CC BY
74
«МЫ ЖИВЕМ В СИТУАЦИИ, КОГДА ЛИТЕРАТУРА СТАНОВИТСЯ ЧАСТНЫМ ДЕЛОМ ТОГО, КТО ПИШЕТ, И ТОГО, КТО ЧИТАЕТ»
Леонид Петрович БЫКОВ
Родился в1947 году, выпускник филологического факультета Уральского университета, где с 1970 года работает на кафедре советской литературы (ныне - русской литературы ХХ и XXI веков) УрФУ. Доктор филологических наук (1995), профессор (1996).
С 1991 года возглавляет кафедральный коллектив, все члены которого имеют научные степени, причем шестеро -доктора наук.
Научный консультант трех докторских диссертаций и научный руководитель девяти кандидатских диссертаций. Почетный работник высшей школы Российской Федерации. Член Союза российских писателей, Союза журналистов, Союза театральных деятелей.
Сфера научных и учебных интересов
Отечественная поэзия XX века, современный литературный процесс, литература уральского региона, история литературной критики и текущая критическая практика. Автор книг «Уроки времени: Критические тетради» (Свердловск, 1987), «Русская литература XXвека: проблемы и имена» (Екатеринбург, 1994, в соавт.), «Отавтора: Книга не только о стихах» (Екатеринбург, 2007), а также книги банкетной лирики «В своем кругу» (Екатеринбург, 2010). Активно выступает в региональной и центральной периодике как литературный и театральный критик. Научный редактор и рецензент ряда коллективных научных трудов и монографий, выпущенных на руководимой им кафедре, а также в вузах Перми, Иванова, Томска, Тюмени, Магнитогорска. Участник редсоветов научных журналов «Известия Уральского государственного университета. Серия 1. Проблемы образования, науки и культуры», «Вестник УрО РАН. Наука. Общество. Человек», «Филологические науки», «Дискуссия», а также литературно-художественного журнала «Урал». Член трех диссертационных советов по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук.
Широко известны не только на Урале подготовленные Л.П. Быковым книжные серии «Выдающиеся поэты Отечества», «Зеркало - ХХ век», «Гласные», «Библиотека поэзии Каменного пояса». Л.П. Быков входил в жюри Букеровской премии, литературной премии им. П.П. Бажова и Всероссийской премии им. Н. Кузнецова, а также в комиссии по премиям Губернатора Свердловской области и по присуждению премии В.Н.Татищева и. В.Г. де Геннина в области литературы и искусства.
На протяжении десятилетий литературная критика в России и в СССР служила рупором для официальной и неофициальной литературы, ее различных идеологических и эстетических течений. Когда в начале 90-х государство, потерявшее интерес к литературе, «ушло» из критики, последняя стала терять былое значение, довольствуясь всё более скромным резонансом своей деятельности.
Является ли эта девальвация следствием коммерциализации отечественной литературы? Могут ли различные литературные премии выполнять функцию селекции новых талантливых авторов? Демократизация литературного процесса пошла ему во вред или во благо?
Об этом и многом другом мы говорим с гостем нашей редакции — профессором УрФУ, доктором филологических наук, членом Союза российских писателей, литературным критиком Леонидом Петровичем БЫКОВЫМ.
— Леонид Петрович, в былые времена литературные на страницах толстых журналов кипели страсти. Критика была каналом связи между литературой и обществом. Где сегодня происходят интеллектуальные битвы, и происходят ли они вообще?
