CC BY
98
жестокость как воспроизводство негативности появляется именно с возникновением общества и с ходом истории лишь увеличивается [1, с. 551]. А причиной этого является вертикальная структура социума и постоянная борьба за власть, за право угнетения, из-за чего человек на самом деле все больше дегуманизируется [1, с. 205].
Таким образом, при анализе общественного устройства необходимо принимать во внимание и его негативные основания: порождение обществом насилия, угнетения, страха, ненависти. Находясь глубоко в структуре общественного, они проявляются и во всех социальных агентах, что делает деструктивное поведение и страдания неотъемлемой частью социального существования.
1. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. Минск: Попурри, 1999. 624 с.
2. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. 495 с.
3. Гегель Г. В. Ф. Философия природы. М.: Мысль, 1975. 696 с.
4. Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Соч.: в 2 т. М.: Мысль, 1991. Т. 2. 731 с.
УДК 101.9
Н. А. БЕРДЯЕВ: ФИЛОСОФИЯ В ЗЕРКАЛЬНОМ ОТРАЖЕНИИ ЖИЗНИ И СУДЬБЫ
В статье осуществляется реконструкция тематического содержания философии Н. А. Бердяева и особенностей его типа философствования на основе авторской самооценки творчества в контексте своей судьбы и отражения судьбы и творчества философа в воспоминаниях его жены. Личность и жизнь философа показываются вплетенными в его концептуальные поиски. Своеобразие типа философствования Бердяева, определенное своеобразием его личности - это страстность мысли, индивидуалистичность и парадоксальность.
Ключевые слова: Н. А. Бердяев, философия, тип философствования, личность философа, жизнь философа, судьба философа.
Русская философская традиция, к которой принадлежит Н. А. Бердяев, относится к тому типу философствования, где судьба мыслителя, его жизненный путь, сама личность во всей ее полноте становятся важнейшим аргументом в философском творчестве, без знания о них часто невозможно адекватно представить себе философское учение. Ключ к творчеству Николая Александровича Бердяева надо искать в строе его личности: стремясь понять его основные идеи, следует идти не от абстрактной научной проблематики, но от вопроса: что за человек был Бердяев?
5. Шопенгауэр А. Рагегда и РагаНротепа // Шопенгауэр А. Собр. соч.: в 6 т. М.: Терра, 2001. Т. 5. 528 с.
6. Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб.: Медиум, Ювента, 1997. 312 с.
7. Маркузе Г. Эрос и цивилизация // Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М.: АСТ, 2003. С. 6-250.
8. Бланшо М. Неописуемое сообщество. М.: МФФ, 1998. 78 с.
9. Батай Ж. Внутренний опыт. СПб.: Аксиома, 1997. 336 с.
10. Фрейд З. Тотем и табу // Фрейд З. Собр. соч.: в 10 т. М.: СТД, 2008. Т. 9. С. 287-444.
11. Фрейд З. Неудовлетворенность культурой // Фрейд З. Собр. соч.: в 10 т. М.: СТД, 2008. Т. 9.С. 191-270.
12. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Магдтет, 1999. 480 с.
13. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. 387 с.
14. Зиммель Г. Человек как враг // Зиммель Г. Избранное. М.: Юристъ, 1996. Т. 2. Созерцание жизни. С. 501509.
© Ковалевский А. А., 2016
H. r. KpacHonpoBa N. G. Krasnoyarova
N. A. BERDYAEV: PHILOSOPHY IN THE MIRROR REFLEXION OF LIFE AND DESTINY
The article represents a reconstruction of the thematic content of N. A. Berdyaev's philosophy and characteristics of his type of philosophizing on the base of the author's self-assessment of his creativity in the context of his own destiny and reflection of the destiny and creativity of the philosopher in the memories of his wife. The philosopher's identity and life are shown as woven into his conceptual search. The originality of Berdyaev's type of philosophy, defined by the originality of his personality, is the passion of thoughts, individuality, and paradoxicality.
Keywords: N.A. Berdyaev, philosophy, type of philosophizing, identity of the philosopher, life of the philosopher, destiny of the philosopher.
