Мышление и речь: что было вначале? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Культурно-историческая психология

Г.В. Лобастов Мышление и речь: что было вначале?

Статья посвящена критическому анализу методологических принципов, используемых Л.С. Выготским в исследовании отношения мышления и языка. Раскрывается диалектика смысла и слова внутри культурно-исторической деятельности, обсуждается природа мышления и порождающие язык основания, что позволяет расшифровать как содержание отношения между мыслью и словом, так и их собственное содержание. Этим же анализом проявляется мера осуществления Л.С. Выготским его методологического принципа движения от дела к слову.

Ключевые слова: метод, диалектика, деятельность, мышление, смысл, слово, знак, значение, отношение, начало, опредмечивание и распредмечивание.

«Слово не было вначале. Вначале было дело. Слово образует скорее конец, чем начало развития. Слово есть конец, который венчает дело»1. Эти слова Л.С. Выготского нуждаются в некоторых комментариях.

«Вначале было дело» - фундаментальное положение. И как положение фундаментальное, лежащее в основании, оно требует обоснования самим исследованием. Внутри исследования любой проблемы. Самим мыслящим мышлением: из дела должно быть выведено не только любое образование в человеческой культуре, но делом должно быть обосновано само мышление. То есть теоретически разворачивая «дело», этим делом обосновать дело как начало.

Разумеется, такое исследование и для дела должно найти начало, ибо изначально дело и не есть еще дело. Это лишь некоторая активность внутри случайных обстоятельств, обеспечивающая

© Лобастов Г.В., 2017

удовлетворение органических потребностей. Здесь нет сознания, здесь нет мышления и здесь нет нужды в языке. Естественно-природный бессознательный процесс. Не опосредствованный ничем кроме естественных органов животного организма. Дело меняется в своем существе, когда оно в свое осуществление начинает втягивать различные объективные образования в качестве средств своего движения. Здесь и лежит начало мышления. Мышления, которое возникает как необходимое условие самого этого дела. Именно оно, дающее образ действительности, обстоятельств и условий бытия, -оно, а не слово, которое, конечно же, в условиях совместно-разделенной деятельности с необходимостью появляется, - именно мышление дает возможность «свободы выбора» (через «суждение», через выявление отношений между элементами ситуации) и субъективно определяет схему действий. А через реальный процесс деятельности - саму действительность человеческого бытия. То есть выступает в категории начала. Такого начала, которое, раскрывая объективные силы самой действительности, активно превращает их в силы самого субъекта. Тем самым действительным началом в самой деятельности выступает мыслящий субъект.

Но вернемся к Выготскому.

Мысль «слово есть конец, который венчает дело» истинна только в определенном отношении. Ибо дело заканчивается не словом. Лишь когда предметом исследования является непосредственно слово, генезис его из дела, только тогда можно его в некоем моменте фиксировать как венчающий дело конечный результат. Но развернуть все его определения, все его активно-деятельные функции нельзя, не фиксируя и не анализируя его отношение к породившему его началу. Свою определенность слово получает через мышление, и потому его соотносят с ним (что в первую очередь и проявляется в анализах Выготского), но все свои значащие смыслы, несомые словом, представлены в самом деле, в способах и формах его осуществления. Поэтому не дело мышления (что можно было бы иметь в виду при порождении языка), а реальная жизнеосуществляющая практика человека является тем делом, которое порождает слово, представляющееся бытующим над этим делом и от него независящим.

Если не мышление само по себе порождает слово и необходимость в слове, то это обнажает проблему мышления. Свести его к только субъективной деятельности сознания здесь уже никак не получится. Оно само выступает неким опосредствующим объективным моментом человеческой действительности, и в этом отношении равно слову. Потому проблематизируется отношение

между словом и мышлением: либо это одно и то же, явившееся из одного основания, либо не зависимые друг от друга образования, и связь их - только через их общее основание.

Дело, породившее слово, никоим образом не является делом порождения слова. Целью деятельности и ее результатом никогда не выступает слово само по себе. В человеческой жизнедеятельности даже словотворчество нигде не является специальным процессом, но всегда процессом побочным, внутренне встроенным в стихию бытия. Любая возникающая действительность гораздо многообразнее, нежели образ того, что порождается необходимостью основания, иначе говоря, его потребностью. Этими обстоятельствами и объясняется сложность анализа связи языка и мышления - как между собой, так и со своим основанием. Здесь же, разумеется, лежит и возможность абстрактного расчленения этой проблемы в ее анализе. Но существо этого отношения не может быть понято, если и язык, и мышление не будут выведены из дела как необходимо возвращающиеся в его основание, в начало.

Эта диалектика легко обнаруживает, что конец и начало в некоторой точке деятельностного процесса совпадают. «Слово образует скорее конец, чем начало развития», - осторожно говорит Л.С. Выготский, явно противополагая эти два момента в движении деятельности. Противоположение начала и конца - вполне естественная ситуация, поскольку деятельность как реальный процесс разворачивается во времени. Они, эти два момента, противополагаются вполне объективно, и это противоположение чем-то удерживается, в первую очередь временной раздвинутостью начала и конца в самой деятельности как движения от цели к результату. Это один из конституирующих моментов категории времени в его отношении к объективности и, с другой стороны, к смысловому содержанию сознания. Субъект эти два момента своей деятельности, начало и конец, различает как образ цели и как объективное бытие продукта, - и уже как противополагание субъективного и объективного. Поскольку образ как мысль проявляет себя в общественно-коллективной деятельности словом (в слове), постольку «вначале было слово».

Но на чем, однако, держится утверждение Выготского, что «слово венчает дело»?

Положенным результатом является осуществленная цель. Дело венчает именно она. Но слово, повторю, никогда не есть цель. Оно имеет в этой деятельности свою специфическую основу, возникает в ее рамках и тоже, как любое следствие, уходит в основание. Однако здесь возникает вопрос: в свое собственное основание, еще пока

нами не определенное, или в основание самой деятельности субъекта? Слово и продукт труда явно и очевидно различаются между собой и, хотя порождены в некоем едином процессе, различаются также и по своим ближайшим основаниям. И тем не менее они организованы и взаимосвязаны объективной силой общественной предметно-преобразовательной деятельности, и наука вычленяет моменты этой взаимосвязи в своих анализах человеческого бытия и способа его осуществления.

