CC BY
17
ФИЛОСОФИЯ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ
2004.03.001. ТЕРЕЩЕНКО Н.А., ШАТУНОВА Т.М. ПОСТМОДЕРН КАК СИТУАЦИЯ ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ / Предисл. Макле-цова В. — СПб., 2003. — 192 с.
В.Маклецов (доцент Казанской консерватории) начинает свое предисловие к книге с попытки определить отношение эпохи постмодерна (постсовременности) к эпохе модерна (т.е. к современности, которая уходит со сцены, в данном случае — к эпохе Нового времени). Понимая себя качественно иной эпохой, постсовременность отталкивается от модерна, отрицает и в то же время адаптирует как современные, так и ушедшие в прошлое культурные образцы и нормы. Постсовременность открыта будущему, но реальность будущего предстает в ней в сослагательном наклонении. Для нее характерно отсутствие великих повествований и цельных учений, что приводит к фрагментации культуры и релятивизации сознания. Фрагментация разрушительно действует на смысловой центр диалога культур, который размывается произвольными толкованиями, утрачивает свойства близости-далекости, подменяется смешением высокого и низкого, обращаясь к деконструкции и децентрации логических основ классической мысли, опыт которой показывает, что весь мир (и культура тоже) складывается на бинарных оппозициях. В постмодернизме утрачены духовная ось общества и вертикаль ценностей, а равноправный диалог культур невозможен из-за разнообразия и даже несовместимости ценностной шкалы и культурных норм.
В то же время постсовременная субкультура, значимая для стран с развитыми демократиями, репрезентирует существенные черты социальной действительности: отсутствие объединяющей человечество идеи и поиски ее в условиях глобализации. Постмодернистские толкования текущего момента в бегстве от реальности стремятся увековечить свое время и берут на себя смелость апологетически доказывать относитель-
ность истины, вечность подобий и множественности каких угодно ценностей в мире, лишенном смысла и длящемся в скучном многообразии.
Авторы указывают во введении, что в классическом рационализме реальный культурный процесс легко отделялся от его теоретического осмысления, а модели культуры более или менее адекватно отражали культурно-исторический процесс: культура рассматривалась как нечто целое и единое. Ныне культура предстает как совокупность (подчас эклектическая) различных слоев и образований, которые нельзя помыслить в их органическом единстве: в этой совокупности отсутствует единое осмысление культуры. В этом и видится суть постмодерна. Ж.Ф.Лиотар определяет постмодерн как мирочувствование, лишенное рациональности. Поэтому трудно говорить о теории постмодерна: в постмодернизме размыты границы между реальностью и способами теоретизирования, между теорией и практикой, а философия утратила свою привычную нишу. Речь идет об утрате универсальности и вообще о возможности существования философии.
Авторы видят в смешении реальных и виртуальных состояний культуры аналогию с соответствующим космическим явлением и обозначают ситуацию как «парад культурно-исторических форм»: эти формы близки, но существуют каждая сама по себе. Их близость не безусловна, она осложнена далекостью, напряженность которой ищет разрешения в диалоге — в притяжении и одновременно отделенности голосов прошлого и будущего. В синхронизации исторической диахронии возникает соблазн доказывать конец истории: если прошлое всегда живо, а будущее присутствует в настоящем, то наступает конец времен, устремленный в вечность, в завершенность истории. Светский вариант эсхатологии имелся у К.Маркса, когда он говорил о предыстории человеческого рода и о его подлинной истории, которая начнется лишь с построением коммунистического общества, существующего далее «всегда и везде», так как иные формы бытия будут исчерпаны.
В этих условиях трудно удержаться на определенной теоретической позиции, которая стала проблематичной из-за смешения реального феномена и его размытой теоретической модели. И все же авторы пытаются анализировать постмодерн сквозь призму реального культурно-исторического процесса. Обратившись к ситуации, которая складывается вокруг и около философии, они стремятся показать значимые теоретические проблемы, актуальные для конца ХХ в.