— Раз уж мы заговорили языком военных, то скажу, что и во времена боевых действий бывают моменты более напряженные и менее. В литературной сфере тоже бывают периоды бури и натиска, которые сменяются штилем. Не забудем, что в советские времена литература и театр позволяли себе больше свободомыслия, чем дозволялось другим сферам. Книги и билеты были дешевы и потому дефицитны. А возможность путешествовать по миру была крайне ограниченной. Поэтому литература и театр вызывали повышенный интерес. И, само собой, интерес этот распространялся и на критику. И еще, безусловно, сказывалась традиция: Россия два века была литературоцентрич-ной страной. Недаром в нашем языке есть словосочетание, логически не бесспорное: «литература и искусство». «И искусство». Таким образом, мы выводим литературу из прочих искусств и ставим на особое место. А когда другие искусства и другие сферы активизируются, литература становится одним из искусств... Давайте не будем отчаиваться, когда мы видим снижение интереса к литературе, литературной периодике. Да,
было время, когда у журнала «Урал» тираж достигал 100 тысяч экземпляров, у «Нового мира» — полутора миллионов. Сегодня тираж и того и другого исчисляется несколькими тысячами. Сокращение аудитории кажется чем-то прискорбным, наводящим на апокалиптические мысли. Возможно, мы возвращаемся к тому, как было во времена Пушкина, когда литература была вообще-то элитарным занятием. Напомню, что совокупный тираж «Евгения Онегина» при жизни автора (роман трижды выходил отдельным изданием), насчитывал всего 7 тысяч 300 экземпляров, при этом многие экземпляры остались нераспроданными.
— Но ведь сегодня все грамотны, а во времена Пушкина читать умела только верхушка общества.
— Чтение как способность распознавать печатные знаки и чтение литературы — совсем не одно и то же. И я бы не спешил отвечать на детсадовский вопрос «А читать умеешь?». Например, для меня Пруст до сих пор — вещь неподъемная. И не Пруста я в данном случае виню, а себя... У искусства слова свой язык, и ему надо учиться, поскольку он не тождественен тому языку, на котором мы сейчас с вами общаемся. Почему всегда так много графоманов? Их гораздо больше, чем, скажем, дерзающих в живописи. Потому что во втором случае неумение
рисовать очевидно для каждого. А писать слова умеют все. Это и соблазняет. И еще — не будем путать литературу массового спроса и литературу как произведение искусства. Есть книги, с которыми приятно провести время, отдохнуть: детективы, «дамская проза». Однажды на встрече с уральскими бизнесменами меня спросили: скажите в двух словах, в чем разница между Достоевским и Донцовой? И в самом деле, в некоторых библиотеках эти авторы волею алфавита соседствуют, и такой вопрос правомерен. И даже, пожалуй, Донцова перещеголяла Достоевского — только в прошлом году у нее вышло 142 издания. То есть едва ли не каждый второй день выходила книга, помеченная этой фамилией. Но есть принципиальная разница между автором «Братьев Карамазовых» и сочинительницей фантазий про неофитов сыска. Вот у Акунина, которого мы знаем как большого специалиста по детективам, есть серия, где он выступает не автором, а составителем. Называется серия «Лекарство от скуки». Так вот, Донцова и подобные ей — это лекарство от скуки, а Достоевский — это лекарство от жизни.
— Как, по-вашему, литература может жить без критики?
— Нет, не может. И это при том, что редко какой писатель остается доволен вы-
ставленными ему оценками. Исключения редки. Назову Виктора Астафьева. У него есть книга, посвященная критику Александру Макарову, которую он назвал «Зрячий посох». Образ, вынесенный в название, чрезвычайно точен: критика как опора, причем задающая направление. Но гораздо больше мы знаем примеров, когда на критиков сетуют. Да и кому вообще нравится, когда тебя критикуют? Даже если художника хвалят, ему этого мало. Скажешь: ты лучший прозаик Уральского региона, он обидится, считая себя лучшим прозаиком России. Напишешь: вот лучший прозаик России — опять обида, потому что сам себя мнит лучшим прозаиком Европы. Дело в том, что художник часто сам себя не слышит. Одну из первых рецензий я посвятил поэтессе, крайне мне интересной, и свои положительные эмоции я, как мог, в тексте обозначил. Вскоре мы встретились с героиней этого текста. Не дождавшись ответной реакции, спрашиваю: читали? — Да. — Ну и как? — Так это же не обо мне написано... Я тогда здорово расстроился: не понял, значит, не уразумел. Сегодня такая реакция меня нисколько бы не удивила, поскольку точка зрения автора на свое произведение — это лишь одна из возможных точек зрения. Автор может себя переоценивать (чаще) или недооценивать, что тоже бывает. Та же геро-
иня, когда позже я составил сборник стихов выпускников Уральского университета, отобрав и несколько ее произведений, наиболее, на мой взгляд, примечательных, снова отреагировала: «Леонид Петрович, ну что же вы так меня не любите?»...
