Михаил Хрущов, Степан Шешковский и «преображенье» Тайной канцелярии в Тайную экспедицию Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ

С.В. Карпенко

МИХАИЛ ХРУЩОВ, СТЕПАН ШЕШКОВСКИЙ И «ПРЕОБРАЖЕНЬЕ» ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ В ТАЙНУЮ ЭКСПЕДИЦИЮ

Борьба российского государства со своими внутренними врагами -тема из вечных. Ибо власти меняются, у каждой - свои враги, а Россия стоит и стоять будет.

Карательное законодательство, методы сыска (от дыбы и кнута до «черных кабинетов», филеров и «агентов внутреннего осведомления»), персонажи палачей и жертв - самые излюбленные сюжеты историков всех времен. Однако сами учреждения политического сыска привлекали и привлекают куда меньше внимания. И если писали об их потаенном устройстве, то обычно походя и поверхностно, часто - вообще без разумения сути дела.

Причины понятны. Реальные их функции, структура, персональный состав, финансирование и расходы - материи, сугубо скучные для непосвященных. Да и для посвященных, историков-профессионалов, они не слишком привлекательны: изучение их требует куда более объемной источниковой базы, куда более тщательного поиска и анализа архивных документов - в общем, куда больших усилий. Потому-то научных трудов о развитии, совершенствовании организационного устройства учреждений политического сыска - что Канцелярии тайных розыскных дел, что III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, что их преемников - единицы. Между тем именно в «канцелярщине» - необходимые для понимания сути дела подробности и детали, в которых кроется истина.

Один из переломных, знаковых моментов в истории учреждений политического сыска России - реформа середины XVIII в. Начатая Петром III и доставшаяся Екатерине II вместе со всей «вдовьей частью». Но до сих пор - после двухсот с лишним лет изучения «эпохи дворцовых переворотов» - конкретно, в деталях так и не выяснено, каким же образом упраздненная Петром III Канцелярия тайных розыскных дел «преобразилась» в Тайную экспедицию при Екатерине II. Отсутствует эта организационная конкретика даже в многостраничных трудах самых известных нынешних специалистов по «осмнадцатому веку»1.

Зато присутствуют конъюнктурно налепленные ярлыки - «служба безопасности», «спецслужбы», «органы госбезопасности», «концепции госбезопасности». Порожденные совсем другой эпохой и другим мышлением. Вот посмеялся бы Николай Петрович Ерошкин, создатель целого раздела исторической науки - истории государственных учреждений России. .. И непременно, саркастически улыбаясь, изрек бы что-нибудь небезобидное.

С непреходящей благодарностью этому выдающемуся русскому историку приступаем к изложению результатов исследования, проведенного под его научным руководством немало уж лет назад - в середине 1970-х.

«Многия кровопролития, розыски и пытки чинились напрасно»

Одержимо утверждая свою абсолютную власть, преображая Россию и круто разворачивая ее, как военный корабль, форштевнем к передовой Европе, Петр I реорганизовал и центральный аппарат управления. В ходе этой реорганизации он положил начало центральным учреждениям тайного политического сыска.

После 2-го Азовского похода, в обстановке роста сопротивления противников преобразований, молодой царь сосредоточил расследование «злого умысла» против своей персоны, «измены и бунта» в Преображенском приказе. Главным судьей этого приказа, созданного в самом начале 1695 г., состоял его старший друг и преданный сподвижник - князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский. Помимо таких «государевых дел», приказ продолжал ведать и многими другими делами, прежде всего - формированием и снабжением полков гвардии, охраной порядка в Москве. Однако в сфере политического сыска его деятельность скоро распространилась на всю страну, а все центральные и местные учреждения были поставлены в подчиненное ему положение2.

В 1702 г., дабы раз и навсегда пресечь старую, еще сохранявшуюся кое-где практику первичного расследования по доносам о «государевых делах» другими приказами и воеводами, Петр I указал таких доносителей, «не распрашивая, присылать в Преображенский приказ к стольнику ко князю Федору Юрьевичу Ромодановскому»3.

После смерти князя-кесаря в 1717 г. царь передал, будто по наследству, Преображенский приказ его сыну - Ивану Федоровичу Ромоданов-скому.

В феврале 1718 г., в Москве же, специально для расследования дела царевича Алексея Петр I создал канцелярию во главе с Петром Андреевичем Толстым. В марте она вслед за царем перебралась в С.-Петербург. После завершения следствия и смерти сына Петр I не упразднил ее - на-

против, из временной преобразовал в постоянную Канцелярию тайных розыскных дел, ибо в нее сразу же начали поступать арестованные за «про-дерзостные речи» о судьбе царевиче. Скоро ее название - и в разговорах, и в документах - упростилось до «Тайной канцелярии»4.

Прежде, в бытность в Москве, Петр I лично участвовал в расследовании отцом и сыном Ромодановскими самых важных дел. И теперь, в С.-Петербурге, он часто приезжал в Тайную канцелярию, размещенную в крепости, руководил следствиями, слушал доклады Толстого по делам, утверждал приговоры. Таким образом, он не только жестко контролировал Преображенский приказ и Тайную канцелярию, но нередко брал на себя непосредственное управление ими.

В июне 1719 г. в С.-Петербурге появилась Преображенская канцелярия.

О Преображенской канцелярии не просто стоит сказать - пора уже наконец «открыть» ее. Организована она была по царскому указу на время пребывания в северной столице Ромодановского-младшего. Под его личным руководством она расследовала дела, часть которых ей была передана из Тайной канцелярии. В сентябре он возвратился в Москву, а Преображенская канцелярия, как это нередко случалось, из временного учреждения превратилась в постоянное - в с.-петербургское отделение Преображенского приказа5.

Исследователи «осмнадцатого века» вот уже сто лет не могут выпутаться из путаницы с названиями, которую сами же и породили. До сих пор ошибочно считается, что упоминаемая в документах Преображенская канцелярия - тот же Преображенский приказ, невесть когда переименованный или по непонятной причине все чаще так называемый. И до сих пор, фактически толкуя о Преображенской канцелярии, ее величают приказом. И наоборот6. Это то же самое, как считать С.-Петербург и Москву одним городом.

Тогда же и Тайная канцелярия обзавелась своим отделением в другой столице, Москве. Организовано оно было в составе Канцелярии рек-рутного счета, возглавляемой Андреем Ивановичем Ушаковым, майором Преображенского полка. Он с самого начала принимал участие в следствии по делу царевича Алексея, а после перевода Тайной канцелярии в С.-Петербург, оставшись в подчинении у Толстого, расследовал и другие «важные царственные дела».

Между тем местные власти далеко не всегда спешили отправить донесшего о «государевом деле» в Преображенский приказ, быстро обретший страшную славу: подозревали, что доношение может и их самих каким-то боком касаться. Поэтому в феврале 1721 г. Петр I еще раз повелел «впредь таких людей», кто донес о преступлении против государя и его власти, «из всех губерний и провинций», «не розыскивая там по прежним государевым указам, отсылать в Преображенский приказ»7.

В апреле 1722 г. император сузил и четко определил сферу компетенции Преображенского приказа: «государственные дела», «крупные разбойные дела» и «полки гвардии чтоб ведомы были попрежнему». А все «посторонние» дела распорядился «отдать к своим местам». Другим указом он тогда же повелел всех обвиненных в государственных преступлениях, «заковав в ручныя и в ножныя железа, не разпрашивая, присылать в Тайную Канцелярию или в Преображенский Приказ за крепким карау-лом»8. С этого момента оба учреждения заняли одинаковое положение в центральном аппарате управления как на равных, единственно и почти исключительно ведающие тайным политическим сыском на территории всей империи.

Так обострение борьбы группировок знати за самодержавный трон, массовое недовольство реформами и наличие двух столиц, старой и новой, заставили Петра I развернуть систему сдвоенного центра политического сыска: Преображенский приказ в Москве - Тайная канцелярия в С.-Петербурге (вдобавок они имели по отделению в другой столице). Направляя и подстегивая их, он превратил свои детища в беспощадное орудие изничтожения своих и самодержавия врагов всех мастей.

В итоге в России впервые возникли центральные учреждения тайного политического сыска. Они соединили в себе функции следствия и суда по государственным преступлениям. В сфере своей компетенции обрели всю полноту административных полномочий как в отношении центральных учреждений (коллегий и «принадлежащих к оным канцелярий и контор»), так и в отношении всех местных - губернских и провинциальных. Приговоры выносили, совершенно игнорируя Правительствующий Сенат как высший орган надзора за администрацией и судом9.

Именно петровские Преображенский приказ и Тайная канцелярия, в начале XVIII в., стали первым камнем, заложенным в фундамент будущего грандиозного здания политической полиции Российской империи. Именно от них ведут свою историю современные российские учреждения государственной безопасности. Есть, правда, и иное мнение: некоторые из нынешних «специсториков» тянут историю отечественных спецслужб чуть ли ни от опричнины и Малюты Скуратова. Ну, с избытка служебного рвения потянуть можно и от воробьев княгини Ольги...

* * *

Петровские учреждения политического сыска, новые по организации, унаследовали от средневековья старые, варварские, методы сыска: донос как единственный источник сведений о «государственных противностях» и пытку как самый надежный метод расследования - «розыска».

Розыск начинался с доноса - «извета».

А извет - с громогласного объявления: «Ведаю слово и дело государево ! » Объявить такое мог кто угодно и где угодно - хоть в каком учреждении, хоть в храме, хоть на базаре, хоть дома, - лишь бы в присутствии свидетелей. Мог и без всякого объявления подать любым властям письменный извет о «государевом слове и деле».

Под «государевым словом» или «государевым делом» простые русские люди тогда понимали сведения о «великих государевых делах», непременно требующих, чтобы о них узнал лично царь. Прежде всего - согласно народным представлениям о «милосердом царе-батюшке» - о произволе, казнокрадстве и взяточничестве местных властей. Однако в Соборном уложении 1649 г. под «государевым делом или словом» понимались в большей степени преступления, умыслом или делом, против государя. В итоге к началу XVIII в. объявление «слова и дела» стало преимущественно доносом, обвиняющим в совершении преступления против персоны государя и его власти.

Изветчика и взятого под караул по его извету обвиняемого - вместе со свидетелями, если таковые находились, - отправляли, куда было ближе: в Москву, в Преображенский приказ, или в С.-Петербург, в Тайную канцелярию. Там за розыск брались канцелярские служители и заплечные мастера. Начинались допросы и очные ставки, писались протоколы. Скоро доходило до дыбы и кнута...

«Слово и дело государево» - формулу доноса о политическом преступлении, окончательно утвердившуюся в петровское время, - иные из «специсториков» теперь величают не иначе как «системой государственной безопасности России».

* * *

Эффективность карательной деятельности петровского сдвоенного центра тайного политического сыска определялась несколькими факторами.

Первый - поощрение доносительства. Ибо доносы были тогда единственным доступным варварскому сыску источником сведений об умысле на государственное преступление либо совершении такового. Варварский сыск, можно сказать, жил на доносы. По Соборному уложению 1649 г., подавать изветы о «великих делах» могли даже крепостные и кабальные холопы, а умолчавших о них надлежало карать смертью.

Петр I и грозил смертной казнью тем, кто ведал о «слове и деле», но не донес, и взывал к «верным слугам своему государю и отечеству» : объявлять о таких преступлениях могут «всякого чина люди, от первых даже до земледельцов». В 1713 г. он своим указом ясно определил, о чем именно должно «сказывать за собою государево слово и дело»: о «государском здоровье», «высокомонаршеской чести» или о «бунте и измене». Два года

спустя, в 1715 г., он обязал каждого подданного объявлять «слово и дело» по трем пунктам: 1) «злой умысел против персоны» государя или «измена», 2) «возмущение или бунт» и 3) «похищение казны». Еще три года спустя, в 1718 г., опять же велел «слово и дело сказывать по трем пунктам», однако изменил их «материи»: 1) «злой умысел на здравие» государя, 2) «о чести» государя, 3) «о бунте и измене». А «о похищении народных денег и о прочих делах доносить прямо судьям, кому надлежит, не сказывая за собою слова и дела»10. Дела о «похищении казны» он тогда же передал в фискальное ведомство и Юстиц-коллегию. Так казнокрадство и мздоимство, быстро распространявшиеся по петровской России рука об руку с бюрократизацией управления, перестали считаться «великим государевым делом»11.

Вскоре после смерти Петра I «слово и дело» окончательно свелось к «первым двум пунктам»: 1) «злой умысел против персоны Е.И.В. и измена» и 2) «возмущение или бунт»12. Наконец, в 1730 г. указ Анны Иоанновны внес важные уточнения в «материи первых двух пунктов»: 1) злоумышление на здоровье Е.И.В. и поношение чести Е.И.В. «злыми и вредитель-ными словами» и 2) «бунт или измена против Е.И.В. или государства»13.

В своих указах Петр I уверял подданных, что нет в доносах по «слову и делу» никакой опасности. За «правые доносы» он сулил награду, указывая на примеры «показанной милости» и фискалов, «которые непрестанно доносят не точию на подлых, но и самыя знатныя лица». Крепостным крестьянам и кабальным холопам обещалось самое желанное - освобож-дение14.

Так для поощрения доносов создавалась иллюзия беспристрастности, справедливости розысков по «слову и делу».

Второй - личное руководство самодержцем учреждениями политического сыска. Петр I предпочитал получить донос лично, оценить его правдивость, дать ход следствию и утвердить приговор. Поэтому указами 1715 и 1718 гг. разрешил доносителям «без всякого сумнения» требовать представления самому государю15.

Так иллюзия справедливости расследований по «слову и делу» увязывалась с традиционной верой народных масс в царскую милость.

Третий и четвертый - строгая централизация и секретность следствия. Умысла на здоровье и честь государя, злых и хулительных слов в его адрес не должен был знать никто, кроме преступника, свидетелей и очень узкого круга служителей сыска. Петр I запрещал расспрашивать объявивших «слово и дело» на месте и требовал вместе с обвиненными и свидетелями отовсюду присылать в Преображенский приказ или в Тайную канцелярию16.

Но у карательного законодательства, призванного по замыслу «мудрого преобразителя» обеспечить успешность работы центральных учреждений политического сыска, как у всякой палки, сразу же нашелся второй

конец. Им оказались расследования по «ложному объявлению слова и дела». Так новая, петровская, организация политического сыска скоро пришла в противоречие с его архаичными, варварскими методами. Выразилось это противоречие прежде всего в бесконечном потоке «ложных доносителей», со всех городов и весей доставлявшихся под караулом в Преображенский приказ и Тайную канцелярию. Следствия по ложным доносам превратились для них в работу вхолостую, крайне обременительную и дорогостоящую.

* * *

Шли годы, сменялись императоры и императрицы. Сменяли друг друга и учреждения политического сыска.

При Екатерине I, в 1726 г., Верховный тайный совет упразднил Тайную канцелярию, а ее дела передал в Преображенскую канцелярию. В 1727 г., уже при Петре II, «верховники» упразднили Преображенскую канцелярию в С.-Петербурге, а ее незаконченные дела передали в Розыскную контору Сената, созданную еще в начале 1725 г. по указу Петра I. В 1729 г. они упразднили и Преображенский приказ. Наконец, в 1731 г., в Москве, Анна Иоанновна упразднила Розыскную контору Сената и учредила вместо нее Канцелярию тайных розыскных дел, назначив ее начальником Ушакова. При переводе ее в С.-Петербург, в 1732 г., оставила в Москве ее отделение - Контору тайных розыскных дел. В обиходе и даже в документах их скоро стали именовать по-петровски: «Тайная канцелярия» и «Тайная контора».

Но менялись, по сути, только названия - организационное устройство и варварские методы политического сыска оставались неизменными. И столь же неизменно, неуклонно росло число ложных доносов.

Нина Борисовна Голикова, изучавшая документы Преображенского приказа в конце 1940 - начале 1950-х гг., в бытность научным сотрудником ЦГАДА, оценила количество ложных изветов, поступивших в него в 16971709 гг., как «весьма значительное»17.

Приват-доцент Харьковского университета Василий Иванович Веретенников, наиболее серьезно и глубоко, на рубеже ХК-ХХ вв., копнувший историю учреждений политического сыска первой половины XVIII в., так определил долю дел по ложным доносам: в петровской Тайной канцелярии (1718-1726 гг.) - «ряд»18, а в Канцелярии тайных розыскных дел (17311762 гг.) - «около половины»19.

По подсчетам Н.Е. Анисимова, Канцелярия тайных розыскных дел в 1732-1733 гг. из 395-ти приговоров 88 (22,3 %) вынесла за «ложное слово и дело»20.

А спустя почти три десятка лет, в 1761 г., как показывает произведенный нами подсчет по протоколам Канцелярии тайных розыскных дел, из

477-ми ее приговоров 448 были вынесены за «ложное объявление слова и дела»21. Это - 94 % (!).

Вывод напрашивается один: за первые две трети XVIII в. число ложных доносов и следствий по ним многократно возросло. Все сильнее опустошая казну, политический сыск все больше работал вхолостую. То есть противоречие между петровской организацией политического сыска и его варварскими методами обострялось.

