CC BY
189ПАРАДОКСЫ СОЗНАНИЯ
Э.М. Спирова
МЫСЛИМ ЛИ МЫ ОДИНАКОВО?
Аннотация. Статья посвящена феномену обыденного сознания. Автор отказывается от бытующего в марксизме и неомарксизме негативного отношения к этому феномену. Опираясь на Канта, он показывает реальную роль здравого смысла, житейского познания, здравомыслия, опыта повседневности в познании реальности. Отмечается феномен реабилитации обыденного сознания, инициированный концепцией «жизненного мира» Э. Гуссерля. Раскрывается истинный смысл усилий Гуссерля в создании нового метода постижения человека и человеческой реальности. Анализируется постклассический метод социального познания.
Ключевые слова: когнитивная революция, сознание, обыденное сознание, рассудок, язык, философский натурализм, чувственность, постклассическая модель социального познания.
E.M. Spirova
Do we think equally?
Summary. The article is devoted to the phenomenon of ordinary consciousness. The author rejects the negative attitude towards this phenomenon which exists in Marxism and neo-Marxism. Relying on Kant, the author shows the real role of common sense, worldly knowledge, sanity, everyday experience in the cognition of reality. The phenomenon of rehabilitation of ordinary consciousness, initiated by the concept of «life world» E. Husserl, is noted. The true meaning of Husserl's efforts in creating a new method of comprehension of man and human reality is revealed. The postclassical method of social cognition is analyzed. Keywords: cognitive revolution, consciousness, ordinary consciousness, mind, language, philosophical naturalism, sensuality, postclassical model of social cognition.
Что такое когнитивная революция?
Человек, в отличие от других живых существ, обладает сознанием. Действительно ли это так? Здесь сразу приходится задуматься над многими вопросами. Молодой иерусалимский историк Юваль Ной Харари в своей книге «Sapiens. Краткая история человечества» возникновение сознания называет «когнитивной революцией». Так исследователь обозначает появление в период между 70 и 30 тыс. лет назад новых способов думать и общаться. Но что спровоцировало эту революцию? «Наиболее распространённая теория утверждает, — пишет о Харари, — что случайные генетические мутации | изменили внутреннюю "настройку" человеческого ° мозга и сапиенсы обрели умение думать и общать-^ ся, используя словесный язык. Можно назвать это © мутацией Древа познания» [18, с. 30].
Почему мутация произошла в генах сапиенса, а не в генах неандертальца? Фраза «Человек обладает сознанием» требует коррекции. Неандерталец — тоже человеческий тип. Но в его генах ничего не произошло. Случайность? Выбор Провидения? Наличие каких-то естественных предпосылок? В чем причины мутации и каковы её последствия? Язык человека не был первым звуковым средством общения на Земле. Каждый вид животного имеет свой язык. Даже насекомые (пчёлы, муравьи), довольно сложным образом общаются, сообщая друг другу об источниках пищи. По сути дела не только о пище. Пчела, несущая в улей капельку хмельного сока, не получает доступ в отчий дом. Ей отрывают лапки, по существу лишая её жизни за «порчу» улья. Здесь речь идёт уже не только о пище, но и об устоях пчелиной жизни.
Многие животные, в том числе все большие и малые обезьяны, поддерживают связи
с помощью голосовых сигналов. «Например, язык зеленых мартышек состоит из разнообразных возгласов. Зоологи сумели расшифровать некоторые из них: "Осторожно! Орел!" (и другой, похожий: "Осторожно! Лев"). Когда исследователи проигрывали мартышкам запись первого крика, обезьяны прекращали свои занятия и с тревогой смотрели в небо, когда же они слышали второй клич, то поспешно карабкались на деревья. Сапиенсы умели издавать более отчётливые звуки, чем зелёные мартышки, но подобными способностями отличаются и слоны, и киты. Попугаи могут передразнивать все производимые человеком звуки, а также и многие другие: звонок телефона, стук двери, завывание сирен. Так чем же так необычен наш язык?» [18, с. 31].
Не исключено, что люди безосновательно возвеличили способность человека к общению с помощью языка. Никакого особенного прорыва в человеческом поведении не было. Он вёл себя так же, как и другие животные. Такое воззрение объединило многих специалистов, в том числе антропологов и натуралистов. В целом они составили даже целое направление в антропологических экспертизах. Это направление называется «новым натурализмом». К нему относятся Дж. Палмер, Л. Палмер, С. Пинкер, Д. Денет, Ю. Монич. Они исходят из языковой, коммуникативной и ментальной сходности человека и животного.
Натуралисты не признают роли естественного отбора в происхождении когнитивных навыков. В самом деле появление языка не укладывается в линейную схему. Язык, словно, упал с неба. Сапиенсам разом удалось расширить коммуникативные связи, обогатить когнитивные горизонты. Получается, что малозначительные нейрологиче-ские изменения могли вызвать очень резкие изменения в познавательных способностях. Но это благо не коснулось, к примеру, неандертальцев. Теперь эксперты, пытающиеся разгадать тайну языка, толкуют только о нейронах мозга и синтаксисе.