Как человек Николай Александрович Бердяев (18741948) был удивительно цельной, истинно творческой личностью. Его называли в Европе «русским Гегелем ХХ века», одним из универсальных людей эпохи.
Николай Александрович происходил из древнего русского рода. Отец - предводитель дворянства, председатель Киевского земельного банка, штаб-ротмистр в отставке Александр Михайлович Бердяев. Мать - Александра Сергеевна - урожденная княжна Кудашева, по матери - наполовину француженка. Из воспоминаний Л. Ю. Бердяевой, жены
философа: «Отец Ни (домашнее имя Николая Александровича. - Н. К.), как и дед, и прадед его, были люди исключительно благородные, смелые в защите чести и достоинства человека без различия классов и положений. Многие из них были военные герои... Мать Ни по воспитанию была иностранкой, в молодости жила в Париже. Молилась по французскому молитвеннику. До старости (умерла 75 лет) была очаровательна, изящна, приветлива, любила общество, развлечения, но главное - была очень добра. В ней чувствовалась подлинная духовная аристократичность в лучшем смысле этого слова. <...> Алина (Александра) Сергеевна обожала Ни, так же, как и отец. Старики очень любили друг друга.» [1, с. 136].
Но в отношении к семье, как и ко многому другому, Н. А. Бердяев был не похож на других и, как всегда, очень оригинален в своих суждениях. Любя своих родителей, Н. А. Бердяев подчеркивал в своей книге «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1940) прежде всего духовное родство и скептически относился к родству физическому, к происхождению: «Я не люблю семьи и семейственности. У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности. Я люблю лишь «лица не общее выражение». .Я любил их (родителей. - Н. К.), считал хорошими людьми, но относился к ним, скорее, как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно. <.> Но никогда не мог открыть в себе ничего похожего на Эдипов комплекс, из которого Фрейд создал универсальный миф. Родство всегда казалось мне исключающим всякую влюбленность» [2, с. 15].
Детство философа - счастливое детство в богатой дворянской усадьбе при любящей няне, заботе родителей, с поездками на заграничные курорты и т. п. Но главным было другое - это книги, чтение, исключительно раннее осознание своего призвания. «Во мне необычно рано пробудился интерес к философским проблемам, и я осознал свое философское призвание еще мальчиком. <.> В это время я уже много читал и рано задумывался над смыслом жизни. Но я никогда не мог решить ни одной математической задачи, не мог выучить четырех строк стихотворения, не мог написать страницы диктовки, не сделав ряд ошибок. <.> Я всегда был неспособным учеником, несмотря на очень раннее мое умственное развитие и на чтение книг, которых в моем возрасте никто не читал. Когда я держал выпускной экзамен по логике, то я уже прочел «Критику чистого разума» Канта и «Логику» Д. С. Милля. Мои способности обнаруживались лишь тогда, когда умственный процесс шел от меня, когда я был в активном и творческом состоянии, и я не мог обнаружить способностей, когда нужно было пассивное усвоение и запоминание, когда процесс шел извне ко мне. Я, в сущности, никогда не мог ничего пассивно усвоить, просто заучить и запомнить, не мог поставить себя в положение человека, которому задана задача. Поэтому экзамен был для меня невыносимой вещью. Я не могу пассивно отвечать. Мне сейчас же хочется развить собственные мысли» [2, с. 23]. «Никогда никто не натолкнул меня на занятия философией, это родилось изнутри» [2, с. 25].
С детства Бердяев - враг быта, суеты повседневных интересов и забот, и отсюда, как объясняет сам философ, «ранняя любовь к философии и к философии метафизической связана с моим отталкиванием от «жизни» как насилующей и уродливой обыденности. <.> Физиологические потребности никогда не казались мне безотлагательными, все мне представлялось зависящим от направленности сознания, от установки духа. Близкие даже иногда говорили, что у меня есть аскетические наклонности. Это неверно, мне, в сущности, чужд аскетизм. Я был с детства избалован, нуждался в комфорте» [2, с. 33-34].