Мы видим, что слово может активно менять свою позицию в отношении различных моментов в структуре деятельности. Позиции эти далеко не исчерпываются началом и концом - в содержательном значении этих определений в реальной деятельности. Отношение слова к мышлению является здесь наиболее проявленным, и, видимо, это обстоятельство в первую очередь побуждает науку к исследованию этого отношения.

Не только слово, но и мышление, порожденное деятельностью, уходит в основание. И мышление, и язык тем самым оказываются в начале. Эта истина, однако, отражает лишь один момент человеческой деятельности, она не выражает сути ее начала в целостности и полноте. Полнота человеческой действительности определяется более глубокими причинами, нежели слово языка или мышление человека. Слово - это средство самоорганизации общественного субъекта, который только реальным делом может преобразовать столь же реальную действительность. И сила слова - в его способности удержать образ этой действительности вне этой действительности и сделать его, этот образ, доступным как для общественного субъекта в целом, так и для каждого индивида. Слово представляет субъекту то, что есть в реальной действительности, тем самым содержит в себе идеальное определение, оно несет собою смысл, оно фиксирует содержание. С изменением содержания меняется и слово.

Слово несет образ действительности, но оно не ответственно за то, каков этот образ. Образ порождается не словом, а именно делом, деятельностью субъекта, который своей активностью раскрывает действительность в ее внутренней логике, ее потенциях и возможностях. Порожденный в деле образ лишь раскрывается словом в процессах общения.

Слово как общественное средство удержания и передачи смысла, конечно же, одновременно оказывается и средством анализа образа действительности, преобразования его. Ибо возникающий в деле образ, как удерживающая активный момент деятельности форма, и стихийно и сознательно «обрабатывается» общественно

удержанным содержанием слова. Преобразование этого образа осуществляется мышлением через слово. Субъект, актуализирующий в образе возможности действительности, в этом деле актуализации должен уметь использовать объективированный в слове состав общественных смыслов. Это и есть процесс осуществления мысли в слове. Что и повторяет Л.С. Выготский рефреном. Осуществление мысли в слове есть процесс отождествления слова и мысли. Этот момент тождества и дает основание утверждать, что вначале было слово, - имея в виду не слово, а мысль, которую слово несет в себе.

Словом задается идея дела и тем самым слово как будто получает объективное значение начала в деятельности. Но чтобы, однако, быть действительным началом, необходимо иметь в себе свою собственную действенную силу. Что придает слову силу начала? Вопрос, который не может и не должна обходить психология, исследующая становление человеческой субъективности в ее онтогенезе (филогенез субъективности - это историческое становление и утверждение в культуре форм психической деятельности, образующих содержание и структуру индивидуальной психики, а потому в каждую эпоху и свой тип личностного бытия).

Стихийный (и тем более, разумеется, сознательный) процесс формирования и развития человеческой субъективности так или иначе опосредован языком. Как языком опосредовано становление и всей человеческой культуры. Но идея любой человеческой деятельности, идея, определяющая любой субъективно положенный процесс, лежит не в самом по себе слове. Слово само определено этой идеей и ее несет. Идея определена логикой самой действительности, ее существенными противоречиями, через которые субъективно, мышлением, определяется образ их разрешенной формы, - идея как раз и выражает логическую связь внутренних моментов развития этой действительности.

Психология саму человеческую деятельность должна понять в ее генезисе, в ее становлении и развитии внутри всего логического контекста формирования человеческой личности - как действительного предмета психологии. Или, наоборот, процесс формирования человеческой личности через генезис и развитие внутренней логики предметно-преобразовательной общественно-исторической деятельности. И здесь же, в этом процессе становления понять ее, предметно-преобразовательную деятельность, как определяющее и формирующее основание всех феноменов человеческой субъективности. Включая сюда и формы субъектности. И слово. Язык.

Поэтому, чтобы ответить на вопрос о слове, «которое венчает» дело, надо показать, что оно собой представляет в своих внутрен-

них, сущностных, определениях, в своем возникновении и прехож-дении внутри деятельности. Демонстрация этого процесса, надо полагать, и выразит суть тех слов, которыми Выготский очерчивает рамки смыслового пространства проблемы. И тем самым показать, с одной стороны, что действительно лежит за его словами, а с другой - где его мысль, этими словами выраженная, не удерживается исследовательским движением самого Л.С. Выготского. Ибо мысль, что в начале было дело, несет в себе глубочайшую методологическую нагрузку. И потому же она должна быть обоснована сама по себе - чтобы получить свое истинное теоретическое значение. У Выготского она, разумеется, получает обоснование, - но за рамками исследования отношения языка и мышления. А не как осуществляемая сознательная методологическая установка в анализе данной проблемы.

Общий ход исследовательского движения, как видим, обозначен Выготским с предельной отчетливостью: вначале было дело, которое венчает слово. Но слово - не смысл бытия. И им дело не кончается. Смысл бытия - и это в творчестве Л.С. Выготского прописано вполне определенно - личность, ее универсально-развитое духовное содержание. Предстающее в ее деятельном свободно полагаемом бытии. Содержание, способное удерживать себя в слове и через слово. Ибо языком, конечно же, удерживается весь состав духовной культуры. Даже то, что кажется в слове невыразимым. Но чтобы войти в это духовное содержание исторической культуры и удержать его в слове, необходимо пройти дело, в движении которого вырабатываются все формы культуры, в том числе и отвлеченно-духовной, удерживаемой посредством многообразных культурно-исторических образований. В том числе - языковых.

И тогда может стать понятной и легкорасшифровываемой мысль Л.С. Выготского, прочерчивающая общее направление движения от дела к слову.

