CC BY
33
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 35 (326).
Филология. Искусствоведение. Вып. 85. С. 57-59.
Е. З. Имаева
НАДЕЛЕНИЕ СУБЪЕКТНОСТЬЮ КАК ОДНА ИЗ СТУПЕНЕЙ ОТЧУЖДЕНИЯ В МЕТАТЕКСТЕ
Рассматривается метатекст, который содержит характерные черты текста с неявно данными смыслами. Метатекст - это повествование в повествовании, он фиксирует те или иные формы отчуждения. Любой предмет и процесс могут использоваться для описания метатекста. Для того чтобы наличный текст обернулся своей внутренней формой, необходимо так изменить его, чтобы мышление нашло субъект. Следовательно, мышление, вместо того, чтобы идти дальше, чувствует себя скорее задержанным и отброшенным назад к мысли о субъекте.
Ключевые слова: метатекст, смысл, символ, образ, персонификация, отчуждение, морфология, олицетворение, слово, риторический вопрос.
Специфика текстов с метатекстом изучена слабо (способы создания метатекста и природа смыслов метатекста были рассмотрены нами ранее1). Это объясняется неприятием отечественными исследователями текстов без четких и определенных «ключей».
Метатекстовые компоненты вносят дополнительный обертон в смысл текста и выполняют различные функции. Т. М. Николаева2, рассматривая метатекст и его функции, выявляет близость метатекста к символам
В. В. Виноградова, который писал: «Эти элементы не есть данность; их необходимо отыскивать путем анализа художественного произведения. Их нельзя вырезать из художественного произведения механически, аналогично словам языка: это не слова, а “символы”»3. В. В. Виноградов отмечает одну из главных характеристик символа: невыразительную языковую морфологию этих стилистических единиц.
Рассмотрим два фрагмента, представляющих собой два тождественных символа, соотносимых друг с другом. На первый взгляд, данные отрывки совершенно разные, не говоря уже об их объеме. Первый представляет собой ряд риторических вопросов, второй более сдержан в выражении переживаний. Тем не менее, мы говорим в обоих случаях об одном типе метатекста, который проясняет семантический узор основного текста.
«Кто дал ему право давить меня?
Чем я хуже него?
Он умнее?
Богаче душой?
Тоньше организован?
Сильнее?
Значительнее?
Больше не только по положению, но и по существу?
Почему я должен признать его превосходство?
Такие вопросы я себе поставил. Каждый день наблюдений давал мне частицу ответа. Прошел месяц. Ответ я знаю. Я уже не боюсь вас. Вы просто тупой сановник. И больше ничего. Не значимостью личности подавили вы меня. О нет! Теперь я уже явственно понимаю вас, рассматриваю, посадив на ладонь. Мой страх перед вами прошел как некое ребячество. Я свалил вас с себя. Вы -липа»4.
«Он давит меня. Он не смотрит на меня -видит насквозь. Он на меня не смотрит. Только сбоку я вижу его глаза, когда лицо его повернуто в мою сторону, взгляда его нет: только сверкает пенсне, две круглые слепые бляшки. Ему не интересно смотреть на меня, нет времени, нет охоты, но я понимаю, что он видит меня насквозь»5.
Каков смысл данных фрагментов? Символ включается в систему художественного единства, тем не менее, он не только скован соседними символами семантически - он подчиняется динамике словесного потока, от которого в процессе развертывания темы летят на него новые брызги. И эта скованность, подчинение и есть смысл фрагментов.
Образ в таком тексте следует рассматривать не как явление, в котором нечто отражается, а как одновременно и то, что отражается, и то, в чем отражается, и, самое главное, как саму связь или отношения между ними. В этом случае к понятию «образ» применяется совершенно иная категория, категория отношения, связей, а, следовательно, и структуры.
58
Е. З. Имаева
В данных отрывках не человек персонифицирует вещи, а вещи персонифицируют себя в человеке. Не следует путать персонификацию с олицетворением. В олицетворении художник или поэт олицетворяет природные явления, создавая художественный образ. И там нет никакого отчуждения. И В. Гумбольд считал, что характеристика одушевленности не заключает в себе ничего, что могло бы повлиять на внутреннюю форму языка6. Различие между живым и безжизненным пребывает в языке подобно чужеродной материи. Только в сочетании другого и «я» при помощи опосредованного языка рождаются все глубокие чувства.
В данных примерах герой в своем поведении представляет не себя, а «персону» вещи (метатекст), то есть действует от ее имени и вместо нее. Мы определяем здесь героя Ю. К. Олеши как персонификацию метатекста. Метатекст надевает на себя маску живого человека, действует сам по себе. «Но, - как уточняет Г. С. Батищев, - это наделение субъ-ектностью неизбежно ведет к лишению людей их субъектности. Сами индивиды выполняют лишь вещные функции»7.
В тексте с чужим словом операции в области означающих рассматриваются как операции на референтах. Нам кажется странным в приведенном ниже отрывке сравнение Левина с акулой, а Альберта с угрем. Здесь описание героя превращается в целую картину. Что может быть общего у человека, рыбы и текста? Автор равнодушен к внешнему облику героев, его интересует сущность, функция объектов в окружающем мире: акула врезается в толщу воды; Левин, работая с труднейшим текстом, уподобляется ей.