Точка зрения автора, повторю, естественная, но не единственная. Студентам люблю приводить пример: вспомните свою реакцию, когда вы впервые услышали свой голос со стороны — из диктофона или по радио. Ведь у многих было чувство недоумения: неужели это мой голос? Вот и автор всегда знает, что хотел сказать. Я же, как читатель, могу оценивать только то, что им сказалось. Вот поэтому критик — фигура необходимая, в том смысле, что он дает художнику понять, как его слышат.
— Но ведь и критик — это тоже только одна из многих точек зрения.
— Точка зрения критика — не монополия. И как раз критическое многоголосие создает некое объективное мнение. Часто, когда человек заводит речь о каком-либо произведении, он оговаривается: простите, мол, буду субъективен. Так вот, критик должен просить прощения в том случае, если он будет недостаточно субъективен! Потому что именно личная точка зрения должна в критическом высказывании наличествовать. Но тогда неизбежен вопрос: не является ли суждение критика произволом, разгулом субъективизма? Но дело в том, что если мнения критиков сводятся воедино, из такой совокупности может возникнуть объективность. Да, у нас может быть разная аргументация, разные точки зрения, но вдруг обнаруживается, что немало и соприкосновений. И потом, критика текущая и взгляд из завтрашнего — это не одно и то же. Ведь мы, и не только критики, нередко страдаем близорукостью дня.
— Леонид Петрович, у Вас несколько ипостасей — критик, литературовед, преподаватель. Какая из них Вам больше нравится?
— Чем бы я ни занимался, все равно это связано с литературой, поэзией, с тем, как в этих буковках-муравьях материализуется что-то нематериальное. Считаю, что мне повезло, поскольку всю жизнь занимаюсь тем, что мне нравится. Большинству
людей, даже тем, кто не мыслит себе жизни без книги, это доступно лишь в свободное от работы время. А мне сложно разделить — когда работаю, а когда отдыхаю, вот выступаю в роли читателя, а вот — критика. Окуджава говорил, что он счастливый человек: занимается тем, что ему нравится, да еще за это деньги платят. Булгаков писал, что проза и поэзия для него как левая и правая рука для пианиста. Мои занятия так или иначе замыкаются на одно и то же, они не противостоят друг другу. Есть физики, которые любят поэзию, но для них физика и поэзия — сферы несоприкасающиеся. А у меня, повторю, очень удачно сложились обстоятельства. Другое дело, что у каждой сферы есть свой язык, свой стиль общения. Критическую статью для журнала пишешь на ином языке, чем диссертационные опусы. Но все равно о человеческом хочется говорить на человеческом языке.
— Как выглядит кухня литературного критика? Когда Вы садитесь за критическую статью — когда что-то «зацепило» в произведении или когда поступил заказ?
— В силу того, что я давно уже в литературном пространстве Екатеринбурга, то знаком, наверное, со всеми, кто здесь что-то сочиняет, рифмует. Часто авторы презентуют мне свои сочинения. И я понимаю, что бескорыстный дар делается в надежде на отклик — лучше печатный или, так и быть, устный. Хотя вспоминаю один случай, когда одна поэтесса вручила свою очередную книгу со словами: «Напишешь обо мне?». «Да, отвечаю, напишу, но только всё, что думаю». «Ну, тогда лучше не пиши». Художник тоже ведь избирателен, он не пишет обо всем. Так же и критик, он вовсе не швейцар, который открывает двери перед каждым, кто входит в литературный мир. Вступаешь в разговор только о том, что задело, взволновало. Прохладное не побуждает к отклику. Мы сегодня живем в мире больших чисел. Да, сократились тиражи. Но зато сколько книг! «Как много их поют, ревут — не по душе мне это. Боюсь, что со свету сживут поэзию поэты». Это Гейне. Сегодня, действительно, очень много издается. Раньше мы сетовали на цензуру — прежде чем молодой автор мог предстать книгой, проходило немало лет. Но в этой долговременности и этой се-
лекционной политике все-таки была и логика. В советское время рядовой графоман практически не получал доступа к печатному станку. Сегодня, если человек приносит рукопись и конверт с деньгами, любое издательство готово ее издать. Любое, даже суперавторитетное, напечатает книгу графомана, тот поставит ее на полку и будет считать себя писателем или поэтом.