Чтобы говорить о постмодерне, пишут авторы, надо родиться французом: «Естественная усталость от структуральности собственных прозрений потребует ухода в доструктурность, и ты проснешься деконст-руктивистом. Американцы же хотят не столько быть, сколько казаться постмодернистами. Зачем же русским примерять чужой "пост"? Чтобы примерить чужое беспокойство, чтобы преобразовать его... в пессимистический оптимизм, чтобы "поиграть" временем, текстом, собственной субъективностью и пр.? Anything goes!» (с. 27-28). Постмодернизм идет дальше, чем неклассическая критика классического рационализма, отказывая философии в праве на существование как ценностно-оценочному суждению законодательного порядка, имеющего исторический характер, подразумевая «смерть философии». Тем не менее, постмодернисты используют и классические проблемы, обращаются к их классическим трактовкам. При этом они принимают тезис о завершенности модерна (пусть и в неполном виде), обсуждая и критикуя классическое представление о прогрессивном характере исторического развития и замыкаясь вслед за М.Хайдеггером на проблеме бытия человека «здесь и теперь» (М.Фуко). Вывод гласит, что завершено все: история, в которой нет поступательного развития; искусство, так как все создано, и мы лишь «перелистываем в разном порядке страницы текста»; человек, так как нельзя, как раньше, определить его сущность в силу принципиального ее отсутствия.
Новое понимание реальности покоится на утверждении, что в силу дестабилизации она способна дать материал «не для опыта, а лишь для зондирования и экспериментирования» (Ж.Ф.Лиотар; цит. по: с. 44). Снимается вопрос о том, что такое мир, человек озабочен проблемой адекватности представлений о мире в собственном сознании, а реальность в ее классическом понимании и образ этой реальности постепенно меняются местами. Мир человека предстает как «текст», и множится число его прочтений, в том числе и в художественной форме. Когда «невозможно философствовать классическим способом... начинается философствование не только в форме философии» (с. 47). Примерами могут служить знаменитые игры «присутствия-отсутствия» у Ж.Дерриды или «сознательное заболевание» у М.Фуко.
1 Этот лозунг «Годится всё!» выдвинул и отстаивал известный постпозитивист П.Фейерабенд. - Прим. ред.
Все проблемы постмодернистского философствования взаимно оборачиваются друг в друга, завязаны друг на друге: «Мысль философа-постмодерниста живет в мире превращений: жизнь становится текстом, текст пишется как жизнь, время оборачивается вечностью, смерть субъекта — его новым рождением. Философская рефлексия становится игрой отражений. Там, где должно быть отражение, неожиданно возникает новая реальность, а то, что казалось абсолютно реальным, вдруг становится отражением» (с. 50).
Авторы согласны с Р.Рорти, который видит самосохранение философии в отказе от борьбы за собственную автономию и полагает, что философия не может исчезнуть, пока в обществе не прекратятся социальные и культурные изменения. И все же, если принять постмодернизм как философию, нельзя не заметить, что он таит в себе некую ловушку: его исходные посылки и всеядность настолько текучи, они настолько ни на чем не задерживаются, что ему не остается ничего иного, как попытаться перевести некоторую культурную реальность с языка одной культуры на язык другой методом диалога, требующего установки на понимание.
Рассматривая актуальные проблемы времени, авторы напоминают, что данная проблема отражает постоянную боль человека от ощущения бренности его существования. Особые ее аспекты — выпадение из времени и из культурных норм общности жизни поколений, «потерянное» время, вечность и др. В эпоху модерна мысль направлена на новизну будущего и готова пренебречь устаревшим настоящим, что приводит к разрушительным крайностям. Постмодерн — постоянный спутник модерна. Он вспоминает и возрождает фрагменты прошлого, нацелен на его уравновешивание с целью избегнуть саморазрушительных крайностей и превращает прошлое в свое Другое. Совмещая «вчера» и «завтра», он реабилитирует настоящее, пытаясь создать непротиворечивое полотно из противоречащих друг другу фактов. Отвергая поэтапность и перспективность прогресса, он настаивает на повторении старого: концы и начала совпадают, а новое возникает из соединения завершенных (совершенных) фрагментов бытия. Это не просто повторение, но, по определению Лио-тара, некий «анапроцесс» — процесс анализа, анамнеза, аналогии, анаморфозы, который перерабатывает нечто "первозабытое"» (цит. по: с. 61).
