CC BY
54
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
Н.А.Терещенко, Т.М.Шатунова
ПОСТМОДЕРН КАК СИТУАЦИЯ ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ*
В.Маклецов (доцент Казанской консерватории) начинает предисловие с попытки определить отношение эпохи постмодерна (постсовременности) к эпохе модерна (т.е. к современности, которая уходит со сцены, в данном случае — к эпохе Нового времени). Понимая себя в качественно иной эпохе, постсовременность отталкивается от модерна, отрицает и в то же время адаптирует и современные, и любые другие культурные образцы и нормы прошлого. Постсовременность открыта будущему, но будущее предстает как реальность в сослагательном наклонении.
Для постсовременности характерно отсутствие великих повествований и цельных учений, что приводит к фрагментации культуры и релятивизации сознания; фрагментация разрушительно действует на смысловой центр, диалог размывается произвольными толкованиями, утрачивает свойства близости-далекости, подменяется смешением высокого и низкого, обращаясь к деконструкции и децентрации логических основ классической мысли, опыт которой показывает, что весь мир (и культура тоже) стоит на бинарных оппозициях. В постмодернизме утрачена духовная ось общества и вертикаль ценностей, поэтому
* Терещенко Н.А., Шатунова Т.М. Постмодерн как ситуация философствования. - СПб., 2003. - 192 с.
21
Н.А.Терещенко, Т.М.Шатунова
невозможен равноправный диалог культур из-за разнообразия и даже несовместимости ценностной шкалы и культурных норм.
В то же время постсовременная субкультура, значимая для стран с развитыми демократиями, презентует существенные черты социальной действительности: отсутствие и поиски для человечества объединяющей идеи, которую стремятся и не умеют найти народы в условиях глобализации. Постмодернистские толкования текущего момента в бегстве от реальности стремятся увековечить свое время и берут на себя смелость апологетически доказывать релятивность истины, вечность подобий и множественности каких угодно ценностей в мире, лишенном смысла и длящемся в скучном многообразии.
Во введении авторы указывают на особенность классического рационализма, в котором реальный культурный процесс легко отделялся от его теоретического осмысления, а модели культуры более или менее адекватно отражают культурно-исторический процесс; культура рассматривалась как нечто целое и единое. Ныне культура предстает как совокупность (подчас эклектическая) различных слоев и образований, которые нельзя помыслить как органическое единство; в теории отсутствует единое осмысление культуры. В этом видится суть постмодерна. Ж.Ф.Лиотар определяет постмодерн как особое мирочувствование, тем самым отказывая данному феномену в рациональности. Поэтому трудно говорить о теории постмодерна; в постмодернизме размыты границы между реальностью и способами теоретизирования, между теорией и практикой: философия утратила привычную нишу. Речь идет об утрате универсальности и вообще о возможности существования философии.
Авторы видят в смешении реальных и виртуальных состояний культуры аналогию с известным космическим явлением и обозначают ситуацию как «парад культурно-исторических форм»: они близки, но существуют каждая сама по себе. Их близость небезусловна, она осложнена далекостью, напряженность которой ищет разрешения в диалоге — в притяжении и неслиянности голосов одновременно прошлого и будущего; в синхронизации исторической диахронии возникает соблазн доказывать конец истории: если прошлое всегда живо, а будущее присутствует в настоящем, наступает конец времен, устремленный в вечность, в завершенность истории
22
Постмодерн как ситуация философствования
(светский вариант эсхатологии имеется у Маркса, когда он говорит о предыстории человеческого рода и о его подлинной истории, которая начнется лишь с построением коммунистического общества, существующего далее «всегда и везде», так как исчерпаны иные формы бытия).
В этих условиях трудно удержаться на определенной теоретической позиции, которая стала проблематичной из-за смешения реального феномена и его размытой теоретической модели. И все же авторы пытаются анализировать постмодерн сквозь призму реального культурно-исторического процесса. Обратившись к ситуации, которая складывается вокруг и около философии, они стремятся показать значимые теоретические проблемы, актуальные для конца ХХ в.
Чтобы говорить о постмодерне, пишут авторы, надо родиться французом: «Естественная усталось от структуральности собственных прозрений потребует ухода в до-структурность, и ты проснешься деконструктивистом. Американцы же хотят не столько быть, сколько казаться постмодернистами. Зачем же русским примерять чужой "пост"? Чтобы примерить чужое беспокойство, чтобы преобразовать его... в пессимистический оптимизм, чтобы "поиграть" временем, текстом, собственной субъективностью и пр.?» (с.27—28).
Постмодернизм идет дальше, чем неклассическая критика классического рационализма, отказывая философии в праве на существование как ценностно-оценочному суждению законодательного порядка, имеющего исторический характер, подразумевая «смерть философии». Тем не менее постмодернисты используют и классические проблемы, обращаясь к классическим их трактовкам. В частности, они принимают тезис о завершенности модерна (пусть и в неполном виде), обсуждая и критикуя классическое представление о прогрессивном характере исторического развития и замыкаясь вслед за Хайдеггером на проблеме бытия человека «здесь и теперь» (Фуко). Вывод гласит: завершено все — история, в которой нет поступательного развития; искусство, так как все создано, и мы лишь «перекладываем в разном порядке страницы текста», «умер» человек, так как нельзя, как раньше, определить его сущность в силу принципиального ее отсутствия.
