пути: без указной шумихи, не оглашая, не привлекая внимания, управлять Тайными экспедициями руками верных Панина и Глебова. Тем более что они только и думали о том, чем бы еще доказать ей свою преданность.

Так впервые в истории российского политического сыска Екатерина II создала и узаконила надежную систему «прокладок» между верховной властью и непосредственными исполнителями тайных полицейских дел.

Более того. Перехватив Тайную экспедицию секретаря Шешковскош у Сената, установив контроль и над ней, и над Тайной экспедицией Сенатской конторы, и даже руководя расследованием самых важных дел, Екатерина II пошла дальше своих венценосных предшественников в развитии политического сыска. Из опыта Елизаветы Петровны и собственного супруга она сразу уловила, в чем главная слабость политической полиции в России: это «пугало» на самом деле - голова хоть и умная, однако ж без рук, да и глаза на этой голове - подслеповатые, а уши - глуховатые. А потому надо, во-первых, повсюду, как говорят русские, разуть глаза и навострить уши, чтобы выведывать как можно раньше и больше о преступных умыслах. Во-вторых, приделать этой голове длинные и крепкие руки - специальную вооруженную силу. И чтобы использовать ту силу немедля, как только нужда в том возникнет.

Наконец, она впервые оценила возможности политического сыска как инструмента контроля над умонастроениями населения - инструмента, посредством которого можно, как сама она выражалась, «изведать мысли» подданных, услышать подлинный «глас народа».

* * *

Еще до восшествия на престол Екатерина II приметила, что в огромной России все определяет маленький Петербург, а в Петербурге все решает гвардия, вернее - ее старшие офицеры. Но в гвардейских полках, как и в прочих войсках столичного гарнизона, равно и в гражданских учреждениях служат в основном сыновья средних и мелких дворян, многие - из провинции. Переработав в своем остром уме труды видных европейских государство ведов и правоведов, тонко чувствуя реалии российской жсизни и применяя к ним освоенную теорию, она быстро, как сама говорила, «узнала на опыте», сколь велико значение симпатий и поддержски со стороны именно среднего и мелкого дворянства, столичного и провинциального. А пото-

му следует чутко внимать его голосу, понимать его интересы и не скупиться на удовлетворение его нужд и чаяний. В отличие от Петра III она видела, чувствовала эту огромную провинциальную Россию с местным дворянством, интересы которого представляли в столице офицеры и чиновники. Именно их глазами смотрела на нее, именно их ушами слышала ее вся дворянская Россия. И прежде всего именно им, столичным офицерам и чиновникам, а через них - всей дворянской России, ей жизненно важно было доказать, что она - еще более русская, чем все ее русские предшественники. И она шла по узкому лезвию, одновременно и заигрывая с дворянством, и надевая на него узду Надеть нужно было мягко, даже незаметно, ибо грубые попытки взнуздать «первенствующее» сословие, особенно своенравную гвардию, могли обернуться большим заговором и новой «славной революцией», на этот раз - против нее. Обе Тайные экспедиции, в старой и новой столицах, были частями этой узды. Потому-то Екатерина II и стремилась окончательно прибрать их к рукам. Тем более что она чутко улавливала ропот дворянства, этот опасный признак недовольства, а ехать под караулом в дальний монастырь совсем не хотелось.

В январе 1763 г. она доверительно писала Панину: «Не много ропота меж дворянства о неконфирмации их вольности? и надлежит о том не позабыть приступ сделать»48.

11 февраля она приступила - на показ, но сугубо бюрократически: для приведения Манифеста Петра III от 18 февраля «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» в «лучшее состояние» созвала Комиссию о вольности дворянской. Назначила в нее Г.Г. Орлова, З.Г. Чернышева, сенаторов М.Н. Волконского, М.И. Воронцова, Н.И. Панина, К.Г. Разумовского, ЯП. Шаховского, а «для протокола» придала им своего статс-секретаря Г.Н. Теплова49. В Комиссию, таким образом, намеренно подобрала и представителей старой аристократии, и своих выдвиженцев, приведших ее к власти. Теплова же - он был в курсе всех обсуждений и имел на руках все бумаги - сделала своими «глазами и ушами» в Комиссии.

Заполучив из Сената «что узаконено» и «что узаконяємо еще в новом уложении», развивая бурную деятельность, члены Комиссии взялись собирать старые и придумывать новые вольности для дворян. А как взялись, так самым существенным улучшением Манифеста от 18 февраля сочли добавление к нему статей о привилегиях дворянства в сфере политического сыска. 28 февраля, 3 и 5 марта трудились только над ними. Согласились в следующем:

1. по доносу дворянин может быть лишь «задержан под присмотром», а арестован не раньше, чем «судом изобличен и виновен явится»;

2. «буде дворянин по двум первым пунктам доказан будет в преступлении, и сам в том собственное зделает признание, по чему ссылку и самую смерть заслужит, то имения его наследственного, нажитого и выслуженного не конфисковать, а отдавать в наследство»;

3. «чтоб впадшему в подозрение по первым двум пунктам... дворянину позволено было представить из приличных к тому суду классов другого

дворянина, кого он сам пожелает, дабы мог представленной при производимом деле как член присутствовать и в потребных ему доказательствах и оправданиях вспомоществовать, и чтоб впадшему в такое подозрение при том же производстве дозволить иметь от своей стороны и поверенного, от которого бы... представления в пользу несчастного в суде выслушиваны и должным порядком приниманы к делу были»50.

Так Комиссия о вольности дворянской в 1763 г., стремясь удовлетворить чаяния «благородного» сословия, пошла много дальше требований дворян 1730 г., проекта 1755 г. Комиссии по составлению Уложения, двух манифестов об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел и сенатской инструкции по тайным делам 1762 г. Однако добавленные ею статьи получились какими-то нарочито двусмысленными. Ибо они грозно напоминали всему дворянству: вольность вольностью, но политический сыск был, есть и будет, и за действительно совершенное преступление по «первым двум пунктам» дворянина, как и любого другого подданного Российской короны, ждет суровое наказание - «ссылка и самая смерть». Не иначе, сама императрица - по крайней мере, через Г. Орлова и Панина - поучаствовала в формулировании этих новых статей. А то и проще: Теплов писал больше под ее диктовку, чем под диктовку членов Комиссии.

18 марта члены Комиссии поспешили подать проект Екатерине II. Однако, вопреки их ожиданиям, ответного энтузиазма она не обнаружила. А скоро и вовсе отложила решение судьбы проекта на неопределенное будущее51. И на то у нее были серьезные причины.

Одна из них, вероятно, заключалась вот в чем: пока Комиссия работала, императрица последовательно и методично прибирала к рукам важнейшие рычаги государственной власти, становилась хозяйкой в важнейших сферах управления, включая армию и внешнюю политику. И теперь уже меньше нуждалась именно в таком «договоре» с дворянством, таком балансе интересов между императорской властью и «первенствующим» сословием.

Но была и другая причина - мельче, зато ощутимее и опаснее. Месяцем ранее, 21 февраля, в Тайную экспедицию за пьяную ругань в адрес возвысившегося всем на зависть Г.Г. Орлова попал майор В. Пассек, брат известного участника заговора в пользу Екатерины. По итогам поведенного Шешковским розыска она приказала выслать его в Казань52. Эго был первый вестник бури, разбушевавшейся два месяца спустя.

Пока Екатерина II объезжала коренную Россию, посещая святые места, являя себя населению и демонстрируя приверженность православию, возвращенный ею из ссылки граф Бестужев-Рюмин затеял сбор подписей сенаторов, духовенства и генералитета под прошением к ней вступить в брак. Искренне ли он заботился о престолонаследии, зная слабое здоровье подростка Павла, хотел ли угодить молодой императрице, уверенный, что проник в ее тайные помыслы, или братья Орловы закулисно подначивали его - полной ясности нет. Но другое - яснее белого дня: по Москве разнеслись будоражащие слухи о «марьяже» императрицы с Григорием Орло-

вым. Народ отнюдь не безмолвствовал. При дворе реакция на эту затею бывшего канцлера была резкой. Вокруг Панина, Разумовского, Чернышева и Глебова быстро собрались активные участники «славной революции», исполненные решимости «нехорошее и отечеству вредное» дело «изкоре-нить и опровергнуть», а братьев Григория и Алексея Орловых схватить, «отлучить, а то и погубить»53.