Предупреждение об опасности, неожиданная угроза, разумеется, невозможна без жестов и голосовых средств. Но что происходит, когда опасности нет? Исчезает ли коммуникация? Нет, она оказывается весьма востребованной. Сапиенсам хочется «поговорить» на свободные темы. Разве не представляет интереса сообщение о том, что человек видел льва нынче утром возле излучины. Дело, как говорится, прошлое, но сама потребность захватывает. Не лишней оказывается, к примеру, информация о том, что кто-то питает к другому негативные чувства, а кто-то завёл себе новую подружку. Всё
это даёт основание Харари утверждать, что язык родился из любви посплетничать.
Но способность рассказать о том, что уже случилось, чего нет перед глазами — это, по сути дела, предвестие сознания. Прежде всего, живым существам свойственно воспринимать реальность на уровне ощущений. Они опираются на непосредственный чувственный опыт, знакомство с деталями и конкретными фактами через осязание, обоняние. Реальный, непосредственный опыт дан прежде его обсуждения или анализа. Ощущение задаёт вопрос: «Что именно я воспринимаю?». Ощущение имеет тенденцию реагировать на непосредственную ситуацию, оно эффективно и продуктивно при любых кризисах и крайностях.
Но вот окружающая реальность скрылась из нашего поля зрения. Можно ли восстановить её в своём воображении? Путём припоминания живое существо (сапиенс) добавляет к той картине, которую он только что созерцал, её копию, её образ. Происходит удвоение реальности. К той, что была, присоединяется та, которая помысленна. Однако повторение реальной картины — это ещё не мышление. Этому процессу не хватает глубины, проблемности. Но если наблюдателю недостаточно копии реальности, то в свои права вступает мышление. Что же нового возникает в процессе движения картины? Человек обнаруживает некие причинные связи. Вот он видел у излучины льва. А вдали маячило стадо бизонов. Это не просто детали пейзажа. Судя по всему, начнётся охота. Лев обязательно приметит бизона и станет преследовать его. Но примется ли он за добывание свежей пищи? Похоже, Лев сыт, об этом свидетельствует его поза, ленивые движения. Судя по всему, охота не предвидится.
Мышление связано с объективной реальностью, со взглядами и объективным анализом. Мышление задаёт вопросы: «Что это значит?». Для него очень ценны содержание и общие принципы. Мыслительные типы (те индивиды, в ком доминирует мыслительная функция) — прекрасные составители планов; они стремятся следовать своим планам и абстрактным теориям даже тогда, когда те опровергаются новыми доказательствами.
Но одинаков ли при этом сам характер нашего мышления? Нет. Один, к примеру, строит свои доводы на основе здравого смысла, повседневной рутинной жизни. Другой, напротив, подчиняет своё сознание теоретическому мышлению. Третий вообще думает с помощью символов. Он демонстрирует ресурсы символического мышления. Когнитивные способности человека формировались всё же
постепенно. «Наша способность к аналитической мысленной репрезентации отдельных ощущений является результатом длительной биологической (когнитивной) и социокультурной эволюции, она возникает в результате многоэтапной проработки когнитивной информации, которая порождается нашей когнитивной системой на основе многочисленных сигналов, извлекаемых из окружающей среды» [10, с. 13].
Обыденное сознание
Чаще всего люди мыслят на уровне обыденного сознания. Так называется повседневное, практическое сознание. Оно включается в человеческую практику. Однако специально оно не сформировано, подобно науке, искусству, философии. Обыденное сознание опирается на здравый смысл, на житейский опыт. Рефлексивность не чужда ему. Оно зачастую подчиняется жизненной логике, но далеко не всегда согласуется с действительными причинно-следственными связями. Долгое время обыденное сознание трактовалось как низший уровень отражение реальности. Само различение понятий «рассудок» и «разум» встречались в философии давно. Уже до Канта в немецкой философии были разведены два понятия: «Verstand» — рассудок, от глагола «verstehen» — понимать, и разум. Разум именуется словом «Vernunft», и это тоже очень важное понятие в немецкой классической философии, в философии вообще и в общечеловеческом лексиконе. Мы говорим: «разумный человек», «разумное общество». Мы называем человека «Homo sapiens», что значит «человек разумный». Во все эти слова вкладывается какой-то очень существенный для людей смысл.
В то же время философы осознавали, что человеческий разум обладает сложной структурой. Далеко не всегда разум способен охватить глубокое содержание того или иного явления или аспекта реальности. В тех случаях, когда «промахи» разума были очевидными, сам этот человеческий дар не подвергался сомнению. Отступления от разума, начиная с Аристотеля, трактовались как «глупость». Получалось, что разум далеко не всегда использует свои возможности, а его сбои, естественно, выводились за рамки совершенства.