* * *

«Мы начали наше исследование, - пишет Л.С. Выготский, -с попытки выяснить внутреннее отношение, существующее между мыслью и словом на самых крайних ступенях фило- и онтогенетического развития. Мы нашли, что начало развития мысли и слова, доисторический период в существовании мышления и речи, не обнаруживает никаких определенных отношений и зависимостей между генетическими корнями мысли и слова. Таким образом, оказывается, что искомые нами внутренние отношения между мыслью и словом не есть изначальная, заранее данная величина,

которая является предпосылкой, основой и исходным пунктом дальнейшего развития, но сами возникают и складываются только в процессе исторического развития человеческого сознания, сами являются не предпосылкой, но продуктом становления человека»2. Этот итог своего исследования отношения мышления и речи Выготский фиксирует в начале последней главы своего знаменитого сочинения «Мышление и речь». Одна из главных проблем тут - это генетические корни мысли и слова. Именно то, что выше мы обозначили как необходимое условие понимания отношения между делом и словом (а не только между словом и мыслью). Иначе говоря, вопрос, из каких оснований происходит мышление, с одной стороны, и язык - с другой.

Здесь принципиально важно заметить, что эти основания, эти корни, по Выготскому, - различны. Такой вывод Выготский делает на основании анализа исторического материала, который якобы не обнаруживает никаких «определенных зависимостей» между этими корнями. И потому, конечно, совершенно логично он констатирует, что их отношение не может быть изначальным, но коли оно есть, то есть как результат исторического развития человеческого сознания. Более того - как результат становления человека, его культурно-исторической деятельности.

И потому, таким образом, все указанные проблемы сводятся к проблеме человека. И эта проблема Выготским развернута совершенно по Марксу. Он вполне определенно ставит ее3, и если ее специально не решает и не разворачивает, то определенное решение ее, как методологическая установка, всегда лежит у него в основании исследования любой психологической проблемы. Эта методологическая установка как раз и фиксируется понятием «дело», более широко - предметно-преобразовательной деятельностью. Она-то и прочерчивает общий «схематизм» вхождения науки психологии в субъективность человека. Или, что то же самое, выражает объективный процесс становления человеческой субъективности.

Разумеется, вывести из дела весь состав субъективности вместе с развитием (и соотношением) всех ее составляющих можно, только предварительно воссоздав логику самого этого дела. Иначе говоря, как возникает и становится быть сама человеческая культурно-предметная деятельность, смыслотворчество внутри практически-преобразовательной деятельности, труда; как и на каких основаниях возможно развитие этого труда от примитивных, но уже удерживающих сущность форм до развитых форм духовной деятельности.

Исходные логические основания такого движения обозначить несложно. В своем действии (действием) ребенок различает (расчленяет, разделяет, разграничивает) объективный состав обстоятельств, столь же объективно наталкиваясь на связи, несущие в себе синтетический принцип. Но эта объективная данность бытия через элементарный состав движений еще не задает необходимости выявления характера этих объективных обстоятельств, мотив и смысл лежат в том поле, где выстраивается само действие, его определенный субъективно-человеческий смысл, заключенный в ближайших обстоятельствах его человеческого бытия, выстраиваемых взрослым. Обстоятельства, внутри которых совершается это действие, начинают сознаваться по мере превращения их действием во внутренние условия и средства этого самого действия. Легко заметить, что этот процесс, процесс превращения собственным действием обстоятельств в условия своего деятельного бытия, объективно совпадает с процессом становления свободы. Той самой категории, которую Выготский постоянно держит в поле внимания.

Даже в высшем пункте животного развития - у антропоидов -вполне человекоподобная в фонетическом отношении речь оказывается никак не связанной с - тоже человекоподобным - интеллектом. И в начальной стадии детского развития мы могли с несомненностью констатировать наличие доинтеллектуальной стадии в процессе формирования речи и доречевой стадии в развитии мышления. Мысль и слово не связаны между собой изначальной связью4.

Повторю: чтобы установить наличие некой связи между двумя субстанциями, надо осуществить их теоретический генезис, в процессе которого либо выявится необходимость таковой (тогда «изначальность», «начало» должно тоже получать объяснение), либо отсутствие таковой необходимости. Случайное эмпирическое их пересечение и даже взаимодействие, определенное внешними обстоятельствами, теория не принимает во внимание. Во всяком случае, теория должна тут ответить на вопрос: что получается при соединении двух субстанций внешними силами, «раствор» или «химическая связь»? В случае «химической связи» мы понимаем, что внешние обстоятельства лишь способствовали обнаружению и «введению» в действие внутренних сил некой единой природы, положившей синтез нового образования. Механическая же связь внутренних потенций введенных во взаимодействие вещей не обнаруживает и держится за счет породивших ее обстоятельств.

Фиксация Выготским отсутствия изначальной связи, надо полагать, объясняется тем, что под речью у него понимается простой звукоряд, имеющий место быть до мышления и вне мышления. Это нечто, как говорит он, в фонетическом отношении человекоподобное, однако, добавим мы, существующее не только у антропоидов, но и даже у птиц. И у людей - в качестве бессмысленного звукоряда, в точности воспроизводящего человеческую речь. То есть фонетическая активность вне мышления и никак с мышлением не связанная. Поскольку эта фонетическая активность по характеристикам своего звукоряда может быть легко отождествлена с речью, выражающей мышление, постольку происходит банальная подмена понятий, присущая не только обыденному сознанию, но и научному. Например, по такому звукоряду судят о мышлении у обезьяны (и потому в эксперименте подменяют мышление фонетической активностью), у попугая и даже у искусственно созданных машин. Эта банальная неспособность логического различения проецирует себя в мировоззренческие представления и откладывается в философских концепциях. Тем самым и актуализируя проблему мышления. Ибо она легко сводится в таких представлениях к движению языка. Как это хорошо показано у Выготского, связь знака и значения - проблема, в науке существующая уже столетия -никак не сводится к «механике» или «химии». Не объяснишь ее и органической целостностью. Ибо она простирается от жесткой однозначной фиксации до абсолютно свободного «разрушения» и произвольной связи с чем угодно. Потому как обеспечивается и регулируется свободной творческой деятельностью общественного культурно-исторического существа. Более того, здесь увязываются в единство не какие-либо две, ограниченные в себе «субстанции», а материальное и идеальное.