24 мая, будучи в Ростове Великом, Екатерина II получила донос молодого князя И.В. Несвицкого на камер-юнкера Ф. Хитрово, тянувшего его в «оный заговор». Не медля отправила курьера в Москву - к Василию Ивановичу Суворову: 58-летний генерал-поручик (отец будущего генералиссимуса) прекрасно показал себя в расследовании заговора в л.-гв. Измайловском полку. В письме она приказала подробно расспросить Ивана Не-свицкош, «по важности его показаний» арестовать Федора Хитрово и начать расследование вместе с сенаторами М.Н. Волконским и П.П. Черкасским. Настойчиво просила при этом «не тревожить ни город, ни, сколь можно, никого» и полагаться на имевшиеся у Суворова в полках «уши и глаза»54. Похоже, не меньше, чем сам заговор, ее тревожили гуляющие по Москве слухи о ее личных, «комнатных», делах - и их ей хотелось поскорее задавить, пресечь в корне. Ибо любовь любовью, а власть властью: венчания с Г. Орловым ей как раз и не хватало, чтобы на новую «славную революцию» поднялась вся гвардия. Такой страшный оборот она предчувствовала все существом своим55.

В тот же день она вызвала сопровождавшего ее графа П. С. Салтыкова и вручила ему «секретнейшее наставление»: «Извольте ехать в город и иметь на нынешнее время особое недреманное око на безопасность толь великого города, к чему предтекстом Вам служить могут часто бываемые пожары, а в нужное время Василий Иванович Суворов более Вам имеет открывать»56.

65-летний генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков прославился в Семилетнюю войну. Заслужил особую «поверенность» Екатерины II, когда, получив сведения о перевороте 28 июня, приказал войскам снова занять Прусское королевство, оставленное по повелению Петра III. Еще 15 мая императрица, собираясь возвращаться в С.-Петербург, назначила его московским главнокомандующим и генерал-губернатором, «по важнейшим делам присутствующим» в оставляемой Сенатской конторе, и командиром Московской дивизии, предписав «иметь главное попечение о сохранении доброго порядка в столице»57. Теперь же она решила допустить его к «важностям» политического сыска.

Дело Хитрово приняло серьезный оборот: обнаружились разговоры, что Екатерина II «с тем престол принимала, чтоб быть правительницею» при «порфироносном отроке»58. Императрица остро восприняла опасность таких разговоров: они могли умножить число обвиняющих ее в незаконном завладении троном, в нарушении обязательств, будто бы данных ею при возведении на престол, а кого-то - толкнуть и на решительные шаги, на переворот. Не в ее образе мышления, не в ее характере было не допус-

кать, не предвидеть худшего: случись новая «славная революция» - ее сошлют в дальний монастырь, а кто-то из ее явных или тайных недругов станет править от имени ее 8-летнего сына...

Курьеры за трое суток, загоняя лошадей, отмахивали четыре сотни верст из Москвы в Ростов и обратно с «роспросами» арестованных и приказаниями императрицы59. Суворов от сенатских дел «уволился по болезни» и перевел к себе в дом чуть ни всю Тайную экспедицию, причем не только Степана Шешковского с несколькими служителями, но и Михаила Хрущова60. Розыск велся от зари до зари.

Хитрово оказался крепким орешком: стойко отрицал и умысел против Орловых, и показания доносителей, будто он говорил им о причастности к заговору Панина и других знатных персон. Екатерина II опасалась худшего: заговор был направлен против нее лично. И поначалу настаивала на продолжении розыска. Но, поразмыслив, сочла благоразумным «поверить» показаниям Хитрово. В очередной раз не передав дело суду Сената, ограничилась ссылкой Хитрово, а вместе с ним еще трех офицеров - М. Ла-сунскош, Н. и А. Рославлевых, которые участвовали в этих разговорах61.

Такупорство Хитрово позволило ей замять крайне неприятное и опасное дело. И даже обернуть к своей выгоде: зарвавшихся братьев Орловых «погубить» не дала, но на место поставила, знатных и высокопоставленных «заговорщиков» от подозрений «очистила» и еще крепче к себе пристегнула, а московское население и розыском «по первым двум пунктам» припугнула, и милосердием своим умилила.

Но языку белокаменной оказался длинным, бесшабашным и неблагодарным.

По Москве широко и вольно загуляли слухи о намерении гвардии убить Орловых и свергнуть императрицу. Доверенные лица сообщали Екатерине II, что «такие продерзкие речи» слышали «от сержанта, а тот от гренадера, а сей от незнакомого дворника»62. Подобные «враки», как с наигранным пренебрежением она называла их, крайне тревожили ее: они, по сути, описывали вероятный заговор против нее и тем могли способствовать зарождению и вынашиванию в чьих-то головах подобных замыслов, а кого-то, самых безрассудных, и толкнуть на действия. При дворе заметили, что она стала вздрагивать «от легкого шума в передней»63.

Нервы императрицы не выдержали, и 4 июня она издала манифест «о молчании», как сама же его назвала. Читаемый с барабанным боем громкими унтер-офицерскими голосами по Москве, а потом и по всей России, манифест обязывал верноподданных «единственно принадлежать своему званию и должности, удаляясь от всяких продерзостей и непристойных разглашений», а то ведь «являются... кои сами заражены странными рассуждениями о делах совсем до них не принадлежащих... так стараются заражать и других слабоумных», чем «заслуживают достойную себе казнь»64.

Тревоги и опасения, с какими встречала Екатерина II каждый новый день, укрепляли ее в намерении держать обе Тайные экспедиции под исключительным личным контролем, не опосредованным никаким «Верхов-

ным правительством» - Сенатом и его конторой. Тем более не могло и речи идти о допуске в них каких-то там «членов» и «поверенных», что предложила Комиссия о вольности дворянской.

* * *

11 июня, перед отъездом из Москвы, Екатерина II письменно обратилась к генерал-прокурору: «Александр Иванович! Я желаю, чтоб Тайная экспедиция при Сенатской канторе осталась у одного Петра Семеновича Салтыкова здесь, естьли о сем указ надобно, то велите заготовить такой, как Вам с Никитою Ивановичем дано при Сенате»65.

Через два дня указ вручили Салтыкову. Бережно сняв красный сургуч, он прочитал: «Указ Нашему генерал-фельдмаршалу графу Салтыкову. Секретно. По причине уничтожения Тайной канцелярии принадлежащие до оной дела вступают в Сенат и в контору оного, как и Вам о том известно. Но естьли бы их всем собранием производить, то была бы в том крайняя неудобность и затруднение, а иногда и такия между тем скаредныя и вы-мышленныя обстоятельства выходят, что к сведению многих персон неблагопристойны; то Мы Вам высочайше повелеваем по отсутствии Нашем из Москвы по всем вступающим из разных мест важным делам в Сенатскую контору, кои до сего принадлежали до Тайной канцелярии, иметь единственно Вам производство, не делая на то общих Сенатской конторы опре-делениев, а что по следствиям оказываться будет, писать к Нам с приложением своего мнения и, не чиня экзекуции, ожидать от нас конфирмации. Екатерина»66.

И на этот раз в тексте намеренно упомянута «уничтоженная Тайная канцелярия», а не существующая Тайная экспедиция. Так с каким же умыслом? Может быть, императрица опять предпочла сделать вид, что ведать не ведает, какое конкретно учреждение занимается розысками по «первому и второму пунктам». А возможно, даже в секретном письме сочла необходимым накинуть покров тайны на факт ее существования. Несомненно одно: Глебов, а еще раньше Суворов, обстоятельно открыли Салтыкову все, что требовалось, насчет Тайной экспедиции, обер-секретаря Хрущова и подчиненных тому служителей.

17 июня, проводив императрицу, Салтыков сообщил оставшимся в Москве сенаторам свой приказ, отданный во исполнение воли императрицы. В нем по-военному четко все было названо своими именами: «По вступающим в Сенатскую контору по Тайной экспедиции важным секретным делам докладывать одному ему... а протчим сенаторам и членам о тех делах ни чрез что знать не давать. А у произвождения тех дел по знаемости оных быть коллежскому советнику... Михаилу Хрущеву, канцелярских служителей определить тех же, которые в Правительствующем Сенате в Тайной экспедиции и оной конторе находились»67.

Так Екатерина II, уверенно и по-немецки деловито, не своими царственными, а руками московского главнонача льству ющсго Салтыкова, изъя-

ла из ведения оставляемой в Москве Сенатской конторы московскую Тайную экспедицию и поставила под свой единоличный контроль.