Н.Б. Голикова нашла, что особенно много ложных изветов поступало в Преображенский приказ на помещиков от угнетенных и зависимых, стремившихся любыми средствами добиться освобождения от крепостной зависимости, получить награду или отомстить за обиды22. В.И. Веретенников заключил, что «слово и дело» часто объявлялось в «шумстве» (состоянии опьянения), а еще при желании «отбыть наказания» или «освободиться от чьих-либо притеснений (например, помещика)»23. Наконец, в Канцелярию тайных розыскных дел поступало немало доносов крестьян на помещиков, фабричных - на хозяев фабрик, солдат - на офицеров24.

Протоколы Канцелярии за 1761 г. показывают весьма пеструю мозаику ложных доношений.

Из 448-ми 332 были «ложными объявлениями слова и дела за собой». Так служители сыска именовали случаи, когда объявившие «слово и дело» доставлялись в Канцелярию, а там уже в самом начале розыска выяснялось, что «за собой или за кем другим важных дел не ведают». Обычно это были крестьяне, дворовые, солдаты, посадские, мелкие церковные и канцелярские служители.

77 таких доносителей - колодников - поступило в 1761 г. из с.-петербургской Розыскной экспедиции. Мотив у всех один: «долговременное», до трех лет, содержание в тюрьме и «помирание голодной смертью», ибо деньги на «корм» не отпускались. Эти ложные «объявления слова и дела за собой» были, по сути, протестом против порядков тогдашнего уголовного сыска и судопроизводства.

14 человек, по усмотрению следователей, крикнули «слово и дело» от «безумства, меланхолии и горячки», трое - от «смертных побоев».

О мотивах остальных 238-ми «объявивших за собой» протоколы ясного представления не дают.

Очутившись в занимаемых Канцелярией «светлицах» С.-Петербургской крепости, «верные слуги Е.И.В.» отпирались от своих объявлений ссылками на «шумство» и временное «повреждение ума». Все 238 никак не списать на счет «не исправленных еще в народе нравов». В отпирательствах то смутно, то явно проступают социальные конфликты и протесты. Один крепостной объяснил свое желание попасть «в Тайную» тем, что «пришел к нему незнаемо от чего страх». А мелкий купец из Нежина возмутил следователей «продерзкими словами», чтоб Елизавета Петровна

«изволила сама смотреть за судами и судьями», ибо «ныне судья суды производят неправедно»25.

116 ложных доносов по «первому и второму пунктам» были определены служителями сыска как «ложное объявление слова и дела за другими»: в них обвинялись конкретные лица. Почти все обвиненные были арестованы и доставлены в Канцелярию вместе с доносителем и свидетелями.

Из них 64 доноса поступило от «подлых» на людей равного с ними общественного положения: крестьянина на крестьянина, солдата на солдата и т.п.

6 доносов - «подлых» на непосредственных начальников. В одном случае - солдата на сержанта, избившего его палкой за «провинность». Мотивы остальных доносителей в протоколах не указаны.

33 доноса - людей «низкого звания» на своих хозяев и лиц, стоящих значительно выше них на социальной лестнице: крепостных крестьян и дворовых - на помещиков, солдат - на офицеров, крестьян - на купцов. Из них 20 было подано на дворян (9 - их крепостными), и в ходе розысков 14 дворян были арестованы (9 - по доносам их крепостных). Мотивы показательны: «незаконное» закрепощение, избиение «смертным боем», отдача в рекруты. Причем для «подлых» в таких случаях были характерны «весьма азартное и злобное выкрикивание слова и дела», утверждения, что ведают одновременно по «первому и второму пунктам» и требования представить лично императрице Елизавете Петровне26.

И, наконец, 9 доносов - «благородных» и купцов на лиц своего круга (трое дворян были арестованы) и 4 - на «подлых». О мотивах доносителей протоколы умалчивают.

Сколько и кому приговоров за «ложное объявление слова и дела за собой» вынесла в 1761 г. московская Контора тайных розыскных дел - не известно: протоколы самой Конторы не сохранились, а ее приговоры по этой категории дел в протоколы Канцелярии не записывались. В них заносились лишь краткие сведения о ее приговорах за «ложное объявление слова и дела за другими». Судя по ним, в 1761 г. Контора расследовала

11 доносов на дворян: 6 - колодников, солдат и мелких канцелярских служителей на офицеров, 5 - крепостных на своих помещиков. В ходе розысков 10 «благородных» подверглись аресту27.

Сравним с Преображенским приказом. За 1695, 1697-1709 гг. он привлек к следствию 106 дворян, из них 65 - по изветам крепостных крестьян и холопов28. То есть в среднем 7-8 человек в год, из них 4-5 - по изветам крепостных и холопов. А за один только 1761 г. по делам Канцелярии тайных розыскных дел и ее московской Конторы были арестованы 27 дворян. Из них - 10 офицеров по доносам нижних чинов и 14 помещиков по доносам крепостных29.

Вывод очевиден: в конце XVII - первой половине XVIII вв. вместе с числом «ложных объявлений слова и дела за собой» год от года росло

число «ложных объявлений слова и дела за другими», а среди них - доношений «подлых» на «благородных», в ходе следствия по которым учреждения политического сыска все чаще «брали и розыскивали» дворян.

Так насаждаемая законами, ради поощрения доносов, иллюзия справедливости розысков по «слову и делу», исконная вера в «милосердого царя», «от Бога пристава», отчаянная надежда найти у царского величества защиту от произвола помещиков и местных властей, упование получить вознаграждение, а то и обрести свободу - все это толкало крепостных крестьян и прочих «подлых» объявлять громогласно: «Ведаю слово и дело государево!». Прежде всего ради того, чтобы попасть единственно возможным прямым путем - через розыск о «первых двух пунктах» - в С.-Петербург или Москву, к «батюшке-царю» или «матушке-царице», и «найти правду». «Где царь, тут и правда», - верил народ.

* * *

Как же реагировали на ложные доносы верховная власть и учреждения политического сыска?

От «бунташного века» молодому царю Петру и его верному князю-кесарю досталась практика расследования изветов крепостных на дворян, основанная на нормах Соборного уложения 1649 г.

И когда Преображенский приказ начал вести следствия по «слову и делу», практика эта поначалу ничем не отличалась от той, что уже хорошо была опробована другими приказами в предыдущие годы. «Благородные» в ходе розысков щедро наделялись привилегиями: их не брали под арест и не напихивали, набив колодки, десятками в грязные и вонючие колодничьи казармы, а пристойно содержали дома «под честное слово»30. Розыск начинался с «утверждения в извете» - доказательства доносителем правдивости своего извета - троекратным подъемом на дыбу и битьем кнутом (до семи ударов). Не вынесший мучений отказывался от извета и разом обращался в преступника: по Уложению, он подлежал наказанию, которого «довелся б тот, на кого он доводил». А если при «роспросах с пристрастием», то бишь пытках, твердо стоял на своем, то арестовывали опять-таки не обвиненного «благородного», а свидетелей - обычно его дворовых. Если те под пытками не подтверждали извета - доноситель опять же обращался в преступника. На долю же «благородного» не выпадало никаких других «огорчений», кроме страха ожидания31.

В 1696 г. Петр I круто поломал такую практику: запретил допрашивать свидетелей-крепостных без привлечения к следствию обвиненных дворян. И тем уже не удавалось миновать колодничьих казарм Преображенс-кого32. Не удавалось, как и прочим арестованным, избежать и застенка, где их ждали заплечный мастер, дыба и кнут. Если обвиняемый, в свою оче-

редь, при «роспросах с пристрастием» отрицал свою вину и, трижды поднятый на дыбе и битый кнутом, показывал во время всех трех пыток одно и то же - только тогда его показания надлежало счесть правдивыми, а донос не него - ложным.

Крепостным, ложно донесшим на своих господ, Ромодановский-стар-ший, ссылаясь на статью Уложения о «ворах», «затевающих на многих людей своим умышлением затейные дела», выносил смертные приговоры. Но Петр I не мог одновременно и утверждать их, и писать указы, взывающие к простонародью доносить на «самыя знатныя лица». Несколько случаев замены царем в 1700 г. смертной казни на битье кнутом и ссылку на каторгу стали авторитетным прецедентом для Преображенского приказа33.

За 1695, 1697-1709 гг. из 106 «благородных», арестованных по доносам лиц всех сословий, осуждено было не менее 36-ти, то есть по 2-3 «благородных» ежегодно. Не все дела Преображенского приказа за эти годы сохранились, а в 16-ти отсутствуют приговоры, так что, вероятно, дворян, осужденных на битье кнутом, ссылку, конфискации деревень и реже смертную казнь, было чуть больше34.

Между тем число «объявлений слова и дела» по самым разным поводам, не имеющим отношения к государственным преступлениям, год от года росло. И среди них - доношений «подлых» на «благородных». В 1714 г. Сенат попытался ввести этот поток в «регулярное» русло, а попутно, не заявляя об этом открыто, хотя бы отчасти оградить дворянство от доносов по «слову и делу». Своим указом Сенат повелел «государево слово или дело» всем «писать и сказывать в таких делах, кои касаютца о здравии царского величества, или к высокомонаршей чести или ведают какой бунт или измену; а о протчих делах, которые к вышеписанным не касаютца, доносить кому надлежит», и в доношениях писать и говорить «сущую правду». По смыслу указа, объявления «слова и дела», не касающиеся «здравия Ц.В.», «высокомонаршей чести», «бунта или измены» приравнивались к ложным, и подавших таковые повелевалось ссылать на каторгу35.

Хотя «биричи» и «кликали во всех городах» сенатский указ, Ромода-новский объявителей «государева слова и дела», за которыми такового не явилось, по-прежнему приказывал бить кнутом и отпускать36. Взгляд его на методы политического сыска был прост и практичен: без доноса и дыбы злодея не сыскать, и раз «явной вины» за обвиняемым нет, а «тайная его вина не ведома» - не следует доносчиков отваживать и дыбу с заплечными мастерами жалеть. Тем более не следует церемониться с теми, чья «тайная вина не ведома», будь они хоть самого знатного происхождения.

И сын его Иван Федорович, возглавив Преображенский приказ, верно и ревностно продолжил дело отца. Прямо ссылаясь на его приговоры, он приказывал доносителей, за кем «государева слова и дела не явилось»,

бить кнутом37. А особой инструкцией, оставленной двум дьякам и комиссару приказа в 1719 г., «по отлучении от Москвы», предписывал: «Колодников в царственных и в государевых великих делах роспрашивать тайно на одине; а которые учнут говорить, что он скажет самому великому государю или ближнему стольнику князю Ивану Федоровичу Ромодановско-му, и буде учнут упорно стоять, и таких в застенке роспрашивать с пристрастием, и на кого станут в тех великих делах говорить, кто б какой сам же ни был, имать и по тому ж роспрашивать и следовать»38.

Однако дыба и каторга не отваживали угнетенных и обозленных от доносов на своих помещиков и начальников. Лютая ненависть к «благородным» заставляла «подлых» выискивать в их словах и поступках малейший повод для объявления «слова и дела». Все чаще, перебарывая страх перед застенком и дыбой, они доносили «вымысля от себя». И выдерживали муки утверждения в доносе - не раз висели на дыбе под ударами кнута, но каждый раз подтверждали его, - полные отчаянной решимости отомстить угнетателям и обидчикам руками государевой власти, а то и обрести вожделенную свободу.

Больше всех Преображенскому приказу и Тайной канцелярии, а равно и местным властям, досаждали «колодники и каторжные невольники», объявлявшие «слово и дело» во время розысков, казней и на каторге. Во-первых, «казне чинился не малой расход» на ямские подводы, «ручныя и ножныя кайдалы» и «корм». Во-вторых, при дальних перевозках «многие воры бегали из-под караула в пути и такими утечками избывали смертныя казни и получали себе свободу, а караульных солдат приводили во многия страдания». В-третьих, «многия кровопролития, розыски и пытки чинились напрасно»39. Вообще, руководители и служители политического сыска быстро осознали пагубную сторону многоверстных пересылок под караулом колодников с их делами: пересылки те чаще всего ничего не давали, кроме «убытка деньгам и турбации людем»40.

Поэтому в 1716 г. Федор Юрьевич Ромодановский разослал во все губернии грамоту, повелев: если «всяких чинов люди, пришед собою, или кто из колодников учнет сказывать за собою государево слово и дело», то их «роспрашивать в канцеляриях перед судьями опасно на одине, какое за ними слово и дело». И только в том случае если «за ними есть о здравии и о чести» государя или «о бунте и измене», «не роспрашивая, заковав им руки и ноги в кайдалы, присылать в Преображенский приказ за крепким караулом наспех». Однако ж «у посылки сказывать им, буде они оное слово и дело сказывали за собою, избывая по тем их делам розысков... им, ворам, за то учинена будет смертная казнь без пощады»41.

Следуя примеру отца, князь Иван Федорович в начале 1720-х гг. требовал от губернаторов и воевод «воров» и колодников, выкрикнувших «слово и дело» перед казнями, прежде чем посылать в Москву, лично

расспрашивать «на одине опасно», знают ли те, «первой, второй и третий пункты в какой силе учинены». «И буде скажет, оное слово за ним есть по тем пунктам, и в какой силе оные пункты учинены, знает», - только тогда, «не роспрашивая о том подлинно и заковав ему руки и ноги в кайдалы, прислать за крепким караулом со многими солдаты в Преображенский приказ немедленно». Но «у посылки» предупредить: «ежели он сказал оное слово за собою, избывая смертныя казни, то и в Москве смертныя казни не избудет и кажнен будет жестокою смертию»42.

Доносители из «воров» и «подлых», очутившиеся в застенках Преображенского приказа и Тайной канцелярии, уже не трижды, а пять-шесть и более раз подвергались подъему на дыбе. И пока висели на ней, получали в общей сложно сти от десяти до сотни ударов43.

Народ русский поговаривал: «На деле прав, а на дыбе виноват». Служители варварского сыска рассуждали наоборот.

«И там люди, имеющие сердца человеческия»

За три с лишним десятка лет у «благородных» накопились немалые «обиды» на петровские учреждения политического сыска.

Первые требования дворян обеспечить для себя «справедливость», то есть привилегии, перед лицом «ужасного тайного судилища» прозвучали в проектах государственного устройства, поданных в Верховный тайный совет в феврале 1730 г., при воцарении Анны Иоанновны. Предлагалось: производить аресты в присутствии сенатора, обязанного следить за сохранностью имущества арестованного, а в учреждения, ведающие розыском по «первым двум пунктам», назначать двух сменяющихся через месяц дворян, «чтоб смотрели на справедливость»44. Понимать надо так: чтобы не допускали пыток и осуждения «благородных» по доносам «подлых».

Анна Иоанновна на это предложение отозвалась указом от 10 апреля 1730 г. Текст его, по всему, написал Ушаков.

Доносы по «первым двум пунктам» объявлялись «в силе», если кто «подлинно за кем уведает и доказать может» и донес не позже чем через три дня, «как уведал». Губернаторам и воеводам разрешалось «роспрашивать секретно» всех объявивших «слово и дело», знают ли те «материи первого и второго пунктов» и могут ли доказать свой донос. Если выяснится, что знают и имеют свидетелей, - донесших по «первому пункту» (злоумышление на здоровье Е.И.В. и поношение чести Е.И.В. «злыми и вредительными словами») следовало отправлять в Сенат, в Москву, где на время осталась жить новая императрица. Дела по «второму пункту» («бунт или измена против Е.И.В. или государства») отныне должны были расследовать губернаторы и провинциальные воеводы, а «буде дойдет до пытки, то и пытать», однако о ходе и итогах следствия, «не опуская времени», рапортовать Сенату.

За ложный донос «со злости» надлежало «казнить смертью». За объявление «слова и дела», а потом оправдывание «пьяным обычаем» или «уходом от побоев» крестьян следовало бить кнутом и возвращать помещику (если не станет брать обратно - сдавать в рекруты или отсылать, вырвав ноздри, в Сибирь), а нижних служилых людей - бить шпицрутенами и освобождать.

Колодники должны были утвердиться в доносе с трех пыток.

Объявлению «слова и дела» при казнях верить запрещалось.

В традициях Уложения 1649 г. и петровских указов, тем, кто «ведал, мог доказать, а не донес», грозила смерть, а правдиво донесшим сулилась награда45.

Указ от 10 апреля 1730 г., таким образом, не предоставил дворянам тех привилегий в сфере политического сыска, которых они добивались.

Верховная власть пошла на уступку «благородным» иным путем. Отступив от буквы петровских установлений, но использовав богатый практический опыт Преображенского приказа и Тайной канцелярии, она допустила частичную децентрализацию и рассекречивание розысков по «слову и делу». Расчет был прост: губернские и провинциальные власти станут плотиной на пути ложных доносов, тем самым избавят столичные учреждения сыска от работы вхолостую, от «напрасных кровопролитий и пыток», а «благородных» - от привлечения к розыскам по ложным доносам «подлых».

Однако расчеты эти не оправдались. Губернаторы и воеводы, не имея права расспрашивать о «материи» доносов по «первому пункту», из желания перестраховаться почти всех доносителей отправляли в Москву, где они попадали в Розыскную контору Сената, а с 1731 г. - в Канцелярию тайных розыскных дел. А там многие из них «являлись ложными».

* * *

Все же указ от 10 апреля 1730 г. создал для Канцелярии тайных розыскных дел условия, позволяющие ей по своему усмотрению сбивать волну «ложных объявлений слова и дела».