С другой стороны, и мысль, по Выготскому, существует до речи. Связь между ними, речью и мышлением, «возникает, изменяется и разрастается в ходе самого развития мысли и слова»5.

Но что же порождает их связь? И что их связывает? На какой основе развиваются мысль и слово? Разве не на той же самой, на которой возникает сама необходимость их связи, слова и мысли, якобы явившихся из разных корней? Ведь связь как некое отношение сама по себе может явиться миру только вместе со связываемыми «субстанциями». Но только тогда, когда появилась в этом необходимость. Необходимость для той субстанции, которая определяет и смысл втягиваемых в себя элементов и задает им связь, необходимую для своего собственного бытия. Звук может стать словом только внутри этой субстанции. Он втягивается ею в свое

движение и ею же преобразуется. И конституируется в некотором особом виде.

А из какого «корня» мысль? Наличие звука до общественной действительности, его бытие в природе животного - легко объяснимо, но из чего объяснить мысль? Из какого другого корня?

Поэтому сколь бы сложны отношения между словом и мыслью ни были, как бы связь между ними ни изменялась, - от полного безразличия до полного тождества и от тождества до безразличия, - все-таки первоначально дело исследования этой связи (в ее абстрактной определенности) требует отдать отчет в смыслах и значениях самих явлений «слова» и «мысли». Что они являют собой, что представляют. Ведь не из отношения же индивида к некоей внешне-объективной действительности появляется мысль и слово. Из внешне-природной действительности и отношения к ней природного существа никакой мысли и никакого слова вычитать нельзя, потому как там, в этом отношении, нет никакой необходимости порождения этих «вещей». Нас не должно смущать здесь и то обстоятельство, что по эмпирическому факту мы в мысли «видим» содержание объекта, а в слове - содержание мысли. Ни в объекте самом по себе, ни в естественно-природном отношении к этому объекту активного существа нельзя найти этих самых «корней» мышления и речи. Даже если мы в таком абстрактном отношении (в робинзонаде) и увидим предпосылки (мозг, гортань, развитые конечности - с одной стороны; и наличие психики - с другой) мысли и языка. Не удержим эту мысль своим мышлением, - и звук, издаваемый животным, легко перепутаем со словом, и тем самым придадим животному значение мыслящего существа. Да еще и в языковой форме.

А особый животный звукоряд нам представится речью. В экспериментах будем у обезьяны формировать звукоподражание человеческой речи и видеть в нем «мышление». Обнаруживая там суждения и даже умозаключения. И не замечая отсутствия развитой способности суждения у себя.

Любая функция слова есть выражение общественных отношений, ибо и само слово порождается этими отношениями, ближайшим образом, отношениями общения. Звук производится органикой, слово - общественной культурой. Звук, выполняющий своим бытием общественную функцию общения, становится словом. Язык как звуковая реальность отражает собой многообразную, расчлененную внутри себя действительность общественной жизни человека. И сама внутриязыковая связь его элементов, так или иначе, воспроизводит внутреннюю логику этого общественного бытия.

В природе общественного бытия лежит и природа мышления (смысловых форм), и природа языка. Это - одна и та же природа. Иначе говоря, и саму общественность как форму бытия, и мышление как условие этой формы, и язык как обособленное идеальное бытие и движение культурно-исторического содержания надо выводить из единого основания. И этим основанием является дело, предметно-преобразовательная деятельность человека. Потому возникновение и развитие труда есть становление и мышления, и языка.

Но если отношение мышления и языка рассматривать абстрактно, вне этого генезиса, то, повторю, мы так или иначе должны представлять, о каких явлениях идет речь.

Хотя, надо повторить, предварительное определение «слова» и «мысли» и остается всего лишь предварительным, понятие слова и понятие мысли, как и любое понятие, должны выступить результатом исследования. Выготский такое исследование уже провел, и последняя глава его книги, на которую я сознательно опираюсь, подводит резюмирующий концентрированный итог всей работе.

Понятие есть предельный результат развития мысли, разворачивающей предмет в его конкретности и оформляющий себя в строгой логике объективных значений, выражающих и удерживающих внутреннюю связь объективного содержания предмета. Иначе говоря, мысль развивается согласно развитию выражаемого ею содержания предметной действительности. Путь развития этой мысли - путь объективного движения самого ее предмета от возникновения до завершения. Начало и конец суть содержательные точки бытия вещи. И потому определение этих моментов есть весьма важная теоретическая задача в любом предметном исследовании. В этих пределах Выготский, конечно, умеет держать и держит свою исследовательскую мысль.

Движение мысли как способности, познающей объект, мы обязаны рассматривать в ее отношении к объекту, ибо и содержание ее, и форма зависят от этого объекта. По своей собственной природе она есть не что иное, как идеальное, внутри субъективности существующее, выражение этого объекта. Но субъективность требуется понять не только как нечто принадлежащее отдельному индивиду, а как общественно-историческую способность, как актуально осуществляющуюся способность культурно-исторического бытия общественного человека, как способность, атрибутивно принадлежащую историческому человеку и потому объективно существующую внутри культурно-исторического пространства (т. е. как принадлежащую не только индивидуальному телу, а «телу»

общественно-исторической культуры). В таком разрезе она, субъективность, выступает как способ бытия и форма движения общественно-культурной действительности. Онтогенез человека - это внутренняя форма наследования индивидом способа общественного бытия, а потому и активная форма его соучастия в историческом процессе. Индивидуальная психика выражает собой именно эту, культурно-историческую, реальность, но не объект в его природной определенности, не природу тела индивида и т. д. Но только удерживаемые воспроизводящейся исторической культурой ее собственные определения.