«Свободное приобщение к мировому знанию» и формирование своего отношения к нему происходит прежде всего в чтении, считал Бердяев: «Я очень много читал в течение всей моей жизни и очень разнообразно. Я читаю быстро и легко. <.> Но я читаю активно, а не пассивно, я непрерывно творчески реагирую на книгу и помню хорошо не столько содержание книги, сколько мысли, которые мне пришли в голову по поводу книги» [2, с. 25]. «Философские книги я начал читать до неправдоподобия рано. Я был мальчиком очень раннего развития. Я читал Шопенгауе-ра, Канта и Гегеля, когда мне было четырнадцать лет. Я нашел в библиотеке отца «Критику чистого разума» Канта и «Философию духа» Гегеля (третья часть «Энциклопедии»). Все это способствовало образованию во мне своего субъективного мира, который я противополагал миру объективному. <.> Я, в сущности, всегда мог понять Канта или Гегеля, лишь раскрыв в самом себе тот же мир мысли, что и у Канта или Гегеля. Я ничего не мог узнать, погружаясь в объект, я узнаю все, лишь погружаясь в субъект. Может быть, именно вследствие этих моих свойств мне всегда казалось, что меня плохо понимают, не понимают главного» [2, с. 48-49].
С 14 лет Николай Александрович учился в киевском кадетском корпусе, а затем - на естественном и юридическом факультетах Киевского университета им. Св. Владимира. Увлекшийся марксизмом, Бердяев за участие в студенческих демонстрациях был отправлен в ссылку. В эти годы он начал печататься со статьями по разным вопросам социальной теории и практики. Самая главная тема, которая появилась уже в его первой статье, - тема свободы. Он считал, что мировая история есть трагедия, связанная с выполнением этой темы. Трагедия происходит оттого, что бремя свободы не каждому по силам. Эти мысли прозвучали в первой книге «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» (1901), представлявшей собой критический этюд о народнике Н. Михайловском.
Ссылка не была тяжелым испытанием. Филеры местного отделения охранки доносили, что поднадзорный Бердяев катается на велосипеде, читает книги в городском саду или в библиотеке, провожает «барыньку лет 19, шикарно одетую» (свою будущую жену, тоже ссыльную). Современники всегда отмечали внешность Бердяева «от природы», его врожденный аристократизм и барственность: всегда элегантный, в ладно сидящем костюме, гордая посадка головы, пышная черная шевелюра. Жена поэта-символиста Вячеслава Иванова Л. Н. Зиновьева-Аннибал так описывает Бердяева в уже зрелом возрасте, когда он жил во Франции: «... Красавец, кудрявый брюнет с алмазами - горящими талантом
и мыслью глазами» (цит. по [1, с. 13]). По окончанию ссылки в 1904 г. Бердяев женился на дочери известного адвоката Лидии Трушевой, с которой был вместе до конца ее жизни (скончалась в 1945 г.). Бердяев считал, что его жена Лидия Юдифовна как «революционер духа» не создана для обыденности и прозы жизни; «по натуре была душа религиозная, но прошедшая через революционность, что особенно ценно. У нее образовалась глубина и твердая религиозная вера, которая не раз поддерживала меня в жизни. Она была человек необыкновенной духовности» [2, с. 138].
Бердяевы с самого начала своей семейной жизни старались «создать для себя необыденный мир». Но не всегда окружающие люди понимали и принимали этот их необычный «мир». С осуждением относилась к Л. Бердяевой Зинаида Гиппиус. В письме к ней от 23 апреля 1906 г. Бердяев писал: «Я хотел Вам когда-нибудь рассказать, насколько это возможно, о моем отношении к Лидии Юдифовне. Вы невнимательны к ней и потому не понимаете, какой нежной и прекрасной любовью я люблю ее. Это единственный человек, с которым я могу жить, чувствовать себя свободным, хорошо и чисто. Но роковая проблема пола этим не решается» (цит. по [1, с. 12]).