Кант прежде всего отделяет рассудок от чувственности. «Восприимчивость нашей души, (т.е.) способность её получать представления, поскольку она каким-то образом подвергается воздействию, мы будем называть чувственностью; рассудок же есть способность самостоятельно производить
представления, т.е. спонтанность познания. Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т.е. содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой... Эти две способности не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание. Однако это не даёт нам права смешивать долю участия каждого из них; есть все основания тщательно обособлять и отличать одну от другой. Поэтому мы отличаем эстетику, т.е. науку о правилах чувственности вообще, от логики, т.е. науки о правилах рассудка вообще» [7, с. 90]. Итак, рассудок, согласно первой, в определённой степени негативной дефиниции, не есть способность созерцания, есть нечувственная способность познания. Позитивно же рассудок определяется и как спонтанность познания, и как способность мыслить.
Кант считает возможным судить о том, чего мы никогда не видели и о чём имеем приблизительное представление. Но здесь собственно и возникает оценка обыденного сознания как недостоверного и даже ложного. Из психологии известно, что любому субъекту для того, чтобы иметь мнение, не обязательно располагать информацией. Более того, люди, как правило, судят о том, о чём они не имеют элементарного представления. Вот, скажем, я, следуя логике Канта, никогда не была в Париже. Если меня спрашивают об этом городе, то я, вероятно, уклонюсь от описания Парижа. На самом деле всё обстоит далеко не так. В моей голове оживают отрывочные впечатления, рождённые картинами, страницами книг, свидетельствами туристов. Тогда во мне крепнет убеждение, что о «своём» Париже я имею обстоятельное представление. Фантазия является непременным спутником нашего познания.
Односторонности эмпиризма и односторонности рационализма Кант подвергает критике. Однако он утверждает, что чувственность и рассудок всё-таки относительно разные способности. Нет обособленной чувственной способности; на деле она всегда чувственно-рассудочная, но чувственные моменты и элементы здесь кардинально важны, а поэтому, с одной стороны, должны специально исследоваться. С другой стороны, если и когда мы выделяем для исследования рассудок (а на этом Кант настаивает), то перед нами оказывается особая способность, обнаруживающая относительную независимость от непосредственно чувственных впечатлений. Конечно, в нашей душе живут
и оживают впечатления, когда-то полученные от предметов непосредственно. Но о тех же предметах мы можем мыслить, судить, не созерцая их в данный момент, да и вообще не имея собственного опыта их созерцания. (Так, мы способны судить о городе Париже, даже никогда не побывав в нём.) Вот тогда, когда мы действуем и познаём независимо от непосредственных чувственных впечатлений, в дело включается спонтанность познания. Мы как бы опираемся на наши внутренние специфически человеческие возможности. Это и значит, по Канту, что мы имеем дело с рассудком.
В 1968 году советский демограф Б.Ч. Урланис опубликовал в «Литературной газете» статью «Берегите мужчин». В этом материале он сравнивал данные о продолжительности жизни женщин и мужчин. Получалось, что в этой статистике мужчины проигрывают: они живут на 30 лет меньше. Редакция газеты, публикуя статью, одновременно пыталась выявить отношение к этой проблеме среди населения страны. Изложив суть вопроса, она постаралась узнать: кто и что думает о том, надо ли беречь мужчин. В конце опросника уточнялось, статью читал (а), не читал (а).
Мнения сложились самые разные. Многие женщины утверждали, что все мужчины алкоголики и беречь их не стоит. Сами виноваты. Однако исследование не получилось. Оказалось, что большинство участников опроса, активно выражающих определённую позицию, статью вообще не читали. Следовательно, они и не представляли себе суть проблемы: ведь статья Б. Урланиса как раз и содержала нужные аргументы. Выходит, мнение далеко не всегда опирается на факты, на реальные сведения. Но оно всё-таки складывается, будучи, разумеется, далёким от истинной картины жизни.
Вероятно, суждение Канта относительно Парижа, обозначенное тем, кто там и не был, можно оценить по-разному. Во-первых, стоит вслед за Кантом признать роль фантазии в конструировании реальности. Во-вторых, трезво осознать, что ни о каком продвижении к правде в данном случае речь не идёт.
Между тем обыденное сознание неправомерно оценивать лишь как ложное. Такая оценка содержалась в марксизме, неомарксизме и других разновидностях классического социального знания (фрейдизме, структурном функционализме). «Мир повседневного сознания и знания представлялся поверхностью, под которой мыслилась некая глубина, завесой фетишистских форм, за которой находится подлинная реальность («Оно» в фрейдизме; экономические связи и отношения в марксизме;
устойчивые структуры, определяющие человеческое поведение и мировосприятие в структурном функционализме). Исследователь выступал как абсолютный наблюдатель, для которого живой опыт, практика — всего лишь симптомы глубинной реальности. По отношению к обыденному культивировалась своеобразная "герменевтика подозрения"» [14, с. 691].
Между тем обыденное сознание — сложный и противоречивый феномен. Яков Голосовкер заметил, что слово «рассудок» вызывает скуку. Мы с иронией относимся к рассудочному человеку. Но сам же Голосовкер предлагает вглядеться в «рассудок» глазами мыслителя как в умственный характер и образ. Этот феномен он оценивает как четы-рёхликий. Рассудок, согласно Голосовкеру, имеет четыре профиля: профиль резонёра, профиль контролёра, профиль здравого смысла и профиль диалектики.