Потому неудивительно, что психология находит так называемые коллективные формы психического, сознательные и бессознательные, и «за рамками» индивидуальной психики. Столь же неудивительно, что возникают странные и удивляющие своей нелепостью фантастические способы интерпретации этих феноменов. Которые выделяются сознанием как якобы самостоятельно сущие, тогда как они есть всего лишь различенные моменты общественного целого, только улавливаемые сознанием в частичной, абстрактно-обособленной форме. В глубинах этого общественного целого коренятся не только основания банального бытия человеческой души (субъективности), но и корни таланта и бесталанности. Ибо то и другое соотносимо с объективным бытием культурно-исторического содержания и им порождается.

Но порождается только через «дело», через активность индивида внутри этого общественного бытия. Представление о формах мысли, предшествующих акту восприятия, возникает только тогда, когда в исторической культуре выработанные категории мышления получают независимую от субъективно-психических способностей индивида форму. Искать для мысли иную, нежели предметно-преобразовательное действие, природу - это обнаруживать отсутствие критической рефлексии исторической культуры мышления и одновременно исключать свою теоретическую самокритику.

В этой же действительности коренится и природа языка. И существует язык внутри культурного содержания общественно-исторической действительности. Именно сложность ее, этой действительности, и оказывается основанием сложного и неоднозначного характера смыслов и значений языковых выражений. Однозначность лексических значений вообще может быть понята только через многозначность предметных форм в контексте многообразного содержания предметно-преобразовательной деятельности. Что, в свою очередь, обнажает проблему абсолютного в ее составе. И его, абсолютного, представленность в языковых формах.

Неспособность разрешить проблему абсолютного, меру и форму его проявления в деятельности, порождает представление о субстанциальном характере языка. Но «ощущение абсолютного» в составе слова и молчание превращает в речь. Но это же говорит нам и о том, что идеальная форма вполне может существовать вне языка, вне слова, вне речи. В трудах Выготского, однако, мы не найдем анализа идеальной формы. Разумеется, идеальное не есть собственный предмет психологии, но вне понятия идеального понять психическое в любом его составе и разнообразии его функций вряд ли, скажем мягко, возможно. Феномен «внутренней речи», во всяком случае, так и останется не разгаданным до конца. Некие представления об идеальном, естественно, у психолога-исследователя всегда присутствуют и накладывают свою печать на трактовку психических феноменов, но экспликация этих представлений не идет дальше расхожих определений или фантастических, далеко не научных, образов. Понятие идеального, как оно возникло в сознании исторического человечества и как оно разворачивало себя в историческом бытии, смог после Платона, Гегеля и Маркса развернуть только Э.В. Ильенков. Но это Выготскому было еще недоступно. Правда, Выготскому был знаком Спиноза, принципиальная позиция которого является по сей день ключом к анализу идеального и которого не может обойти ни одна «умная» философия.

Не имея понятия об идеальном, все суждения о мышлении в полной мере на истину претендовать не могут. Здесь и появляется некоторая «щекотливость» с пониманием феномена внутренней речи, которая, кстати, не является собственным понятием Выготского. Некое представление об этом феномене уходит в глубокие века, сохраняя себя в веке нынешнем, скажем, в форме представления о «внутреннем голосе». Который, конечно же, говорит «чистым» чувством в потемках души с полным отсутствием слов и работы органов речи.

Вот и сам Выготский говорит: «Внутренняя речь есть в значительной мере мышление чистыми значениями». Внешне развернутая речь в своем фонетическом составе исчезает в феномене «внутренней речи», которая сохраняет мысль. Но не только звук есть исчезающий момент: предмет также переходит в форму мысли, в субъективную способность, в способ идеального движения субъекта по форме культурно-исторической действительности -далеко не только в некоей пространственно-обособленной форме единичных предметов. Точно так же исчезает в смысловом пространстве, в идеальной (вне объективной реальности) активности, и графическая сторона слова. Процесс перехода предмета в форму

мысли, разумеется, несколько иной, нежели освобождение мысли от звукового состава во внутренней речи, но в обоих случаях мы имеем дело с феноменом мысли, освобожденной от предметности. Предметность снимается, смысл, способ движения сохраняется в движении индивида, в его телесных функциях, в их интегральной характеристике в форме Я - как форме чистой субъектности.

И потому изучить мысль - значит изучить форму деятельности человека. Как всеобщую, в исторической культуре выработанную, и активно удерживаемую способность работать внутри предметного мира и посредством его. И все. До этого момента можно вообще не обращаться к теме языка. Его нет, есть только отношение мысли и предмета мысли, который, как оказалось, есть просто предмет человеческого бытия в любых формах его осуществления. Тематизация языка возникает только при изучении этой субъективной способности движения мысли, которая по необходимости выходит за рамки чувственных форм самой предметности, должна удерживать любое чувственное и сверхчувственное содержание. Это обстоятельство уже порождает необходимость выработки собственных средств движения мыслящей способности (шире: всей полноты сознания), средств, самих по себе максимально лишенных предметного носителя. Но на мысли лежит проклятие быть отягощенной материей (К. Маркс). Теряя предметную (и звуковую) опору, мысль должна с необходимостью искать или (опять же!) «порождать» в качестве своего средства движения некую «материю» иного рода.

От речи осталось только движение, представляющее предмет мысли, но движение уже в другом материале, который гораздо более, чем звук, не должен влиять на образ предмета. Такой абсолютной пластикой и обладает человеческое тело. Тело с многообразной специализацией своих органов, способное к универсальному преобразованию своих функций и их синтезу сообразно образу предметной действительности. Такое тело, способное в себе и собой удержать и выразить все содержание объективной действительности и превратить ее в основание своего собственного бытия, такое тело тем самым снимает собой все смысловое содержание языка.

И само становится «языком» мира. Поэтому искусство говорит не просто телом (балет, театр и т. д.), но само тело говорит своей тишиной в уловленном мгновении движения, в движении остановленном, в покое, позволяя услышать и все то, что лежит за покоящимся движением (скульптура). Еще более говорит живое тело человека, в своих особенностях удерживающее судьбу личности и через которые просвечивает ее душа. Ему, одушевленному телу, и принадлежит речь - в образе ли развернутого звукового потока

или в образе молчания. Активность тела и есть бытие тех смыслов. Специализация и модификация этой активности предметно связана с объективной действительностью и ее идеально представJляет. Здесь так же, как и в случае отношения знака и смысла, нет причинной зависимости. Бессмысленно искать порождающее начало в структурах тела, в частности мозга.