С 1750-х гг. по ее распоряжениям местные власти стали «вступать в роспросы» объявивших «слово и дело» и рапортовать ей о результатах. Все чаще, когда становилось очевидно, что доноситель скорее всего лжет либо преступление совершено «без умысла» или «в пьянстве», она позволяла губернаторам самим довести следствие до конца. В 1761 г. за доказанную вину по «первому пункту» Тайная канцелярия вместе с Тайной конторой вынесли 84 приговора, из них 28 - по делам, расследованным губернаторами (Сибирским, Иркутским, Оренбургским, Новгородским и Киевским). Из 161-го розыска о «ложном объявлении слова и дела за дру-

гими» 25 также велись на местах, причем к 12-ти привлекались дворяне в качестве обвиненных или доносителей. Канцелярия стала благосклонно взирать даже на самовольство губернаторов, на нарушения ими указа от

10 апреля 1730 г., лишь изредка не очень грозно напоминая его «силу», а чаще поправляя не всегда умелые расследования. В документах заметно обоюдное стремление Тайной канцелярии и губернаторов избежать дальних пересылок дворян, расследовать их дела, так сказать, по месту жительства. Результаты взаимности таковы: в 1761 г. ни один дворянин - пусть он даже и содержался под арестом в губернаторской канцелярии - издалека в С.-Петербург (в Тайную канцелярию) или в Москву (Тайную контору) прислан не был46.

В 1750-х гг. арестовывать обвиненных дворян продолжали «без упущения», однако Канцелярия и Контора стали разборчивей. За секретарями той и другой осталось право «сыскивать и роспрашивать» «всякого чина людей, кроме знатных персон, а именно до полковника». А тем, кто «от полковника и выше», они могли лишь просить первоприсутствующего Сената или московской Сенатской конторы объявить, чтоб «никуда не отлучались» до распоряжения начальника Канцелярии тайных розыскных дел47.

Наконец, служители сыска стали постепенно отказываться от пыток -все шире прибегали к «душесловию», то бишь психологии. Не «твердость» доносителя и «запирательство» обвиняемого, испытываемые на дыбе, а оценка их личности («из каких чинов в службу определен, и сколько кому от роду лет, и не был ли кто в штрафах или каких наказаниях») и выяснение их отношений до доноса (сделан донос «по долгу присяги» или «от недоброжелательства, из злобы или другой какой страсти») все чаще определяли ход и итоги розыска48. В 1761 г. такое душесловие заметно уже в каждом деле.

Наиболее последовательно оно применялось в делах, по которым проходили «благородные». Именно здесь оно было опробовано как средство избежать «напрасного кровопролития». Психологические методы позволяли следователям отделить от содержания доноса повод к нему и причину «злобы». Причиной «злобы» оказывались: «незаконное» закрепощение, физические издевательства, отдача в рекруты и т.п. Поводом к доносу - финансовые и служебные злоупотребления дворян, совершенные ими уголовные преступления, винокурение в «неуказном казане», их разговоры и поступки, которые можно было истолковать как «принадлежащие к первому и второму пунктам». Так «злоба» обращалась в «самую истину» и ставила под сомнение правдивость доноса. А подкрепленная «продерзостным состоянием» доносителей-крестьян (в оном следователи находили всех наказанных помещиками за «вины»), а также формальными резонами (отсутствие свидетелей или долгое промедление с доносом) -«злоба» становилась неопровержимым доказательством ложности доноса.

В 1761 г. в Канцелярии тайных розыскных дел и ее Конторе виновным не был признан ни один дворянин. Семерых отослали в различные учреждения для расследования «противных указам дел», показанных на них «подлыми», а 20 освободили49.

А вот доносителей из «подлых» за ложные и «ложноприбавочные» доносы «из злобы или другой какой страсти» с целью привести своих помещиков или начальников «в страх, сумнение и к напрасному под караулом содержанию» наказывали сурово. Крестьян - вечной ссылкой на Нер-чинские серебряные заводы. Солдат - шпицрутенами через тысячу человек от 3-х до 7-ми раз. Такое кровопролитие не считалось «напрасным». Да еще предписывалось впредь их «объявлениям слова и дела» не верить и «оговоренных ими людей арестам не предавать»50.

В том же году шестерых дворян за ложное доносительство приговорили к штрафам, которые четырем теми же приговорами «оставили» «для здравия» Елизаветы Петровны и «для наступающего праздника Святые Пасхи»51.

Для «ложно объявивших слово и дело за собой» праздников не было. Солдат один раз наказывали шпицрутенами, а крестьян, по указу от 25 июня 1742 г., вместо кнута били нещадно плетьми, дабы, если их «помещик взять не похочет», они были бы еще годны к отдаче в рекруты. Негодных же ссылали в Нерчинск52.

Наказание смягчалось, если «ложное объявление слово и дела за собой» было выкрикнуто при «незаконном битье». Так, в 1761 г. отставного капитана, «претерпевшего безвинно смертельные побои» от разбушевавшейся компании десятских, отпустили, а солдату, на пару с ним пострадавшему и выкрикнувшему «слово и дело», шпицрутены заменили на батоги53.

* * *

«Благородные», похоже, всех этих смягчений в деятельности Тайной канцелярии не замечали. И ужаса перед ней у них не убавлялось. Скорее, наоборот. А ежели и понимал кто, что существует она для «целости и покоя государства», соображения эти утешали мало. Страх перед застенком и дыбой, возмущение арестами, даже домашними, на основании доносов «подлых» и конфискациями имений росли вместе с числом доносов. Вдобавок возмущение это подогревалось увеличением дворянских сословных привилегий.

Мысли и чувства дворян насчет «судилища подобного инквизиции» донес до нас известный мемуарист Андрей Тимофеевич Болотов. С 1761 г. он служил адъютантом с.-петербургского генерал-полицеймейстера, а посему отчасти был знаком с внешней стороной работы политического

сыска. «Строгость по сему была так велика, что, как скоро закричит кто на кого “слово и дело”, то без всякого разбирательства - справедлив ли был донос или ложный, и преступление точно ли было такое, о каком сими словами доносить велено было, - как донощик, так и обвиняемый заковывались в железы и отправляемы были под стражею в Тайную канцелярию в Петербург, несмотря, какого кто звания, чина и достоинства ни был, и никто не дерзал о существе доноса и дела как доносителя, так и обвиняемого допрашивать, а само сие и подавало повод к ужасному злоупотреблению слов сих и к тому, что многие тысячи разного звания людей претерпевали тогда совсем невинно неописанныя бедствия и напасти, и хотя после и освобождались из Тайной, но претерпев бесконечное множество зол и сделавшись иногда от испуга, отчаяния и претерпения нужды на век уродами»54.

Когда Болотову, молодому поручику, выпала судьба арестовать по приказу Канцелярии тайных розыскных дел «персону графского достоинства», он утешал почтенное семейство весьма характерными рассуждениями: «И там люди, имеющие сердца человеческия, а не варвары, и не всех определяют в ссылку в Сибирь, на кого от бездельников таких, как ваш бывший слуга, бывают доносы... из тысячи таких доносов бывает разве один только справедливый... оканчивается более тем, что их же канальев пересекут, а обвиняемые освобождаются без малейшего наказания...»55

Стремление дворянства к «справедливости» ярко проявилась в проектах Комиссии по составлению Уложения, созданной в 1754 г. В ней подвизались генерал-рекетмейстер И.И. Дивов, вице-президент Юстиц-коллегии Ф.И. Эмме, обер-прокурор Сената А.И. Глебов, главный судья Сыскного приказа Н.С. Безобразов, главный судья Судного приказа А.И. Юшков, а с 1760 г. - еще и сенаторы Р.И. Воронцов и М.И. Шаховский.

Комиссия первым делом набросала план «материев», о которых предполагала рассудить собственными силами. Его разослали всем следственным и судебным учреждениям, включая Канцелярию тайных розыскных дел. По указу Сената, те должны были, не касаясь перечисленных в плане «материев», обобщить законы в рамках своих функций и с учетом текущих дел составить «один указ в пунктах». И тем дополнить рассуждения Комиссии56.

К тому моменту Тайной канцелярией уже седьмой год руководил 44-летний граф Александр Иванович Шувалов. Активный участник переворота в пользу Елизаветы Петровны, новой императрицей осыпанный милостями, в 1745 г. ее указом он был назначен в помощь престарелому генералу Ушакову «в Тайной канцелярии присутствие иметь». И в 1747 г., после смерти Ушакова, преемственно занял его должность. В отличие от предшественника, он был больше царедворцем, чем знатоком сыска: обязанности свои выполнял старательно, но не более того. Зато всемерно

стремился усилить свое влияние при дворе за счет «веса» своей должности. И весьма в том преуспел: был прозван «генерал-инквизитором» и стал «грозою всего двора», а заодно всей столицы и всей империи.

Прежде договорившись, несомненно, на этот счет с Шуваловым, Комиссия по составлению Уложения поручила подготовить «один указ в пунктах» по делам Канцелярии тайных розыскных дел обер-секретарю ее московской Конторы Хрущову.

40-летний Михаил Никитич Хрущов, выходец из захудалого дворянского рода, начал канцелярскую службу в 1727 г., в 13 лет, в Серпуховской воеводской канцелярии копиистом «у судных и розыскных дел». В 1732 г., в 18 лет, его взяли копиистом в Тайную контору. Как было заведено, ему зачитали указ и взяли подписку «с надлежащим крепким подтверждением»: «При допущении меня в Тайной канцелярии к делам, положенные на меня дела исправлять добропорядочно, по силе Генерального регламента и указов, с крайнею предосторожностию и радением. И о имеющихся в Тайной канцелярии секретных делах, в каковых они материях состоят, с родственниками, и свойственниками, и с посторонними людьми никогда никаких разговоров не иметь, и о тех делах никому ни чрез что не сообщать и содержать оныя дела в высшем секрете».

Почти сразу же Ушаков перевел его в С.-Петербург, в Тайную канцелярию. Работая не за страх, а за совесть, он овладевал методами розыска, набирался опыта под руководством Ушакова. И тот, оценив усердие и толковость подчиненного, быстро продвигал его по службе: в 1739 г. назначил подканцеляристом, в 1741 г. - канцеляристом, в 1743 г. - протоколистом. В 1749 г. уже Шувалов перевел Хрущова обратно в Москву, где указом Елизаветы Петровны он был назначен секретарем Тайной конторы.

В феврале 1754 г. (Тайная канцелярия «переместилась» тогда в Москву, а с.-петербургское отделение временно именовалось Тайной конторой) Шувалов обратился к Елизавете Петровне: «В Тайной канцелярии секретарь Михайло Хрущов из дворян немалое время находится. И с начала той его при оных важных делах бытности, как в Москве, так и С.-Петербурге, и во многих по делам Тайной канцелярии посылках бывал и должность свою исправлял и исправляет со всяким усердием добропорядочно». И попросил его «пожаловать в Тайной канцелярии обер-секретарем с рангом коллежского обер-секретаря». Императрица соизволила пожаловать57. И в том же 1754 г. он был повышен в ранге до коллежского советника (VI класс)58.

Итак, за плечами Хрущова был более чем 20-летний опыт службы в политическом сыске, притом в обеих столицах. Из всех своих сотоварищей по Тайной канцелярии и ее Конторе он один дослужился до наивысшей должности - обер-секретарь - и имел самый высокий чин, равный чину армейского полковника.

Ознакомившись с планом Комиссии, Хрущов нашел 15 статей, касающихся политического сыска. Главные из них - «о оскорблении Величества», «о бунте и измене», «о ложных доносителях», «о пытке». Тут нашли на него «сумнения». Поспешил поделиться ими с секретарем Тайной канцелярии Василием Прокофьевым - послал с почтовым курьером письмо в С.-Петербург.

Во-первых, писал Хрущов, в сенатском указе «точно сказано, что нам сочинять только о том, что в том плане не будет предписано», но ведь «какие в том во всем по делам нашей канцелярии сумнительства, недостатки и излишки есть... не только комиссии знать не можно, но и Правительствующему Сенату нипочем не известно, следовательно... рассужде-ниев... и законов положить им будет не с чего». Во-вторых, «таким ли образом сочинять, как и протчия... в публику выданные указы сочиняются, и ежели так сочинять, то уже все законы и рассуждение канцелярское... во оных изъяснены быть не должны». К примеру, о ненаказании выкрикнувших «слово и дело» во время «незаконного битья», которое нужно «положить особо при канцелярии, а не публично».

«Сумнения» Хрущова красноречивы и многозначительны. По ним судя, в сознании уже второго поколения служителей учреждений политического сыска прочно укоренилось представление о своем «особливом» положении во властном механизме империи. О том, что особливость эта сама собой проистекает из «материев» тех «тайности подлежащих» «важных E^3. дел», которые они «исправляют». О своем праве служить и жить по своим внутренним «законам и рассуждениям», кои определяются «важностью E^Æ. дел» и интересами «персоны E^^.». Отчасти и из этих представлений рядовых служителей сыска произрастало стремление Тайной канцелярии, как и всех ее близких и дальних «родственников», к максимально возможной самостоятельности и бесконтрольности - к положению «государства в государстве».

За разрешением своих «сумнений» Хрущов попросил Прокофьева обратиться к начальнику Канцелярии графу Шувалову. А также «пристойным образом спросить или ково в комиссии ис присутствующих», или обер-секретаря Сената И. Eрмолаева59.

И еще одна просьба была у Хрущова: «И в комиссии пристойным образом секретненько наведатьца, каким маниром они зачинают делать»60. И эта его логика понятна: дескать, ежели Канцелярия наша есть установление тайное, особливое - то нам вполне пристойно секретненько сунуть нос в чужие секреты и разнюхать, что там думают себе главные составители проекта нового Уложения.

Ответ из С.-Петербурга нам обнаружить не удалось. Однако нашлись черновые наброски Хрущова «одного указа в пунктах»61.

Согласно им, все дела по политическим преступлениям подлежали передаче Канцелярии тайных розыскных дел. А местным властям вменя-

лось в обязанность по ее указаниям сыскивать «изменников», просматривать заграничную корреспонденцию всех «подозрительных» и, обнаружив что-либо «к ущербу России», сообщать в Канцелярию. Освобождались от наказания «ложно объявившие слово и дело» «в бреду, горячке и временном безумстве», а также «незаконно» битые и мучимые, пожелавшие таким способом избавиться от мучений. Местная администрация могла расследовать преступления, совершенные «зря, без умысла, в пьянстве или неосторожности», то есть «продерзости», не относящиеся к «важным» делам «яко не суть вредныя». А именно: называние себя государем, «изодрание указа» или сквернословие при его чтении. Нельзя было ставить в вину: бросание печати или монеты с императорским портретом «просто, а не из злобы», ошибки в написании титула, «ибо всяк, кто много пишет, однакож описаться может», а также отказ пить за высочайшее здоровье, так как «здравья лишняго в больших напитках, кроме вреда, не бывает»62.

Эти наброски убеждают: Шувалов поручил Хрущову, не оглядываясь на Сенат и Комиссию, сочинить проект по всем «материям» Тайной канцелярии, обобщить в нем многолетний практический опыт учреждений политического сыска. Имея, вероятно, в виду, что какие-то пункты будут поданы в Комиссию, дополнят ее рассуждения и войдут затем в новое Уложение, а все прочие составят секретную инструкцию сугубо для внутреннего, служебного пользования.

Выполнена была просьба Хрущова «секретненько наведатьца, каким маниром» взялась за дело Комиссия, нет ли - не известно. Мы же имеем сейчас возможность открыто ознакомиться с составленным ей уже в 1755 г. проектом, куда вошли статьи о деятельности политического сыска. Ознакомиться и оценить «манир» авторов.

В главе 3-ей сформулировано: «До доносов не допускаются... крестьяне и другие люди на тех, у кого они служат или за кем живут, кроме важнейших по первым двум пунктам дел, и то с явным и крепким свидетельством и уликою, а буде люди и крестьяне на помещиков своих без всякого свидетельства и улики станут доказывать в тех делах одними пытками, и тому их показанию не верить, понеже одна пытка без всякого свидетельства и улики не доказательство, дабы подлые люди в той надежде, что они вытерпеть пытки могут, безвинно оклеветанных ими к погибели приводить не могли»63.

В главе 22-й о «ложном сказывании слова и дела» к указу Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 г. сделано важное дополнение. Установив принадлежность доноса к «первому пункту», губернаторы и воеводы могли арестовать обвиненного и вместе с доносителем отправить в Канцелярию тайных розыскных дел только в том случае, если оба они «равного или подобного» звания. «Буде же из подлых людей станут доносить на знатных дворян или находящихся в первых осьми классах... то таковых доносителей

по первому пункту, сковав, отсылать в Тайную канцелярию... под крепким караулом, а тех, на кого показывать станут... содержать в доме их под честным арестом, приставя караул, чтоб никуда от домов своих не отлучались, пока резолюция об оных в Тайной канцелярии последует, в таком рассуждении, чтобы по доносам подлых людей знатным и почтенным людем напрасного огорчения, а оставшим его жене и детям безвременно от прилу-чившейся чрез то печали смерть не последовала, а особливо, когда в отдаленных местах такия объявления от подлых последуют»64.

Итак, Комиссия по составлению Уложения в 1755 г. намеревалась устранить нормы работы политического сыска, которые вызывали у «первенствующего» сословия наибольшие «огорчения» и «печали».