Рассудок как резонёр любит основание и следствие. Обыденное сознание не лишено логичности. Нередко оно выстраивает целую череду смысловых зависимостей, которые кажутся приемлемыми в домашнем обиходе. Но они не соответствуют теоретическому анализу явления. Возьмём, в качестве примера открытие Фрейда об амбивалентности человеческих чувств. Психоанализ исходит из того, что чувства животных одновалентны. Мир человеческих состояний сложнее. Каждое чувство, свойственное человеку, содержит в себе его изнанку. Любовь таит в себе ненависть, бесстрашие — страх, смелость — трусость и т.д. Речь, разумеется, идёт не о том, что чувства людей вообще переменчивы. Диалектическая мысль Фрейда показывает, что противоречивые эмоциональные состояния существуют в человеческой душе как бы в одном флаконе. Любовь — она же и ненависть. Художники всех времён чувствовали это и открывали правду в изнанке любви, смелости, отваге. У Шекспира, в частности, — «О гнев любви, о ненависти — нежность». Такая противоречивость чувств ощутима даже на уровне обыденного языка. «Я так тебя люблю, — признаётся девушка, — что просто задушила бы».
Однако на уровне обыденного сознания, рассудка эта мысль об амбивалентности чувств кажется не приемлемой. Как же можно говорить о моей ненависти, когда я безоглядно люблю этого человека? И. Бродский описал крупного военачальника, который, одержав множество безупречных побед, со страхом приближается к столице, где его ждёт вождь. С психологической точки зрения феномен доказан. Но с житейской, он весьма уязвим. Ведь
ненависть дремлет в глубинах бессознательного и потому воспринимается как иллюзия. Однако больше всего кровавых преступлений совершают люди, которые безоглядно любили друг друга.
Любовь резонёрствует о любви вечной и нерушимой. Отвага с порога отвергает мысль о трусости и малодушии. Бесстрашие не знает страха. Всё это следствия и основания рассудочности, которая отвергает теоретические аргументы, ища достоверность в быстротекущем опыте, в утешительной иллюзии или в собственном воображении.
Как контролёр, по словам Голосовкера, рассудок контролирует всё в уме и чувстве и особенно домогается контроля над интуицией. Его погоня за интуицией, чтобы взять её под контроль, тёмная полоса в автобиографии многих мыслителей и художников. Здравый смысл — credo и совесть контролёра. Как часто художник или поэт избегает полёта фантазии, остерегаясь интуиции, которую он хотел бы приручить. Что касается рассудочной диалектики, то она оперирует не только понятиями, но и данными эмпирики, наблюдениями и восприятиями, в то время как ratio, отвлечённый теоретический разум в роли «диалектика» оперирует только отвлечёнными понятиями.
«В аспекте наивности, — отмечает Я. Голо-совкер, — рассудок, в сущности, наш здравый смысл. Кстати, это и шут с удочкой в драме А. Блока "Король на площади". Его рассуждения — именно рассуждения здравого смысла. Но истина, особенно научная истина микромира, гораздо ближе к нездравому смыслу, чем к обычному здравому смыслу. Рассудок в своих рассуждениях следует правилам формальной логики и строго осуждает всё то, что формальная логика считает алогизмом или нарушением и заблуждением. Но здравый смысл в приложении к миру первого приближения, к чувственно постигаемому миру наивного реалиста вовсе не приложим к миру второго приближения, к миру, постигаемому через математическую формулу и язык аппаратурной процедуры и линзы» [2, с. 263-264].
Наука по самому существу противоречит здравому смыслу. Можно ли, к примеру, осмыслить в житейском плане феномен разбегающихся галактик? Согласится ли здравый смысл с тем, что мы живём в разных вселенных? Легко ли здравому смыслу принять тезис о нищете нашего мозга? Признает ли простой наблюдатель небесных конфигураций, что никакой Белой Медведицы нет, да и опущенная чаша звёздного ковша всего лишь продукт нашего воображения? Наука выселяет здравый смысл из нашего бытия и рождает полушизофреническую ситуацию. Мы постигаем
основы научной картины мира и плохо согласуем их со здравым смыслом. Но если здравый смысл — плохой поводырь, то как принять парадигмально меняющуюся картину мира.
Так, возникает представление об ином здравом смысле. Существует другой здравый смысл, чем для мира наивного реалиста, воспитанного на показателях внешних чувств. Обычные «здравости» здравого смысла, пригодные для мира первого приближения там, в мире второго приближения, обнаружатся как нездравости или как нелепость.
«Рассудку, которому приходилось имеет дело с этим двоемирием, с миром науки и миром наивности, и вмещать в себя два здравых смысла, из которых один неизменно смеётся над другим, или во всяком случае загадочно улыбается, глядя на другого, при таком положении рассудку действительно надо обнаруживать двоякую, а иногда и двойную мудрость, чтобы удержать оба здравых смысла в рамках лояльности. Ему также надо быть дельным софистом, чтобы тот другой признавать за реальность и их несовместимые "здравости" — за реалии. Поэтому мы не должны удивляться, что с развитием научности во многих странах количество потерявших рассудок чудовищно увеличилось. Земной Софист не выдержал» [2, с. 264].