Итак, язык как таковой, как общественное культурно-историческое образование, опираясь по необходимости на некую предметность (звук, графику, пространственную предметную форму), каждый раз оказывается формой исчезающей, снимаемой самим содержательным составом предмета мысли. Он не мешает мысли быть в предмете, быть предметной. Мысль, создавая образ предмета, в нем и «тонет». И тонет не только в образе предмета, как форме идеальной, но и в самом объективно-реальном предмете, с которым имеет дело человек, опредмечивается. Мысль отделяется от материи языка, в чем бы она, эта материя, ни состояла - в звуке, графике, некоей прочей предметности, - средство опосредствовало и вышло из дела, субъект удерживает предмет своей собственной способностью осуществлять идеальное движение по логике (форме) этого предмета. Универсальной способностью развернуть и удержать любую форму. Способностью, осуществляемой в двух образах-формах - материальной и идеальной.

Существенной определенностью этой способности и является ее внутреннее тождество самой себе и ее внешнее различение в пространстве-времени человеческой действительности. Именно это в полной мере относится к движению языка как исчезающего момента этого деятельного бытия. Проблема отношения языка и мышления обнаруживается там, где сознанию предстает собственная определенность «языковой материи», ее особая неподатливость. И тем самым ее некая определяющая сила.

Язык представлен только в деятельности мышления, в движении внутри смыслов, смыслового содержания, выражающего содержание объективного бытия. Но мышление само есть момент, исчезающий в движении предметно-практического процесса, оно лишь обусловливает этот процесс, раскрывая на его пути все возможности объективного содержания, удерживая в каждом моменте внутренне расчлененный образ действительности; мышление прорисовывает в этом образе возможные шаги практического действия, разворачивает эти возможности в пространстве и времени и согласует их с мыслимыми следствиями и их отношением к полагающим движение целям. И здесь язык необходим уже как устойчивая, внутри себя определенная и в этих определениях удерживаю-

щая смысловое пространство бытия, форма, без которой идеально представленное содержание перестало бы быть определенной и относительно независимой от предмета покоящейся формой и в этом покое формой, длящейся во времени.

Отсюда и все сложные отношения между языком и мышлением. Эта подвижная диалектика пространственно-временных форм реальной предметно-преобразовательной деятельности делает восприятие обособленных исследующим мышлением отношений между словом и мыслью исполненным массой проблем, которые уже в самой постановке несут заведомо ложное содержание. Отчетливо-правильную форму они получают только через диалектическое движение этой деятельности. Стоит, например, только указать, что смысл отделился от слова, как приходится тут же говорить, что остается лишь материальный носитель этого смысла - звук либо графика. Но уж никак не слово. Ибо слова никакого нет, если нет сращенного с его носителем смысла.

Если внешняя речь есть процесс превращения мысли в слова, материализация и объективация мысли, то здесь мы наблюдаем обратный по направлению процесс, процесс, как бы идущий извне внутрь, процесс испарения речи в мысль. Но речь вовсе не исчезает и в своей внутренней форме. Сознание не испаряется вовсе и не растворяется в чистом духе. Внутренняя речь есть все же речь, т. е. мысль, связанная со словом6.

Вероятно, Выготский хотел сказать, что мысль и в том случае, когда речь «испарилась», остается связанной с неким объективно-материальным процессуальным бытием. Иначе - «чистый дух». И эта удерживающая мысль материальная форма должна сохранять определенность мысли. Сегодняшние нейропсихологи такую форму ищут в мозговых образованиях, ставя их в соответствие с определенностью мысли. Выготский все-таки оставляет некую «тень» речи в глубинах человеческой субъективности, чтобы, видимо, объяснить возможность ее выхода на свет сознания. Иных условий для сохранения определенности мысли он не видит. Речь испарилась - это означает, что она распалась на звук и мысль, во «внутренней речи» осталась тень звука, но сохранилась определенность мысли, которая здесь почему-то не мыслится Выготским в иной форме, кроме языковой. Хотя ведь и сознающее бытие молчание (без «внутренней речи» или в форме «внутренней речи»?) есть сознание его, бытия, в языковых формах. Точнее, в формах логических (идеальных), которые «преследует» в не различающем материальное и идеальное сознании структуры языка.

Мысль, бытует ли она во «внутренней речи», внешней ли, она всегда связана с представлением, с чувственным образом действительности. Этот чувственный образ чем-то удерживается? Словом «внутренней речи», как то мы видим у Выготского? В слове, говорит Э.В. Ильенков, удерживается общественное представление. Любое общественное представление требует общественной формы его выражения. Но это далеко не только языковая форма. Контекст всей той культуры, которая удерживается общественным представлением, сохраняет себя в многоразличных формах, которые во всем своем многообразии так или иначе сводятся к форме мышления - как универсально-всеобщей идеальной форме деятельности общественно-исторического человека. И индивидуальная психика, естественно, от этого никуда уйти не может. Поэтому Выготский и говорит, что и во «внутренней речи» мысль связана со словом. Ибо язык есть универсальное средство осуществления мышления вне самого предметного содержания, т. е. в идеальной форме. Видимо, полагая, что вросший в языковые формы мышления человек, куда бы речь ни исчезала, «впасть» в доязыковую форму не может. В ту форму мышления, которая, по Выготскому, вырастая из своего «корня», существовала до языка. Но допустить существование мысли «после» языка Выготский, похоже, не может. Однако она остается быть в своем действительном корне - в формах деятельности человека.