Секретарь Шешковский, штаб-лекарь Геннер и копиист Козин отправились в С.-Петербург вместе со всей канцелярией Сената. В московской Тайной экспедиции Хрущов оставил всего четырех служителей - регистраторов Емельянова и Травкина, канцеляриста Федорова и копииста А. Чере-дина. А подканцеляристов Кононова и Михайлова, сочтя излишними, отправил к рекетмейстерским делам68. Как положено, те обязались подпиской все служебные «материи» содержать «до кончины живота своего в высшем секрете».

Окрыленный, почуяв открывшиеся возможности, старый генерал-фельдмаршал взялся за новое дело рьяно. Уже 17 июня в Тайную экспедицию доставили арестованного гренадера Власова, обвиняемого в произнесении «важных злодейственных слов». И сразу же, наверняка с подсказки Хрущова, Салтыков перевел следствие из кремлевской «палаты» Тайной экспедиции в Преображенское, в «покои» бывшей Конторы тайных розыскных дел, - подальше от сенаторов и поближе к старым колодничьим казармам и застенкам, потребным для «изыскания истины». Многоопытность Хрущова придавала распоряжениям Салтыкова нужную толковость: «На том ево, Власова, показании без дальнейшаго еще пристрастного спросу утвердиться не можно, ибо, хотя и подлинно во все то время он... пьян был, но когда б... трезвой в мысле своей того не содержал, то б и пьяному таких слов говорить было ему нечево», а посему - «в бывшей Тайной конторе в застенке еще сечь плетьми»69.

И доложиться об успешном завершении первого розыска Салтыков поторопился по-военному: всего неделю спустя, 25 июня, уже в Царском Селе, Екатерина II получила его рапорт с проектом приговора Власову. Сразу, при всей ее занятости, прочла - и уже 2 июля курьер доставил в Москву конфирмованный приговор70. И тем поощрила Салтыкова: дескать, и дальше преступления по «первому и второму пункту» расследуйте столь же усердно и умело, а уж я своей конфирмацией вас не задержу.

На первых порах все проекты приговоров Салтыков отправлял курьером на «соизволение» императрицы. Почти все утверждались ею без изменения. Лишь изредка она придерживала московского блюстителя благочиния, демонстрируя отнюдь не милосердие, а истинно немецкую практичность: 3 июля приказала крестьянина, ложно донесшего на помещика, «наказать... и обратно отдать помещику, а в Нерчинск посылать не для чего, понеже ему уже 66 лет...»71.

Скоро Екатерина II убедилась в том, что Салтыков научился предугадывать ее мнение насчет наказания, и разрешила ему самостоятельно выносить приговоры. Теперь он посылал ей реляции «для одного сведения»72. А с конца 1763 г., по указанию императрицы, вынесенные им приговоры стал утверждать генерал-прокурор Глебов. Ему же Салтыков адресовал просьбы ассигновать деньги на нужды Тайной экспедиции или повысить в чине ее служителей73.

Так императрица и московскую Тайную экспедицию замкнула на генерал-прокурора, уплотнив «прокладку» между собой и Хрущовым, фактическим руководителем оперативно-розыскной работы. Централизация управления при этом не пострадала - она просто стала безбумажной: на смену бумажному, формальному контролю, вернее - псевдоконтролю, пришел хотя и опосредованный, но реальный и жесткий личный контроль. И при таком контроле ничто уже не могло поставить под сомнение ее «матернее» милосердие.

С другой стороны, такой опосредованный контроль вполне позволял ей и дальше наставлять московскую Тайную экспедицию по части «изыскания истины». Она писала Салтыкову: «Весьма много пустых слухов по Москве. Мое мнение есть, чтоб когда-нибудь по Вашему разсмотрению от человека до человека, не сделав из того беды, наведываться, от кого такой слух происходит, а автора оного наказать по вине»74. Или: «При... дальнейшем изыскании истины... надлежит Вам в точности разведать, какой онбыл жизни и в каких обращениях прежде находился». И подчиненные Салтыкову офицеры секретно «разведывали» и собирали нужные сведения75.

Так Екатерина II впервые в России стала настойчиво внедрять в сознание служителей политического сыска истину, уже открытую в Европе: «роспрос с пристрастием» и признания, выбитые физическими истязаниями, недорогого стоят. Необходимо активно и широко использовать «глаза и уши», секретно подсматривать и подслушивать - целенаправленно «разведывать», собирать сведения о политических настроениях населения, «изведывать» преступные замыслы и выискивать злоумышленников. И тогда явится возможность упредить преступления по «первому и второму пунктам», загодя собранными уликами припереть виновного к стенке и «наказать по вине». Да сверх того - еще и создать атмосферу, в которой верноподданным станет опасно злоумышлять против Е.И.В. и произносить «продерзкие речи».

Между тем Сенатская контора получила указ Сената от 20 октября о сдаче в Сенатский архив всех старых дел по «первому и второму пунктам». На его основании 6 ноября московские сенаторы распорядились опечатать печатью Сенатской конторы 30 сундуков и все коробки, кудаПоплавский с помощниками уложили описанные дела Преображенского приказа и Конторы тайных розыскных дел, и сдать в Сенатский архив. Так московские сенаторы, вслед за с.-петербургскими, постарались наложить руку хотя бы на старые «важные» дела76. Более того, попутно они попытались и лишить «рабочего места» Тайную экспедицию: не без двусмысленности запросили императрицу, что делать с «покоями» «бывшей Тайной конторы», которые после передачи дел останутся «пусты» - отдать куда или продать с публичного торга?77

Такие самоуправные действия московских сенаторов, естественно, вызвали недовольство Екатерины II. И Салтыкову часть его перепала. Изобразив недоумение, она обратилась к нему: «Я никакой теперь конфирмации дать не могу, доколе Вы не объясните... что тамо продавать, ибо я инова строения тамо не полагаю, как только караульни, острог и несколько ка-

зарм, кои, кажется, и впредь для содержания колодников нужны быть могут»78 . Вот так она, никогда не бывавшая в Преображенском, обнаружила хорошую осведомленность относительно того, что представляет из себя «колыбель» политического сыска России.

Салтыков сразу уловил, как сквозь внешнее недоумение императрицы потянуло сквознячком недовольства: мол, я тебе доверила «важные дела», а ты, старый, проглядел, проворонил. И поторопился исправить свою оплошность. Приказал сурово - и все 30 сундуков, все коробки, плотно набитые старыми делами, остались в Преображенском в «каменной архиве» в исключительном ведении Тайной экспедиции. А при них «для справок» -Поплавский с пятью служителями79 (справки вскоре понадобились и самой Екатерине II, и Шешковскому). Команда от л.-гв. Московского батальона - офицер и 31 солдат - продолжала охранять и «архиву», и казармы с «принадлежащими ко истязанию орудиями» и колодниками, переведенными сюда под предлогом «малоимения покоев» в Сенатской конторе80. Закупались дрова на зиму, чинились печи и прочищались трубы. Под присмотром архитектора укреплялся подпорками верхний острог81.

Так московская Тайная экспедиция прочно обосновалась на щедро политой кровью земле Преображенского.

В итоге в Москве, благодаря воле и последовательности Екатерины II, в предвидении неминуемого поступления дел «по первому и второму пунктам», как из Москвы, так и из ближних губерний, были сохранены и наиболее способные, опытные служители политического сыска, и хорошо оборудованные служебные помещения, и святая святых - архив «тайных» дел.

* * *

Екатерина II тем временем подготовила реформу Сената: разделение его на шесть департаментов (четыре в С.-Петербурге, два в Москве) под «предтекстом» усложнения его аппарата, умножения дел и медлительности работы. На самом деле, опасаясь олигархических претензий Сената, она вознамерилась раздробить этот очаг аристократической оппозиционности, лишить его каких-либо возможностей делить с нею власть (за что ратовал Панин, составивший проект реформы) и возвысить генерал-прокурора над сенаторами. Но в то же время - сделать более дееспособным аппарат Сената как высшего административного и судебного учреждения империи82.

Манифестом от 15 декабря 1763 г. Тайная экспедиция была включена в I (с.-петербургский) департамент Сената, однако в составе московских Vи VI департаментов Тайной экспедиции предусмотрено не было83.

Как такое могло произойти - непонятно. Ведь Екатерина II тщательно редактировала текст манифеста. Просто забыть о Тайной экспедиции обер-секретаря Хрущова она никак не могла. Возможно, в бюрократической неразберихе «техническую ошибку» совершили служащие канцелярии ге-нерал-прокурора, когда в сентябре обсуждали и составляли штатное расписание департаментов. Но куда же смотрел сам Глебов?