Понять можно. Екатерина II позже писала, что при Елизавете Петровне Тайная канцелярия «наводила ужас и трепет на всю Россию»65. На почве этого ужаса и трепета распространился особый вид давления на недруга - угроза донести по «слову и делу». Во второй трети XVIII в. Канцелярия тайных розыскных дел и ее московская Контора ежегодно наказывали по несколько человек «низкого звания» за то, что они угрожали кому-то «объявить слово и дело». В 1761 г. - пятерых66. Хрущов, одним из пунктов, угрозу донести в Тайную канцелярию приравнял к ложному доносу и предложил установить наказание - плети67.

Новое Уложение еще не было принято, когда смерть прервала царствование Елизаветы Петровны.

«Канцелярию тайных розыскных дел уничтожить и отныне оной не быть»

Вместе с троном Петр III унаследовал ритуальную обязанность продемонстрировать милосердие - помиловать осужденных в предыдущее царствование «благородных» особ. Да еще достались ему в наследство смутные слухи о намерении Елизаветы Петровны, обнаруженном якобы после восшествия ее на престол, упразднить Тайную канцелярию «ввиду слишком прискорбных последствий, которые явились от ее учреждения»68.

Были у него и личные мотивы искоренить «адское судилище». В 1745 г. Канцелярия арестовала и сослала близкого ему человека, давнего его камердинера Г. Румберга69. Вскоре Елизавета Петровна приставила к нему и его супруге, великой княгине Екатерине, камергера Н.Н. Чоглокова - для присмотра и за ними, и за их окружением. Каждого, кому начинал симпатизировать наследник престола, отсылали в «дальний гарнизон». Участь та постигла друга молодой четы А. Чернышова, камердинера великой княгини Т. Евреинова и четырех пажей70. После смерти Чоглокова место соглядатая занял сам начальник Тайной канцелярии граф Шувалов71.

В 1748 г. в Москве, во время охоты, егеря представили наследнику подпоручика Ширванского полка Иоасафа Батурина. Подпоручик запальчиво уверял, что только его, великого князя Петра Федоровича, он признает императором, «весь полк с ним заодно», и сам он готов выполнить любой его приказ. Вскоре великий князь узнал об аресте Батурина и егерей, устроивших им встречу. Две-три недели в «чрезвычайном страхе» ждал своей участи... Между тем из показаний егерей, данных на допросе в Тайной канцелярии, Елизавета Петровна убедилась в отсутствии у великого князя решительных намерений. И ограничилась тем, что через третьих лиц пригрозила ему заточением в С.-Петербургскую крепость и напомнила, «что случилось с сыном Петра Великого по причине его неповиновения»72.

Угроза заточения в крепость, одно название которой (просторечное -«Петропавловская») повергало всех в ужас, и прозрачный намек на повторение страшной судьбы царевича Алексея не могли, конечно, взрастить в Петре Федоровиче теплых чувств к «судилищу подобному инквизиции». Да вдобавок рядом изо дня в день маячила сведенная нервной судорогой физиономия «генерала-инквизитора» Шувалова... По уверениям «ординарного профессора элоквенции и поэзии» Я.Я. Штелина, учителя великого князя, тот не раз говорил, что упразднит Тайную канцелярию, когда взойдет на российский престол73.

Царствование Петр III начал с помилований.

В Канцелярию тайных розыскных дел посыпались именные указы. 26 декабря - возвратить из Устюга Великого И. Лестока с женой, из Оренбурга - Г. Румберга с женой и детьми, из Казанского гарнизона - поручика Т. Евреинова, из Оренбургского - поручика А. Чернышева и сержанта В. Стрижева, из Архангелогородского - поручика В. Неелова. 27 декабря -освободить из С.-Петербургской крепости полковника Горта, ливенского воеводу И. Щепеткова и генерал-майора Тотлебена. 12 января - освободить содержащегося под караулом в Кенигсберге архимандрита Ефрема. 3 февраля - вернуть с полдороги сосланных в Сибирь пруссаков майора Ремера и капитана Ламберга. 6 февраля - возвратить из Казани итальянского кондитера Д. Алипранди с женой и детьми (прибывший в Россию в голштинской свите Петра Федоровича в 1747 г., тот сразу был арестован по подозрению в намерении отравить Елизавету Петровну)74.

Не всем дано было вкусить от милости нового императора. Остался под охраной в можайском имении Горетово бывший канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, намеревавшийся в свое время отстранить великого князя Петра Федоровича от наследования престола75. 19 января Шувалов доложил Петру III о подпоручике Батурине, содержащемся в одиночной камере Шлиссельбургской крепости. Особо отметил: еще до ареста за разговор о намерении возвести Петра Федоровича на престол, Батурин был арестован своим полковым командиром за неподчинение, после чего ложно

объявил за тем «слово и дело». Император, в понятиях которого воинская дисциплина была превыше всего, велел оставить Батурина в заключении, однако же «улучшить корм»76.

7 февраля 1762 г., в пасмурный и снежный «четверток», поторапливаемый своим ближайшим окружением, Петр III приехал в 10 часов утра в Сенат. И там объявил свою державную волю: «Канцелярию тайных розыскных дел уничтожить и отныне оной не быть, а учредить при Сенате особую экспедицию на таком основании, как было при государе императоре Петре Втором, о чем, учиня со обстоятельством публичному указу формуляр, поднесть к высочайшей... конфирмации».

Воодушевившись, господа сенаторы со столь важным делом тянуть не стали - сразу же решили: «Учиня о том из указов выписку, предложить к рассуждению немедленно»77.

* * *

Этот указ Петра III, данный Сенату 7 февраля, пребывал в неизвестности почти две сотни лет.

Долго гадали историки, кто именно - Петр III или Екатерина II - когда и каким указом учредил(а) Тайную экспедицию вместо Канцелярии тайных розыскных дел. Про указ, данный Петром III Сенату 7 февраля, было известно: о нем упомянуто в Манифесте об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел, подписанном императором позже - 16 февраля. И именно в тексте того указа, полагали они, содержится разгадка: повелел Петр III создать вместо нее Тайную экспедицию или нет.

Доступа к документам учреждений политического сыска у историков не было: те за семью печатями хранились в Государственном архиве Российской империи. Поэтому не было и возможности даже приступить к поискам указа от 7 февраля и разгадать наконец эту интригующую историческую загадку. И к концу XIX в. многие просто сошлись во мнении: раз при Петре III упразднили Тайную канцелярию, то, стало быть, Тайную экспедицию учредили при Екатерине II.

Согласия не достигли лишь по самому деликатному вопросу: о личной причастности «просвещенной» императрицы к возрождению «судилища подобного инквизиции».

Известный живописатель застеночных кошмаров А.В. Арсеньев категорически утверждал, что учредила Тайную экспедицию именно Екатерина II78. И Василий Осипович Ключевский не менее уверенно указал, что учреждение этой «тайной полиции» - дело рук Екатерины II79.

Попав поэтому в явное затруднение, биограф-панегирист русских монархов Н.К. Шильдер представил дело совершенно фантастическим образом: дескать, Тайная экспедиция сама собой учредилась «без всякого

указа при Сенате»80. И другие авторы, у кого пиетет перед выдающейся вдовой венценосного мужа-недоумка перевешивал профессиональное здравомыслие историка, отрицали какую либо роль Екатерины II в учреждении Тайной экспедиции. Формулировками разной степени туманности они перекладывали ответственность на Сенат81.

В начале XX в., когда документы учреждений политического сыска XVIII в. стали наконец доступны историкам, Василий Иванович Веретенников и приват-доцент Томского университета Николай Яковлевич Но-вомбергский приложили много сил, чтобы найти указ Петра III от 7 февраля 1762 г. или какой-либо иной акт об учреждении Тайной экспедиции. Удача не сопутствовала ни тому, ни другому. Но множество документов, выявленных и опубликованных ими, приоткрыли главную интригу этого исторического сюжета: упразднение Тайной канцелярии и учреждение Тайной экспедиции происходили одновременно при Петре III, а Екатерина II именно (и исключительно!) по этой части с убиенным супругом согласилась82.

Найти указ Петра III от 7 февраля 1762 г. удалось советскому исследователю В.И. Самойлову, преподавателю Историко-архивного института. В 1948 г. он привел его текст в небольшой заметке. Описав в общих чертах возникновение Тайной экспедиции при Сенате, он пришел к верному заключению: при Петре III созданная им Тайная экспедиция «юридически и фактически» подчинялась Сенату, а Екатерина II «постепенно обособила» ее от Сената и подчинила лично себе через генерал-прокурора83.

Однако В.И. Самойлов никак не объяснил, что означала эта содержащаяся в тексте указа историческая параллель: «как было при государе императоре Петре Втором». Остался без ответа и не менее важный вопрос: при каких обстоятельствах, как именно и за какой срок Екатерина II сумела «постепенно обособить» Тайную экспедицию от Сената?

Чтобы понять, «как было при государе императоре Петре Втором», вернемся к концу царствования Петра Великого.

В январе 1724 г., посчитав, что сопротивление его противников подавлено, «мудрый преобразитель» распорядился «следующиеся в Тайной розыскной канцелярии дела важные решить», новых «подобно прежде бывшим, колодников и дел присылаемых ни откуда не принимать», а «оставшиеся за решением дела» вместе со служителями отослать в Сенат, где «учинить для тайных розыскных дел контору». Судя по записям императорских указов в Сенате и в Тайной канцелярии, Петр I вознамерился упразднить Тайную канцелярию с ее отделением в Москве и передать Сенату маловажные дела о политических преступлениях, а также дела, по которым в «похищении казны» обвинялись высшие сановники. И для этого в здании Сената «учинить особливую палату», то есть помещение, отделенное от других и оборудованное всем необходимым для розысков. А рас-

следование важных государственных дел сосредоточить в Преображенском приказе и его с.-петербургском отделении - Преображенской канцелярии 84.

Намерения императора дополнялись сильным желанием 80-летнего Петра Андреевича Толстого «скорейше от той тягости освободиться»: и хвори его одолевали, и маловажные дела, что сыпались в Тайную канцелярию, изрядно докучали. Однако доносители продолжали объявлять «слово и дело», колодников по-прежнему присылали, в том числе и от самого Петра I, а потому Тайная канцелярия и возглавляемое Ушаковым ее московское отделение, в составе Канцелярии рекрутного счета, продолжали работать. Все же маловажные дела и Толстой, и Ушаков, ссылаясь на указ императора, теперь передавали, соответственно, в Преображенскую канцелярию и Преображенский приказ85.

Сенаторы же - и в С.-Петербурге, и в Москве - ввиду маловажности дел, подлежавших передаче им, и не желая «напрасно утруждаться», как могли, тянули с их принятием. И тоже пересылали доставленных к ним колодников в Преображенскую канцелярию и Преображенский приказ. Лишь в феврале 1725 г. к прочим сенатским конторам в С.-Петербурге прибавилась Розыскная контора в составе всего двух служителей86. Дела расследовались под руководством одного-двух сенаторов, периодически сменяющихся, а приговоры выносились общим собранием Сената.

Смерть Петра Великого круто изменила судьбу созданных им учреждений тайного политического сыска.

Толстой, одаренный в день коронования Екатерины I графским титулом, хотя и старался по-прежнему избавляться от маловажных дел, перестал добиваться упразднения Тайной канцелярии. Понятно: охоты вникать в «кухню» политического сыска у императрицы не было, и он стал полновластным вершителем дел Канцелярии и в С.-Петербурге, и в Москве. Да к тому же руководство ею повышало шансы сохранить и высокое положение при дворе, и нажитые имения.

Более того, Толстой постарался вывести Тайную канцелярию из-под контроля Сената. В 1725 г. в нее поступил сенатский указ о разрешении генерал-фискалу Сената требовать из Канцелярии к себе на рассмотрение «дела по фискальским и доносительным доношениям», даже если они «невершеные». Однако новоиспеченный граф согласился отдавать дела сугубо «интересные», то есть о «корыстных» преступлениях против «казенного интереса» (хищениях казенных денег и имущества). Причем только «вершеные». Относительно же прочих твердо ответил отказом: «Понеже в Канцелярии тайных розыскных дел имеются, кроме интересных дел по доношениям фискальским и доносителевым, государственный важныя секретныя вершеныя дела, приличныя к первым двум пунктам, и таковых вершенных и невершеных дел к генералу фискалу Тайная канцелярия от-

давать не смеет, понеже о секрете и о важности оных многим ведать не подлежит, отчего, по мнению оной канцелярии, может не без вредности государственной быть»87. Так Толстой начал добиваться особого положения Тайной канцелярии - выше и вне центрального аппарата управления.

Образовавшийся в феврале 1926 г. Верховный тайный совет взял в свое ведение «дела особенной важности», подлежащие «собственному решению Ея И.В.». И все учреждения, имеющие такие дела, были обязаны докладывать о них на его заседаниях, где по ним и принимались решения. Естественно, среди них оказались и следствия по «слову и делу». Казалось бы, Толстой как член Верховного тайного совета получил верную возможность поставить Тайную канцелярию выше не только всех центральных учреждений, но и самого Сената. Однако конфликт его князем А.Д. Меньшиковым обернулся для нее плачевно: уже в мае Меньшиков уговорил Екатерину I подписать указ о присоединении ее к Преображенской канцелярии. На деле это привело к упразднению Тайной канцелярии и сосредоточению политического сыска в руках куда менее влиятельного Ивана Федоровича Ромодановского.

После смерти Петра I Ромодановский подолгу жил в С.-Петербурге и Преображенской канцелярией руководил самолично. Теперь о важных, по собственному его усмотрению, розысках он докладывал на заседаниях Верховного тайного совета, представляя краткие выписки из дел как Преображенской канцелярии, так и Преображенского приказа (последние регулярно присылались из Москвы). «Верховники» не ограничивались вынесением приговоров - часто давали ему указания, как вести следствие.

Однако Ромодановский болел все чаще и тяжелее, и в декабре 1726 г. они разрешили ему вернуться в Москву. Именным указом Екатерины I ведать Преображенской канцелярией было поручено Ушакову, о чем, несомненно, порадел Толстой. На заседаниях Совета Ушаков стал докладывать по ее делам, а заодно, на основании получаемых из Москвы экстрактов, и по делам Преображенского приказа88.

Тем самым «верховники» поставили себя в положение, по сути, коллективного начальника учреждений политического сыска.

В мае 1927 г. - сразу после смерти Екатерины I, уже при 11-летнем Петре II - Толстой был сослан на Соловки. Одновременно «верховники» удалили из С. -Петербурга Ушакова: отправили генерала дослуживать в Ревель. Никому другому в ведение Преображенскую канцелярию они не передали, а тут же упразднили ее, тем самым заодно сведя почти к нулю влияние чуждого им Ромодановского. По их решению, дела о «злом умыш-лении на здоровье Его И.В.», «измене» и «бунте» из С.-Петербурга и ближних к нему Новгородской, Лифляндской и Эстляндской губерний теперь следовало вместе с колодниками присылать в Сенат, а из дальних губерний и провинций - в Москву, в Преображенский приказ.

Так Розыскная контора Сената осталась единственным в С.-Петербурге учреждением политического сыска. Работы у нее прибавилось, поэтому штат ее увеличили до восьми человек и пополнили бывшими служителями Тайной и Преображенской канцелярий. При этом «верховники» повелели Сенату о важных делах докладывать Совету, а не решать самому. Теперь и из Сената стали подаваться в Совет выписки, экстракты и доношения по делам, которые вела Розыскная контора. Более того, «верховники» сами взялись вести расследования особо важных дел^.

Наконец, в марте 1729 г., когда «зело больной подагрою и хирагрою» Ромодановский попросился в отставку, «верховники» тут же уволили его, а заодно упразднили и сам Преображенский приказ - детище и опору Петра Великого, один из важнейших инструментов и символов его реформ. И Розыскная контора Сената осталась единственным центральным учреждением политического сыска в империи90.

В итоге политический сыск был централизован и формально отдан в ведение Сената. На деле, однако, его полностью прибрали к рукам «верховники», поскольку они уже подмяли под себя Сенат, превратив его в «орган исполнения распоряжений Верховного тайного совета»91. И тут же они распорядились: дела по «первым двум пунктам» подавать в Верховный тайный совет, а «прочие, в которых меньше важности», - в Сенат. Теперь доношения с колодниками стали поступать в канцелярию Верховного тайного совета, и его «министры» на своих заседаниях все чаще рассматривали доношения, допрашивали обвиняемых, выносили приговоры92.

Так Петр II, по молодости лет и неискушенности уступив «верховникам», позволил им не только перехватить руководство политическим сыском, но и ликвидировать учреждения, созданные Петром Великим для розысков по «слову и делу».

Спустя всего лишь год, в марте 1730 г., взошедшая на престол Анна Иоанновна упразднила Верховный тайный совет. Находившиеся в его канцелярии и вновь поступающие дела по «первым двум пунктам» поначалу были переданы Сенату. Однако для укрепления своего положения новая императрица остро нуждалась в учреждении политического сыска, подконтрольном исключительно ей. И еще через год, в марте 1731 г., ее указом Розыскная контора Сената была упразднена, а вместо нее - учреждена в Москве Канцелярия тайных розыскных дел. Во главе ее она поставила 60летнего генерала Андрея Ивановича Ушакова, и «отныне все важные дела отовсюду» надлежало отсылать к нему93. Выбор императрицы был закономерен: Ушаков наглядно доказал ей свою преданность, да к тому же -после смерти сначала Толстого в Соловецком монастыре в 1729 г., а потом и Ромодановского в своем московском доме в 1730 г. - он остался самым опытным по части руководства розысками по «слову и делу».