Но мысль, если она остается мыслью, при любых условиях есть образ внешнего предмета, представленного в формах деятельности. Она что-то представляет и сама в чем-то представлена. Совершенно понятно, что она представляет предмет, а представлена самим предметом. То, что мысль представляет предмет, это кажется банальным. А то, что она представлена в самом предмете, не поймет никакое сознание, воспитанное в картезианско-позити-вистском духе. Ибо думать, что мысль представлена субъектом и в субъекте, кажется вполне естественным. Эта-то привычная естественность мысли о мысли и порождает массу «противоестественных» проблем даже для научного сознания. Но за естественностью мысли, что она, мысль, принадлежит субъекту, лежит истина. Но эта истина в той мере является таковой, в какой я объективный процесс предметно-преобразовательной деятельности понимаю как процесс, осуществляемый субъектом. И в какой я понимаю самого субъекта как определенного этой деятельностью. В парадигме Декарта и Канта этого увидеть нельзя. Дуализм и субъективизм в том и заключается, что субъект понимается как антропологическое индивидуальное существование. Но мышление существует только

как всеобщая форма деятельности внутри реального дела общественно-исторического человека. В которой сам предмет оказывается исчезающим в составе способностей субъекта моментом, и в которой сам субъект переносит форму своей деятельности, себя, в объект. Это то, что философия давно обозначила понятиями распредмечивания и опредмечивания.

Все, что попадает в пространство человеческой деятельности, «сгорает» в пространстве «духа», всеобщего образа действительности. «Прячется» и сохраняется как субъективная опора на объективное содержание бытия. Иначе говоря, снимается. Снимается и сам предмет. И, что более интересно, снимается и субъект. Но как снятые формы, то и другое сохраняется. Сохраняется в культурно-историческом бытии самого человека. Ведь принцип деятельности в теоретическом познании бытия ничего другого и не означает, кроме формы субстанциального бытия, в своем движении определяющего все свои условия, - от объективных до субъективных. Но тем самым этот принцип выражает собой абсолютный момент бытия - принцип свободы.

Первоначальное движение, задающее элементарный исходный психический образ, исчезает в пространственном (не обязательно визуальном) образе. Здесь, ни в начале, ни в конце, нет слова, не было удержания смысла и формы движения в материале звука, движение переводится, где есть глаз, в материал оптических процессов. Как он, образ предмета, там сохраняется?

Никак. Разве только как потенция, как способность субъекта развернуть движение функций глаза по смысловому содержанию предметной деятельности, - как того действия, которое свернулось в пространственный покой зрительного образа. То же самое происходит с угасанием, исчезновением смыслового действия (мышления) в слуховом образе. Ухо свою способность удержать звуковую определенность звучащей среды получает из тех же самых активных действий субъекта внутри организации своего бытия. Неработающее ухо не слышит.

Но какой активностью, деятельностью чего я восстанавливаю этот слуховой образ, заставляю работать ухо? Только своей собственной активностью как субъекта дела, разрешающего проблемы этого дела. Умная способность уха - это активность самого субъекта восприятия и действия. Слуховой орган есть всего лишь орган, самостоятельность которого представлена только в способности расчленять звуковой поток сообразно смысловым определениям действия. Слуховые галлюцинации вырастают из способности органа к бесконтрольному действию - что есть рассогласование

в органических (и психических) условиях деятельности субъекта, т. е. болезнь. Но орган в норме подчинен субъекту деятельности, «Я», целому.

Какими орудиями я могу расчленить звуковой поток, звуковой фон вообще? Исходное средство и способ - это действие, которое породило в своем объективном движении различение внутри звукового потока. Но субъективное средство этого различения есть язык, общественно, в коллективной предметно-преобразовательной деятельности выработанная форма и норма удержания звуков, соотносимая (и соотнесенная) с всеобщими моментами осуществления предметно-преобразовательной деятельности. Как в истории возникает и развивается эта общественно-субъективная способность - вопрос второй. Но процесс удержания звука, подчинения его задачам коллективной деятельности, есть всеобщий исходный способ формирования любой языковой культуры. Обособленный звук, сращенный с определенным смысловым содержанием, становится словом, элементом языка. А языковое движение - выражением смыслового содержания. Смысловое движение в звуке и есть речь, устная речь.

Поэтому, если я владею языком, то я способен языковыми средствами произвольно осуществлять движение внутри звукового потока, звуковоспроизводящими органами создавать сообразный смыслу моей деятельности звуковой поток. Это и есть произвольная речь. Речь, подчиненная образу, звукопоток, воспроизводящий образ предмета, образ действия.

Где остается быть действие, когда оно заканчивается? В результатах. Что есть этот результат? Это далеко не только воплощенная цель как осмысленный, субъективно удержанный и господствующий момент в деятельности. Но это одновременно порожденная субъективная способность удержания и воспроизведения этого действия. Коротко - его образа. Этот образ в своих элементарных исходных формах удерживается памятью мышечных чувств (движений), которая, скажем так, градуирует объективные характеристики движений действующего субъекта, - и рука способна воспроизводить вне предмета форму этого предмета. Смысл действия исчез в этих способностях руки. Точнее, способность руки, способ ее движения снял смысл, удержал его в себе.

И так дело обстоит с любым органом, участвующим в формировании субъективности, субъективности - как объективным результатом действия. В полной мере результатом бессознательным. Сознание - полностью на полюсе цели, удерживающей собою целое.

Поэтому язык движений, язык звуков, язык красок, язык образов и т. д. - это, конечно, все языки, поскольку здесь осуществляется объективное расчленение содержательного состава деятельности и выделение внутри расчлененного «пространства действительности» специфических мер, посредством которых деятельно изменяется соответствующая реальность. Живой человеческий язык -реальность общественная, и он не сводится к движению звуковой или зрительной материи. Он - бытие смыслов. Он - бытие человеческих способностей, неотделимая от них общественно созданная действительность, которая так же мало уловима, как стоимость в движении товарных форм. Но которая получает свое выражение в любой материи, с которой и посредством которой действует субъект. Он - форма активности субъекта вне непосредственной предметной действительности. Это предметно-преобразовательная деятельность вне самого предмета преобразования - посредством любой материи, доступной чувственности и которой субъект деятельности может овладеть. Деятельность чувств - это не только пассивное восприятие, но и активное воспроизведение, более того, активное полагание субъектом внутри материала чувственности таких преобразований, которые удерживают образ действительности и способны выражать всю полноту этой действительности, в которой бытует субъект, включая сюда действительность самой субъективности. Это - творение чувственного многообразия и упорядоченное движение внутри него. Это - способ идеального (представленного) удержания действительности, ее образа.