Так или иначе, в январе 1764 г. из С.-Петербурга московским сенаторам прислали штатное расписание низших служителей V и VI департаментов, чтобы они сами заполнили вакансии. И кончилось тем, что лекаря и служителей Тайной экспедиции зачислили сверх штата в VI департамент. Хрущову же места и вовсе не нашли - отправили бумагу в канцелярию генерал-прокурора с вопросом, как с ним быть, а там решили определить его «к другим делам»84.

По всему, московские сенаторы из полученного штатного расписания заключили, что Тайная экспедиция при бывшей Сенатской конторе упразднена. Уточнять, так это или нет, они намеренно не стали: ни к генерал-прокурору Глебову не обратились, ни к Екатерине II. Логика их понятна: раз императрица ослабляет их власть - они постараются ослабить ее власть над ними, ликвидировав учреждение политического сыска, которое и против них самих, конечно, может быть использовано.

Воодушевленные, поторопились в кремлевской «палате» Тайной экспедиции устроить «присутствие» VI департамента. По-хозяйски распорядились купить туда сукна с зеркалами и нанять «охочих людей», чтобы ее «убрали по пристойности», оклеили лаковыми обоями, занесли и расставили приличную канцелярскую мебель85.

Крайне обсс ку раженный. Салтыков поразмыслил, выслушал соображения Хрущова и прибег к бюрократическому приему, уже освоенному российской чиновной братией: в начале февраля направил императрице представление, по сути - инициативный отчет о деятельности вверенной ему московской Тайной экспедиции. Дабы напомнить о себе и своих заслугах: мол, старался, как мог, и сделал, что смог. А заодно и спросить: быть ли прежней Тайной экспедиции? Из отчета, с обычной обстоятельностью составленного Хрущовым, явствовало: за семь с половиной месяцев, с середины июня 1863 г по юнецянваря 1764 г., расследовано 124 дела, какмосюв-ских, так и присланных из губерний; по этим делам арестовано 244 человека; из них освобождено -167, сослано - 38, отправлено в монастыри «для исправления в уме» -11, передано в другие учреждения для расследования по другим делам - 27, умер -1; все дела с реестрами положены в охраняемую «каменную архиву», «которая покрыта, також и острог и протчее ветхое... строение... поправлено»; при всем том в кассе осталось 800 руб.86

Долго, по тем временам, ответа ждать не пришлось: курьер доставил его в начале марта. Но прежде приговоры, посланные на конфирмацию, оборачивались скорее, всего за пару недель. Вероятно, императрица устроила «служебное расследование», как такое могло произойти, что московская Тайная экспедиция не была включена в состав московских департаментов Сената. Что довелось выслушать Глебову, чем он оправдывался -можно только гадать... Но ответ ее был подчеркнуто официален и явно составлен при участии генерал-прокурора: «На представление Ваше... быть ли прежней Тайной экспедиции и, за исключением коллежского советника Хрущова и распределением бывших при нем канцелярских служителей по другим Сената московским департаментам, кому исправлять вступающие

секретные дела, повелеваем по Нашей к Вам доверенности и на основании данного Вам в прошлом 1763 году июня 13 дня указа по всем из разных мест вступающим важным делам, кои наперед сего принадлежали до Тайной канцелярии, производство иметь одним Вам и употреблять к тому по-прежнему помянутого советника Хрущова». Не забыла она ни про служащих, ни про их жалованье: «Також определите к сей Тайной экспедиции или употребите к тому из сенатских потребное число канцелярских служителей, кого Вы заблагоразсудите, и для того как оному коллежскому советнику, так и им производить окладное по чину каждого годовое жалование из той же суммы, из которой оное доныне выдавалось»87.

Екатерина II твердо стояла на достигнутом: московскую Тайную экспедицию следует спрятать в недрах сенатского аппарата, но при этом сами сенаторы никакого доступа к ее делам иметь не должны.

9 мартав 10 утра Салтыков объявил сенаторам УдепартаментаВ.Е. Ададу-рову, JI.И. Камынину и Ф.И. Соймою^ высочайшее повеление быть при московских департаментах Тайной экспедиции. И потребовал отрядить в нее М. Хрущова, регистратора С. Федорова, канцеляристов «коллежских рангов» И. Емельянова и В. Травкина, копииста М. Чередина с жалованьем по сенатскому штату и «чтоб оную Тайную экспедицию числить при пятом департаменте»88.

Немедленно, уже по требованию Хрущова, «палату» Тайной экспедиции, почти «убранную по пристойности», переоборудовали «по прили-честву судейских камор»89. В нее опять водворились служители политического сыска.

С тех пор благополучие московской Тайной экспедиции ничем не омрачалось. Покав конце 1770 г. в Москву не нагрянула чума... 30 мая 1771 г., находясь на службе, умер коллежский советник Михаил Никитич Хрущов90. Более четырех десятков лет трудился он на ниве политического сыска. Из них полтора десятка - обер-секретарем, фактическим руководителем политического сыска в Москве и на большей части территории Российской империи. Дело о Чумном бунте Тайная экспедиция расследовала уже без него...

«Тайная экспедиция секретаря Степана Шешковского»

До северной столицы Шешковский, Геннер и Козин добрались в числе первых-в середине июня 1763 г.,-в повозках, тесно набитых служителями и делами сенатской канцелярии. Своих сослуживцев - Зотова, Зряхова, Соколова и Войлокова - застали за перепиской набело реестров, сочиненных «по повытьям» к делам Канцелярии тайных розыскных дел91.

Встреча омрачилась смертью долго болевшего подканцеляриста Петра Иванова. Все засвидетельствовали, что вдова была ему законной женой и трое малолетних детей - «законные ж ево». На этом основании ей выдали остаток мужниного жалованья за майскую треть и паспорт на жительство «Здесь или где она в российских городах жить пожелает»92.

С возвращением секретаря Шешковского Тайная экспедиция была формально выведена из Секретной экспедиции Б. Сахарова и формаль-

но же включена в состав обер-секретарской экспедиции И. Ермолаева93 . На деле же она обрела совершенную автономию.

В с.-петербургской Тайной экспедиции разделение Сената на департаменты потрясений не вызвало. Панин еще в декабре 1762 г., проектируя реформу Сената, отвел Секретной и Тайной экспедициям место в I департаменте («внутренних политических дел»)94. Екатерина II согласилась95. Разумеется, не возразили и члены Комиссии о вольности дворянской, по ее распоряжению рассмотревшие проект в апреле-мае 1763 г.96 А в сентябре, когда обсуждали штатное расписание департаментов в канцелярии гене-рал-прокурора, Глебов предусмотрительно добавил сверх штата «Тайную экспедицию секретаря Степана Шешковского» с четырьмя служителями97.

А 10 декабря, еще за пять дней до издания Манифеста о новом устройстве Сената, на его общем собрании был объявлен указ императрицы: «Сенатскому секретарю Шешковскому повелеваем быть по некоторым порученным от Нас делам при Наших сенаторе, тайном действительном советнике Панине и гс не рал-п ро ку ро ре Глсбо вс с произволением из Статс-канторы ежегодно жалования по восьми сот рублев, да при тех же делах быть протоколисту Зотову, канцеляристам Зряхову и Войлокову и копеис-ту Козину с жалованием тех же чинов, какое в Сенате получать по штатам положено»98. Стремясь к полной засекреченности политического сыска и поучая тому же верхи бюрократии, Екатерина II демонстративно не стала уточнять в указе, что речь идет о розысках по «первому и второму пунктам». Дескать, вы, господа сенаторы, - не самые глупые люди в России, и так должны догадаться, что я имею в виду.

В тот же день Панин и Глебов получили ее указ, подтверждающий их исключительное право совместно ведать Тайной экспедицией99. Похоже, она слишком хорошо помнила наводящее ужас всевластие «генерал-инквизитора» Шувалова, а потому не допускала сосредоточения управления Т айной экспедицией в одних руках. И эта «пара», уже сработавшаяся, ее вполне устраивала.

С 15 декабря 1763 г. Тайная экспедиция вместе с четырьмя номерными экспедициями вошла в состав I департамента, подведомственного непосредственно генерал-прокурору100. При этом из нее выбыли: штаб-ле-карь X. Геннер - в Медицинскую коллегию, подканцелярист И. Соколов - в IV департамент101.

Более полугода спустя, 28 июля, «волею Божиею умре» протоколист Матвей Зотов. На его место рачительно никого не определили, а его жалованье в 450 руб. прибавили Шешковскому, еще в апреле произведенному императрицей в надворные советники102. Так штат с.-петербургской Тайной экспедиции сократился до четырех служащих, включая ее секретаря.