Наконец, после отъезда в конце 1731 г. вместе с двором в С.-Петербург, Анна Иоанновна в августе 1732 г. повелела Ушакову перевести в

северную столицу и Канцелярию тайных розыскных дел, а в Москве оставить ее отделение - Контору тайных розыскных дел94.

Это было не просто восстановление петровской системы сдвоенного центра учреждений политического сыска, но ликвидация присущего ей параллелизма, доведение ее до предельной централизации и стройности: одно центральное учреждение в новой столице - одно его отделение в старой.

Ушаков удержался во главе Канцелярии тайных розыскных дел и при «бироновщине», и после падения Э.-И. Бирона, и при воцарении Елизаветы Петровны. Умудренный опытом знаток сыска, умеющий благоразумно оставаться вне придворных «партий» и, когда надо, держаться в тени, он продолжил дело Толстого: ссылаясь на тайность «Ея И.В. важных» дел, расследуемых Канцелярией, неспешно, но верно превращал ее в учреждение, подконтрольное исключительно императрице, стоящее выше и вне центрального аппарата управления. В 1742 г. он добился от Елизаветы Петровны «изустного указа»: «Отныне впредь ни о каких имеющихся в Тайной канцелярии и той канцелярии в конторе делах известий и справок, как в Кабинет ее императорского величества, так и в Святейший Синод, и в Правительствующий Сенат, и ни в какие места без именного ее императорского величества за подписанием собственной ее императорского величества руки указа не давать»95.

Итак, историческая параллель Петра III, озвученная в Сенате 7 февраля 1762 г., была не совсем полной, но все же многозначительной. Она умалчивала об одной «частности»: непосредственном руководстве Верховного тайного совета учреждениями политического сыска. Но и без нее подразумевала в общем нечто совершенно отличное от централизованной и засекреченной системы, созданной Петром Великим и укрепленной при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне. Первое -организацию автономного по своим функциям и компетенции структурного подразделения в составе сенатской канцелярии. Второе -установление порядка руководства им на основе смены сенаторов. Третье -наделение общего собрания Сената полномочиями выносить решение по итогам следствия. Все вместе означало, по сути, передачу политического сыска под руководство и контроль бюрократической аристократии.

Выходит, окружение Петра III подтолкнуло его к тому, чтобы он сам выпустил из своих рук контроль над политическим сыском, передав его Сенату.

Новоучрежденный орган назвали «экспедицией». Еще в 1742 г. разбухшую сенатскую канцелярию с конторами разделили на три экспедиции, возглавляемые обер-секретарями. Их в свою очередь разделили на две-три экспедиции, возглавляемые секретарями. Каждая секретарская экспедиция готовила к решению в общем собрании Сената вопросы по

определенному кругу учреждений. В частности, во 2-ю экспедицию обер-секретаря И. Ермолаева входила Секретная экспедиция секретаря Б. Сахарова, готовившая к слушанию вопросы, касавшиеся Коллегии иностранных дел, пограничных комиссий и Канцелярии тайных розыскных дел96.

* * *

Уже 8 февраля через Секретную экспедицию секретаря Сахарова в Канцелярию тайных розыскных дел поступила копия сенатского протокола, в котором излагался указ Петра III, данный им накануне Сенату.

Служители Канцелярии сразу начали готовить потребованную Сенатом «из указов выписку». Просматривали старые дела, искали и выписывали указы о «слове и деле», о Преображенском приказе и Тайной канцелярии с 1702 г. Выписка выходила обширной97. Граф Шувалов торопил их. Ловкий царедворец, в последние месяцы жизни тяжело больной Елизаветы Петровны он исхитрился втереться в доверие к наследнику. И Петр III, взойдя на престол, произвел его в генерал-фельдмаршалы и пожаловал 2 тысячи крепостных. Теперь Шувалова вдохновляла надежда: упразднение возглавляемой им Тайной канцелярии не означает немилости к нему самому. Возможно также, кто-то из окружения императора укрепил эту надежду, дав ему понять, что его будущее зависит от скорейшего изничтожения Тайной канцелярии. Так или иначе, надежда эта изрядно умножила рвение, с каким Шувалов взялся за исполнение императорского указа.

А сам Петр III в тот день выехал, во главе разнаряженной вереницы приглашенных, в Царское Село: праздновать свой день рождения - 10 февраля98. 13-го вернулись, и император после парадов, концертов и фейерверков опять обратился к «ломке по всем частям управления», как он сам называл свои реформы99.

Возможно, в расчеты его и его близкого окружения не входило конфирмовать Сенатом «учиненный публичному указу формуляр», а возможно - просто не хватило терпения дождаться, когда сенаторы рассудят и учинят таковой «со обстоятельством». Как бы то ни было, сочинение манифеста об упразднении «судилища подобного инквизиции» было поручено тайному секретарю Дмитрию Васильевичу Волкову100.

Мастер гладко и выразительно излагать на бумаге самые сумбурные речи и самые затаенные помыслы правителей, искусный составитель и публичных указов, и тайных договоров, Волков пользовался о собым доверием Петра III. И, похоже, - еще большим доверием близкого окружения нового императора, в которое входил и он сам. Именно из-под его пера вышли манифесты и важнейшие указы, под которыми стоит подпись Петра III.

16 февраля «легкое нездоровье» лишило Петра III излюбленной забавы - личного развода на Дворцовой площади гвардейского караула, мар-

ширующего в милых его сердцу коротких прусских кафтанах. Весь день не выходил он из нового Зимнего дворца: говел, расселял по комнатам приближенных, занимался бумагами101. В 10 часов подписал указ о включении монастырских вотчин в общий состав государственных земель и указы о направлении российского флота на войну против Дании за его родную Голштинию. А чуть позже, в числе прочих бумаг, Волков дал императору на подпись сочиненный им Манифест об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел. И на следующий же день Волков сам отнес подписанный Манифест в Сенат102.

Начинался Манифест с экскурса в прошлое: «К учреждению тайных розыскных канцелярий, сколько разных имен им не было, побудили... Петра Великого... тогдашних времен обстоятельства и не исправленные еще в народе нравы». И с осуждения главного ее порока: «Злым, подлым и бездельным людям подавала способ или ложными затеями протягивать вдаль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников и неприятелей».

Далее (с упоминанием императорского указа, данного 7 февраля Сенату) торжественно объявлялось об уничтожении Канцелярии тайных розыскных дел, о передаче ее дел в Сенатский архив «к вечному забвению» и о запрещении употреблять «ненавистное изражение, а именно: слово и дело», которое «не долженствует отныне значить ничего».

Но дабы «не показалось бы бесстрашно составлять... умыслы проти-ву... здравия, персоны и чести... Величества... завести бунт или сделать измену», Манифест предлагал имеющим «действительно и по самой правде донести о умысле по первому или второму пункту» доносить в ближайшее судебное учреждение или воинскому начальнику «со всяким благочинием». «Ворам и колодникам» доносить запрещалось.

Обстоятельно разъяснялось, как поступать на местах с доносителями. Если «подлые, злые и бездельные люди... кои ни во что или в мало ставя собственное себе наказание, попустятся... лжею, клеветою и всякими коварными вымышлениями обносить или под какой суд или несчастье подводить своих начальников, господ или неприятелей и для того станут являться... с доносами по... двум пунктам», сначала выяснять, ведают ли их «прямую силу». Затем выспрашивать «прямое содержание» доноса и требовать доказательств: свидетелей или «достоверное на письме». Для «подлых», не имеющих доказательств, устанавливался порядок «увещевания» -уговоров по-доброму сознаться, «не напрасно ли доносят»: увещевание первое - сидение под караулом без пищи и питья двое суток - увещевание второе. При увещевании рекомендовалось обходиться, «сколь можно», без пыток.

Если «подлые», не имеющие доказательств, на увещевании в своем доносе утвердятся - только тогда их следовало посылать в ближайшую

губернскую канцелярию, Сенат или московскую Сенатскую контору. При этом, однако, обвиненных ими «под караул не брать» и «подозрительными не почитать», «пока дело в высшем месте надлежаще рассмотрено будет». А доносителей из «подлых», имеющих доказательства, вместе с обвиненными «забрать под крепкий караул», рапортовать в Сенат и ждать указа.

Доносителям из дворян, офицеров и знатного купечества, не имеющим доказательств, полагалось верить на слово и безо всяких увещеваний отсылать в Сенат, однако до указа оттуда и по их доносам никого не арестовывать.

Наказание донесшим ложно устанавливалось в зависимости от того, на какой стадии увещевания и следствия они «покаялись».

Государственные преступления могли расследоваться в Сенате, Сенатской конторе и губернских канцеляриях. Доказавших свою правдивость доносителей, вместе с арестованными обвиняемыми и свидетелями, следовало присылать для расследования в губернские канцелярии. А в Сенат и его контору - только из близких мест.

Кроме следственных и судебных функций на Сенат возлагались: снабжение судебных учреждений, «а паче отделенных городов мест», подробными инструкциями по установлению ложности доносов «подлых», контроль за следствиями в губернских канцеляриях, разработка мер, «к тому служащих, чтоб несправедливые доносы пресечь, невинных не допустить ни до малейшего претерпения, а преступников открывать и изобличать кратким и надежным образом без кровопролитья».

Наконец, Манифест объявлял, что император взял на себя расследование дел в своей резиденции, «дабы показать и в том пример, как можно и надлежит кротостию исследования, а не кровопролитием... прямую истину разделить от клеветы и коварства». Для приема на его имя доносов назначались «доверенностью удостоенные» генерал-поручики Л.А. Нарышкин и А.П. Мельгунов, а также секретарь Д.В. Волков. В этом случае «виновные... смотря по делу, или нарочно учреждаемою на то время ко-миссиею, или же каким учрежденным уже судебным местом по сущей правде и справедливости судимы будут», а доносителей за справедливый донос достойно наградят103.

Если сравнить Манифест от 16 февраля 1762 г. с проектом Комиссии по составлению Уложения 1755 г., нетрудно заметить, что они полностью совпадают по части предоставления дворянам привилегий: их могли арестовать только с санкции Сената («высшего места»), а многоступенчатая проверка доносов «подлых» местными властями гарантированно избавляла их от «клеветы» и «огорчений» ареста и розыска.

Волков ни словом не обмолвился в манифесте об учреждаемой при Сенате «особой экспедиции». Намерения понятны: объявить, что одиозное, наводящее страх учреждение упразднено, а на самом деле упрятать его в недрах Сената так, чтобы не только его деятельность, но даже месторасположение его в государственном аппарате стало тайной.

Так были изъяты из обращения самые ужасные и ненавистные внешние атрибуты сыска - Тайная канцелярия и формула «слово и дело». Карательное законодательство было решительно повернуто «лицом к дворянству»: все дворянство, а особенно его аристократическая и бюрократическая верхушка, получило дополнительные сословные привилегии в сфере деятельности учреждений политического сыска.

Ради этого была проведена децентрализация политического сыска: к расследованию умысла против здравия, персоны и чести Е.И.В. или «завести бунт или сделать измену» подключили губернские канцелярии, а к проверке доносов «подлых» - практически всю местную гражданскую и военную администрацию. Ради этого же было проведено частичное рассекречивание следствия: для проверки доносов «подлых» местным властям позволено было выспрашивать содержание доносов. И в том, и в другом упраздненная Канцелярия тайных розыскных дел уже имела опыт, накопленный за 1750-е гг.

Ради этого же политический сыск был передан в ведение Сената, под контроль бюрократической аристократии, верхушки дворянства.

В целом эта реформа тайного политического сыска стала существенным, хотя внешне и малозаметным, дополнением к тем «вольностям», которые были дарованы дворянству Манифестом от 18 февраля 1762 г.

И последнее. Инициаторы реформы явно предвидели вероятность возникновения острой нужды в чрезвычайном органе политического сыска, подконтрольном только императору, - для упрочения его положения на троне. Однако в тексте Манифеста от 16 февраля орган этот - «нарочно учреждаемая комиссия» - будто бы намеренно прописан совершенно невнятно. Быть может, не все в окружении Петра III хотели, чтобы он задержался на троне?

* * *

На следующий же день после подписания манифеста, 17 февраля, хотя это было воскресенье, Шувалов приехал в С.-Петербургскую крепость - в те «палаты», где размещалась Канцелярия тайных розыскных дел. С его слов протоколист Матвей Зотов занес в книгу соизволение императора «чтоб Тайной канцелярии не быть» и последнее определение начальника: «Присылающихся из разных мест колодников принимать и об оных... решения чинить не можно», доставленных в канцелярию 15 человек, «оказавшихся... в сказывании слова и дела... ложно», вернуть «местам» для битья плетьми, доставленные из московской Конторы тайных розыскных дел доношения и экстракты о 7-ми колодниках вернуть ей, а арестантов оставить под караулом в крепостях, где они содержатся, «до воспоследова-ния об оных... резолюции»104.

19 февраля сенаторы в общем собрании заслушали Манифест от

16 февраля и велели напечатать его и разослать. И к тому же, для «снабжения всех судебных, а паче отдаленных городов мест», - сочинить и представить к апробации «достаточную инструкцию»105.

Сенатская типографии, отставив все работы, в первую очередь отпечатала Манифест от 18 февраля «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». А уж за ним - 21 февраля - более ранний, от 16 февраля, Манифест об упразднении Канцелярии тайных розыскных дел106. «Для известия и непременного исполнения» его рассылали в губернские канцелярии по 50-100 экземпляров, в воеводские -по 10-30, в гарнизонные - по 50, в центральные учреждения - коллегии, канцелярии и конторы - по 10-30107.

Сенаторов явно охватило желание как можно скорее прибрать к рукам политический сыск. Они старались всемерно ускорить реформу, сделать ее необратимой. А потому действовали и поспешно, и единогласно. И сенатский канцелярский аппарат вдруг заработал с редким рвением. В результате дворянская и чиновная Россия очень скоро узнала об упразднении Тайной канцелярии, о передаче политического сыска в ведение Сената, о новом порядке розыска по делам об «умысле против здравия, персоны и чести Е.И.В», «бунте» и «измене».

Прав был Болотов, поставивший упразднение Канцелярии тайных розыскных дел в один ряд с дарованием дворянству «совершенной вольности». Отражая безмерную признательность всех «благородных» императору Петру III, он вспоминал: «Другое и не менее важное благотвори-тельство состояло в том, что он уничтожил прежнюю нашу и толь великий страх на всех наводившую... Тайную канцелярию и запретил всем кричать по-прежнему «слово и дело» и подвергать через то бесчисленное множество невинных людей в несчастья и напасти. Превеликое удовольствие учинено было... всем россиянам, и все они благословляли его за сие дело»108. А вот тут Андрей Тимофеевич от избытка чувств изрядно преувеличил: не все, конечно, россияне испытали «превеликое удовольствие» и не все благословляли Петра III.

«Учрежденная при Сенате Экспедиция тайных дел»

Граф Шувалов тем временем спешно готовил дела Канцелярии тайных розыскных дел к передаче Сенату. В Москву, обер-секретарю Конторы тайных розыскных дел Хрущову, отправил с курьерской почтой приказ поскорее сдать дела московской Сенатской конторе.

24 февраля сочинял доношения Сенату. Не самолично, конечно, - с помощью секретаря Тайной канцелярии Шешковского.

34-х лет от роду, сын сенатского канцеляриста, уроженец С.-Петербурга, Степан Иванович Шешковский уже без малого 20 лет трудился на

ниве политического сыска. Как и многим его сослуживцам, ему довелось вести розыски и в Москве, и в С.-Петербурге, и в Тайной канцелярии, и в ее Конторе. Отличаясь особенно «добрым состоянием» (прежде всего трезвостью) и «ревностным радением», он сумел прочно завоевать расположение начальства - сначала престарелого Ушакова, а затем «генерал-инквизитора» Шувалова. А посему быстро поднимался по служебной лестнице. В 1754 г. «по удостоинству» его Шуваловым - «при важных делах находится не малое время безпорочно и состояния доброго и в исправлении важных дел поступает добропорядочно и ревностно» - архивариуса Шешковского Сенат повысил до протоколиста109. В 1757 г. указом Елизаветы Петровны он был назначен секретарем Тайной канцелярии, а в 1761 г. -пожалован рангом коллежского асессора (VIII класс)110.

В первом доношении Сенату, сочиненном Шуваловым на пару с Шешковским, говорилось: пока Манифест от 16 февраля «был не обнародован», в Канцелярию поступили арестанты, коих допросили, но приговоров по их делам не вынесли. К сему они приложили ведомость на 11 человек по 8-ми делам (последний доставлен 20 февраля). Во втором доноше-нии предлагалось «за благо рассудить», куда определить служителей Канцелярии и ее Конторы. К сему приложили штатный список. А в особой ведомости перечислили 6 арестантов, содержащихся в С.-Петербургской и Шлиссельбургской крепостях и в Никольском Корельском монастыре111.

Без промедления, уже 25 февраля, сенаторы заслушали доношения Шувалова. За новое дело они взялись с редким энтузиазмом, опять проявив и поспешность, и единогласие.