И внутри любой особенной предметности, соотносимой с особым органом, свой язык, свои устойчивые и общественно закрепленные, удерживающие природу этой предметности, средства свободного движения по логике объективно-предметной действительности вне самой этой действительности. Эта чувственная предметность, язык, благодаря отсутствию какой-либо жесткой связанности с предметным содержанием, является условием и средством свободного движения внутри смыслового материала. Вся мыслительная сфера поэтому представлена через чувственность. Чувственность становится «умной», ибо через нее осуществляются формы мышления, она их несет на себе, более того, она их сворачивает в себе, она их собой снимает, а потому и выражает. Произведение искусства - в чувственных формах свернутый смысл, одновременно представленный развернутой формой особого чувственного материала. И здесь - так же, как и в простоте работы простого чувства -восприятие осуществляется только вместе с творением, опредмечивание с распредмечиванием. Способность слышать возникает

вместе со способностью говорить, способность мыслить - вместе со способностью действовать в пространстве-времени согласно логике объективных обстоятельств, включая сюда обстоятельство своего собственного бытия. Способность видеть - это способность активного полагания пространственных форм предмета по логике предметно-преобразовательной деятельности. Последняя же, предметно-преобразовательная деятельность, есть исходная форма языка, «язык реальной жизни» (Маркс).

Этот язык реальной жизни не есть сама жизнь, а всего лишь ее отражение в субъективных способностях субъекта, отражение, вызванное необходимостью связи в пространстве и времени расчлененной (разделенной) формы общественной деятельности. Здесь смысл завязан непосредственно на сам предмет, на ту форму, в которой культурно-исторический смысл оказался осуществленным. И эта необходимость формирует работу чувственности, и сообразно природе каждого чувства организует ее движение, полностью подчиненное культурно-историческим формам.

Слух, зрение и т. д. поэтому суть не природные определения, а полностью в культуре формируемые способности. Внутреннее разделение чувственной деятельности, подобно разделению труда, -исторический продукт. Можно уметь слушать музыку, не умея ее производить. Каждой способности в ее разделенности приходится учиться, а учиться потому, что все эти различенные способности в этой разделенной форме и культивируются, производятся и развиваются. Поэтому исследователь и наталкивается как бы на всеобщий факт способности, например, слушать и слышать музыку без способности ее композиции.

Если в дело языка всмотреться таким образом, то он далеко не покажется в том банальном представлении, в каком он выглядит в своей речевой форме. Он есть нечто гораздо большее. И это «большее» легко прорывается в сознание расширительным толкованием языка, о контексте которого только что шла речь. Это можно понять как движение человеческой субъективности внутри форм предметной действительности.

А в таком виде, в таком образе, он, язык, совпадает с формами мышления. Поэтому в отождествлении языка и мышления есть истина, превращающаяся в ложь только тогда, когда это тождество мыслится в метафизически-абсолютной абстрактно-неподвижной форме. Ибо за всеми формами (видами) языка лежит мышление -всеобщая идеальная форма деятельности. Получающая тот или иной предметно-чувственный образ в реальной активности субъекта. Когда этой активности нет, нет и мышления, нет и языка. Тем

более слова. Все это «исчезает», если говорить по Выготскому. А по Гегелю - снимается.

Поэтому в работе любого чувства мы наталкиваемся на странное, казалось бы, единство противоположностей: я говорю тогда, когда не говорю (молчание есть речь), вижу, когда не вижу (представление), слышу, когда не слышу (звучание музыки в «душе»), -одним словом, чувствую и тогда, когда не чувствую.

И мыслю, когда не мыслю. Феномен интуиции, столь загадочный для познающего мышления, разгадывается именно тут, - когда мышление в своем сознательно развернутом через явные формы языка виде снимается, уходит в ничто (в свое другое, как сказал бы Гегель), теряет сознание (вспомните все феномены бессознательных форм, уловленные психологией), теряет ясно выраженную форму формального движения мышления (осуществляемую, кстати, в той или иной форме языка, через язык), остается наедине с предметом, - когда мышление без устойчивых сознательных ограничений осуществляет свое движение во всей своей мощи (в той силе, которая уже субъективно развита) и воссоздает образ действительности.

Вне каких-либо внешних условий. Свободно. Воссоздает бессознательно и через всю полноту снятых определений предмета. Здесь предмет как бы дан в своей непосредственности. Та сила схематизма мысли, воздействующая и искажающая образ предмета, -эта сила как бы исключается. И предмет предстает в его открытой доступности - однако не как нечто только природно-определенное, а как раз наоборот, в полноте всех опредмеченных в нем (им снятых) определений исторического субъекта. И этот акт непосредственной данности предмета, как видим, полностью опосредствован всем составом культурно-исторических мыслительных форм, снятым субъективностью человека.

Где тут место языку?

Для сознания здесь обнажается то, что уже давно мыслится как глубочайшая тайна души. Да и образ самой души порождается здесь - как неуловимая форма бытия всех потенциальных и активных сил субъекта в его индивидуальной обособленности.

И воображение, явленное тут в своей активной творческой способности, более всего раскрывает себя во всей своей сложности и полноте бессознательно активизированных снятых субъективных форм. Потому Э.В. Ильенков и отождествляет воображение с интуицией и фантазией.

В этой человеческой действительности «живет» слово. С полнотой всех его смысловых определений.

Примечания

1 Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. М.: Педагогика, 1982. С. 360.

2 Там же. С. 295.

3 Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1982.

4 Выготский Л.С. Мышление и речь. С. 295.

5 Там же.

6 Там же. С. 353.