В конце января 1764 г. Екатерина II отставила Глебова: генерал-прокурор не в меру погрел руки, в компании с сибирской администрацией, на плутовских коммерческих сделках103. 3 февраля «впредь до указа отправляющим генерал-прокурорскую должность» она назначила генерал-квартирмейстера князя A.A. Вяземского. В отличие от Глебова, князь и на полях сражений Семилетней войны отличился, и в расследовании бунтов наураль-

ских заводах преуспел, проявив редкое сочетание решительности с благоразумием, а главное - честностью.

Вместе с должностью генерал-прокурора он в первый же день получил секретный указ: «Именным Нашим декабря 10-го дня прошлаго года указом поручены были тайныя дела действительному тайному советнику Панину и генералу-прокурору Глебову, а ныне вместо его, генерал-прокурора Глебова, повелеваем при тех делах быть Вам, Нашему генерал-квар-тирмейстеру. Екатерина»104. И уже 10 февраля он подписал вместе с Паниным первый приговор105.

Панин, меяеду тем - то все более занятый иностранными делами, то одоленный ленью, то действительно больной - все реже занимался делами Тайной экспедиции. А возможно, все эти обстоятельства служили ему лишь предлогом. Конечно, он давно уже понял, что Екатерина II использует его как ширму для сокрытия тайн политического сыска, для придания Тайной экспедиции фальшивого ореола гуманности. А сама рано или поздно начнет его руками творить расправу над такими же сторонниками ограничения самодержавия, как он сам. Вероятно, именно после того как императрица с ног на голову перевернула его проект реформы Сената и приспособила для упрочения собственной неограниченной власти, он и решил, что не гоже ему более марать рук делами тайной полиции.

Все чаще Екатерина II вынуждена была лицезреть подпись Вяземского, одиноко красующуюся на протоколах Тайной экспедиции, написанных Шешковским. И все чаще, даже будучи совершенно убежденной в честности и преданности Вяземского, она вынуждена была с особым вниманием прочитывать их. 29 марта впервые появилось ее размашистое с крючками «Быть по сему» без подписи106. Даже в июне-июле, когда она «мешкотно по причине неслыханных песков и больших жаров» досматривала Остзейский край107, ей доставлялись курьерами приговоры нового генерал-прокурора для непременной личной конфирмации108.

Когда же по «первым двум пунктам» обвинялись солдаты, унтер-офицеры и офицеры гвардии - она подключала к расследованию Суворова. Не только для проведения арестов, но и ради употребления «глаз и ушей», умножавшихся у того в полках.

Так в почти единоличное «начальство» над с.-петербургской Тайной экспедицией вступил новый генерал-прокурор, 36-летний Александр Алексеевич Вяземский. Но это была лишь зримая сторона медали. Непосредственно всей тайной оперативно-розыскной работой - днем и ночью, без выходных и праздников - фактически ру юводил Степан Шешковский, в дела коего Вяземский особо не вмешивался. Самая же большая тайна политического сыска состояла в том, что с высоты трона, также без выходных и праздников, за Тайной экспедицией строго доглядывал всевидящий глаз императрицы. И наверняка она поначалу раз-друшй наставила нового генерал-прокурора: «Шешковскому советами не докучайте. Сей кнутобойщик дело свое знает».

Впрочем, Екатерина II, кажется, с того времени стала намеренно создавать Шешковскому славу «кнутобойщика». Чтобы в пугало его превра-

тить - хотя и не такое ужасное, каким был «генерал-инквизитор» Шувалов, - а на его фоне выгодно оттенить собственное милосердие матушки-императрицы.

* * *

В таких обстоятельствах за 1764 г. с.-петербургская Тайная экспедиция вынесла приговоры по 20-ти делам109. 8 из них расследовали губернские и воеводские канцелярии, арестовав по ним 13 человек, причем по трем делам трех дворян-лжедоносителей «из милосердия Ея И.В.» освободили от штрафа110.12 дел расследовал сам Шешковский; по ним в С.-Петер-бургской крепости содержались 43 колодника.

Из 12-ти поступивших доносов ложным Шешковский счел только один: крестьянин - по его заключению, «из злобы» - обвинил свою помещицу в «злоумышлении на здравие Ея И.В.», «желая привести ее к огорчению» и «чая получить себе от холопства свободу» после того как та секла его и его мать, а потом обоих «сажала на цепь»111. Насчет «злобы» он, конечно, не ошибся. И приговор, вынесенный крестьянину, посчитал справедливым: ссылка в Нерчинск.

С особым тщанием Шешковский расследовал «гвардейские» дела.

23 февраля малороссиянин И. Алексеев явился во дворец и подал через дежурного генерала Екатерине II донос на солдата л.-гв. Семеновского полка В. Петелина. Тот будто бы вел «продерзкие речи» о «графе Римской империи» Григории Орлове: «Что за великой барин? Ему можно тотчас голову сломить. Мы сломили голову и императору». А дальше уже злоумышлял на «измену против Е.И.В.» и поносил честь Е.И.В. «злыми и вредительными словами»: «Мы вольны, и государыня в наших руках - ей и года не царствовать, а будет у нас государем Иван Антонович. Мы все четыре полка в одном согласии». Екатерина II немедля поручила расследование Суворову и Вяземскому. Сам солдат и свидетели, названные доносителем, были расторопно арестованы офицерами Суворова и очутились в крепости - в руках Шешковского. Допросами, очными ставками, а где надо и батогами, он доказал виновность Петелина. Однако ж ни реального «изменнического намерения», ни сообщников не обнаружил. И приговор оказался неожиданно мягким: по приказу императрицы солдат-семеновец был сослан в Тобольский гарнизон112.

Похоже, она, чувствуя себя все увереннее на троне, решила глубже не «копать», дабы не раздражать гвардию.

В апреле в казематах Тайной экспедиции, по доносу своего капрала, очутились шестеро преображенцев-гренадер. Они обсуждали слухи о готовящемся походе, и отчего-то им припомнилось, что, дескать, бывший император тоже все в поход собирался, «а вот чем кончилось». Троих самых разговорчивых, исключив из гвардии, разбросали по дальним гарнизонам. Прочих, дабы опять же не раздражать гвардию, «для праздника Свя-тыя Пасхи» освободили113.

А уже в мае в руках Шешковскош оказались измайловцы - сержант, восемь гренадер, два гобоиста, каптенармус и фельдшер. По приказу Екатерины II их опять арестовал и сам участвовал в расследовании Суворов. Всех их капельмейстер Штарцер обвинил в обсуждении - весьма горячем, посредством матерных выражений и определений - любовной связи императрицы с «Гришкой» Орловым. В пылу обсуждения родилась «продерз-кая» двусмысленность: «Вот опять сказан поход, а Бог знает - все трется да мнется - конечно, будет такая ж, как и прежде, тревога». Шешковский тщательно просеял всю компанию через «привод в застенок»: отделял действительно говоривших от всего лишь слушавших, выяснял подлинный смысл произнесенного и искал «разсевателей». Однако арестованные, точно сговорившись, все как один показывали на оставшихся на свободе.

Шешковский готов был «копать» дальше, предложил произвести новые аресты. Но Суворов и Вяземский уже давно сообразили, что Екатерина

II опасается возбудить недовольство в гвардии арестами, розысками и суровыми приговорами. И тактично посоветовали ей прекратить «изыскания», сославшись нариск«навесть на кого невинного подозрение». Императрица, конечно, оценила и сообразительность их, и услужливую тактичность. Ей и ее ближайшему окружению ничего более и не оставалось: судя по «продерзким речам», гвардия уже привыкла к своим особым «вольностям» - дерзкому самовольству в мыслях, словах и поступках. Полупьяный разгул гвардейцев в дни «славной революции» помнил весь С.-Петербург... В общем, нанесение «обиды» гвардии было чревато волнениями и даже попыткой нового переворота. Поэтому трех гренадер, арестованных позже всех по показаниям первых обвиняемых, Суворов и Вяземский предложили освободить, а остальных, наказав плетьми, сослать в отдаленные гарнизоны. Екатерина II с таким приговором согласилась, да к тому же нашла возможность щедрее продемонстрировать свое «матернее» милосердие: освободила еще одного гренадера, который «на произносителя тех слов имел неудовольствие». А вот иностранца-доносителя, вместо того чтобы вознаградить, велела «выслать с абшитом за границу», то есть уволить со службы без пенсии114.

Вся гвардия узнала о мягком наказании и печальной участи доносителя. На то императрица и рассчитывала. Она словно хотела «по-матерне-му» назидательно втолковать гвардии: «продерзостей» в свой адрес не дозволяю, слышать о них более не желаю и доносителей на гвардейцев поощрять не стану.

