CC BY
23УДК 882.09
Н.В. Гоголь в свете «органической» критики Ап. Григорьева Н.М. Керимова
Одним из распространенных мнений современной критики является то, что в деятельности Ап. Григорьева 60-х годов намечается переоценка творчества Н.В. Гоголя. Это высказывание, как нам кажется, не раскрывает всей полноты сложного отношения критика к Гоголю.
По справедливому замечанию одного из современных исследователей Л.И. Емельянова, для Григорьева внутренние свойства таланта писателя представляют интерес не сами по себе (как бы глубоко и разнообразно их ни определять), и даже не в сопоставлении с особенностями других писателей, а как своего рода показатели определенных процессов и превращений, совершающихся в литературе и характеризующих так или иначе общее направление ее развития» [1, с. 159]. С полным основанием можно считать, что эта мысль характеризует отношение Григорьева прежде всего к творчеству Н.В. Гоголя.
Взг ляд на Гоголя как на гения, от которого ведет начало русская литература, Григорьев высказал еще в 1846 г. Уже тогда он писал, что Гоголь -это «наш родной элемент». Его «желчный до болезненности юмор», «неверие в борьбу», «разоблачение всех явлений и созерцание их только в одной мелочности... жажда новых, небывалых размеров бытия, тоска по родным степям - все это стихии нашего народного пласта». Так определяет Григорьев «новое слово о нашей народной сущности». Полные горячего энтузиазма слова о том, что «все, что только мыслит и чувствует на святой Руси, устремило» на Гоголя «полные ожидания очи» [2, с. 24 - 25], - выражают самое высокое признание художественного дарования Гоголя.
Статьи 50-х годов («Русская литература в 1851 г.», «Русская литература в 1852 г.», «Возражение на книгу Проспера Мериме о Гоголе» и многие другие) содержат столь же восторженную оценку творчества Гоголя. Но во взглядах Григорьева 60-х годов действительно наметился определенный поворот в отношении к писателю. Так, в письме к Страхову от 19 октября 1861 г. он писал: «Чем более я в него (в Гоголя. - Н.К.) ...вчитываюсь, тем более дивлюсь нашему бывалому ослеплению, ставившему его не то что в уровень с Пушкиным, а, пожалуй, и выше его. Ведь Федор-то Достоевский - будь он художник, а не фельетонист, - и глубже, и симпатичнее его по взгляду - и, главное, гораздо проще и искреннее» [3, с. 474].
С другой стороны, ряд статей 60-х годов (в их числе обстоятельная работа о Лермонтове, статья «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» и, наконец, очень важная для понимания данной проблемы статья «Ф. Достоевский и школа сентиментального натурализма») демонстрируют в основном прежнюю характеристику Григорьевым Гоголя.
Это кажущееся на первый взгляд противоречие становится понятным, если взглянуть на него с позиций выработавшегося к 60-м годам принципа «истинного реализма» Григорьева. «Реализм формы» - «идеализм воззрения» - это самая общая схема григорьевской концепции «истинного реализма». На фоне художественных открытий Островского, Тургенева и Толстого Григорьеву
Керимова Н.М. Ц.йЛ'отодь й сгеге ^ртт^шта ^Л^у^ъшь,
видится несостоятельность Гоголя на пути освоения принципов «истинного реализма». «Гоголь был менее всего реалист содержания» [4, с. 429], - заявляет Григорьев. «Фантастическими» называет он «Петербургские повести» в статье «Достоевский и школа сентиментального натурализма».
Смысл понятия «реализм формы» не сводится Григорьевым лишь к объективному изображению действительности - этого у Гоголя как раз он и не находит. «Произведения Гоголя верны не действительности, а ее общему смыслу», - неоднократно заявлял критик. В гоголевский «реализм формы» включено Григорьевым прежде всего понятие идеала, который и не был понят, а потому и не был воспринят его последователями. Критерий идеала всегда ставился Григорьевым во главу угла своих критических суждений о Гоголе. Гоголь для него - единственный писатель, в творчестве которого, как ни у кого, выразилась «жажда» идеала, «тоска» по идеалу, и выразилась она прежде всего в художественной структуре произведения. В качестве иллюстрации критик приводит повесть «Портрет». Сам писатель, как считает Ап. Григорьев, помимо стремления к идеалу, обладал еще удивительным чувством меры, что помогло ему, с одной стороны, избежать «рабского копирования действительности», а с другой - «ходульной идеализации».