Иногда молчание критика — это тоже определенная реакция. Приведу пример из советского времени. Вышел очередной роман Юрия Бондарева. Мне позвонили из журнала «Литературное обозрение» и попросили о нем написать. Для меня, молодого тогда и не слишком известного в регионе автора, это было лестно. Я согласился. И только тогда стал понимать, почему ни один из столичных критиков, пользовавшихся уважением, не захотел о нем писать. Потому что в данном случае в адрес руководителя Союза писателей рождались не только положительные слова. А те критики, которые писали исключительно позитивно, не устраивали редакцию журнала, потому что чувствовался подхалимаж.
— Вы были «выключены» из системы личных отношений.
— Да. Хотя тогда мои документы находились на согласовании — меня принимали в Союз писателей. Рецензия все же была опубликована. Правда, сотрудники редакции сказали, что ожидали от меня большей зубастости.
— Случалось в Вашей жизни, что жесткая позиция по какому-либо вопросу выходила боком?
— Знаете, мне везло. Когда приняли постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», а затем другое постановление — «О работе с творческой молодежью», тогда на волне этих партийных документов у меня, недавнего выпускника университета, появилась возможность публиковаться, встречаться с ведущими критиками и писателями страны. Однажды в одной из свердловских газет после обсуждения поэзии уральского региона появилась публикация участника той дискуссии, поэта. Он процитировал мое высказывание о том, что уральская поэзия, если существу-
ет, то не к счастью, а к сожалению, и написал: тут один окололитературный мальчик имел неосторожность выразиться... Но никак на моей деятельности сие не сказалось. Я до сих пор эту точку зрения разделяю: уральской поэзии не существует, не бывает уральской литературы, есть русская поэзия уральского региона. Мы все представляем единую русскую литературу.
— Сегодня, даже если человек не публикуется в книгах и журналах, он может выложить свое произведение в Интернет. И оно, возможно, будет замечено. Как Вы относитесь к сетевой литературе?
— К сетевой литературе у меня смешанные чувства. В какой-то мере она соприкасается с литературной самодеятельностью. Явление это неизбежное и массовое, на мой взгляд, основная его роль — психотерапевтическая: человек свои амбиции удовлетворяет с помощью написанного и выложенного в Интернет. Такая писательская любительщина имеет право на существование, но рассматривать ее как явление большой словесности и соотносить ее с законами литературы было бы неуместно и некорректно.
— Но есть такие блоги, которые Вы прочитываете с интересом, отслеживаете?
— Как правило, это блоги тех авторов, работам которых я внимаю и на бумажных носителях. Например, Владимир Новиков, Александр Архангельский, Вячеслав Курицын. Потом те же их высказывания я нахожу в журналах, книгах, они звучат с телеэкранов. Но блоги мне тоже интересны — они дают возможность увидеть людей с другой стороны. К примеру, я совсем не знал, что Сергей Беляков, чьи статьи и книги всегда любопытны, еще и страстный болельщик. Ведь интересно не только слово, но и тот, кто его высказал. Слово всегда очеловечивается. Литература — это человековедение. По отношению к тем персонажам, о которых написано, и по отношению к тем, кто это пишет. Мои интересы как филолога связаны с такой категорией, как творческое поведение, а оно, на мой взгляд, заставляет размышлять не только о том, как литература влияет на жизнь, но и как творчество
влияет на поведение, на судьбу человека. ственно, и оценивалось художественное про-
Влияют имя, одежда, интервью, которые изведение. Кто сегодня формирует эти кри-
раздает автор, его поведение, круг обще- терии и нужны ли они?