Перво-наперво вынесли приговоры арестантам.

Башкирского муллу Батыршу, которому уже выдрали ноздри после битья кнутом, за «пашквильное» письмо и «собирание народа» для «учи-нения бунта» приговорили к ссылке на Нерчинские заводы, повелев держать его там в «крепких кандалах». К ссылке в Сибирь приговорили подпоручика Батурина и капитана П. Владимирова, «ложно объявившего слово и дело» на самого графа Шувалова и «всю Тайную канцелярию».

Все приговоры отдали на конфирмацию императора.

О поступивших после 16 февраля колодниках велели доложить «от учрежденной по оным делам при Сенате экспедиции, и для того... находящимся ныне при Канцелярии тайных розыскных дел и оной конторе канцелярским служителем... до будущего указа, пока дела отданы и о наличных колодниках рассмотрено быть имеет, быть на том же жалованье, какое они ныне получают... здешним при Сенате, а московским при Сенатской канторе». И тут сенаторы - видимо, не без подсказки Шувалова - сделали исключение: «Однако ж из них асессора Шешковского, переименовав того ж ранга сенатским секретарем, ныне же действительно и определить во учреждаемую для того при Сенате экспедицию».

Этим решением Сенат обеспечил кадровую преемственность между упраздненным учреждением политического сыска и созданным ему на замену. Вместе с тем этот, выражаясь по-современному, «перевод» сенаторы рассматривали как временный - «до будущего указа». По всему, они предполагали сократить штат Экспедиции соответственно уменьшению числа поступающих в нее дел.

Шешковский, уже в новом качестве, получил распоряжение Сената «учинить ведомость» об оставшихся «бывшей Тайной канцелярии деньгах» и доложить. О денежных суммах, оставшихся в московской Тайной конторе, сенаторы повелели отчитаться Хрущову.

Проявив предусмотрительность, сенаторы учли отдаленность многих городов и вероятность присылки оттуда новых арестованных: приказали караулу, состоявшему при упраздненной Канцелярии, оставаться на месте - в крепости, - «доколе о наличных и вновь таковых присланных колодниках разсмотрено и решено будет».

Все свои решения Сенат оформил определением в «Экспедицию тайных дел»112.

12 марта сенаторы распорядились перевести Манифест от 16 февраля на немецкий язык и разослать по «остзейским землям»113. Тем самым и тамошнее юнкерство приобщалось к благам, дарованным российскому дворянству.

В тот же день Секретная экспедиция Сахарова подала в канцелярию генерал-прокурора список служителей Канцелярии тайных розыскных дел и ее московской Конторы114. 15 марта их судьбу решали генерал-прокурор Александр Иванович Глебов и обер-прокурор Петр Никитич Трубецкой, поставленные на эти должности Петром III сразу после восшествия на престол. Решили здраво: Шешковского и прочих служителей упраздненной Канцелярии зачислить «в учреждаемую при Сенате экспедицию до будущего указа, пока дела отданы и о наличных колодниках рассмотрено быть имеет»115.

В «учреждаемую при Сенате экспедицию» были зачислены 10 служителей и все - с прежним годовым жалованьем. Сенатский секретарь Степан Шешковский (в службе с 1739 г.) - 500 руб. «Штап-лекарь» Христофор Геннер - 450 руб. Протоколист Матвей Зотов (в службе с 1730 г.) - 300 руб. Регистратор Илья Емельянов (с 1741 г.) - 250 руб. Канцелярист Илья Зряхов (с 1750 г.) - 150 руб. Подканцеляристы Петр Иванов (с 1735 г.), Иван Соколов (с 1739 г.) и Артемий Шмагин (с 1742 г.) - по 80 руб. Копиисты Никита Козин (с 1753 г.) и Дмитрий Войлоков (с 1754 г.) - по 50 руб.116 Таким образом, новоучрежденная Экспедиция тайных дел полностью, количественно и персонально, унаследовала штатный состав упраздненной Тайной канцелярии.

В качестве автономного структурного подразделения, содержащегося на «особливой сумме», ее формально присоединили к Секретной

экспедиции Сахарова. И получилось, что свежеиспеченный сенатский секретарь Шешковский докладывал сенаторам по «тайным» делам «от Секретной экспедиции». При том что он сам и его подчиненные по-прежнему трудились в своих «светлицах» в С.-Петербургской крепости. Оттуда он возил на Сенатскую площадь экстракты. А порой - и колодников, которым нанимал извозчика117.

Уже к началу апреля «Экспедицию тайных дел» простоты ради, привычно, как и упраздненную Канцелярию, стали именовать «Тайной». И словесно, и в бумагах118. Иногда, впрочем, оговаривались - называли «Секретной»119.

* * *

2 марта почтовый курьер из С.-Петербурга доставил Хрущову приказ Шувалова: по причине упразднения Канцелярии тайных розыскных дел подать в Сенатскую контору список служителей, ведомости о колодниках, казне и прочем120.

В тот же день московские сенаторы граф И.И. Воронцов, И.И. Юшков и Н.Г. Жеребцов получили Манифест от 16 февраля, доставленный тем же курьером. И пока Хрущов сочинял бумаги, взялись за новое дело с не меньшим энтузиазмом, чем их с.-петербургские коллеги121.

Прежде всего озаботились пристойным и удобным помещением: в Преображенское ездить было далековато. Прекрасно зная, что по «первым двум пунктам» «произвождение дел надлежит иметь во всегдашнем секрете и от прочих публичных дел в особливом месте», а такового свободного у них нет, рассудили: «Способнее и ближе к Сенатской канторе имеющимся во апартаментах Сенатской канторы Московской губернской межевой канцелярии покоев отыскать негде». Межевой канцелярии пришлось срочно сниматься с насиженного места122.

Уже 4 марта сенаторы Воронцов и Жеребцов приступили к розыскам по «важным» делам. «Роспросы» и протоколы назначали писать сенатского секретаря И. Лафина с пятью служителями123.

Хрущов же, проявив исключительную исполнительность, всего за пять дней - с 4 по 8 марта - подготовил и подал сенаторам все требуемые бумаги: список служителей упраздненной Конторы тайных розыскных дел; список содержащихся при ней арестантов (25 человек по 20-ти делам, последнего доставили 1 марта); реестр 11-ти присланных с мест доношений об арестах по доносам; приходно-расходную ведомость; список 33-х отправленных в монастыри «сумазбродных»; описи дома и имущества графа Е. Рагузинского124. Все это он снабдил пространным доношением, которое завершил двумя самыми важными, по его разумению, вопросами. Поставил он их перед сенаторами безо всяких околичностей: что делать,

если колодники «отовсюду в Тайную кантору почти ежедневно присылались и ныне присылаются», а контора «в следствие вступать не должна»? что чинить по представлениям местных властей и монастырей о доносах и арестантах?125

Странно, но отсылка из С.-Петербурга в Москву определения Сената от 25 февраля - об учреждении при Сенате Экспедиции тайных дел - задержалась до 7 марта126. Не иначе, при всей поспешности сенаторов канцелярская волокита - то ли в самой сенатской канцелярии, то ли уже на столичном почтамте - свое взяла.

Почта еще везла это определение вместе с прочими казенными бумагами в Москву, когда 9 марта московские сенаторы рассмотрели документы, поданные Хрущовым. День был воскресный, неприсутственный, но ради столь важного дела они собрались в Кремле.

Рассудили так: о колодниках, затворенных в монастыри «сумазброд-ных» и имуществе графа Рагузинского «сообщить на главное рассмотрение в Правительствующий Сенат», требовать от Сената определения о служителях, делах и деньгах «бывшей Тайной конторы», пока же оставить все на своих местах, но присылаемые в Контору представления с колодниками отдавать им согласно Манифесту от 16 февраля127.

Между тем сенаторы Воронцов и Жеребцов с 4 до 13 марта допросили 33-х арестантов, присланных при 13-ти доношениях с мест в «бывшую Тайную контору». Сенатский секретарь Лафин и пять служителей, оставив привычную работу, усердно осваивали новую - писали «роспросы» и протоколы128. И потому сразу же в Сенатской конторе от поступления такого более чем «довольного» числа следственных дел в производстве других дел «учинилась остановка»129.

18 марта почта наконец-то доставила в Москву определение Сената от 25 февраля. Усмотрев из него, что в Сенате «для секретных дел экспедиция учреждается», московские сенаторы тут же приказали: всем служителям «бывшей Тайной конторы» «быть при Сенатской канторе у исправления о присылаемых по важности колодниках и представлениях дел в прежних же должностях особою экспедицию и те дела им исправлять в покоях, где Межевая канцелярия находилась», а караулу в Преображенском, охраняющему колодничьи казармы, оставаться на месте130.

20 марта почта доставила из Москвы в С.-Петербург документы, касающиеся упраздненной Конторы тайных розыскных дел. Уже на следующий день, 21-го, Сенат рассмотрел их и вынес определение. И опять сенаторы проявили поспешность и единогласие.

Семью муллы Батырши - Зюльхару Асанову с дочерью - приказали по-прежнему содержать в Преображенском в «особливой казарме» под усиленным караулом. Семерых арестантов приговорили к ссылке в Сибирь, девятерых - к битью кнутом или плетьми, а четверых освободили.

В заключение решили: «В протчем же, что принадлежит до присланных в бывшую Тайную кантору из разных городов и присутственных мест о содержащихся в оных местах колодниках доношений и протчих представлений... также и о безумных колодниках, содержащихся в разных монастырях, надлежащие рассмотрении и решении, не описываясь в Правительствующий Сенат, чинить Сенатской канторе» по Манифесту от 16 февраля131.

* * *

17 апреля московские сенаторы отпустили обер-секретаря Хрущова «для крайних собственных нужд» в С.-Петербург. Вместо него «важные дела исправлять и о бывшей Тайной конторе во всем смотрение иметь» поручили ее секретарю, коллежскому асессору Василию Прокофьеву132.

В северной столице у Хрущова вполне могли проживать члены семьи, оставшиеся там после перевода его в Москву. Но, вероятно, помимо личных, были и служебные «крайние нужды», да вдобавок - общие с московскими сенаторами. Как и его, их наверняка все сильнее беспокоило, каким будет обещанный Сенатом «будущий указ» об организации и штатах сенатской экспедиции, ведающей розысками по «важным» делам. Тем сильнее, что они получили право самостоятельно выносить решение по тем делам, «не описываясь» в Сенат. Похоже, именно поэтому сенаторы отпустили Хрущова в С.-Петербург, хотя в Сенатскую контору поступали новые доношения и колодники. И теперь ему представилась возможность самому «секретненько наведатьца, каким маниром» организуется при Сенате Экспедиция тайных дел и что следует ожидать от «будущего указа».

В отсутствие Хрущова Прокофьев «безпорочно» справлялся с делами, сенаторы были им довольны. Однако через месяц из столицы пришел приказ о переводе Прокофьева в учреждаемую Коллегию экономии133.

Этот неожиданный перевод самого опытного из оставшихся в Москве служителей сыска сильно озаботил московских сенаторов. С одной стороны, в Сенатской конторе и так «нерешенных всяких дел имеется немало в упущении», а тут еще «по важным делам колодники и представлении присылаются». С другой же - обещанный Сенатом «будущий указ» мог запросто лишить их оставшихся 11 -ти служителей упраздненной Тайной конторы. Рассудив, нашли выход: попросили Сенат всех их зачислить «ко оным секретным делам» в Сенатскую контору вместе с обер-секрета-рем Хрущовым, и «хотя по штату в Сенатской канторе обер-секретарю быть не положено, но прежде... были». А чтобы не сделать штату «конфу-зии», предложили оставить их на жалованной сумме, отпускавшейся из Штатс-конторы в Контору тайных розыскных дел до 1762 г.134

Сенат сразу же ответил согласием. Резонов возражать не было: ведь в С.-Петербурге именно так уже и поступили согласно отданному 15 мар-

та приказу генерал-прокурора Глебова и обер-прокурора Трубецкого. И в июне все бывшие служители упраздненной Тайной конторы были зачислены в московскую Сенатскую контору с прежним годовым жалованьем. Опять же, выражаясь по-современному, «переводом».

Михаил Хрущов (в службе с 1727 г.) занял должность сенатского обер-секретаря (по рангу остался в VI классе), и получал те же 800 руб. Секретарь Василий Прокофьев (с 1724 г.) - 300 руб. Лекарь Кондратий Юлиус -250 руб. Протоколист Михаил Поплавский - ветеран петровского сыска, с 1718 г. служивший «безпорочно» и «добропорядочно», - получал прежние 200 руб., хотя от тягот розысков его избавили, поручив описывать старые дела Преображенского приказа и Конторы тайных розыскных дел. Регистратор Василий Травкин (в службе с 1736 г.) - 100 руб. Канцеляристы Михаил Чередин (с 1733 г.), Александр Мартынов (с 1733 г.) и Сергей Федоров (с 1748 г.) - по 80 руб. Подканцеляристы Иван Кононов (с 1744 г.) и Василий Михайлов (с 1750 г.) - соответственно 50 и 40 руб. Копиисты Осип Иванов (с 1751 г.) и Алексей Егоров (с 1753 г.) - по 30 руб., а копиисты Алексей Чередин (с 1753 г.) и Василий Федоров (с 1756 г.) - по 25 руб.135

Московская Экспедиция «по секретным делам» разместилась в сенатских покоях в Кремле, освобожденных Межевой канцелярией. Арестантов держали на кремлевской гауптвахте и в Преображенском. Караул от лейб-гвардии Московского батальона продолжал охранять в Преображенском казармы и «каменную архиву», а нанятые мастеровые приводили в исправность заливные пожарные трубы, ибо наступало «время теплое и жаркое»136.

Таким образом, в С.-Петербурге Тайная экспедиция при Сенате была учреждена 25 февраля 1762 г., а 15 марта, с зачислением всех ее служителей в штат канцелярии Сената, она формально стала ее структурным подразделением. Аналогичная экспедиция в Москве - «по секретным делам» при Сенатской конторе - была учреждена 18 марта, а структурным подразделением Сенатской конторы стала в июне. Трехнедельную разницу в их учреждении определило то обстоятельство, что лишь 18 марта московские сенаторы узнали, из полученного определения Сената от 25 февраля, об «учрежденной при Сенате Экспедиции тайных дел».

Какое-то время сохранялась и разница в названии: свою экспедицию московские сенаторы чаще называли «Секретной», чем «Тайной». Вероятно потому, что им так и не довелось ознакомиться с указом Петра III, данным Сенату 7 февраля.

В отличие от Канцелярии тайных розыскных дел и ее московской конторы, Тайные экспедиции в С.-Петербурге, при Сенате, и в Москве, при Сенатской конторе, были учреждены как совершенно автономные друг от друга. Проще говоря, московская не являлась отделением с.-петербургской. Так и не разобравшись в этом, историки уже более двух столе-

тий либо трактуют о Тайной экспедиции в единственном числе137, либо считают, что московская была «филиалом», «конторой» с.-петербургской138.

Сенаторы, похоже, предполагали, что новоучрежденным экспедициям отчасти уготована судьба временных ликвидационных комиссий. То есть какое-то время их служители будут заняты расследованием старых дел. Еще какое-то время у них уйдет на расследование немногих новых: колодников, конечно, будут еще доставлять, пока не заработает в полную силу губернский механизм политического сыска, наспех сколоченный и запущенный Манифестом от 16 февраля. А потом они погрузятся в рассмотрение доношений из губернских канцелярий о проведенных расследованиях и в подготовку вынесенных теми приговоров к апробации сенаторами. Ну, от случая к случаю, конечно, им и розыски вести придется: когда немногие доказавшие свою правоту доносители, вместе с обвиняемыми и свидетелями, будут присылаться или в Сенат, или в московскую Сенатскую контору из ближних мест. Но на эти случаи еще предстоит в будущем учинить указ об организации и штатах сенатских экспедиций, ведающих в С.-Петербурге и в Москве розысками по «важным» делам. В частности, штаты их сократить соответственно уменьшению числа поступающих дел.

А возможно, в оговорку эту - «до будущего указа» - сенаторы скоро стали вкладывать гораздо больший смысл. Кто знает, с какими возможными в будущем событиями связывали они на самом деле этот «будущий указ». Быть может, они допускали, что Петр III переменит свое решение о передаче Сенату «важных» дел, по которым вела розыски упраздненная Тайная канцелярия. А быть может, они допускали и вероятность иных перемен. Ведь не случайно их охватило столь сильное желание как можно скорее взять в свои руки политический сыск.

Удивительный, заметим, контраст с годом 1724-м. Тогда, при Петре Великом, сенаторы, как могли, тянули с принятием дел о политических преступлениях, прямо-таки отпихивались от них.

Теперь же, при Петре III, они проявили не только редкую поспешность, но и не частое единогласие. Видимо, все они опасались непредсказуемости и импульсивности нового императора, его склонности к «перетасовке» сановников. Проще - его сумасбродства. Быть может, предчувствовали - а иные еще и предвидели все яснее, - что царствование его будет недолгим и закончится очередным дворцовым переворотом. Но переворота им следовало опасаться не меньше, чем самого императора, ведь вопрос о его наследнике бесспорных и бескровных решений не сулил. Новый император - или императрица - и его (ее) «конфиденты» могли оказаться еще более опасными и еще менее предсказуемыми, чем свергнутый Петр III. И переворот грозил - в худшем случае - новой «смутой». Конечно, на этот случай руководство политическим сыском было весьма

и весьма кстати: оно давало сенаторам хоть какую-то уверенность в собственном завтрашнем дне - и в личной своей безопасности, и в сохранности своего благоприобретенного имущества.