Лидия Бердяева обладала поэтическим даром, писала интересные стихи, которые сейчас опубликованы. В 1917 г. она приняла католичество, как она объясняла, почувствовав необходимость уйти из православия, которое не охранило Россию от большевиков. По словам писателя Бориса Зайцева, Бердяев православный, она - ортодоксальная католичка с особенным, ни на кого непохожим интеллигентным обликом.
Вернувшись из ссылки, Бердяев в 1900-е гг. постепенно разочаровывается в марксизме. Философ, последователь В. С. Соловьева С. Н. Булгаков, с которым Николай Александрович подружился, ввел его в круг московской православной среды. Но окунувшись в новое для себя общение, Бердяев сделал вывод, что не принадлежит к людям, отдающим свою волю духовному руководству, и что путь его иной, более трудный, в котором «не смиряется свое свободолюбие». В центре его размышлений в этот период - послереволюционный «кризис духа» и проблема ответственности за него определенных общественных сил. Бердяев за духовный кризис винил церковь и интеллигенцию, о чем написал в статье в коллективном сборнике «Вехи» (1909). В 1912 г. он выходит из Религиозно-философского общества, пишет серию статей «Типы религиозной мысли в России» (1916). Органично из темы «кризиса духа» возникает тема, а затем и философия творчества и свободы - «Философия свободы» (1911) и «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916). В этих произведениях Бердяевым были сформулированы основные для него мысли: 1) человек является творением, созданным по образу и подобию Творца; 2) оправданием человеческой жизни, основным содержанием ее и путем к спасению является творчество как обнаружение избыточной любви человека к Богу, ответ человека на Божье ожидание.
Февральскую революцию 1917 г. Н. А. Бердяев встретил с энтузиазмом, определив ее как «вступление в великую неизвестность», которое закончится бескровным «падением священного русского царства» (сродни падению Рима и Византии). Но все ширящееся насилие, которое Бердя-
ев объяснял как возмездие старому обществу, заставило философа говорить об опасности похоронить в этой стихии все вроде бы благие революционные цели. Октябрь 1917 г., с точки зрения Бердяева, был неизбежен. «Я пережил русскую революцию как момент моей собственной судьбы, а не как что-то извне мне навязанное. Эта революция произошла со мной, хотя бы я относился к ней очень критически и негодовал против ее злых проявлений» [2, с. 226]. «Изначально я воспринял моральное уродство большевиков. Для меня их образ был неприемлем и эстетически, и этически. В течение пяти лет я прожил в советском коммунистическом строе, и все эти пять лет я отличался моральной непримиримостью» [2, с. 229].
Свершившаяся революция и ее коммунистическая идея стали пожизненным предметом размышления философа. Как непосредственный наблюдатель происходящего в России он поражался многому, например, неожиданному появлению «новых лиц с не бывшим раньше выражением», которые демонстрировали чуть ли не «новый антропологический тип»: «милитаризованный тип» с отсутствием «доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц» [2, с. 230]. Но самой большой опасностью, которую почувствовал в стихии большевистской революции Бердяев, была опасность для духовной культуры: «Революция не щадила творцов духовной культуры, относилась подозрительно и враждебно к духовным ценностям»; «коммунизм, как он себя обнаружил в русской революции, отрицал свободу, отрицал личность, отрицал дух» [2, с. 236, 242]. «Миросозерцание, под символикой которого протекала революция, не только не признавало существование духа и духовной активности, но и рассматривало дух как препятствие для осуществления коммунистического строя, как контрреволюцию» [2, с. 236-237].
Бердяев сделал многое для того, чтобы именно духовная жизнь не угасала в новой России: читал лекции в клубе анархистов, проводил у себя дома литературно-философские «вторники», вел работу во Всероссийском союзе писателей в качестве вице-президента; был избран профессором Московского университета, стал инициатором образования Вольной академии духовной культуры, которая просуществовала три года (1919-1922) и в которой он читал лекции на философско-исторические и философско-религиозные темы; вел семинар по Достоевскому. В эти годы он написал книгу «Миросозерцание Достоевского», определившую восприятие писателя на Западе. «Значение Вольной академии духовной культуры было в том, что в эти тяжелые годы она была, кажется, единственным местом, в котором мысль протекала свободно и ставились проблемы, стоявшие на высоте качественной культуры» [2, с. 237].