23
Н.А.Терещенко, Т.М.Шатунова
Новое понимание реальности покоится на утверждении (Лио-тар), что в силу дестабилизации она способна дать материал «не для опыта, а лишь для зондирования и экспериментирования» (цит. по: с.44). Снимается вопрос о том, что такое мир, человек озабочен проблемой адекватности представлений о мире в собственном сознании: реальность в ее классическом понимании и образ этой реальности постепенно меняются местами. И мир человека предстает как «текст», и множится количество его прочтений, в том числе и в художственной форме. Когда «невозможно философствовать классическим способом, ... начинается философствование не только в форме философии» (с.47) (пример: знаменитые игры «присутствия — отсутствия» у Деррида или сознательное заболевание Фуко).
Все проблемы постмодернистского философствования взаимно оборачиваются друг в друга, завязаны друг на друге. «Мысль философа-постмодерниста живет в мире превращений: жизнь становится текстом, текст пишется как жизнь, время оборачивается вечностью, смерть субъекта — его новым рождением. Философская рефлексия становится игрой отражений. Там, где должно быть отражение, неожиданно возникает новая реальность, а то, что казалось абсолютно реальным, вдруг становится отражением.» (с.50).
Авторы согласны с Р.Рорти, который видит самосохранение философии в отказе от борьбы за собственную автономию и полагает, что философия не может исчезнуть, пока в обществе не прекратятся социальные и культурные изменения. И все же, если принять постмодернизм как философию, нельзя не заметить, что он таит в себе некую ловушку; его исходные посылки и всеядность настолько «текучи», они ни на чем не задерживаются, так что ему ничего не остается, как попытаться перевести некоторую культурную реальность с языка одной культуры на язык другой методом диалога, требующего установки на понимание.
Рассматривая актуальные проблемы времени, авторы напоминают, что данная проблема отражает постоянную боль человека от ощущения бренности его существования. Особые ее аспекты — выпадение из времени жизни поколения, из культурных норм общности, «потерянное» время, вечность и т.п. В эпоху модерна мысль направлена на новизну будущего и готова пренебречь устаревшим настоящим, что приводит к разрушительным крайностям. Постмо-
24
Постмодерн как ситуация философствования
дерн — постоянный спутник модерна (вспоминает и возрождает фрагменты прошлого) — нацелен на его уравновешивание с целью избегнуть саморазрушительных крайностей и превращает прошлое в свое-другое; совмещая «вчера» и «завтра», он реабилитирует настоящее, пытаясь создать непротиворечивое полотно из противоречащих друг другу фактов. Отвергая поэтапность и перспективность прогресса, постмодернизм настаивает на повторении старого: концы и начала совпадают, а новое возникает из соединения завершенных (совершенных) фрагментов бытия. Это — не просто повторение, но, по словам Лиотара, «некий "ана-процесс" — анализа, анамнеза, аналогии, анаморфозы, — который перерабатывает нечто "первозабытое"» (цит. по: с.61).
Проблема субъекта в постмодернизме приобрела болезненный характер. Она понимается ныне как диалог с Другим. В постмодернизме диалог с реальным Другим подменяется диалогом с Другим виртуальным: объявив прошлое — настоящим, реальность — видимостью, а видимость — реальностью, в «восполнении» диалогом с Другой культурой теряется связь с Другим в культуре собственной вплоть до утраты и субъекта, и объекта, т.е. в невозможности рационалистически обосновать рациональность познания. Отсюда — негативное отношение к образу человека, который сложился в научной картине мира как его центра и автономного познающего субъекта. Огромный мир с его логиками, культурами, историями вторгается во внутренний мир личности, разрушая ее цельность (саморазрушительное поведение шизофренического или параноидального типов, «желающие машины» Делёза и Гваттари, безвольные зомби и пр.). Типичной фигурой представляется случайный индивид, чья персональная идентичность становится все более проблематичной.
Изничтожив понятие о целостном человеке и отказав ему в сущности, постмодернизм тем не менее не сумел вырваться из плена классических представлений о человеке: «. если сознание есть та самая совокупность речевых практик, которые носят отнюдь не индивидуальный характер, то сущность человека всегда предзадана. Она, возможно, не одна, человек выбирает, но выбирает из наличного, в этом плане постмодернизм. продолжает, пусть в извращенной форме, классическую версию человечества. Поэтому идея "возвращения к субъекту" заложена в логике постмодернистской
25
Н.А.Терещенко, Т.М.Шатунова
концепции» (с.68—69). К тому же человек и философия продолжают искать пути взаимодействия с миром ради сохранения и расширения пространства культуры.
