CC BY
16НАДСОН Семен Яковлевич (1862-1887)
Количество работ о Н., вышедших в периодических изданиях первой эмиграции, невелико. Между тем, по утверждению Ю.Айхенвальда (в 4-м издании "Силуэтов русских писателей". Берлин, 1923), "без него была бы неполна биография русского интеллигента. Молодую русскую душу он рассказал. И если форма этого рассказа, бледная и прозаическая, но согретая теплом задушевности, так беспомощна, то содержание его правдиво, соответствует именно русской правде" ("Силуэты русских писателей". М., 1994. С. 363). При этом, оговаривает критик, "ни для кого не тайна, что размеры таланта были у юноши-лирика вполне ограничены и даже о самой наличности таланта можно говорить здесь не совсем уверенно. Если исключить несколько грациозных пьес (вроде "Жалко стройных кипарисов; как они позеленели"), несколько поэтических изречений (вроде "муки слова"), несколько стихов, где Надсон выступает пейзажистом, то все остальное эстетическим требованиям совершенно не удовлетворяет, как оно не удовлетворяло и самого автора" (Там же. С. 362). Это позволило Ю.Айхенвальду сделать следующий вывод: стихи Н. "представляют собою не эстетический, а человеческий документ — отражение светлой души ... Он близок и понятен, как никто; самая упрощенность его мысли является здесь лишней притягательной силой... Если бы стихи Надсона были в большей степени проникнуты магией поэтичности и образности, если бы они были аристократичнее и осуществлены в духе настоящей красоты, они много потеряли бы в своей интимной общедоступности" (Там же. С. 363). По убеждению критика, "славу Надсона создала наивность — его собственная и чужая" (Там же. С. 363). Поэтому так волнует он "души простодушные... и откликаются ему те милые сердца, которые боятся разрешить себе счастливость. Они и не устают слушать этот "голос с нервной дрожью", они находят в его стихах росу души — неподдельные слезы, они не замечают его эстетических пороков и сострадательно воспринимают его боль, его болезнь, его не-счастность" (Там же. С. 364). Такие натуры, как Н., "отнимают у себя право на самих себя", "не умеют и не смеют быть счастливыми и свободными". Именно это, полагает Ю.Айхенвальд, помешало раскрыться Н. как художнику. "Эта надломленность души, эта душевная неловкость проявится и в самом построении, в самой форме творчества — поневоле запинающегося и негладкого. Так возвращается к Надсону особого рода целостность — печальная гармония между его ощущениями и его словами. Конечно, если бы он обладал большим талантом, он разорвал бы
свои путы; но даже и в таком случае сказалась бы в его произведениях его зависимость от посторонней среды и отсутствие самоутверждения и самоуважения... Для прекрасного, для цветущего эгоизма недоставало ему силы" (Там же. С. 364).
Иначе оценивает поэтическое дарование Н. критик Л.Нелидова-Фивейская: "С.Я.Надсон был поэт не только своим большим поэтическим даром, но и всем своим существом: впечатлительный, нервный, деликатный, как кружево, он переживал все глубоко и болезненно-сильно. Оттого такой печальный колорит его
поэзий. Если бы в мире больше было радостей, чем страданий — то его муза засверкала бы и заискрилась искренней радостью" ("Певец печали (Слово о Надсоне)" // Зарница. 1926. № 13. С. 19). Литературная критика постоянно упрекала Н. за пессимистический, унылый настрой его поэзии. Л.Нелидова-Фивейская так объясняет господство печальных интонаций в отечественной культуре: "Печаль так сроднилась с русской душой и в музыке, и в поэзии, что невозможно отделить одно от другого... Это она, вековечная русская печаль, создала таких гениев, как Достоевский, Чайковский и Надсон, которые писали свои произведения кровью своего сердца" (Там же. С. 19). При этом, подчеркивает критик, "печаль Надсона... благородная, протестующая, с глубокой верой в светлое будущее" (Там же. С. 19). Категорически не согласен с обвинениями Н. в "нытье" и С.Яблоновский: "Многие поэты, даже в нормальных условиях жизни, не боятся множество своих "морсо" посвящать одному и тому же унылому мотиву, горестному и о себе. Посмотрите, сколько стихов посвящено Блоком "Прекрасной Даме". Возьмем больших и малых — у большинства излюбленная тема — близкие друг другу лейтмотивы; часто жалобы на свою судьбу" ("Две эпохи (портрет Надсона)" // В. 1953. № 26. С. 144). "Мотив «отречения от радости жизни» запал Надсону в младенческие годы, — от кого? — задается вопросом С.Яблоновский. — Может быть от старика Плещеева, стоявшего у эшафота вместе с Достоевским, но кроткого и похожего на революционера, как зяблик на хищного орла... Может быть от профессора Вагнера, или кого другого той же категории, но важно то, что, отметив его со всем идеализмом в ряде стихотворений, Надсон нигде не соединил его со «святой ненавистью», ни с тем, что «в наши дни невозможно любить»... Этого элемента ненависти, хотя бы и святой, у Надсона нигде нет совершенно. Человеческой любви отдает он всю свою жизнь, краткость которой он знает с детских лет, и хочет жить, — Чтоб в каждом нашем
дне, и часе, и мгновенье Таился вечный смысл, дающий право жить" (Там же. С. 142).
Критики неоднократно отмечали, что Н. не мог жить только своей личной жизнью и переживаниями. Его душа была связана со всем человечеством узами братской любви и глубокой жалости. "Мало место уделяет он своему личному горю... любовь к людям и все непримиримые противоречия жизни далеко уводят его от этого. Одинокий в жизни, он чувствует себя непосредственно находящимся среди тех, к кому рвется на помощь. Его «друг мой, брат мой...» — это вовсе не стихотворение, это слова, брошенные непосредственно из души в душу тех, кого он перед собою видел, и они, обращения восемнадцатилетнего человека, напоили собою всю Россию... Слышавшие их слышали не только красивые звуки, но голос того, кто их говорил, видели его взгляд, чувствовали, казалось, его рукопожатие" (Там же. С. 144). Затрагивая вопрос поэтики Н., Яблоновский указывал, какое "огромное значение придавал Надсон форме стиха; но было у него и еще что-то, выше всяких форм, готовое уничтожить и форму, — это точность и сила того, что он хочет высказать... Кто и когда так точно и ярко высказал страдания, сражаясь со словом, ведя борьбу между его красотой и правдой? Кто из поэтов так загорался зовами, переносящими уже стремление поэта не к поэзии, а в другую область. Надсон стремится все время понять жизнь, в которую он брошен, и еще более высокая нота — помощь людям, — высокое чувство, захватанное потом всякими руками" (Там же. С. 139-140). Говоря о литературном значении Н., критик писал: "Не любить Надсона — это вовсе не значит не любить его стихотворений, это значит — быть с глухою душой, не умеющей откликаться на представшее перед нами явление — юноши, с малых лет получившего великое призвание: "идите в мир и послужите миру" — ... После Надсона начались в нашей литературе "холодные слова" — признание символистов в отсутствии у них любви к людям" (Там же. С. 145-146).
Е.А.Калинин
НЕКРАСОВ Николай Алексеевич (1821-1878)
Уже в самом начале 20-х творчество Н. стало предметом постоянного внимания эмигрантской литературной общественности. О поэзии Н., о различных периодах его биографии было опубликовано значительное количество литературно-критических и литературо-ведческих статей, отмечались юбилейные даты. В эти дни организовывались лите-