В 1920 г. Н. А. Бердяев был арестован и допрошен Дзержинским («Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которого допрашивал сам Дзержинский»), которому философ фактически прочел лекцию о своем неприятии коммунистической идеологии и нового режима. Во время второго ареста Бердяев «объяснил следователю ЧК, что такое духовная культура и чем она отличается от материальной». Это, по-видимому, «было причислено к фактам», послужившим поводом к высылке его среди прочих деятелей культуры из советской России [2,
с. 237-238]. «С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян. <...> Когда мне сказали, что меня высылают, у меня сделалась тоска. Я не хотел эмигрировать. Но вместе с тем было чувство, что я попаду в более свободный мир и смогу дышать более свободным воздухом. Я не думал, что изгнание мое продлится 25 лет» [2, с. 241].
Расставание с Россией (1922 г.) было нелегким. Писатель Михаил Осоргин, друживший с Бердяевыми и так же, как он, высланный из России, писал: «Люди разрушали свой быт, прощались со своими библиотеками, со всем, что долгие годы служило им для работы, без чего как-то и не мыслилось продолжение умственной деятельности, с кругом близких и единомышленников» (цит. по [1, с. 18]). Л. Ю. Бердяева в своем дневнике вспоминала, что «нам объявили приговор о высылке (на 3 года (sic!)» [1, с. 50]. Бердяевы, как и остальные, уезжали, как они думали, не навсегда, не считали себя эмигрантами, надеялись, что им удастся вернуться домой в Россию. От этого, когда постепенно надежды таяли, усиливался трагизм ощущения чужбины, оторванности от родины. Лидия Юдифовна подчеркивала: «Мы не эмигранты, а высланные. Разница большая!» [1, с. 101].
Через много лет Бердяев написал: «Русская революция отнеслась с черной неблагодарностью к русской интеллигенции, которая ее подготовила, она ее преследовала и низвергла в бездну. Она низвергла в бездну всю старую русскую культуру, которая, в сущности, всегда была против русской исторической власти» [2, с. 231]. «У меня в результате испытаний выработалось очень горькое чувство истории. <...> Периодически являются люди, которые с большим подъемом поют: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан умирающих за великое дело любви». И уходят, несут страшные жертвы, отдают свою жизнь. Но вот они побеждают и торжествуют. И тогда они очень быстро превращаются в «ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови». И тогда являются новые люди, которые хотят уйти в «стан умирающих». И так без конца совершается трагикомедия истории. Только Царство Божье стоит над этим» [2, с. 244].
С 1924 г., после двух лет жизни в Берлине, где были написаны «Смысл истории. Опыт человеческой судьбы» и «Размышление о судьбах России и Европы», Бердяевы поселяются в Париже (район Кламар), как оказалось, навсегда. «Годы моей жизни в Париже-Кламаре, - писал Бердяев, - были для меня эпохой усиленного философского творчества. Я написал ряд философских книг, которые считаю для себя наиболее значительными. Я написал: «Философию свободного духа», «О назначении человека.», «Я и мир объектов», «Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности», «О рабстве и свободе человека», <.> «Судьба человека в современном мире», <.> «Новое средневековье», «Источники и смысл русского коммунизма», .«Русская идея». <.> Но, в сущности, никакая из написанных мною книг меня не удовлетворяет, никакая не выражает вполне. <.> Мысль необходимо изрекать, человек должен совершать этот акт, но в известном смысле остается верным, что «мысль изреченная есть ложь». Так хочется себя выразить, и так трудно это сделать» [2, с. 294].