Ко многому, что нас окружает, мы относимся автоматически, включаем телевизор, смотрим программу. Поразительно, если задуматься, как это образы летят через пространство! Заходим в самолёт, усаживаемся и через несколько часов спускаемся по трапу. Но уже в другом полушарии. Какие законы поддерживают такой успешный перелёт? Многое мы воспринимаем, как более или менее очевидное. Но вот наступает такой момент, когда мы задумываемся, казалось бы, над несомненным: а что это такое? Что все это вокруг меня означает? Человек направляет свет всепроникающего разума на нечто, ещё не бывшее предметом его самостоятельного размышления. Древнегреческий мудрец Сократ связывал возможность познания с разумом. Однако что такое разум?
Человек обладает необыкновенным даром: он может, например, вызвать в собственном воображении давно ушедшие миры. Он способен с предельным погружением войти в сферу собственных мыслей и критически воспринять их. Человек может рассуждать, познавать, оценивать, выстраивать логически стройную последовательность умозаключений. В своей жизни люди доверяются не только инстинктам. Они могут поступать сознательно. Это поразительная, победоносная способность человека.
Разум есть способность понимания и осмысления. Это деятельность человеческого духа, направленная на познание. С помощью разума постигается универсальная связь явлений. Возможно, именно этот благословенный дар выделяет нас из остальной природы. Поэт Игорь Шкляревский написал такие строчки:
«И над натурой нашей звероликой
Всепониманье возвышает нас...».
Всепониманье... Оно нам кажется таким естественным, органичным. Однако всегда ли оно было свойственно людям во все времена?
Разум, ум, человеческая способность понимать и осмысливать окружающий мир. В истории философии сложилось даже специфическое учение о том, что всё есть разум. Оно было названо панлогизмом. Разум является абсолютной действительностью. Мир лишь осуществление разума.
Натурфилософы утверждали, что разум присущ не только человеку. В своеобразной форме он существует в косной и живой материи. Теперь уже не только богословы или натурфилософы полагают, что Вселенная одушевлена разумом, о чём всегда рассуждали мистики. Физики и те склонны думать, что универсум демонстрирует некое величие одухотворённой мысли. Но не менее распространена и другая точка зрения. Разум существовал не всегда. Он — продукт эволюционного развития материи, одно из последовательных приобретений вечного универсума.
«Затем, по дарвиновской генеалогии когда-то очень давно произошло эффектное (до сих пор необъяснимое) событие: бессознательная и инертная материя стала осознавать себя и окружающий мир. Хотя механизм этого чудесного события находится в полном противоречии даже с наименее строгими научными рассуждениями, правильность этого метафизического предположения считается сама собой разумеющейся, а решение проблемы молчаливо переадресовывается к будущим исследованиям. Исследователи не пришли к согласию даже в том, на какой эволюционной стадии возникло сознание. Однако убеждение, что сознательность присуща только живым организмам и что она требует высокоразвитой центральной нервной системы, составляет основной постулат материалистического и механического мировоззрения. Сознание рассматривается как продукт высокоорганизованной материи (центральной нервной системы) и как эпифеномен физиологических процессов в головном мозге» [3, с. 38]. Понятие разума
(греч. нус) появилось сначала у Анаксагора и затем у Аристотеля. Софисты признавали только естественный продукт мышления, который формируется в каждом как неизбежное мнение. Для Сократа существует норма, согласно которой определяется ценность естественных продуктов мышления. Высшую необходимость, открывающуюся в диалогическом стремлении к истине, можно назвать законодательством разума. В этом смысле справедливо утверждение, что Сократ открыл разум. Он первым провозглашает с полным сознанием, что существует нечто значимое для всех людей и знание существует только там, где это признаётся.
По мнению стоиков, всекосмическое единство обеспечивается принципами «логичности», то есть чем-то бестелесным, не-сущим. Космос организован по тем же самым принципам, что и знание о нём. Высшая логика мироздания и бытие совпадают. В основе совпадения лежит способность космического разума мыслить свои собственные законы как необходимые и всеобщие. Мировой разум, стало быть, тождествен закономерности природы.
Рассудок и разум
Рассудок — первичная ступень разумной деятельности, исходный уровень мышления, который ограничивает оперирование абстракциями, пред-заданной схемой. Можно охарактеризовать рассудок как психическую деятельность, которая, образуя понятия суждения, умозаключения, снабжает этим материалом разум.
Уже в античной философии прослеживается различие между рассудком и разумом как двумя «способностями души». Отмечается, что рассудок — это способность рассуждения. Ему подвластно всё относительное, земное и конечное. Разум же продвигается дальше. Он постигает абсолютное, божественное и бесконечное. Многие мыслители, например Н. Кузанский, Дж. Бруно, оценивали разум как более значимую и более высокую в сравнении с рассудком способность познания.