Григорьев считает, что идеал Гоголя выражался через юмор - важнейшее свойство его таланта, «который и является единственным честным лицом его произведений» [5, с. 254].
Григорьев полагал, что Гоголь не дал и не мог дать полного размаха своему гению: рожденный малорусской почвой и оторванный от нее, он был поставлен, по мнению критика, в «ложное положение быть поэтом совершенно чуждого ему быта» [6, с. 637]. В этом разрыве Григорьев видит главную трагедию великого писателя. «Значение его в родной литературе было бы вечное, народное и, как вполне народное, вероятно столь же мировое, как значение Данте. Теперь же то малороссы ... уже упрекают его ... в неточности или излишней яркости красок, то мы, русские, видим уже гиперболический и односторонний, хоти и могущественный и гениальный юмор в его отрицательной манере изображения и совершенно отрицаемся от его положительных идеалов» [7, с. 638]. Григорьев считает, что «демон юмора», с одной стороны, и жажда прекрасного человека, с другой, увлекли Гоголя «в страшную бездну, на дне которой он и создал свое мрачное произведение «Выбранные места из переписки с друзьями» [4, с. 430].
Представляется необходимым напомнить, что Григорьев едва ли был не единственным, кто признал закономерность выхода этой книги и увидел ее внутреннюю связь с предыдущими произведениями Гоголя. В статье «Наши литературные направления с 1843 г.», напечатанной в № 2 журнала «Время» за 1863 г., Григорьев, цитируя «Выбранные места...», говорит, что это «материал, бросающий ясный свет на процесс художественного творчества», что это «ключ к гениальной натуре и ее творчеству» [8, с. 11].
Пафос творчества писателя становится очевидным для Григорьева в свете собственных высказываний Гоголя, который писал: «Рожден я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературы. Дело мое проще и ближе... дело мое - душа и прочное дело жизни». Исходя из этого, Григорьев обращает внимание на решение проблемы личности Гоголем и совре-
менной ему литературой. Уже в письмах к Гоголю конца 40-х годов создатель органической критики рассматривает эту проблему на фоне романа A.M. Герцена «Кто виноват?» и повести Ф. Достоевского «Двойник».
Проблему личности в произведениях Гоголя критик связывает с проблемой создания положительного героя, вернее, с поиском положительно деятельного героя. Именно в нравственном усовершенствовании личности Григорьев видит пути разрешения многих проблем, как психологических, так и общественных. «Личность... - вот предмет и вместе путь разрешения тяжелых вопросов нашего века, все остальные стремления только формы, только оболочки» [9, с. 203].
Григорьев видит закономерность одновременного появления столь противоположных произведений, как роман А. Герцена «Кто виноват?» и книги Гоголя «Выбранные места...». И Герцен, и Гоголь, по мнению Григорьева, решают важнейшую проблему времени: «Обязан ли и в какой степени обязан ответственностью за все действия человек вообще и человек духа в особенности» [10, с. 113]. Из романа Герцена, как считает критик, следует только один вывод, что «виноваты не мы, а та ложь, сетями которой мы опутаны с самого детства», и что «человек, глубоко чувствующий и горящий жаждою деятельности, должен обречь себя на бездействие, что следственно честный человек - синоним с бесплодным человеком... Одним словом, человек раб и из рабства ему исхода нет» [10, с. 114].
Григорьев противопоставляет автору романа «Кто виноват?» создателя «Мертвых душ», который придает «общественную важность своему делу» и дорожит тем, чтобы «семена, им брошенные, приносили плод в народе» [10, с. 115].
Но Гоголь, как это следует из размышлений критика, не смог воплотить в содержании своих произведений идеи, преследовавшей его всю жизнь, -идеи создания положительно-прекрасного человека.