1 июня Екатерина II лично прислала к Шешковскому, в крепость, вахмистра Н. Сагайдовского и прапорщика-гусара М. Войновича. Оба явились к ней во дворец с доносом не на кого-нибудь, а на генерал-поручика Алексея Петровича Мельгунова. Ближайший сподвижник Петра III, один из трех персон, «доверенностью удостоенных» принимать на его имя доносы по «первому и второму пунктам», в момент «славной революции» он сохранил верность императору, за что был «вознагражден» арестом и опалой. Но все же, ценя его ум и начальственные способности, Екатерина II

назначила его генерал-губернатором только что образованной Новороссийской губернии, «устройство» которой ему предстояло начать с нуля.

Вахмистр сообщил, что Мельгунов в разговоре с другими генералами будто бы заявил: «Бывший государь жив, а вместо ево подложен мертвой». А прапорщик - что тот же Мельгунов в сентябре 1763 г. якобы говорил премьер-майору гвардии Н. Рославлсву. проходившему по делу Ф. Хитрово и сосланному в Украйну, в его подчинение: «Бывший император жив и послан в Шлюшин (Простонародное название Шлиссерльбурга. - С.К), а для тово ево послали, што Орлов хочет з государынею венчаться».

Оба служили в крепости Св. Елизаветы, недавно построенной на правом берегу реки Ингул, в Новороссии. Они быстро сговорились, и Войно-вич доложил о «продерзких речах» Мельгунова коменданту крепости подполковнику Я. Едземировичу. Тот в ответ заявил: «Хочешь - иди доноси». А сам тут же доложил о намерении прапорщика самому Мсльгунову. Гене-рал-поручик «рассердился» и у президента Военной коллегии графа З.Г. Чернышева «выхлопотал» Войновичу перевод в сибирский гарнизон. И вот когда «по нево из Военной коллегии прислали», Войнович убедил Сагай-довского вместе покинуть крепость, добраться до С.-Петербурга и донести самой императрице. И им это удалось. Не помог ли им кто из военных начальников, недовольных требовательностью Мельгунова?

Донос по всем признакам походил наложный, да уж больно щекотливой была его «материя». Шешковский дотошно сверял их показания, выяснял, не «злоба» ли ими движет. И пришел к выводу: доносители не лгут. Решение, как продолжить дело, принимала Екатерина II. Оно последовало без промедления: обоих отпустить, взяв слово, «о чем были спрашиваны и что показали, до окончания живота своего никому ни под каким видом не сказывать»115.

И доносители, и все, на кого они донесли, в том числе и любимец Петра III генерал-поручик Мельгунов, продолжили в добром здравии служить Отечеству и матушке-государыне. Мельгунова она потом называла «очень и очень полезным человеком государству». Но помнила: «продер-зкие речи» его свято хранятся в архиве Тайной экспедиции. Знал ли об этом сам Мельгунов? Скорее всего, знал и тоже помнил, а посему милосердие «матернее» ценил как никто и платил за него верной службой.

В июне же очутился в каземате С.-Петербургской крепости рейтар л.-гв. Конного полка А. Якимов. Согласно доносу солдата-преображенца С. Андреева, тот заявил ему: «Как государыня пойдет в поход, так Иван Антонович примет престол, уже две роты у нас согласны, да согласиться надо нам всей гвардии». Шешковский начал допрашивать - рейтар потянул за собой капрала, сержанта и еще трех солдат. И опять Шешковский выяснял во всех тонкостях, кто просто «разглашал», кто «разглашал с прибавкой», а кто слышал все и не донес. Установил главное: «о согласии двух рот речи совсем есть вымышленные». Вяземский, докладывая императрице о деле, предложил приговорить двух солдат к битью плетьми и ссылке вместе с третьим в сибирские гарнизоны, а сержанта, капрала и солдата, признавшихся «без обличения», перевести в армейские полки с чинами поручика,

подпоручика и прапорщика. Екатерина II согласилась, в очередной раз продемонстрировав «матернее» милосердие116.

Не столь уж трудно представить, как бы Петр Великий распорядился жизнью и смертью гвардейских офицеров, попавших в Тайную канцелярию за разговоры о том, что царевич Алексей жив и, как только государь пойдет в поход, примет престол при содействии гвардии. Всего-то четыре десятка лет прошло... Вообще, судя по этим делам 1764 г., Екатерина II превратила Тайную экспедицию не только в орудие упрочения своего положения на троне, но и в тонкий инструмент, своего рода камертон, позволяющий регулировать, настраивать ее взаимоотношения с дворянством в лице гвардии.

Была у нее и другая, не менее важная, причина проявлять милосердие и не запугивать гвардию и двор Тайной экспедицией. Еще при Елизавете Петровне она поняла, что Тайная канцелярия столь же ужасна, сколь и необходима. Но поняла и другое: страшная слава этого «адского судилища» дискредитирует правителей России в глазах просвещенной Европы, где уже витают идеи гуманизма, а по рукам ходят воспоминания бывших узников инквизиции, вызывая негодование и осуждение ее террора. Став императрицей, она взглянула на это с высоты трона: обосновывая свою легитимность и укрепляя свою власть, важно искоренять не только заговоры, но и кривотолки, «враки» о заговорах, которые сами по себе порождают сомнения в прочности ее положения на троне. А посему нельзя злоупотреблять Тайной экспедицией, прилюдно размахивать ею, словно палач топором. Позже она напишет в «Антидоте»: «Во многих странах господствует заблуждение, будто в России заговоры столь же обыкновенны, как грибы после Д05вдя... К этому подало повод злоупотребление Тайною кан-целяриею... Эта канцелярия была пугалом, бесполезным для страны и весьма вредным относительно чужих краев, в которых она поселяла заблуждение о непрочности правительства»117. И в словесном многоличии своем она была велика.

30 июля сержант-измайловец А. Малыгин донес лично Суворову, что его сослуживец сержант В. Морозов будто бы тяжко сокрушался: «Обидели птенца Ивана Антоновича». Тот не мешкая арестовал Морозова и, как уже случалось, не отправил его в Тайную экспедицию, а, привезя к себе в дом Шешковского, допросил «у себя». И лишь когда сержант показал на актуариуса Л. Петрова - обратился к Вяземскому. Вместе рассудили: «Как актуариуса спросить, то он покажет на другова, а другой на третьего». И решили до возвращения императрицы в С.-Петербург следствие оставить, дабы не «навести между лехкомысленных людей какого-либо пустого су мнения и развращенных толкований». Морозова отпустили. Однако установили за ним негласный надзор: Вяземский поручил Суворову приказать «наисекретнейше иметь за поступками сержанта... примечание». Новый генерал-прокурор быстро поднаторел в политическом сыске и проникся взглядами императрицы на предпочтительность «разведывательных» методов. И они не ошиблись. Получив в Риге протокол, Екатерина II одобрила: «Хорошо зделано»118.

Одобрила в тот самый день, когда 24-летний подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Мирович - «сын и внук бунтовщиков», как называла его потом Екатерина II, - попытался вызволить 24-летнего же принца Иоанна Антоновича из Шлиссельбургской крепости. Таинственный «колодник № 1» был убит караульными (на то у них была секретная инструкция: умертвить, если его попытаются освободить), аМировича схватили. 15 сентября по приговору Сената он был казнен. При всем своем лицедействе Екатерина II едва могла скрыть удовольствованье исходом «шлиссельбургской нелепы».

Чужеземные дипломаты чутко прислушивались к слухам об арестах в гвардии и «здешних волнениях», целенаправленно собирали их и добросовестно сообщали в свои столицы. Иным С.-Петербург представлялся в виде, как образно выразился австрийский посланник, «огромной массы горючих материалов с поджигателями на каждом углу»119. Но при этом прусский посланник граф Сольмс куда более проницательно заметил: «Среди всех этих смут императрица остается непоколебимою, и так как она имеет усердных шпионов, то до настоящего времени могла предупреждать возникавшие заговоры»120. Сам того не подозревая, он дал высокую оценку работе Тайной экспедиции секретаря Шешковского.

Тем более высокую, что почти никто, как и он сам, не ведал о ней, глубоко запрятанной в недрах Сената. Не ведал почти никто и о подлинном техническом руководителе ее оперативно-розыскной работы - неприметном сенатском секретаре Шешковском. Как не ведал и о верховной руководительнице и наставнице политического сыска - императрице Екатерине II.