Знание, по мнению Ф. Бэкона, исходит из трёх способностей рассудочной души. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку. Философия, с его точки зрения, имеет дело не с индивидами и не с чувственными впечатлениями от предметов, а с абстрактными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области рассудка. Чтобы убедиться в правильности своей
мысли, Бэкон обращается к источникам мыслительного процесса. Ощущение, служащее как бы воротами интеллекта, возникает только от воздействия единичного. Образы или впечатления от единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при этом первоначально они запечатлеваются в ней как бы нетронутыми. В том самом виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только потом человеческая душа перерабатывает и пережевывает их, а затем либо пересматривает, либо воспроизводит в своеобразной игре, либо, соединяя и разделяя, приводит в порядок. Следовательно, по убеждению Бэкона, философия вытекает из рассудка. Последний легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. В то время как многое в природе единично и совершенно и не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет.
Рассудок — это человеческая возможность последовательно и ясно рассуждать, подвергать классификации явления. Кант предложил убедительное различение двух уровней мыслительной деятельности: «Всякое наше знание начинается с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления» [7, с. 274].
Доверяясь рассудку, человек как бы предумышленно отвлекается от идеи развития, взаимосвязанности понятий и категорий. Процессы и феномены мира берутся как нечто устойчивое, неизменное. Мышление начинается с рассудка, но не ограничивается им. Рассудок никогда не проявляет особого стремления к отысканию ошибки, так как, по мнению Канта, его к этому ничто не побуждает. Таков чуть ли не главный источник заблуждений, которые сохраняются, к стыду человеческого ума, в течение долгого времени и вскрываются затем более глубоким анализом. Рассудок попросту опирается на суждения здравого ума, не сообщая им посредством логики необходимой крепости. Кант подчёркивает, что правильно расположенные цветники и аллеи возможны только благодаря рассудку, который их располагает. Однако когда ясной оказывается определённая идея, в то время затемняются другие представления. Таковы пределы рассудка в отличие от разума.
Предназначение рассудка в том, чтобы мыслительно упорядочить обретённое знание. Естественный прогресс человеческого познания состоит в том, что сначала развивается рассудок — на основе опыта рассудок доходит до ясных
суждений и через их посредство до понятий, затем эти понятия познаются разумом в соотношении с их основаниями и следствиями, и, наконец, систематизируются наукой. Поэтому человека в процессе воспитания надо научить сначала быть рассудительным, затем разумным и, наконец, учёным.
Действительное или мнимое чувственное восприятие предшествует всякому суждению рассудка и обладает непосредственной очевидностью, которая далеко превосходит всякое другое убеждение. Рассудок привносит в знание форму, содержание его есть результат чувственного созерцания. Чувственное познание несправедливо называют смутным, а рассудочное — отчётливым. На самом деле первое может быть совершенно отчётливым, а второе — в высшей степени смутным.
Рассудок есть способность самостоятельно производить представления, иначе говоря, есть спонтанность познания. Человеческий опыт состоит из созерцаний, принадлежащих чувственности, и из суждений, которые представляют собой исключительно дело рассудка. Но таким суждениям, которые рассудок составляет из одних лишь чувственных созерцаний, ещё далеко до суждений, обретённых в опыте. Дело чувств — созерцать, дело рассудка — мыслить, т.е. соединять представления в сознании. Соединение представлений в сознании — это суждение. Мыслить означает составлять суждения.
Как рассудок нуждается для опыта в категориях, так разум содержит в себе основания для идей, предмет которых не может быть дан ни в каком опыте. Идеи также лежат в природе разума, как категории — в природе рассудка. Разум как чистая самостоятельность выше рассудка. Разум может быть обыденным, здравым. Спекулятивным, чистым, интуитивным, дискурсивным. Разум есть способность выдвигать принципы в своём крайнем требовании доходить до безусловного. Напротив, рассудок служит ему только при определённом условии, которое должно быть дано. Однако без понятий рассудка разум не может судить объективно, рассудок есть способность давать понятия. Поэтому он дискурсивен. Можно помыслить и интуитивный рассудок, негативно, просто как не дискурсивный. Разум стремится найти бесконечное, безусловное и абсолютное.
Это сопоставление конечного и бесконечного (рассудка и разума) можно видеть и в философии Гегеля. Он показал устойчивость и определённость рассудка, который обусловливает систематизирующую деятельность мышления. Рассудок правомерен, но он не исчерпывает потенциал разума.
Ф. Шеллинг показывал, что воображение парит между конечностью и бесконечностью. Продукты воображения называют идеями. Поэтому воображение являет собой не рассудок, а разум. Это воображение на службе свободы. Что идеи есть просто объекты воображения, существующие только в названном парении между конечностью и бесконечностью, видно из того, что, будучи превращены в объекты рассудка, они ведут к тем неразрешимым противоречиям, которые Кант называл антиномиями. Следовательно, идеи — это продукты воображения, то есть такой деятельности, которая не производит ни конечное, ни бесконечное.
Реабилитация обыденного сознания
Трудно представить себе, как выглядело бы человечество, если бы оно осталось в тенетах обыденного сознания. Люди до сих были бы убеждены, что Солнце вращается вокруг Земли, что с помощью стрелы можно пробить дырку в Солнце, что камень, брошенный в небо, в небо же и улетает, что Земля покоится на трёх китах.