ния. Для Эдуарда Лимонова было важно — Единые критерии? Мировая эсте-написать скандальное произведение «Это тика уже который век мучается этим. Что я, Эдичка», для него этот роман был тем такое искусство? Это такой мир, где со вре-же, чем для Маяковского его желтая коф- мен Древней Греции действуют неизмен-та и морковка в кармане вместо платоч- ные правила и законы? Или же под шапкой ка. Это такой художественный жест. Кой- искусства существует множество художе-какие подобные классическим строчки ственных автономий и законы одной ав-способен написать и не наделенный даром тономии совершенно не подходят для дру-грамотный человек. Но вот поддержать гой? Ну, в самом деле, для Бунина не суще-их своей судьбой уже не каждый способен. ствовало такого явления, как Маяковский. Здесь и пролегает разница между графома- Для Маяковского не существовало Бунина. ном и истинным писателем. Поэт отвеча- В изобразительном искусстве невозможно ет за свои строчки своей жизнью. Иногда судить импрессионистов по законам худож-и смертью. Вот почему я не верю в те филь- ников-передвижников. Здесь, наверное, мы, монографии и статьи, где нас уверяют, единственным критерием может выступать что Есенина и Маяковского убили. Я готов такая тонкая категория, как художествен-поверить в то, что люди, которые так пи- ный вкус. Способность понимать прекрас-шут, любят этих поэтов. Но если они их так ное в самых разных его проявлениях. Спо-любят, то почему так плохо читают? Ведь собность видеть оттенки там, где человек, и тот и другой в своих стихах не раз при- не обладающий вкусом, не способен их ви-знавались, что умрут они «не на постели, деть и потому не может испытывать эстети-при нотариусе и враче». Для поэта то, что ческую радость. он написал, не только слова. И даже больше — не только литература. — Каков набор инструментов у критика?
— Раньше существовало такое понятие, — Это всё делается исключительно ин-
как художественные критерии. По ним, соб- туитивно, на основании того опыта, кото-
рый имеется у человека. Опыта жизненного и опыта осмысления тех произведений, которые прочитал. Кроме того, не будем забывать, что нас формирует вообще вся жизнь. Я не могу представить себе литературного критика, который занимался бы только чтением. Которому были бы чужды театр, изобразительное искусство, кино, который не интересовался бы политикой. Мнения других критиков тоже играют роль. Когда-то Мережковский сказал: нельзя объяснить кошке, что фиалки пахнут лучше валерьянки — для этого надо перестать быть кошкой. Вот и хочется быть человеком, который, условно говоря, способен чувствовать, где валерьянка, а где фиалка.
— Есть ли будущее у профессии критика?
— Критика — это не профессия, а занятие. Настоящий критик, сложившийся, и сам литератор. Он сам собой представляет литературу. Я очень хотел бы, чтобы человек, который читает мое предисловие к книге, воспринимал его тоже как произведение, как литературу. Важна не только оценка, важно, чтобы написанное хорошо читалось, было выразительно, имело эстетическую составляющую. Поэтому профессией это называть трудно. Иногда некоторые стихотворцы дают мне визитки, где написано: имярек — поэт. Это выглядит крайне неловко. Пастернак, помните, говорил, что называть себя поэтом, это все равно, что сказать «я хороший человек». Критики всегда будут. Как всегда будет поэзия. Напомню слова Бродского: «Пока существует такой язык, как русский, поэзия неизбежна». Значит, неизбежна и критика, потому что художнику нужен собеседник.
— Вы получаете отклики на свои критические статьи?