* * *

Насколько же оправдались предположения и предчувствия Сената? Как сенаторы распорядились нежданно-негаданно свалившимся на их головы начальством над тайным политическим сыском?

Манифест от 16 февраля обязал Сенат снабдить все судебные учреждения, «а паче отделенных городов места», инструкцией по проверке доносов «подлых» на ложность. Не удалось выяснить, когда она прошла сенатскую апробацию, но в марте 1762 г. инструкция эта уже распространялась по всей России - рассылалась губернаторам, воеводам, «во все судебные места главным командирам и управителям»139.

Инструкция подробно растолковала некоторые пункты Манифеста от 16 февраля. А в некоторых - заметно отклонилась от текста Волкова.

Первое. Манифест запретил до указа из Сената арестовывать и «подозрительными почитать» тех, на кого донесли «подлые». Инструкция пошла дальше, предписав «стараться... чтоб... неповинно оговоренной... о том, что на него есть донос, и сведать не мог». Понятно: чтобы «благородным» не огорчаться раньше времени.

Второе. По Манифесту, не имеющих доказательств доносителей из «подлых» следовало увещевать, потом сажать под арест на двое суток без пищи и воды, а потом увещевать вторично. Инструкция же потребовала, не дожидаясь результатов увещеваний, «ис того места, где доносители служили или жили, собрать верныя известия... не были ли... в каковых публичных пред тем наказаниях или штрафах». И как «по взятым известиям окажется, что они... продерзостного состояния», то хотя бы даже на увещеваниях утверждались и на свидетелей ссылались, «облича тем первым их преступлением, отставлять и объявлять, что за их худым состоянием доносу их о важном деле верить не можно». Так что немногие крепостные и прочие «подлые» могли теперь подкрепить свои доносы добрым состоянием - тем, что никогда не наказывались своими помещиками и начальниками.

Третье. Согласно Манифесту, из всех мест доказавшие правдивость своего доноса, вместе с обвиняемыми и свидетелями, должны были присылаться для расследования в губернские канцелярии, а в Сенат и его контору - только из близких. Инструкция же потребовала: если будут усмотрены не просто «продерзости», а «точное умышление и оскорбление Величества» или «действительно бунт и измена», - отовсюду обязательно доставлять всех в Сенат или его контору140.

Сенат, таким образом, заполучив в свои руки тайный политический сыск, вознамерился, во-первых, еще более поднять свою роль следственносудебного центра и, во-вторых, предоставить дворянам еще более надежные, защищенные привилегии в сфере деятельности политического сыска.

Только 21 марта у императора нашлось наконец время начертать «Быть по сему. Петр» на первых приговорах, вынесенных с.-петербургскими сенаторами 25 февраля, и нескольких последующих.

Шешковский уже сочинил указ Ямской канцелярии дать подводы «до Сибири» для Батырши, подпоручика Батурина и капитана Владимирова, а также для осужденных за военный шпионаж в пользу Пруссии гусарского вахмистра Келлера и инженера-поручика Ф. Теша. Однако на следующий день Петр III отменил всем ссылку и велел оставить в крепостях «впредь до указа». Таковой последовал 28 марта: Келлера и Теша «отпустить в отечество». Судьбы остальных осужденных его, похоже, не интересовали141.

6 марта Шешковский впервые предстал перед общим собранием Сената с экстрактами по восьми делам, оставшимся от упраздненной Канцелярии, и двумя доношениями с мест, полученными после 16 февраля (при одном был доставлен доноситель). В экстрактах подробно расписывался ход следствия, особо выделялись «продерзкие» и «хулительные» речи обвиняемых, от которых прежде благородный слух сенаторов тщательно оберегался. Так, старательно и жирно были выведены слова, сказанные якобы солдатом своим товарищам: «Вы присягаете говну». А также справедливое замечание одного наблюдательного поручика: «Его И.В. на Ея И.В. окрысился». По шести делам сенаторы вынесли приговоры, два вернули на доследование, велев посадить солдат-доносителей на двое суток без пищи и воды - утверждаться142.

11 марта Шешковский предстал перед собранием сенаторов уже не один - вместе с четырьмя арестантами. Проходили они по двум затянувшимся делам: солдаты-доносители и обвиненные ими, тоже солдаты, в упорстве друг другу не уступили. Дабы «не приступать к истязаниям», сенаторы одно дело «за неважностью» «следствием оставили». По второму же - послали указ в гарнизонную канцелярию: найти и допросить свидетелей. А еще вынесли приговоры по четырем доношениям с мест143.

В марте сенаторы вынесли приговор по доследованному солдатскому делу и еще четыре приговора по доношениям, присланным в «бывшую Тайную канцелярию». В апреле - по двум. В мае - по одному, при котором были доставлены доноситель и обвиняемый. До конца июня до-ношения и арестанты больше не поступали144.

За то же время по экстрактам из Москвы вынесли приговоры по 31-му делу «бывшей Тайной конторы»145.

Приговоры, вынесенные сенаторами, исполнялись без «конфирмации» Петра III.

5 апреля Сенат поинтересовался у императора: что учинить с числящимися за Тайной экспедицией узниками? В С.-Петербургской крепости содержались «прусские шпионы» ксендз Г аншковский, дезертир капитан Ключевский и некий Г аудекер, а в Шлиссельбургской - Батурин, Владимиров и Батырша. Петр III повелел графу Шувалову отдать узников «на попечение» генерал-поручиков Нарышкина и Мельгунова с секретарем Волковым: именно они, по Манифесту от 16 февраля, были его доверенностью удостоены принимать доносы в резиденции императора и вести по ним следствие146.

Волкову сразу начали поступать из С.-Петербургской крепости рапорты караульных офицеров. А штаб-лекарь Тайной экспедиции Христофор Геннер, которому не давали покоя немецкая добросовестность и опасение потерять важную должность и хорошее жалованье, подал ему прошение : «Приказные служители и я... числимся при Сенате впредь до указа... в крепости содержатся некоторые Ведомства Вашего... арестанты, то иногда в случае нужды для оных не потребен ли я остаться в команде Вашего Превосходительства?»147

Каким ответом удостоил его Волков - не известно. Но одно очевидно: «попечение» Тайной экспедиции о трех прусских шпионах закончилось.

19 апреля Шешковский, подробно перечислив все расходы, доложил сенаторам, что из оставшихся к 16 февраля 1 753 руб. 98 коп. на «корм» колодникам, перевозки и почту, свечи и бумагу употреблено 31 руб. 92 коп. Сенаторы приказали «впредь как содержащимся в Шлиссельбургской крепости, так естьли будут и в С.-Петербургской по экспедиции Секретной колодники, то кормовых денег производить по толикому ж числу, как в бывшей Тайной канцелярии обыкновенно производили» из тех же денег. Рассудив, что «в бывшей Тайной канцелярии и в Секретной экспедиции по делам арестантов в задержании в С.-Петербургской крепости никого не имеется, почему уже в той крепости гвардии офицеру и команде тритцати одному человеку редовым быть нужды не предвидится», приказали их «с караула спустить в полки, а только для караула архива и оставшей денежной казны, доколе дела описаны будут, оставить капрала одного и солдат шесть человек»148.

«Разбор» упраздненного «судилища подобного инквизиции» завершился 17 мая приказом генерал-прокурора Глебова: «Находившагося при бывшей Тайной канцелярии заплечного мастера Василия Могучева по неимению в нем надобности, выдав ему заслуженное... жалованье... отослать для определения в Санкт-Петербургскую губернскую канцелярию»149.

Найди этот приказ кто из «дворянско-буржуазных» авторов - вписали бы его золотыми буквами в историю Российской империи. Впрочем, до наших времен буквы эти не сохранились бы: в 1937-м их бы вырубили без следа...

В тот же день, 17 мая, сенатскому секретарю Шешковскому временно, до приезда назначенного на это место Д. Соболева, генерал-прокурор Глебов поручил дела по Синоду, Приказному столу и нескольким канцеля-риям150. Чтобы баклуши не бил. А остальные служители Тайной экспедиции целыми днями приводили в порядок, подшивали и описывали старые дела «бывшей Тайной канцелярии».

Однако Михаил Хрущов - по каким-то неведомым причинам он все еще задерживался в С.-Петербурге, - а равно Степан Шешковский и наиболее опытные из их сотрудников уже почуяли скорую перемену своей судьбы. Перемену к лучшему - возврат к старому, привычному: недолго осталось им «числиться при Сенате впредь до указу». За многие годы розысков по «слову и делу» они неизбежно обрели обостренный верхний нюх, чутье, «откуда и куда ветер дует». И еще - глубокое внутреннее осознание своего особого предназначения, затаенную гордость не высокими чинами и большим жалованьем, а причастностью к «важным Е.И.В. делам» и «важной государевой тайне», своей надобностью лично «персоне Е.И.В.». Столь явственно почуяли, что в июне по собственной инициативе прикупили дополнительно 20 пар новых «ножных желез с замками» «для сковывания колодников»151.

Тем временем московская Тайная (Секретная) экспедиция при Сенатской конторе закончила следствием 20 дел, оставшихся от «бывшей Тайной конторы», по которым на кремлевской гауптвахте и в казармах Преображенского содержались 25 арестантов. А также рассмотрела 11 доношений из разных судебных мест, поступивших до 2 марта. Хотя и по Манифесту от 16 февраля, и по определению Сената от 21 марта московские сенаторы имели право сами выносить приговоры, они предпочли отправить экстракты в С.-Петербург. Как уже говорилось, Сенат в марте-апреле по этому 31-му делу вынес приговоры. К маю они были приведены в исполнение152.

С 18 по 31 марта московская Экспедиция завершила 12 дел. Из них 9 расследовала сама: по ним при доношениях из ближних мест в Преобра-женское привезли под конвоем 28 доносителей, обвиняемых и свидетелей. По двум - «о ложном сказывании» - приговоры вынесли на основании доношений из воеводских канцелярий, где они были расследованы и где содержались под арестом доносители, ожидая сенатского указа. И одно дело -московское: привели доносителя, чей донос тоже оказался ложным153.

За весь апрель московская Экспедиция расследовала только одно дело, по которому доставили четырех колодников. За май - три: два - по присланным «роспросам» и одно московское (один арестант). За июнь -четыре: два - по присланным экстрактам и два вела сама. Из этих двух -одно московское (один арестант), а второе - по доношению губернской канцелярии, при котором доставили колодника154.

Как и в С.-Петербурге, московские служители сыска больше занимались разбором старых, еще с петровских времен, бумаг. Тем временем некоторых, к вящему их огорчению, стали уже определять к другим делам -рассовывать по экспедициям Сенатской конторы155. При этом, как было заведено, с них бралась подписка: «Не токмо о делах Тайной канцелярии и той Канцелярии Конторы, в какой они материи состоят, но и о окрестностях тех дел и кто по тем делам были и ныне содержатся арестанты, никогда нигде ни с кем разговоров и рассуждений отнюдь не иметь и никому о том ни чрез что ни под каким видом не разглашать, а содержать то все до кончины живота своего в высшем секрете, под опасением за неисполнение того смертной казни».

Таким образом, за март-июнь 1762 г. произошло резкое сокращение числа дел, поступающих в центральные учреждения политического сыска, и объема работы по ним, а также дорогостоящих перевозок арестантов и их «утечек» при перевозках. Если в Канцелярию тайных розыскных дел (без учета ее Конторы) в 1761 г. ежемесячно поступало в среднем 42 дела, то теперь, весной - в начале лета 1762 г., в обе Тайные экспедиции - всего 4 дела156. Столь зримое, резкое сокращение произошло за счет исключения следствий «о ложном сказывании слова и дела» (и «за собой», и «за другими»). Губернские и воеводские канцелярии, руководствуясь Манифестом от 16 февраля и инструкцией Сената, надежной плотиной отгородили обе Экспедиции от потока ложных доношений.

И еще одним успехом они все вместе могли похвастаться: щедрым наделением «благородных» новыми привилегиями, дарованными верховной властью. За апрель-июнь московская Тайная (Секретная) экспедиция из восьми приговоров три вынесла по делам о «ложном сказывании слова и дела», по которым проходили «благородные». Все три дела расследовались на местах. По одному - трех крепостных, донесших на своего помещика «из злобы», когда тот «за учиненные ими пред ним великие поношения приказал их наказывать батоги», приговорили к битью плетьми и ссылке, «куда помещик пожелает». По второму - к такому же наказанию приговорили крестьянина, крикнувшего «слово и дело», когда помещик бил его за «плохую пазбу скота». А вот «благородному» - по третьему делу, - «ложно затеявшему» на наместника, «для здравия Его И.В.» штраф «отставили»157.

* * *

А что же сам якобы «благословленный всеми россиянами» - император всероссийский Петр Федорович?

Пожалуй, освобождение двух пруссаков, Келлера и Теша, осужденных за военный шпионаж в пользу Пруссии, в конце марта - последний

случай, когда он проявил интерес к учрежденной им Тайной экспедиции. За пять месяцев ни в ней, ни в московской Тайной (Секретной) экспедиции не завели ни одного дела «об умысле на жизнь и честь Е.И.В.», «измене» или «бунте». В них не поступило ни одного руководящего указания императора, будто он забыл о них напрочь.

Времена, меж тем, становились все более «сумнительными»...

Несмотря на все свои «благотворительства», Петр III по многим причинам «возбудил... в народе на себя ропот и неудовольствие, а в высших и знатных господах совершенную к себе ненависть»158.

Накалявшуюся вокруг трона атмосферу явственно ощущали его приверженцы. «Что-то печальное чувствовалось постоянно», - свидетельствовал голштинец Д. Сиверс159. Сам Петр III имел более четкие представления о «совершенной к себе ненависти». Не раз доносители из доброжелателей предъявляли ему убедительные факты, сами или через Мельгуно-ва, Нарышкина и Волкова. Однако он отмахивался и даже наказывал таких доброжелателей, говоря, что ненавидит доносчиков160. Скорее всего император не кривил душой: слишком сильно впечатлила, травмировала его застоявшаяся, сгустившаяся при дворе «поздней» Елизаветы Петровны атмосфера слежки, подозрительности и страха. Ни один донос не был передан для расследования в Тайную экспедицию. Похоже, он действительно забыл о ее существовании. И никто из близкого окружения ему не напомнил.

Тем не менее, 2 марта Петр III приказал арестовать и посадить в крепость камергера Г.Н. Теплова за ругань в свой адрес. Однако уже 14 марта того выпустили. Как посчитали многие, после нижайших просьб гетмана Украины К.Г. Разумовского161. Так или иначе, но расследование по делу о «продерзких» и «хулительных» речах Теплова Тайной экспедиции поручено не было. Скорее всего, для острастки и в назидание другим Петр III хотел «только показать» камергеру, каковы крепостные казематы изнутри.

Чем больше получал император доказательств недовольства гвардии, верхов аристократии, бюрократии и духовенства, тем яснее видел, куда устремлены с надеждой их взоры. Дважды отдавал он и дважды отменял - под уговорами добросердечного «дяди Жоржа» (принца Георга Голштинского) - приказ арестовать императрицу Екатерину. И не скрывал намерения заточить ее в монастырь162.

Однако дальше острастки, угроз и намерений дело не пошло. Как сожалел потом канцлер М.И. Воронцов, Петр III был «единственно занят Шлезвигским предприятием»163. Победа над Данией - вот что, считал император, принесет ему военную славу, а значит и укрепит его положение на российском троне. Возможность «бунта в тылу» не принималась им всерьез, «он стал упускать внутреннее, занимаясь только внешним»164. И все признаки недовольства им и его политикой не заставили Петра III ни создать,

как предусматривалось Манифестом от 16 февраля, «нарочно учреждаемую комиссию», ни воспользоваться существующей при Сенате Тайной экспедицией, чтобы пресечь их в корне.

Между тем, зародившийся в январе гвардейский заговор усилиями братьев Орловых созрел и получил поддержку графа Н.И. Панина и гетмана Разумовского. Была организация до 40 офицеров и нескольких сот нижних чинов, разбитых на четыре «отдельные партии». Были смутные планы воспользоваться отъездом Петра III в датский поход. Была решимость начать «революцию», если кого-то из участников арестуют или император исполнит угрозу отправить Екатерину в монастырь165. Утаить такое «предприятие» было не просто, и смутные слухи о заговоре быстро разлетелись по столице. Долетели наконец и до ушей императора. Но он только отмахивался досадливо, как от назойливых мух, и от слухов, и от тревожных предупреждений тех своих приближенных, кто еще делал ставку на него.

Вечером 27 июня Преображенский полк взбудоражил слух об аресте императрицы в Петергофе. Офицеры-заговорщики, опасаясь как разоблачения, так и преждевременного выступления, принялись втихомолку успокаивать солдат. Майору П.П. Воейкову доложили: капитан-поручик П.Б. Пассек, вместо того чтобы, как положено по уставу, арестовать шумевшего «за матушку-государыню» гвардейца, постарался утишить того рассказами о ее полном здравии. В результате обезоруженный капитан оказался на полковой гауптвахте, а курьер поскакал во весь опор в Ораниенбаум, где Петр III шумно отмечал свое тезоименитство.