«He extended his efforts; giving every spare minute to the hunt... He read with murderous intent, to insnare and expunge Albert O. Birdless. Levin saw himself as a man-eating shark cleaving with the speed of a locomotive through a thick sea of words, Albert, a thicky fat eel hidden among them, only his boiling blue eyes visible through the alphabet soup»8.
Метатекст подчиняет себе саму повествовательную технику текста, своеобразие которой формируется благодаря совмещению в авторском образе двух ипостасей: одновременного ведения повествования от лица «я» и «метатекста».
Автор прозы с метатекстом сообщает объективному окружению текстовый характер.
Познание мира равносильно здесь постижению другого автора (самого метатекста).
Чтобы адекватно передать внешнюю среду, художник вынужден подражать тому, кто является отправителем метатекста метатексту. В метатексте носителем метатекста, тем, кто осуществляет его, является сам метатекст, он порождает метатекст, он есть (тождественный личности) субъект деятельности, активности, общения. По этому поводу М. М. Бахтин пишет: язык в литературе является не только «средством изображения или выражения», но и «объектом изображения»9. Имея в виду слушателя, говорящего и «героя» в слове, Бахтин уточняет: «Слово - это драма, в которой участвуют три персонажа (это не дуэт, а трио)»10. Третий - это тот, о ком говорят.
В качестве предметного образца метатекста приведем фрагмент из рассказа Т. Н. Толстой «Сомнамбула в тумане», в котором дается описание персонажа и одновременно сопоставимого с ней метатекста:
«Она тоже бредет наугад, вытянув руки, обшаривая выступы и расселины, спотыкаясь в тумане, она вздрагивает и ежится во сне, она тянется к блуждающим огням, ловит неловкими пальчиками отражения свечей, хватает круги на воде, бросается за тенью дыма; она склоняет голову на плечо, слушает шуршание ветра и пыли, растерянно улыбается, озирается - где оно, то, что сейчас промелькнуло?
Булькнуло, екнуло, порскнуло, ахнуло - лучше гляди! - сзади, наверху, вниз головой, пропало, нету!»11.
Приемом введенияметатекста в произведение является здесь описание тумана («спотыкаясь в тумане»), дыма («бросается за тенью дыма»). Не исключено, что туман имеет то же значение, что и в исландском фольклоре: «Мистически туман, - говорит Е. М. Мелетинский, - играет важную роль в исландских сказках: он всегда предшествует появлению чудесных лиц, людоедов или разбойников, демонических персона-жей»12. В русских народных сказках контакт с волшебными силами иногда сопряжен с симво-
13
лами ненастья13.
Следовательно, во фрагменте совмещаются две ипостаси: повествование ведется одновременно и от лица «я», и от имени «метатекста». Метатекст создает своего автора, скачок к усмотрению метатекста провоцируется способом вопрошания («Где оно, то, что сейчас промелькнуло? Лучше гляди!»). Отправитель перемещается с описательной позиции на ту точку зрения, с которой допускается прямое обращение к читателю.
Пример демонстрирует интенсиональное слияние слов, фраз: смысловое повторение -удвоение понятия в рядах лексем с нетождественным корнем:
1) «она бредет наугад, вытянув руки, обшаривая выступы и расселины, спотыкаясь в тумане»;
2) «она тянется к блуждающим огням, ловит отражение свечей, хватает круги на воде, бросается за тенью дыма».
Переживанию динамизма способствует чрезвычайная насыщенность текста смыслами такого рода, как «нерациональность», «незаинтересованность практическми делами», «наивность». Главными смыслами фрагмента (а также метатекста) являются неуверенность, сомнение.
Таким образом, мы рассмотрели один из модусов метатекста, который имеет смысл «подчинения динамике словесного потока», «скованности». Метатекст персонифицирует себя в человеке, а в образе совмещаются две ипостаси: «я» и «метатекст».
Примечания
2 Николаева, Т. М. О чем рассказывают нам тексты? М., 2012. 323 с.
3 Виноградов, В. В. О языке художественной прозы. М., 1980. C. 244.
4 Олеша, Ю. К. Избранное. М., 1983. С. 48.
5 Там же. С. 40.
6 Гумбольдт, В. О двойственном числе // Язык и философия культуры. М., 1985. С. 400.
7 Батищев, Г. С. Деятельностная сущность человека как философский принцип // Человек в социалистическом и буржуазном обществе : докл. и сообщения. М., 1966. С. 121.
8 Malamud, B. A New Life. N.-Y., 1998. P. 23.
9 Бахтин, М. М. Собр. соч. : в 5 т. Т. 5. М., 1997. С. 289.
10 Там же. С. 332.
11 Толстая, Т. Н. Река Оккервиль. М., 2002.
С. 48.
12 Мелетинский, Е. М. Герой волшебной сказки: происхождение образа. М., 1958. С. 188.
13 Смирнов, И. П. От сказки к роману // Труды отдела Древнерусской литературы. Т. XXII. Л., 1972.С. 13.
1 Imaeva, E. Z. Realist Texts and Texts of Implied Sense. Saarbrücken, 2011. 101 p.