— Критика — это часть периодики. Поэтому рассчитывать на то, что на нее будут отклики, пожалуй, наивно. Хотя возникают иногда в других критических статьях цитирования, с тобой спорят, солидаризируются. Чаще критические суждения становятся реакцией на выход книги. А книги выходят тогда, когда критик достигает какого-тот рубежа, оглядывается на прожитое. И то, что не устарело, собираешь под одной обложкой. Пять лет назад у меня была изда-
на книжка. Вышло несколько рецензий, одна из них, лестная, — в журнале «Урал». А в журнале «Новый мир» о той особенности, за которую в «Урале» говорились приятности, укоряли: мол, слишком легко написано. Рецензенту хотелось, чтобы суждения были более весомыми... Сегодня книгу можно издать за неделю, в советское время на это уходили годы. Когда вышел первый сборник Высоцкого «Нерв», газета «На смену» попросила меня о нем написать. Написал. Потом в редакции увидел материал в макете — половина газетной страницы, с портретом Высоцкого, как положено. Утром иду в киоск, покупаю пять экземпляров, открываю — статьи нет. Звоню в редакцию, мне отвечают: обком ВЛКСМ решил, что эта статья не должна появиться в подотчетном ему органе. Через несколько лет материал вышел-таки в этой газете, но было уже другое время и другой эффект.
— Знаю, что кафедра, которую Вы возглавляете, не раз участвовала в выдвижении кандидатов на Нобелевскую (а также и на Букеровскую) премию. Как происходит этот выбор? Какими критериями Вы руководствуетесь?
— Для нашей кафедры это, конечно, очень лестно. Тут сыграл роль прежде всего авторитет Уральского университета имени Горького, авторитет нынешнего УрФУ. Процесс отбора проходит не всегда гладко — у нас могут быть разные точки зрения, и когда надо выбрать одну кандидатуру, без споров не обойтись. К счастью, эти споры никогда не сказываются на отношениях между сотрудниками кафедры. В советское время всегда были художники, которых стыдно было не прочитать: новый роман Айтматова, повесть Распутина, новый сборник того же Евтушенко. Сегодня мы оказываемся в ситуации, когда литература приватизируется, становится частным делом того, кто пишет, и того, кто читает. Поэтому найти точки соприкосновения у разных читателей бывает сложно, приходится искать некую равнодействующую. Важно не только назвать своего кандидата, но и обосновать свое мнение. Ведь называя кандидата, ты характеризуешь не только его, но и себя как творческую или научную инстанцию. Скажем, некоторые екатеринбургские лите-
раторы, зная о том, что у нас есть возможность выдвигать на премии, иногда полушутя-полусерьезно в соответствующие месяцы начинают проявлять к нам повышенное внимание. Потому что быть даже выдвинутым на эти премии престижно. Мы, как мне кажется, на нашей кафедре приходим к тому мнению, за которое нам не стыдно, хотя порой бывает непросто. В январе мы выдвигали номинанта на Нобелевскую премию 2014 года. Безусловно, нам хотелось, чтобы это был русский писатель, но, с другой стороны, перед Нобелевским комитетом не хотелось выглядеть провинциально. Приходится считаться с реалиями. В русской литературе пока лишь пять авторов удостоились Нобелевской премии. Не так много. И всякий раз мы понимаем, что реально рассчитывать на эту премию может тот автор, который имеет международный резонанс, а он-то обеспечивается не только литературными заслугами. Современная русская литература, приходится это признать, на мировом книжном рынке не слишком востребована. Ведь, посмотрите, на церемонию закрытия Олимпиады в Сочи — культурные достижения России представляли художники, композиторы и писатели. Но среди них не было наших современников. Последняя персона, которая по времени ближе всего к нам, — Иосиф Бродский. Но с момента его смерти прошло уже столько лет.... И когда бываю в других странах и подхожу к книжным полкам, я, увы, почти не вижу там русской литературы. Полки русских книг сегодня сохранились разве что в Америке, Израиле, Германии. Классика: Толстой, Достоевский, Чехов — еще представлена, а современных авторов — единицы.
— Наши современные авторы недостаточно хороши для западного читателя?