«О народном нашем идеале или мериле он только мечтал и гадал: мечтания и гадания не удовлетворяли его как художника и привели его только к отчаянию. Отрывки второй части «Мертвых душ» с их сочиненными идеалами ... доказали, что художник сжег рукопись не по болезненному капризу... Гоголь так и закончил, следовательно, - одним словом отрицания, в наследство от него оставалось только орудие комизма» [4, с. 437], - пишет Григорьев. В другой статье этого же периода, называя Гоголя «великой жертвой», он заявляет, что Гоголь «пал под мучительною борьбою стремления к идеалу» [11, с. 58].
Таким образом, подводя итоги размышлениям Григорьева, можно заключить, что критик ясно осознавал общественную направленность художнической деятельности Гоголя. С позиций уже 60-х годов критик видит, что «положительная деятельность», за которую ратовал великий писатель, вылилась в односторонний практицизм и утилитаризм, которые представляются Григорьеву разрушительными для основ русской национальной жизни. Ведь жизнь, как считал критик, - «это двуликий Янус, и если разбить обломовщину - то выйдет Штольц».
Не переоценку, а выражение внутренней досады на эту заслугу-вину Гоголя, обозначившему магистральное направление русской литературы -
критический и даже сатирический, как говорил Н.Г. Чернышевский, реализм, - характерная черта высказываний Григорьева последних лет, кажущееся переосмысление творчества создателя признанных критиком шедевров литературы. Еще большее сожаление вызывает у Григорьева тот факт, что продолжатели гоголевского творчества оставили в стороне то, во имя чего Гоголь разоблачал «пошлость пошлого человека» - идеал.
Углубленное требование Григорьева к Гоголю - воссоздать действительность в единстве идеала с правдой жизни - воспринимается современной критикой как переоценка и переосмысление гоголевского творчества. Подтверждением этой мысли является заявление Ап. Григорьева в статье последнего периода, в которой критик пишет: «...что же касается Гоголя, то этот великий писатель представляет в настоящую минуту вопрос чрезвычайно спорный не по отношению к силе его таланта, а по отношению к значению его произведений" [11, с. 9].
Пытаясь определить особенности художественного метода Гоголя, критик отмечает совершенство «реализма формы» его произведений. В то же время из его суждений вытекаег наличие в них «романтизма содержания». Но романтизм Гоголя не совсем обычный, т. к. его идеал в отличие от канонически романтического внугри себя имеет две грани ~ идеальную и ту, которая, реализуясь в действительности, разрушает сам идеал. С позиций «истинного реализма» Григорьев подвергает критике прежде всего «идеализм воззрения» Гоголя, который в своем самоотрицании оказывает только разрушительное воздействие.
Литература
1. Емельянов Л. И. Герои Толстого в историко-литературной концепции Ап. Григорьева // JI.H. Толстой и русская литературно-общественная мысль. - Л.: Наука, 1979.
2. Григорьев Ап.А. Рецензия на «Петербургский сборник» // Финский вестник. 1846. Т. IX. Отд. V.
3. Григорьев Ап.А. Письмо к H.H. Страхову от 19 октября 1861 г. // Воспоминания. - М - Д.: Academia, 1930.
4. Григорьев Ап.А. Реализм и идеализм в нашей литературе // Григорьев Ап.А. Литературная критика. - М., 1967.
5. Григорьев Ап.А. Достоевский и школа сентиментального натурализма. - М.: Изд-во АН СССР, 1936.
6. Григорьев Ап.А. Народность и литература // Время. - СПб., 1961. №2.
7. Григорьев Ап.А. Тарас Шевченко // Время. - СПб., 1861. № 4.
8. Григорьев Ап.А. Наши литературные направления с 1848 г. // Время.-СПб., 1863. №2.
9. Григорьев Ап.А. Обозрение журнальных явлений за январь и февраль // Московский городской листок. 1847. № 51.
10. Григорьев Ап.А. Письма к Н.В. Гоголю. Ноябрь - декабрь 1848 г. // Григорьев Ап.А. Материалы для биографии / Под ред. В. Княжнина. -Пг., 1917.
11. Григорьев Ап.А. Нигилизм в искусстве // Время. - СПб., 1862. № 9.