Эти ложные представления рухнули, когда появилась наука. Она приблизилась к мысли, что мир гораздо сложнее, чем это кажется при первом приближении, которое опирается на прямое наблюдение и очевидность процессов, происходящих в природе. Оказалось, что видимость ложна. Камень, брошенный в небо, возвращается на Землю, влекомый силой земной гравитации, что Земля не может покоиться на трёх китах, что на самом деле Земля вращается вокруг Солнца, что расстояние до Солнца недоступно полёту стрелы. К обыденному сознанию добавилось теоретическое мышление, способность мыслить о процессах и явлениях, руководствуясь открытыми наукой законами природы.
Но означает ли это, что обыденное сознание было отвергнуто как ложное и осуждено как иллюзия? Нет, картина оказалась более сложной. Во-первых, наука не следует непогрешимому маршруту. Она развивается через заблуждения. Взлёты научного познания порой ведут в тупики. Фантазии, догадки, гипотезы также присущи науке, как и обыденному сознанию. Нередко здравый смысл выступает надёжным гарантом против политиканства, демагогии, манипуляторства. Здравомыслие масс, народное чутьё, зачастую оказываются преградой для псевдонаучных спекуляций, рассчитанных на наивность и легковерие простых людей, далёких от науки.
Не случайно в середине прошлого века в рамках герменевтических и феноменологических школ
началась реабилитации обыденного сознания. Предпосылкой для такого разворота явилась концепция Э. Гуссерля о «жизненном мире». По мнению немецкого философа, в самой науке обнаружились раковые утолщения. Теоретическое мышление во многом утратило связь с живой повседневностью. Оно превратилось в царство определённых отвлечённостей, следующих предзаданных ходов мысли. Произошло очевидное онаучивание знания. Логика эзотерического мышления, напоминающее формулу Маркса о профессиональном кретинизме, во многом оторвалась от почвы живого, наглядного мышления.
Мысль Гуссерля оказалась дерзкой. Не обретет ли философия животворное наполнение, если оно сбросит с корабля любомудрия умышленно усложнённый арсенал условностей, отвлечённых мнимостей, закрытых абстрактностей. Гуссерль выработал особый метод философствования, который мог бы оказаться максимально близким той ситуации, в которой вовлечён человек. Но в чём специфика этой ситуации? Человек вовсе не погружён в пучины мышления. Он руководствуется житейскими очевидностями, по сути дела он в ситуации без мышления. Зато это и означает, что он, человек, разместил себя в своей собственной нише. Поэтому, Гуссерль успел предложить тот принципиальный метод рационализации, который мог быть использован для обновления человека и наук о человеке.
Отвергая традиционную философию столь же решительно, как и экзистенциалисты, Э. Гуссерль пошёл ещё дальше и устранил вообще все концепции «реальности», кроме опытной (феноменологической). Он писал: если я вижу розового слова, то этот образ принадлежит к сфере человеческого опыта не в меньшей степени, чем тщательные измерения, сделанные учёным в лаборатории.
Гуссерль хотел показать, как человек конструирует тот индивидуальный мир, в котором живёт. Он стремился также ответить на вопрос, зачем человек это делает. Мир безбрежен. Но Гуссерль относится с доверием к той природной и социальной среде, которую конструирует человек. Он в этом смысле нередко идёт от обыденности, от житейских представлений. Но при этом постоянно обеспечивает возгонку от элементарных мирских суждений, от произнесённого в определённом контексте слова к теоретическим выводам.
Разумеется, у каждого человека выстраивается собственный образ мира. Он сооружается жизненным опытом, очевидными констатациями, реализмом повседневных впечатлений. Понятие
жизненного мира (нем. Lebenswelt) — как известно, одно из основных в феноменологии позднего Э. Гуссерля. Он ввёл его в работе «Кризис европейских наук и трансцендентная феноменология» [5]. Так, немецкий философ обозначил опыт и деятельность человека в повседневной жизни. Он придал человеческому существованию значимую бытийную суть. Он увидел в жизненном мире непосредственную предпосылку жизнедеятельности человека: мир предшествует человеку в качестве универсального поля возможностей его практической и теоретической деятельности. Гуссерль как раз и делает эту само собой разумеющуюся «пред-данность жизненного мира» объектом феноменологического исследования.
Жизненный мир следует понимать не в смысле мировосприятия, мировоззрения, но в качестве того конкретного, чувственно-данного мира, в котором непосредственно живёт человек. Его важно отличать от других «миров», в частности, от мнимо автономных смысловых образований, которые конструируются в пределах специализированной культурной деятельности. Таким образом, Гуссерль обращает внимание на сугубо житейский опыт, не включённый в хорошо знакомые нам, освоенные теоретические концепты.
Другая мысль немецкого философа заключается в том, что этот мир не является следствием научной, философской практики, в результате которой возникает картина мира. Напротив, опора именно на эти непосредственные, вырастающие из почвы самой жизни представления и переживания, рождают картину мира. Это сфера разностороннего человеческого опыта, который можно назвать «универсумом сущего». Жизненный мир одновременно не имеет ничего общего с целостностью реальности, с космосом. Он предшествует научному освоению реальности. Он вообще является подпочвой всякого суждения и возникает раньше, чем мы философствуем или ставим и решаем научные проблемы.