— Интерес к литературе ведь неразрывно связан с интересом к стране, к народу. Хотя, с другой стороны, русская классика немало способствовала активизации интереса к русскому миру. Когда лет 15 назад в Миланском университете я спрашивал студентов, почему они выбрали славянское отделение, они отвечали, что хотят читать русскую литературу в подлиннике. Это было приятно. Сегодня акции литературы и культуры котируются не слишком высо-
ко. Вот нынешний год у нас объявлен Годом культуры. Надо этому обстоятельству радоваться бы, но мне это кажется не слишком правильным. Мы живем в мире, где каждый год должен быть годом культуры. А у нас — очередная кампанейщина. Проблемы в современной литературе связаны в том числе и с проблемами перевода, и с тем, что за рубежом сокращаются кафедры, где изучают русскую культуру. В XX веке в силу того, что существовала идеологическая конфронтация, велась холодная война, наши оппоненты серьезно изучали Советский Союз. В том числе и русскую литературу. Сегодня интерес к России поубавился, как ни прискорбно. Поэтому нашим кандидатом на Нобелевскую премию в 2014 году оказалась пишущая на русском языке, но живущая в Белоруссии Светлана Алексиевич. Она довольно известна в мире, пишет на материале советской и постсоветской истории. За этот выбор нам не стыдно. А обладатель Буке-ровской премии 2012 года Андрей Дмитриев за роман «Крестьянин и тинейджер» был выдвинут нашей кафедрой.
— Сколько раз вы участвовали в процедуре выдвижения и сколько раз поддержали вашего кандидата?
— На Нобелевскую премию выдвигали восемь раз, и наш кандидат ни разу «не сыграл». Но это нисколько не обижает. На Бу-керовскую премию выдвигаем уже более 10 лет, один раз я был в жюри. Наш кандидат получил премию лишь однажды. Но опять же мы не расстраиваемся, потому что литература не спорт. Это в спорте видно, кто пусть на тысячную долю секунды, но вырвался вперед. А в литературе мы знаем, что даже в той же Нобелевской премии далеко не все, кто был ее удостоен, остаются по-настоящему почитаемыми. Мы знаем достойнейших писателей, которые ничего не получали. Не премией единой жива литература. Вместе с тем очень значима сама премиальная процедура. Потому что когда в стране выходит свыше 100 тысяч книг, важно, чтобы тебя просто заметили и назвали, важно оказаться в списке кандидатов. Каждая премия сначала формирует свой лонг-лист, куда включаются те произведения, которые допущены до конкурса. Знакомясь с этими произведениями, члены
жюри выделяют для себя наиболее интересные. Если 5—6 человек говорят, что это произведение нужно оставить, оно включается в длинный список. Он может состоять из десятков названий. Потом эти произведения читают все. Когда я был членом Бу-керовского жюри, то прочитал 36 килограммов русских романов одного года.
— Это было тяжело?
— Было очень интересно, ведь если бы я не был в жюри, некоторые произведения не прочитал бы никогда. Это была большая работа, но не напрасная. По крайней мере, половина из этих 36 килограммов была очень приличной прозой. Затем из длинного списка формируется короткий — на основании обсуждения и голосования. Для литератора самое важное — попасть в этот короткий список. Потому что не всегда самые интересные произведения выигрывают борьбу, ибо наиболее интересные — как правило, самые спорные.
— Литературная критика влияет на рейтинги продаж?