И до сих пор, кстати, о том не ведают даже самые сведущие и известные исследователи «осмнадцатого века»121.

Впереди Степана Ивановича Шешковского ждали заслуженное под указующей дланью императрицы безграничное ее доверие, нарочито раздутая мрачная слава «кнутобошцика», чин тайного советника, скромный надгробный камень на кладбище Александро-Невской лавры и память на века...

* * *

Итак, Екатерина II на словах не ставила под сомнение реформу тайного политического сыска, начатую Петром III. На деле же, унаследовав ее, она перехватила, преобразила ее, приспособила под себя, направила на упрочение собственной самодержавной власти.

При этом «преображении» Екатерина II поддержала и продолжила реформу на важнейшем направлении: избавить центральные учреждения политического сыска от работы вхолостую, от расследований о «ложном сказывании слова и дела», дать толчок совершенствованию розыска, прежде всего за счет сбора сведений о доносителях, обвиняемых и свидетелях на месте. Губернский аппарат, приняв на себя отсеивание ложных доносов и предварительное расследование около половины всех дел, позволил более чем вдвое сократить штат центральных учреждений политического сыска.

За 1762-1764 гг. с.-петербургская и московская Тайные экспедиции «растеряли» 13 служителей из 22-х, полученных от Канцелярии тайных розыскных дел и ее московской Конторы. Все это позволило значительно уменьшить «непроизводительные» затраты сил, времени и денег на политический сыск.

Однако, проводя в жизнь такие направления реформы, как расширение «вольности» дворянства за счет привилегий в сфере политического сыска и передачу его под контроль верхов бюрократической аристократии, Екатерина II добилась результата, в котором инициаторы реформы совершенно не узнали своего замысла.

После переворота 28 июня 1762 г. она столкнулась с валом «продерз-ких речей» о печальной участи Петра III, об отсутствии у нее прав на российский престол и ее «комнатных» делах. Эти «продерзкие речи» свидетельствовали о недовольстве ею и началом ее правления. Недовольство обнаружили и верхи бюрократической аристократии в лице Сената, сразу ощутившие противодействие молодой императрицы их олигархическим претензиям, и гвардейцы-участники переворота.

Поэтому для укрепления своего положения на троне Екатерина II, перечеркнув замысел Петра III и его окружения, изъяла Тайные экспедиции из ведения Сената и его конторы, поставила их под свой личный контроль и глубоко засекретила их деятельность.

Свою «контрреформу» политического сыска Екатерина II провела за один год. Любители периодизации могли бы выделить три этапа.

Первый - с июля по август 1762 г. - разовые поручения особо приближенным сенаторам и генерал-прокурору Сената руководить расследованиями «важных» дел с.-петербургской Тайной экспедиции и вынесение приговоров по ним ею лично.

Второй - с октября 1762 по июнь 1763 гг. - полное отстранение Сената от дел московской Тайной экспедиции и окончательное подчинение ее ге-нерал-прокурору и двум-трем доверенным сенаторам, усиление через ге-нерал-прокурора контроля за деятельностью Тайной экспедиции, оставшейся в С.-Петербурге в ведении и в составе Сенатской конторы.

Третий - с июля 1963 г. - подчинение Тайной экспедиции при Сенатской конторе московскому генерал-губернатору, а Тайной экспедиции Сената - генерал-прокурору и особо приближенным сенаторам, общее руководство обеими через генерал-прокурора.

«Контрреформа» была точно выверена и оптимально «ограничена». Екатерина II не последовала примеру Анны Ивановны: не воссоздала обособленного учреждения тайного политического сыска по образцу Канцелярии тайных розыскных дел. С одной стороны, она закрыла верхам бюрократической аристократии доступ к Тайным экспедициям, с другой - оставила их замаскированными в недрах разбухшего сенатского аппарата. Эту «контрреформу» можно считать первым шагом Екатерины П по пути лишения Сената реальной политической власти и возвышения генерал-прокурора.

Одновременно Екатерина II положила конец расширению дворянских привилегий в сфере политического сыска, тихо, по-канцелярски, похоронив далеко идущие предложения Комиссии о вольности дворянской 1763 г.

Опасаясь, однако, отрицательной реакции «первенствующего» сословия, Екатерина II провела «контрреформу» продуманно, выдержанно, сочетая осторожное лавирование с последовательностью и неуклонностью. А добившись своего, поставив Тайные экспедиции под свой контроль, так направляла и наставляла их, чтобы даже в делах о заговорах не задеть сильно интересы дворянства, прежде всего гвардии, и не подмочить собственную репутацию милосердной, просвещенной правительницы.

В отличие от Петра III она не то что не гнушалась лично вникать в дела Тайных экспедиций - вникала охотно, предельно заинтересованно. Она старалась углубиться в детали, познать «кухню» сыска. По делам, наиболее важным с точки зрения безопасности ее собственной власти, лично направляла следствие и утверждала приговор. Она ясно видела перспективность дел и чутко распознавала политические последствия приговоров. В отличие от Петра III ей достало политической воли, инстинкта власти, государственного ума и «контрреформу» провести, и всех недовольных ею и ее правлением отвратить от новой «славной революции».

Екатерина II ускорила медленный процесс совершенствования политического сыска. Оценив и широко используя психологические приемы, ранее найденные и наработанные самими учреждениями политического сыска, она на практике стремилась развивать их. Она способствовала совершенствованию и управления политическим сыском, и его организации, и его оперативно-розыскной работы. Именно она выстроила систему «прокладок» и «ширм». Именно она стала насаждать «секретное разведывание» через доверенные «глаза и уши». И именно по ее настоянию много строже стала соблюдаться тайность как организации, так и деятельности политического сыска.

Под руководством Екатерины II архаичная дубина «розыска по слову и делу» стала превращаться в многофункциональный политический инструмент. Она использовала его и для изучения политических настроений населения, и для воздействия на общественное мнение с целью создания образа милостивой и просвещенной правительницы, и для настройки взаимоотношений с дворянством, и, самое главное, для жесткого, но соразмерного пресечения реальных угроз ее власти.

В итоге, понукаемый и наставляемый ею, политический сыск «вышел из застенка» на поиски государственных преступников, стал расползаться по всей империи через «глаза и уши». Аресты по доносам все чаще дополнялись «секретным разведыванием». На смену пассивному ожиданию доносов, получению их самотеком от доносителей приходил целенаправленный сбор сведений о злоумышленниках и их злых умыслах. В казематах и застенках физические методы воздействия на обвиняемых и доносителей уступали место психологическим, «душесловным». Дыба и заплечные мастера остались не у дел, им на смену приходили мастера

«задушевных разговоров» - в том смысле задушевных, что они могли вывернуть наизнанку всю душу обвиняемого. Смягчились наказания, в первую очередь и особенно - в отношении дворян.

Эпоха варварского сыска в России уходила в прошлое...

Примечания

1 РГАДА. Ф. 7. Д. 269, ч. 26. Л. 1-2. Д. 2043, ч.1. Л. 8-9.

2 РГАДА. Ф. 248. Оп. 97. Д. 7667. Л. 138-139; Сенатский архив. Т. XI. СПб.,

1904. С. 203.

3 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 19-20.

4 РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3384. Л. 397, 401; Оп. 79. Д. 6436. Л. 334.

5 РГАДА. Ф. 168. Д. 206. Л. 1—Зоб; Ф. 248. Оп.137. Д. 3432. Л. 2-3.

6 РГАДА. Ф. 248. Оп. 137. Д. 3428. Л. 446-471об.; Д. 3433. Л. 302-309.

7 РГАДА. Ф. 7. Д. 2065. Л. 22-31.

8 РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3378. Л. 337.

9 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 21; Д. 2065. Л. 15-19.

10 РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3378. Л. 338-339; Оп. 137. Д. 3433. Л. 65.

11 РГАДА. Ф. 7. Д. 2068. Л. 3-5.

12 Там же. Л. 7-21.

13 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 179.

14 РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 482. Л. 89; Ф. 7. Д. 2043, ч. 2. Л. 64.

15 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 179.

16 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 7053. Л. 135, 138об., 180-185; Д. 7066. Л. 47^17об.,

52-53об., 272-273; Оп. 41. Д. 3389. Л. 654.

17 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 24-26, 50-52, 76; Ф. 248. Оп. 41. Д. 3389. Л. 7об.

18 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 27-35, 50-56, 66-70, 83-89; Д. 2043, ч. 2; Л. 10-15, 30-31, 49, 55-58, 73-74.

19 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, ч. 1/2. Л. 11-13, ч. 1/3. Л. 2-27.