Л. Ю. Бердяева приводит в воспоминаниях слова из статьи о Бердяеве во французском научном журнале: «Это великий русский мыслитель, которого Россия доверила Франции» [1, с. 171]. Г. П. Федотов говорил: «Всякий раз, как наступают важные события, - все стремятся к Бердяевым. Это - главный штаб!» (цит. по [1, с. 199]). Во Франции у Бердяева появились собеседники-философы и писатели с мировым именем, относившиеся к русскому мыслителю с огромным уважением, это Ж. Маритэн, Г. Марсель, М. Бу-бер, А. Жид и др. Бердяевы пережили во Франции войну, немецкую оккупацию, болезни, гибель одних друзей, разлуку с другими. Именно во Франции Бердяев стал всемирно известным философом и, может быть, благодаря этой известности, избежал ареста во время немецкой оккупации. «Я шутя говорил, - писал Николай Александрович, - что тут обнаружилось почтение немцев к философии. Мне потом говорили, что в верхнем слое национал-социалистов был кто-то, кто считал себя моим почитателем как философа и не допускал моего ареста» [2, с. 336].
В своей философской автобиографии Бердяев написал: «Я был первый русский христианский философ, получивший большую известность на Западе, большую, чем В. Соловьев. Мои книги были переведены на много языков, и только мои книги были переведены. Их много читали. О типе русского православия начали судить по русской религиозной мысли XIX и XX веков, которая была своеобразным русским модернизмом и которой не одобряли консервативные церковные круги» [2, с. 262]. Бердяева активно печатали и обсуждали, ждали его лекций в Англии. Приезжали на встречу с философом его почитатели из Новой Зеландии. В Мексике были организованы христианские кружки, где читали Библию и. Бердяева и даже сформировалось «целое течение, связанное с идеологией» Бердяева (свободные христиане). Работы русского философа опубликовали на испанском языке в Аргентине и т. д. [1, с. 119, 136, 151]. В 1947 г. русский философ был включен в список кандидатов на получение Нобелевской премии, но, к сожалению, скоро скончался.
Размышляя о своей известности, Бердяев писал: «Мне иногда кажется таким странным, что книги мои выходят почти на всех языках. Я объясняю это тем, что в них многие находят ответ на вопросы, так остро стоящие перед современным миром; <.> что я не только философ, не только человек отвлеченной мысли, а во мне философия сочетается с опытом пережитого мною марксизма и знанием всех оттенков современной мысли, направлений и школ» [2, с. 71].
«Я очень известен в Европе и Америке, даже в Азии и Австралии. Есть только одна страна, в которой меня почти не знают, это моя родина. <.> После пережитой революции вернулись к русской литературе, и это факт огромной важности. Но к русской мысли еще не вернулись, этому препятствует все еще господствующий диалектический материализм» [2, с. 341]. Любовь к России была неизменна, несмотря ни на что. Жена вспоминает, что, когда вышла очередная книга во Франции, Бердяев волновался: «Неужели книга эта, как и другие, пройдет незамеченной у русских? Ведь нигде и никто о моих книгах не упоминает. Какой-то заговор молчания, бойкот» [1, с. 59]. В середине 1930-х гг. Россия все-таки Бер-
дяева заметила: «в «Известиях» (московский выпуск) вышел фельетон Бухарина, посвященный книге философа «Судьба человека в современном мире», в котором Бердяев оказался, конечно, «сыном жандармского генерала» (почему не судившемся за кражу? - это было бы новее и оригинальнее). Чем объяснить такое внимание к врагу? Тон статьи, конечно, вполне в стиле советской эпохи. Смысл (если он есть?) статьи: Н. А. - филистер, предатель, человек, приспосабливающийся ко всем и всему, но. (ура!) умный, книга его замечательна. И на том спасибо» [1, с. 128].
Россия, ее судьба - непреходящая боль Бердяева. «Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа, - писал он. - Моя Россия подверглась смертельной опасности. Я все время верил в непобедимость России. Но опасность для России переживалась очень мучительно. Естественно присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения» [2, с. 335]. Однако по окончанию войны Бердяев пережил тяжелое разочарование в своих надеждах на перерождение советского режима -«Свобода не возросла, скорее наоборот».