Картины мира (мистические, религиозные, художественные, научные и философские) ориентируют нас в мире, но фундаментом для всех этих ориентаций всегда остаётся конкретный мир. Не будь глубоко индивидуальных представлений, вырастающих из жизненной практики, наука окажется обедненной, оскоплённой, а подчас сухой и бесплодной. Прежде чем начать осваивать действительность, человек оказывается погружённым
в повседневный опыт. И этот практический ярус жизни не устраняется, не сглаживается. Напротив, он даёт импульс для построения более строгих, развёрнутых и в определённой степени отчуждённых от первоначального корпуса представлений. Следует поэтому разглядеть в любом научном, теоретическом построении этот изначальный практический смысл. В отличие от мировоззрения жизненный мир открыт и бесконечно разнообразен. В этом контексте можно понять призыв Гуссерля «Назад к вещам!».
Будучи смысловым основанием науки, жизненный мир в то же время может ассимилировать её отдельные новообразования, следовательно, наука способна оказывать на него обратное воздействие. Взаимодействие жизненного мира и отдельных миров является, стало быть, одним из механизмов исторического развития культуры. Жизненный мир выступает как универсальный горизонт всей человеческой деятельности, тем самым задавая единство культуры, т.е. позволяя рассматривать её как целое и соотносить между собой её отдельные области.
Жизненный мир можно трактовать как мир непосредственного и конкретного чувственного опыта. Основной вопрос жизненного мира в понимании Э. Гуссерля — это вопрос о смысле и назначении человека. Однако осмыслить этот круг проблем средствами классической науки не представляется возможным, особенно если учесть многообразие когнитивных практик, которые сложились в современном сознании. Можно объединить два подхода к изучению жизненного мира личности — постклассический, для которого характерно принципиальное разделение субъекта (исследователя) и объекта (личности и её жизненного мира) познания, и постнеклассический. Именно в этом последнем подходе преодолевается дуальность субъекта и объекта познавательной деятельность, а таким образом устраняется контроверза научной рационализации и обыденной типизации.
Обыденное сознание стало объектом осмысления в социальной феноменологии А. Шюца. Вместе с осмыслением проблематики повседневности складывается «постклассическая парадигма» социального знания. Природа исследовательского объекта — повседневная жизнь людей и обыденного сознания — меняет отношение к самой идеи познания социального мира.
Список литературы
1. Бергсон А. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. — М.: Московский клуб, 1992. — 336 с.
2. ГолосовкерЯ. Избранное: Логика мифа. — СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2010. — 438 с.
3. Гроф С. За пределами мозга. — М.: АСТ, 2001. — 497 с.
4. Гуревич П.С. Рациональное и иррациональное в культуре // Философская антропология. — 2016. — Т. 2. No 2. — С. 7-25. URL: https://iphras.ru/uplfile/root/biblio/phan/2016_2/7-25.pdf (дата обращения: 16.01.2018).
5. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентная феноменология: введение в феноменологическую философию. — СПб.: Наука, 2013. — 493 с.
6. ДелёзЖ. Критика и клиника / Пер. с франц. О.Е. Волчек и С.Л. Фокина. — СПб.: Machina, 2002. — 240 с.
7. Кант И. Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. — М.: Чаро, 1994. — 741 с.
8. Лекторский В.А. Философия, познание, культура. — М.: Канон+, 2012. — 384 с.
9. Мацумото Д. Человек, культура, психология. Удивительные загадки, исследования и открытия. — М.: Прайм-Еврознак, 2008. — 672 с.
10. МеркуловИ.П. Когнитивные способности. — М.: ИФ РАН, 2005. — 179 с.
11. Никифоров А.Л. Структура и смысл жизненного мира человека. — М.: Альфа-М, 2012. — 278 с.
12. Ницше Ф. Сумерки идолов // Ницше Ф. Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 6. — М.: Культурная революция,
2009. — С. 9-105.
13. НордауМ. Вырождение. — М.: Республика, 1995. — 398 с.
14. Обыденное сознание // Философия: Энциклопедический словарь / Под ред. А.А. Ивина. — М.: Гардарики, 2004. — С. 691.
15. Померанц Г. Выход из транса. — М.: РОССПЭН, 2010. — 582 с.
16. Руднев В.П. Полифоническое тело. Реальность и шизофрения в культуре XX века. — М.: Гнозис,
2010. — 400 с.
17. Смирнов С.А. Антропологический навигатор. К юбилейной онтологии человека. — Новосибирск: Офсет-ТМ, 2016. — 438 с.
18. Харари Юваль Ной. Sapiens. Краткая история человечества. — М.: Синдбад, 2017. — 520 с.
19. Шеллинг Ф. Соч.: в 2 т. Т. 1 / Сост., ред., авт. вступ. ст. А.В. Гулыга. — М.: Мысль, 1987. — 637 с.