Речь идет о проблеме бытия, у истоков современного понимания которого стоят Гуссерль и Хайдеггер. Последний критиковал гуманизм Нового времени, основанный на индивидуализме, рационализме и антропоцентризме, за которым просматривается эгоцентризм и отношение к внешнему миру с позиции силы («Знание — сила», «Человек — царь природы» и пр.). Критикуя дегуманизацию мира и человека, он поставил в центр внимания — присутствие человека в мире, который является частью его самого (Dasein) как его «личностное», а не наличное бытие. Исходя и вопрошая о бытии из своего собственного бытия, вовлекая в круг своего вопрошания новые предметы, называя их и давая вещам «свое» собственное бытие, человек понимает свое собственное бытие и бытие вещи в Слове, в языке. Поэтому язык — Голос непотаенного мира и Дом бытия. К середине ХХ в. главным интересом философии (в постструктурализме, неопозитивизме, герменевтике и пр.) стало исследование языка.
В постмодернизме углубляется отождествление человека с текстом, углубляется онтологизм языка и текста, все явления духовной жизни общества (мораль, искусство, все поверхностное, случайное и т.п.) понимаются как бытие, понятие которого превращается в «говорение на поверхности» (с.77), и до «первичной реальности» добраться невозможно: все есть знак и в этом смысле текст, а к любому тексту можно подстроиться (в начале, конце и где угодно). Образ мироздания как целого отсутствует, а образ человека, вещи и пр. предшествует их предметности: репрезентация реальности ей предшествует. Правда, в подобном дискурсе мир присутствует как культурная данность, как мир культуры, поэтому текст имеет дело с уже существующим, с неизначальным, отсюда — его вторичность, «текст про текст» (дежурная тема бриколлажа у постмодернистов).
В логике постмодернизма человек равен тексту, но все же он свободно выбирает вопрошание бытию и речевую практику, тем самым свободно создает «текст» о своем особом бытии в мире, про-лагая путь к истине. Это своего рода картезианское сомнение, направленное не на мир, а на самого себя, оказывается тем не менее не
26
Постмодерн как ситуация философствования
способом познания мира, а принципом бытия человека. Человек предстает не как разумный субъект — законодатель мира, а как новый субъект — разум самого мира, интерпретирующий мир в диалоге с самим собой. Поэтому любой (в пределе любой студент, ученый, художник, обыватель и пр.) сам себе философ, а философия, способная существовать на полях любых отраслей деятельности, превращается в маргинальную дисциплину, в оксюморон, в «прикладную философию» любого произвольного текста. Для постмодерниста текст больше, чем Бог, ибо он одновременно и автор, и читатель, и интерпретатор. В тотальной текстуальности обнаруживается творческая свобода, в которой нет места надмировому создателю Бытия [добавим: и субъекта, познающего бытие. — Реф.], остается место для прочтения и создания книги бытия («какой угодно» — без ветрил и правил) о себе любимом. Правда, общим изначальным пунктом «текстовки» об основе жизни может служить ритм с его возвратами, повторами, уровнями и т.п. В свое время об этом писали великие немцы (Шеллинг, опираясь на немецких средневековых мистиков, Шопенгауэр — на индийскую мудрость). В наши дни Г.Померанц повторяет мысль о ритме как основе мироздания; имея в виду пульсацию космоса, ритмы в природе и в жизни человека.
Далее рассматривается постмодернистское понятие игры как способа нарушения одномерной логики, как некоего метапринципа, объединяющего распавшееся фрагментированное пространство в относительную целостность, как примирения посредством иронии (коллажа, эклектики) раздвоенности существования. Практикуя в игре иронию «как принцип жизни, человек недопустимо снижает нравственную культурную планку своего бытия» (с .100). Взрослое общество захлестывает подростковая психология, инфантилизм (нежелание взрослеть, нести ответственность за свои поступки).
Постмодернизм обращается к эстетизации культуры как средству оправдания несовершенного мира, в поиске «неотчужденного смысла вещей» (Р.Барт), в стремлении извлечь некоторое позитивное содержание из культуры «иного». Мир представляется как поэтический текст, как «сознание вслух» (М.Мамардашвили), как явленное сознание. Но в такой эстетизации текста, нарратива, сознания творца имеется сильный апологетический импульс, лишенный гуманистического содержания. Читатель только тогда может понять
27
Н.А.Терещенко, Т.М.Шатунова
текст, когда он владеет культурными кодами (цитатами без кавычек, уже читанным, уже знаемым), и возможность понимания отодвигается в ту или иную сторону, а читатель существует здесь и сейчас, но в то же время вечно, пока существует индивидуальный текст. Рождаются новые читатели, они способны образовать «республику вкуса», они научатся находить новые перспективы, оставляющие позади условия постмодернизма. И тогда вопрос о природе человеческого в постсовременности решится на пути исследования эстети-зированной культуры постмодернизма.
И.С. Андреева