Проблема субъекта в постмодернизме приобрела болезненный характер. Она понимается ныне как диалог с Другим, но с Другим не реальным, а виртуальным. Объявив прошлое настоящим, реальность — видимостью, а видимость — реальностью, постмодернист в диалоге с
Другой культурой теряет связь с Другим в культуре собственной — вплоть до утраты и субъекта, и объекта, т.е. он не в состоянии рационалистически обосновать рациональность познания. Отсюда негативное отношение к образу человека, который сложился в научной картине мира как его центра и автономного познающего субъекта. Огромный мир с его логиками, культурами, историями вторгается во внутренний мир личности, разрушая ее цельность (саморазрушительное поведение шизофренического или параноидального типа, «желающие машины» Ж.Делёза и Гваттари, безвольные зомби и пр.). Типичной фигурой представляется случайный индивид, чья персональная идентичность становится все более проблематичной.
Отбрасывая понятие о целостном человеке, постмодернизм, тем не менее, не сумел вырваться из плена классических представлений о человеке: «Если сознание есть та самая совокупность речевых практик, которые носят отнюдь не индивидуальный характер, то сущность человека всегда пред-задана. Она, возможно, не одна, человек выбирает, но выбирает из наличного. В этом плане постмодернизм... продолжает, пусть в извращенной форме, классическую версию человечества... Поэтому идея "возвращения к субъекту" заложена в логике постмодернистской концепции» (с. 68-69). К тому же человек и философия продолжают искать пути взаимодействия с миром ради сохранения и расширения пространства культуры.
Здесь речь идет о проблеме бытия, у истоков современного понимания которого стояли Э.Гуссерль и М.Хайдеггер. Последний критиковал гуманизм Нового времени, основанный на индивидуализме, рационализме и антропоцентризме, за которым просматриваются эгоцентризм и отношение к внешнему миру с позиции силы («Знание — сила», «Человек — царь природы» и пр.). Критикуя дегуманизацию мира и человека, Хайдеггер поставил в центр внимания присутствие человека в мире, который является частью его самого как его «личностное», а не наличное бытие (Dasein). Исходя и вопрошая о бытии из своего собственного бытия, вовлекая в круг своего вопрошания новые предметы, называя их и навязывая вещам это свое собственное бытие, человек понимает свое собственное бытие и бытие вещи в Слове, в языке. Поэтому язык — «голос непотаенного мира» и «дом бытия». К середине ХХ в. главным интересом философии (в постструктурализме, неопозитивизме, герменевтике и пр.) стало исследование языка.
В постмодернизме углубляются отождествление человека с текстом, онтологизм языка и текста, все явления духовной жизни общества (мораль, искусство и т.д.) понимаются как бытие, понятие которого превращается в «говорение на поверхности» (с.77), ибо до «первичной реальности» добраться невозможно: всё есть знак и в этом смысле текст, а к любому тексту можно подстроиться (в начале, конце или где угодно). Образ мироздания как целого отсутствует, а образы человека и вещей предшествуют их предметности: репрезентация реальности предшествует самой реальности. Правда, в подобном дискурсе мир присутствует как культурная данность, как мир культуры, поэтому текст имеет дело с уже существующим, откуда следует его вторичность как «текста про текст» (дежурная тема бриколажа у постмодернистов).