20 РГАДА. Ф. 248. Оп. 137. Д. 3433. Л. 311 ЗНоб., 395.

21 Державин Г.Р. Записки // Соч. Т. 6. СПб., 1871. С. 436.

22 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 6436. Л. 351.

23 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 7063. Л. 47-50об., 83-84, 188-189, 262-267.

24 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 1. Л. 208-209.

25 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 36-46.

26 Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 170-171.

27 РГАДА. Ф. 5. Д. 91. Л. 42; Бумаги императрицы Екатерины II // Сборник

Русского исторического общества. Т. VII. СПб., 1871. С. 162.

28 См.: Елисеева О. Екатерина Великая. М., 2010. С. 299-301.

29 См.: Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 171-175.

30 РГАДА. Ф. 6. Д. 396. Л. 2-18, 148-148об.; Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 58-61.

31 Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 178-179.

32 Дипломатическая переписка английских послов и посланников при Русском дворе // Сборник Русского исторического общества. Т. XII. СПб., 1873. С. 46.

33 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 48-49; Д. 2066. Л. 1-1об.

34 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 2. Л. 19; Д. 2074. Л. 7, 9, 12.

35 РГАДА. Ф. 7. Д. 2075. Л. 1; Д. 2074. Л. 3; Д. 2061. Л. 4.

36 РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 482. Л. 109.

37 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 2. Л. 37, 39, 45 и др.

38 РГАДА. Ф. 248. Оп. 137. Д. 3435. Л. 1; Ф. 168. Д. 5. Л. 146, 157-158, 166-167;

Ф. 7. Д. 2043, ч. 2. Л. 9-22.

39 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 1. Л. 47, 55, 70-70об., 76; Д. 2065. Л. 8-9.

40 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 178-180, 187; Ф. 248. Оп. 41. Д. 3389. Л. 15.

41 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, 4.1/2. Л. 11-13; Д. 2046, 4.1/3. Л. 6, 9, 15, 19.

42 ПСЗРИ-1. Т. XVI. № 11687.

43 РГАДА. Ф. 248. Оп. 137. Д. 3434. Л. 37; Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 382-404.

44 Дипломатическая переписка прусских посланников при Русском дворе 1763-

1764 г. // Сборник Русского исторического общества. Т. XXII. СПб., 1878. С. 43.

45 РГАДА. Ф. 168. Д. 206. Л. 8об., 16-17.

46 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 321.

47 Там же. Л. 233-234.

48 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 232-233.

49 РГАДА. Ф. 16. Д. 235, ч. 1. Л. 1-2.

50 РГАДА. Ф. 16. Д. 235, ч. 1. Л. 11-20, 47-50.

51 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 254-266.

52 РГАДА. Ф. 7. Д. 2080. Л. 2—4; Донесения графа Мерси д’Аржанто императрице Марии-Терезии и государственному канцлеру Кауницу-Ритбергу // Сборник Русского исторического общества. Т. XXXXVI. СПб., 1885. С. 408.

53 Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 256-260.

54 Там же. С. 258.

55 См.: Елисеева О. Указ. соч. С. 303-306.

56 РГАДА. Ф. 5. Д. 91. Л. 18; Письма императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову, 1762-1771 // Русский архив. 1886. № 9. С. 12-13.

57 РГАДА. Ф. 5. Д. 108. Л. 17-17об.; Письма императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову... С. 12.

58 Билъбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 261.

59 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 279-283.

60 РГАДА. Ф. 16. Д. 5. Л. 207, 214; Д. 168, ч. 3. Л. 345об.-346.

61 РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 515. Л. 62-62об.; Бумаги императрицы Екатерины II. С. 293-294; Письма императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову... С. 13.

62 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 294.

63 Граф Джон Бекингхэмпшир при дворе Екатерины II (1762-1765 гг.) // Русская старина. 1902. Вып. 2. С. 442.

64 ПСЗРИ-1. Т. XVI. № 11843; Бумаги императрицы Екатерины II. С. 295-296.

65 РГАДА. Ф. 5. Д. 91. Л. 23; Бумаги императрицы Екатерины II. С. 298.

66 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, ч. 1/6. Л. 57об.-58об.; Письма императрицы Екатери-

ны Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову... С. 16.

67 РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 535. Л. 3.

68 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, ч. 1/12. Л. 1; Ф. 248. Оп. 79. Д. 6437. Л. 870об.

69 РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 535. Л. 13-14.

70 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, ч. 1/6. Л. 59-63.

71 Там же. Л. 26-28об., 56-111об.

72 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 2. Л. 146-148.

73 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 3. Л. 11-12, 71, 73, 77-78об.; Д. 2048, ч. 1. Л. 101, 102, 127.

74 Письма императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову... С. 19.

75 РГАДА. Ф. 7. Д. 2139. Л. 8об., 9об.

76 РГАДА. Ф. 7. Д. 2049. Л. 10-10об.; Ф. 349. Д. 7048. Л. 23-23об.; Ф. 10. Оп. 3.

Д. 535. Л. 32.

77 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 423-424.

78 Там же. JI. 2.

79 РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 535. Л. 10; Ф. 349. Д. 7034. Л. 1-7. Д. 7082. Л. 1.

80 РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 233. Л. 3; Д. 535. Л. 81, 85, 127-128, 138.

81 РГАДА. Ф. 349. Д. 4048. Л. 29-38.

82 См.: Ерошкин Н.П. Указ. соч. С. 102-103.

83 ПСЗРИ-1. Т. XVI. № 11989.

84 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 6437. Л. 835-841, 855.

85 РГАДА. Ф. 16. Д. 169, ч. 14. Л. 320, 356об.

86 РГАДА. Ф. 7. Д. 2046, ч. 1/12. Л. 1-2об.

87 Письма императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу Петру Семеновичу Салтыкову... С. 23-24.

88 РГАДА. Ф. 16. Д. 169, ч. 14а. Л. 667об.-668.

89 РГАДА. Ф. 16. Д. 168, ч. 3. Л. 528; Д. 169, ч. 14а. Л. 668об.

90 Курукин И.В., Никулина Е.А. Указ. соч. С. 108.

91 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 7063. Л. 373-376; Ф. 7. Д. 2056. Л. 19-19об.

92 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 6443. Л. 31-36.

93 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 6436. Л. 338-347об.

94 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 214.

95 РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 4. Л. 7об.

96 РГАДА. Ф. 16. Д. 163. Л. 79-124; Д. 168, ч. 3. Л. 369-371.

97 РГАДА. Ф. 7. Д. 2049. Л. 9.

98 РГАДА. Ф. 7. Д. 2056. Л. 11.

99 Бумаги императрицы Екатерины II. С. 349.

100 РГАДА. Ф. 5. Д. 91. Л. 137-138.

101 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 7080. Л. 134об.; Д. 6437. Л. 857-869; Сенатский

архив. Т. XIII. СПб., 1909. С. 509, 513.

102 РГАДА. Ф. 7. Д. 2048, ч. 1. Л. 144; Д. 2049. Л. 61; Сенатский архив. Т. XIV. СПб., 1910. С. 186, 454.

103 Сенатский архив. Т. XIV. С. 5.

104 РГАДА. Ф. 5. Д. 98. Л. 1; Бумаги императрицы Екатерины II. С. 349.

105 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 3. Л. 13.

106 Там же. Л. 23.

107 Письма и записки императрицы Екатерины Второй к графу Никите Ивановичу Панину // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1863. Кн. 2. С. 6-7.

108 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 3. Л. 27-62.

109 Там же. Л. 10-76.

110 Там же. Л. 13, 19, 30.

111 Там же. Л. 32-33.

112 Там же. Л. 14-15.

113 Там же. Л. 27-29.

114 Там же. Л. 37-41.

115 РГАДА. Ф. 7. Д. 2161. Л. 1-4.

116 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 3. Л. 50-54.

111 Екатерина II. Антидот // Осмнадцатый век. Кн. 4. М., 1869. С. 300-301.

118 РГАДА. Ф. 7. Д. 2043, ч. 3. Л. 63-64.

119 Дипломатическая переписка английских послов и посланников при Русском дворе. С. 188; Донесения графа Мерси д’Аржанто императрице Марии-Терезии и государственному канцлеру Кауницу-Ритбергу // Сборник Русского исторического общества. Т. XXXXVI. С. 549.

120 Дипломатическая переписка прусских посланников при Русском дворе 1763-1764 г. С. 95.

121 См.: Елисеева О. Указ. соч. С. 306, 308.