На этот раз император не отмахнулся - курьер поспешил назад с приказом немедленно доставить Пассека в Ораниенбаум для допроса. Но раньше успел А. Орлов: доставил императрицу из Петергофа в казармы Измайловского полка. «Славная революция 1762 г.» началась...166

* * *

Почти полтора столетия назад М.И. Семевский, известный популяризатор процессов по «слову и делу», сформулировал весьма оригинальный довод в пользу «полного» упразднения Тайной канцелярии Петром III и, следовательно, отсутствия при нем чего-то «подобного»: «Если бы существовало это инквизиционное судилище... то... июньская катастрофа либо вовсе не разыгралась, либо разыгралась бы иначе»167.

Поразительно, но и в наше время Е.В. Анисимов, прекрасно осведомленный о существовании в июне 1762 г. Тайной экспедиции, придерживается того же взгляда. Выстроив увлекательный сюжетный поворот -доставку арестованного Пасека в С.-Петербургскую крепость, а заодно и перенос его в прошлое, когда еще работала Тайная канцелярия, - он уверен, что «расспросы с пристрастием быстро развязали бы ему язык и заговор Орловых был бы раскрыт». А так, дескать, поскольку «началась реформа сыскного ведомства, на какое-то время сыск оказался ослаблен»...168

Ему вторит И.В. Курукин: «временная дезорганизация ведомства Тайной канцелярии» стала одним из «важных условий успеха заговорщиков»169.

Не иначе, рассуждения сии навеяны совсем недавними событиями из истории нашего Отечества и ко вредности иных реформ клонятся...

Возразим всем разом.

Учреждения тайного политического сыска России в XVIII в. «жили на доносы» и не располагали ни средствами целенаправленного сбора информации, ни специально подготовленными вооруженными формированиями. Варварский, еще зачаточный «оперативно-розыскной аппарат» с присущими ему архаичными методами оперативно-розыскной деятельности держал их в «слепоте», в неведении относительно «тайной вины» противников власти, и сковывал их инициативу. Посему их дееспособность, действенность и надежность как орудия упрочения власти самодержца прежде всего определялись тем, что называется субъективным фактором, -способностью самого самодержца трезво, без самообмана оценить ситуацию вокруг своего трона, своевременно понять, где достаточно дипломатично «не заметить», а где необходимо шагать напролом, сметая «крамолу» любыми средствами, пусть даже самыми варварскими и кровавыми.

Вовсе не Канцелярии тайных розыскных дел не достало Петру III, чтобы удержать корону на продуваемой многими ветрами голове. Тайная экспедиция сменила Тайную канцелярию, как один караульный другого. Да по сути, это был один и тот же караульный, только живо переодевшийся в новый форменный кафтан. Было кому и розыск чинить, и протоколы писать... Не хватило императору другого - проницательности, политической воли и инстинкта власти, побуждавших его великого предшественника не бояться пролития крови у самого подножия трона. Не сумел он своевременно и по-настоящему «на Ея И.В. окрыситься»...

Да и вообще не стоит переносить на отечественный политический сыск XVIII в., пребывавший еще в зачаточном состоянии, нынешние обывательские представления об «органах госбезопасности», об их «всезнайстве» и «вездесущности». Слишком хорошо известно: в XX в. они проваливались неоднократно. Несмотря на свое самое современное техническое оснащение, непомерные бюджеты и целые армии секретных агентов и спецназа.

Примечания

1 Анисимов Е.В. Дыба и кнут: Политический сыск и русское общество в XIII веке. М., 1999; Он же. Русская пытка: Политический сыск в России XVIII века. СПб., 2004; Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: Реформы в России XVIII века. М., 1999; Он же. Система безопасности государства в Российской империи XVIII в. // Государственная безопасность России: История и современность. М., 2004; Курукин И.В. Эпоха «дворских бурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725-1762 гг. Рязань, 2003; Курукин И.В., Никулина Е.А. Повседневная жизнь Тайной канцелярии. М., 2008; и др.

2 Голикова Н.Б. Политические процессы при Петре I: По материалам Преображенского приказа. М., 1957. С. 13-15.

3 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 1-е (ПСЗРИ-1). СПб., 1830. Т. IV. № 1918; Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 14.

4 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. Харьков, 1900. С. 78-91.

5 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 179, 184, 219-220; Новомбергский Н.Я. Слово и дело государевы (материалы). Т. 2. Томск, 1909. С. 246н.

6 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени.

С. 191-192; 256-257; Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 33; Анисимов Е.В. Дыба и кнут...

С. 110-111; Курукин И.В., Никулина Е.А. Указ. соч. С. 47, 73, 75.

7 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 350.

8 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 24, 294; Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 350.

9 См.: Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной

России. М., 1983. С. 79-81, 86-87.

10 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 244, 349-350, 352-353.

11 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 26-27.

12 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 246з, 350.

13 Веретенников В.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. Харьков, 1911. С. 3-4, 30-31; Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 352-353.

14 Воскресенский Н.А. Законодательные акты Петра I. М.; Л., 1945. С. 361-364; Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 53; Ерошкин Н.П. Указ. соч. С. 87.

15 Воскресенский Н.А. Указ. соч. С. 362-364, 366-367.

16 ПСЗРИ-1. Т. IV. № 1918; Т. XI. № 3984.

17 Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 53.

18 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 168.

19 Веретенников В.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 31.

20 Анисимов Е.В. Дыба и кнут... С. 716.

21 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87-89.

22 Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 53, 185.

23 Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 168.

24 Тайная канцелярия в царствование императрицы Елизаветы Петровны, 1741-1761 // Русская старина. 1875. Вып. 3. С. 525-527.

25 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87. Л. 105, 164.

26 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87-89.

27 Там же.

28 Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 183.

29 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87-89.

30 Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 184.

31 Там же. С. 53, 182, 184.

32 Там же. С. 185.

33 Там же. С. 52-53.

34 Там же. С. 55, 160-163, 182-184.

35 Там же. С. 26.

36 Там же. С. 26-27.

37 Там же. С. 27.

38 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 346.

39 РГАДА. Ф. 16. Д. 235, ч. 1. Л. 4-4об.; Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 244.

40 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 245-246, 246е; Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 288.

41 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 244.

42 Там же. С. 245-246.

43 Голикова Н.Б. Указ. соч. С. 182, 185; Веретенников В.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 195-199.

44 См.: Очерки истории СССР: XVIII в. М., 1962. С. 135.

45 ПСЗРИ-1. Т. VIII. № 5528.

46 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87-89.

47 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 307.

48 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 307; Веретенников В.И. Из истории Тай-

ной канцелярии, 1731-1762 г. С. 104.

49 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87. Л. 16, 154, 228; Д. 266, ч. 88. Л. 54, 156; Д. 266, ч. 89. Л. 38, 170, 186 и др.

50 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87. Л. 188, 208, 225; Д. 266, ч. 88. Л. 21, 95, 178; Д. 266, ч. 89. Л. 56 и др.

51 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87. Л. 20; Д. 266, ч. 88. Л. 68, 107, 114; Д. 266, ч. 89. Л. 187, 207.

52 ПСЗРИ-1. Т. XI. № 8572; РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87-89.

53 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 89. Л. 20-24.

54 Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. СПб., 1870. Т. I. С. 75.

55 Там же. С. 92-93.

56 См.: Латкин В.Н. Законодательные комиссии в России в XVIII ст. СПб., 1887. Т. 1. С. 80-83.

57 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 323-324.

58 РГАДА. Ф. 248. Оп. 79. Д. 6436. Л. 125-126об.; Курукин И.В., Никулина Е.А. Указ. соч. С. 107-108.

59 РГАДА. Ф. 7. Д. 2040. Л. 2-9об.

60 РГАДА. Ф. 7. Д. 2040. Л. 8.

61 Там же. Л. 10-36.

62 См.: Веретенников В.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 60-65.

63 Проекты уголовного уложения 1754-1766 годов. СПб., 1882. С. 5-6.

64 Там же. С. 82-84.

65 Екатерина II. Записки императрицы Екатерины Второй. СПб., 1907. С. 101.

66 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 87. Л. 63; Д. 266, ч. 88. Л. 12, 133-136, 148, 194.

67 Веретенников В.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 161.

68 Донесения французского поверенного за 1727-1739 гг. // Сборник Русского исторического общества. Т. LXXXVI. СПб., 1893. С. 197.

69 Штелин Я.Я. Записки Штелина о Петре Третьем, императоре Всероссийском // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1866. Кн. 4. С. 104.

70 Екатерина II. Записки... С. 102, 103, 141.

71 Там же. С. 116.

72 Там же. С. 170-171, 182-183, 290-291.

73 Штелин Я.Я. Записки... С. 98.

74 РГАДА. Ф. 7. Д. 269, ч. 25. Л. 12-20; Д. 269, ч. 26. Л. 20, 35, 37; Ф. 203. Д. 1. Л. 254-256об.

75 Штелин Я.Я. Записки... С. 102.

76 РГАДА. Ф. 7. Д. 269, ч. 26. Л. 25.

77 РГАДА. Ф. 248. Оп. 137. Д. 3427. Л. 75.

78 Арсеньев А.В. Старинные дела об оскорблении Величества // Исторический вестник. 1881. Март. С. 583.

79 Ключевский В.О. Новая Русская история. Ч. 2. М., 1884. С. 129.

80 Шильдер Н.К. Император Павел Первый. СПб., 1901. С. 19.

81 Иконников В.С. Страница из истории Екатерининского наказа (об отмене пытки в России). Киев, 1890. С. 17; Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. 2. СПб., 1891. С. 193-194; и др.

82 Новомбергский Н.Я. Указ. соч. С. 358-365; Веретенников В.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 116-119.

s3 Самойлов B. Возникновение Тайной экспедиции нри Сенате // Вопросы истории. 194S. № 6. С. 79-S1.

s4 Bеpеmеннuков BÆ. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 221-224.

55 Там же. С. 222-227.

56 ПСЗРИ-1. Т. VII. № 4427; Т. XLIV. Ч. 2. № 4659; Bеpеmеннuков B.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 223-226.

s7 Bеpеmеннuков BÆ. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 230-232.

ss Там же. С. 232-236, 23S-242, 256-257.

S9 Протоколы, журналы и указы Верховного тайного совета // Сборник Русского исторического общества. Т. LXIII. СПб., 1SS7. С. 559-560, 652; Bеpеmеннuков B.И. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 242-245, 256-259, 262.

90 Протоколы, журналы и указы Верховного тайного совета // Сборник Русского исторического общества. Т. XCIV. СПб., 1S94. С. 44S-449.

91 Epошкuн H.Ï. Указ. соч. С. 101-102.

92 Протоколы, журналы и указы Верховного тайного совета // Сборник Русского исторического общества. Т. XCIV. С. 44S-449; Bеpеmеннuков BÆ. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 242-255, 259.

93 ПСЗРИ-1. Т.VIII. № 5727; Bеpеmеннuков BM. История Тайной канцелярии петровского времени. С. 263-264.

94 Bеpеmеннuков BÆ. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 6-7; Hовомбеpгcкuй H.Я. Указ. соч. С. 246о.

95 Bеpеmеннuков B.И. Из истории Тайной канцелярии, 1731-1762 г. С. 90.

96 История Правительствующего Сената за двести лет, 1711-1911. Т. 2. СПб., 1911. С. 155-157.

97 РГАДА. Ф. 7. Д. 2040. Л. 37-53.

9S Muзеpе. Дневник статского советника Мизере о службе нри Петре III // Русский архив. 1911. № 5. С. 11.

99 Щебальтий П. Политическая система Петра III. М., 1S70. С. 170.

100 Дмитрий Васильевич Волков, 171S—17S5 // Русская старина. 1S74. Т. XI. С. 4S4.

101 Muзеpе. Указ. соч. С. 11.

102 РГАДА. Ф. 9. Он. 5. Д. 43. Л. 7-14.

103 ПСЗРИ-1. Т. XV. № 1445.

104 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. 90. Л. 203-204об.

105 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 3427. Л. 196-196об.

106 РГАДА. Ф. 9. Он. 5. Д. 43. Л. 39.

107 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 15S-422.

10S Болоmов A. T. Указ. соч. С. 171.

109 Hовомбеpгcкuй H.Я. Указ. соч. С. 325.

110 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 125-126об.; Коpcаков A. Степан Иванович Шешковский (1727 - 1794) // Исторический вестник. 1SS5. Декабрь. С. 655-66S.

111 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 119-126; Д. 2056. Л. 12-12об.

112 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 126-12S.

113 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 342S. Л. 352.

114 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 125-126об.

115 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 124-126; Д. 7053. Л. 57.

116 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 125-126об.

117 Там же. Л. 66-67.

11S РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 123; Д. 7053. Л. 93, 351.

119 РГАДА. Ф. 7. Д. 2051. Л. 66-6S.

120 РГАДА. Ф. 24S. Оп. 97. Д. 7667. Л. 7.

121 РГАДА. Ф. 10. Он. 3. Д. 397. Л. 1об.; Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667. Л. 7.

122 РГАДА. Ф. 7. Д. 2051. Л. 32-34.

123 РГАДА. Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667. Л. 1-6об., 17-59.

124 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. S-110.

125 РГАДА. Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667. Л. 7^об.

126 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 152-152об.

127 РГАДА. Ф. 24S. Оп. 97. Д. 7667. Л. 9-16.

12S Там же. Л. 1-6об., 17-59.

129 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 3430. Л. 531-531об.

130 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 6-7.

131 Там же. Л. 111-117об.

132 РГАДА. Ф. 349. Д. 6931. Л. 3.

133 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 342S. Л. 600.

134 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 3430. Л. 531-532.

135 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 125-126об.; Он. 137. Д. 3430. Л. 532-532об.

136 РГАДА. Ф. 349. Д. 6939. Л. 1-4.

137 Каменcкuй A.Б. Система безопасности государства в Российской империи XVIII в. С. 70-71.

13s Aнucuмов E.B. Дыба и кнут... С. 12S; Кypyкuн И£., Huкyлuна E.A. Указ. соч. С. 10S, 109, 111.

139 РГАДА. Ф. 7. Д. 2041. Л. 157; Ф. 24S. Он. 137. Д. 3427. Л. 196-196об.

140 РГАДА. Ф. 7. Д. 204S, ч. 2. Л. 318-324об.

141 РГАДА. Ф. 7. Д. 269, ч. 26. Л. 1-10; Д. 2041. Л. 132-132об.

142 РГАДА. Ф. 7. Д. 2051. Л. 16-22.

143 Там же. Л. 22-30.

144 РГАДА. Ф. 7. Д. 2044, ч. 1. Л. 1-9; Д. 2051. Л. 16-31, 3S, 5S-65, 7S-92.

145 РГАДА. Ф. 7. Д. 2051. Л. 43-55об., 60-62об.; Д. 2041. Л. 111-117.

146 РГАДА. Ф. 7. Д. 269, ч. 26. Л. 11, 32; Д. 2041. Л. 129-131об., 150.

147 РГАДА.Ф. 203. Д. 2. Л. 110-124; Ф. 11. Д. S32. Л. S2.

14S РГАДА. Ф. 7. Д. 2051. Л. 66^об.

149 Там же. Л. S9.

150 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 6436. Л. 254-254об.

151 РГАДА. Ф. 24S. Он. 79. Д. 7053. Л. 353, 36S.

152 РГАДА. Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667. Л. 9S-102, 116-119.

153 Там же. Л. 1-6об., 17-S3.

154 Там же. Л. 90-90об., 105-107, 111-113об., 120-129.

155 РГАДА. Ф. 24S. Он. 137. Д. 3430. Л. 531-532

156 РГАДА. Ф. 7. Д. 266, ч. S7-S9. Д. 2051; Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667.

157 РГАДА. Ф. 24S. Он. 97. Д. 7667. Л. 111-113об., 120-120об.; 129-132.

15s Болоmов A.T. Указ. соч. С. 270.

159 Cuвеpc Д. Записки // Русский архив. 1909. № 7. С. 521.

160 Pюльеp. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Переворот 1762 года. М., 1911. С. 26; Бильбатв B.A. История Бкатерины Второй. Т. 1. СПб., 1S90. С. 427.

161 Muзеpе. Указ. соч. С. 12; Шmелuн Я.Я. Указ. соч. С. 11S.

162 Eкаmеpuна II. Записки... С. 520, 695-696; Донесения графа Мерси д’Ар-жанто императрице Марии-Терезии и государственному канцлеру Кауницу-Ритбер-гу // Сборник Русского исторического общества. Т. XVIII. СПб., 1S76. С. 416.

163 Донесения графа Мерси д’Аржанто... С. 222.

164 Шmелuн Я.Я. Указ. соч. С. 9S.

165 Дашкова E.P. Записки княгини Дашковой. СПб., 1907. С. 33-45; Eкаmеpuна II. Записки... С. 563.

166 Eкаmеpuна II. Записки... С. 563-564, 569.

167 Семевтий M. Шесть месяцев из русской истории: Очерк царствования императора Петра III, 1761-1762 гг // Отечественные записки. 1S67. Сентябрь. Кн. I. С. 57.

16S Aнucuмов E.B. Дыба и кнут... С. 125.

169 Кypyкuн И£. Эноха «дворских бурь»... С. 395.