Последняя книга, над которой работал Бердяев, была «Царство Духа и царство Кесаря». Он говорил: «Если меня спросить, как я себе представляю рай, то, конечно, сидеть у письменного стола!» (цит. по [1, с. 198]). За письменным столом Н. А. Бердяев умер в 1948 г. Похоронен на старом кладбище в Кламаре.
Перу Н. А. Бердяева принадлежат 450 работ, большинство которых, при всей сложности поднимаемых в них вопросов, написаны удивительно просто, с подкупающей страстностью и искренностью. Страстность мысли - одна из важнейших характеристик бердяевской философии, отличительная черта его как философа. «Я не учитель жизни, не отец отечес-
УДК 7.01
ФИЛОСОФИЯ ТЕАТРА: ТЕАТР В СОПРЯЖЕНИИ С БЫТИЕМ
В статье ставится вопрос о возможности понимания театра через сопряжение с главной категорией онтологии -категорией бытия. Вопросы сущности театра в онтологическом и, шире, философском контексте есть философия театра, которая объясняет театр как специфический способ мышления-представления особым типом игровых невербальных образов. Представление, происходящее «здесь» и «сейчас», есть творение, являющее бытие.
Ключевые слова: философия, мышление, бытие, искусство, театр, философия искусства, философия театра.
Вопросы искусства, его бытия и сущности могут быть поставлены в рамках собственно философии как особого типа мышления. Искусство определяется как специфическая, с присущей каждому виду искусства системой изобра-
тва, не пастырь, не руководитель молодежи, ничего, ничего подобного. Я продолжаю воспринимать себя юношей, почти мальчиком, даже в зеркале, за чертами своего постаревшего лица, я вижу лицо юноши. Это мой вечный возраст. <.> Старости духа нет, в духе есть вечная юность. Есть лишь старость тела и той части души, которая связана с телом. <.> Мысль еще более обостряется. Все обновляется для мысли. Очень увеличивается возможность сравнений, сравнений не только впечатлений от людей и событий, но и впечатлений от книг. По-прежнему я думаю, что самое главное - достигнуть состояния подъема и экстаза, выводящего за пределы обыденности, экстаза мысли, экстаза чувства. <.> Мир есть, прежде всего и больше всего, - страсть и диалектика страсти. <.> Ошибочно противополагать страсти - мысль, мысль есть тоже страсть. Мысль Ницше или Достоевского так волнует потому, что это страсть. И Христос хотел низвести огонь с неба» [2, с. 326]. В чем Николай Александрович видит свое отличие от других русских философов, например от С. Н. Булгакова и Г. П. Федотова, доклады которых прослушал: «У них все так гладко, так взаимно примирено, а у меня прерывно, катастрофично. И все более чувствую, что меня не понимают. У всех стремление к единению, к соборности, а я индивидуалист по своей природе. Кроме того, им чужда парадоксальность моего мышления» (цит. по [1, с. 75]).
1. Бердяева Л. Ю. Профессия: жена философа. М.: Молодая гвардия, 2002. 262 с.
2. Бердяев Н. А. Самопознание. (Опыт философской автобиографии). М.: Книга, 1991. 446 с.
© Красноярова Н. Г., 2016
H. r. KpacHoapoea, E. A. CaeHKoea N. G. Krasnoyarova, E. A. Saenkova
PHILOSOPHY OF THEATRE: THEATRE IN CONJUNCTION WITH BEING
This article raises the question of the ability to understand the theatre through the pairing with the main category of ontology - category of being. The questions of the essence of the theatre in the ontological and wider philosophical context are the philosophy of the theatre, which explains the theatre as a specific way of thinking represented by a special type of the nonverbal game images. The performance which is taking place "here" and "now" is a creation representing being.
Keywords: philosophy, thinking, being, art, theater, philosophy of art, philosophy of theatre.
зительно-выразительных средств, форма осознания бытия. Философия давала разные варианты объяснения искусства в этом смысле: от вспомогательной роли искусства (Гегель) до искусства как высшего и реального воплощения истины