В логике постмодернизма человек равен тексту, но все же он свободно выбирает вопрошание бытию и речевую практику, тем самым свободно создает текст о своем особом бытии в мире, пролагая путь к истине. Это своего рода картезианское сомнение, направленное не на мир, а на самого себя, оказывается, тем не менее, не способом познания мира, а принципом бытия человека. Человек предстает не как разумный субъект, законодатель мира, а как новый «субъект-разум» самого мира, интерпретирующий мир в диалоге с самим собой. Поэтому каждый человек (студент, ученый, художник, обыватель и пр.) сам себе философ, а философия, способная существовать на полях любых отраслей деятельности, превращается в маргинальную дисциплину, оксюморон, «прикладную философию» любого произвольного текста. Для постмодерниста текст больше, чем Бог, ибо он одновременно и автор, и читатель, и интерпретатор. В тотальной текстуальности обнаруживается творческая свобода, в которой нет места надмировому создателю бытия (и субъекта, познающего бытие. — Реф.), но остается место для прочтения и создания какой угодно («без руля и без ветрил») книги бытия о себе любимом.
Правда, общим изначальным пунктом «текстовки» об основе жизни может служить ритм с его возвратами, повторами, уровнями и т.п. В свое время об этом писали Ф.В.Й.Шеллиинг и А.Шопенгауэр, причем первый опирался на немецких средневековых мистиков, а последний — на индийскую мудрость. В наши дни Г.Померанц повторяет мысль о ритме как основе мироздания, имея в виду пульсацию Космоса, ритмы в природе и в жизни человека.
Авторы рассматривают постмодернистское понятие игры как способа нарушения одномерной логики, как некоего метапринципа, объеди-
няющего распавшееся фрагментированное пространство в относительную целостность, как примирение посредством иронии (коллажа, эклектики) раздвоенности существования. Практикуя в игре иронию «как принцип жизни, человек недопустимо снижает нравственную культурную планку своего бытия» (с. 100). Взрослое общество захлестывает подростковая психология: инфантилизм, нежелание взрослеть, нести ответственность за свои поступки.
Постмодернизм обращается к эстетизации культуры как средству оправдания несовершенного мира, в поиске «неотчужденного смысла вещей» (Р.Барт), в стремлении извлечь некоторое позитивное содержание из культуры «иного». Мир представляется как поэтический текст, как «сознание вслух» (М.К.Мамардашвили), как явленное сознание. Но в такой эстетизации текста, нарратива, сознания творца имеется сильный апологетический импульс, лишенный гуманистического содержания. Читатели только тогда могут понять текст, когда они владеют культурными кодами (цитатами без кавычек, уже читанным, уже знаемым). Лишенные единого метода философского творчества, потребляющие тексты, в которых размыты грани между художественными и философскими произведениями, они способны образовать «республику вкуса», научиться находить новые перспективы, оставляющие позади условия постмодернизма. И тогда вопрос о природе человеческого в постсовременности решится на пути исследования эстетизированной культуры постмодернизма.
И.С.Андреева
2004.03.002. ВАСИЛЬЕВА С.В. ПЯТАЯ РАСА: ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ХОСЕ ВАСКОНСЕЛОСА. — СПб., 2003. — 240 с.
В состав книги вошли: 1) исследование специфики латиноамериканской философии и эстетического учения одного из ее основоположников — мексиканского мыслителя Хосе Васконселоса (1882-1959); 2) небольшой очерк «Метопам», посвященный автору данного исследования — С. В. Васильевой, составленный ее друзьями по Ленинградскому университету; 3) приложение, содержащее принадлежащие Васильевой небольшие эссе и стихотворения.
Светлана Владимировна Васильева (1956-1998) — философ-романист широкого профиля. Она свободно владела английским, французским, испанским языками, была талантливой переводчицей, знатоком и пропагандистом у нас в стране иберийской культуры. В конце 80-х годов она возглавляла группу гуманитарных исследований культуры Ла-