— В принципе должна бы влиять. Но так получается, что в России слово «критик» резонирует только внутри само-
го литературного мира. А за рамками Союза писателей этого резонанса уже нет. На Западе, допустим, Гонкуровская премия (победитель получает 10 евро) ничего не дает в денежном плане, но она приводит к резкому повышению и гонораров, и тиражей. Поэтому и в материальном смысле, и в читательском авторы выигрывают. А у нас даже вынесенная на обложку фраза «лауреат такой-то премии» воспринимается лишь как пиар-ход. Редко когда читатели прислушиваются к мнению критиков. Это связано, наверное, с таким моментом, как культура чтения. Мы не так уж много можем прочитать книг. Сегодня чтение — это зачастую не чтение, а дегустация. Наверное, несколько десятков книг в неделю через мои руки проходит. Раньше, в советское время, показателем качества произведения, или, скажем так, его состоятельности, была публикация на страницах периодики. Прежде чем стать книгой, произведение проходило проверку журналом. Традиция эта восходит еще к дореволюционному веку. А сегодня в договорах на долгосрочное сотрудничество, которые заключают писатели с издательствами, часто фигурирует строчка о том, что право первой публикации принадлежит издательству. Улицкая, Славникова, Терехов
свои произведения ныне печатают в обход литературной периодики. К толстым журналам интерес резко снизился. Да и доступ тоже. Раньше любая школьная библиотека имела подписку на центральную периодику. А сегодня наша кафедра не подписана даже на журнал «Урал», нам его редакция просто дарит. И это — федеральный университет.
— Вы имеете богатый преподавательский опыт. Поделитесь наблюдениями, какие они — нынешние студенты?
— Конечно, счастье — не только заниматься литературой, но и находиться в вечно молодой, живой среде. Это процесс взаимного донорства — они от нас получают знания и опыт, а мы благодаря им имеем возможность защитить себя от неумолимости времени. А студенты бывают разными. Как и во все времена. Может быть, сегодня только острее чувствуется поляризация. Раньше читаешь лекцию и понимаешь, что большинство имен для слушателей что-то значат. Даже если они не читали произведения этих авторов и не держали их книги в руках, они примерно представляют, о чем идет речь. Сегодня общий читательский фон студенчества становится очень разряженным. Может быть, как следствие этого вузовские программы стали опрощаться.
— Какие жанры литературы сегодня в моде? Во времена Чехова писатели и читатели увлекались реалити-рассказами, в середине XX века — фэнтази. Что сегодня находится на гребне волны?
— Как всегда, наиболее востребованными остаются жанр детектива и дамского романа — если говорить о явлениях массовой литературы. А настоящее художественное произведение может выходить за рамки одного определенного жанра. «Евгений Онегин» — роман, но роман в стихах. «Война и мир» — то ли историческое повествование, то ли психологическое погружение. «Мастер и Маргарита» — здесь три романа под одной обложкой. Константы в виде жанра необходимы, но когда приходит гениальный автор, он расширяет его рамки. Самым престижным остается, конечно, жанр романа. Но вместе с тем существуют премии за лучшую повесть, за лучший рассказ, за лучшее произведение
о любви. В данном случае в цене не столько жанр, сколько талант.
— Что Вы читаете сегодня? Какая книга произвела на Вас наибольшее впечатление и почему?
— Одним из самых сильных впечатлений за последние годы для меня была повесть Эдуарда Веркина «Облачный полк», опубликованная в шестом номере журнала «Урал» в 2012 году. Потом она вышла отдельной книгой. Я начинал ее читать без какого-либо энтузиазма — фамилия автора мне ничего не говорила, более того, сочетание такого мужского имени как Эдуард с такой улыбчивой фамилией, как Веркин не настраивало на серьезное чтение. Но начал читать — и книга сразу захватила. Она о войне. Написана человеком, который участникам войны годится уже во внуки. Рассказ о подростке на войне, о мальчишке. Война показана не в батальных столкновениях, а в текущей повседневности. Жизнь партизанского отряда. Никакой героики очевидной нет. Рассказчик прошел войну, и, будучи в преклонном уже возрасте, он вспоминает себя на войне. И так получилось, что рядом с ним всегда был товарищ. И только в финале возникает фамилия парнишки: оказывается, что рассказ — о Леньке Голикове! А я помню еще со школы портреты пионеров-героев, которые висели на стенах. И вдруг эта плоскостная картинка становится для меня объемной, начинает оживать! Другим большим потрясением для меня стала книга Лидии Гинзбург «Преходящие характеры». О блокаде. Страшная книга, которую я ставлю в один ряд с «Колымскими рассказами» Шаламова. Вообще, мемуарную литературу читаю сегодня с большим интересом, чем беллетристику. Сегодня писатели часто общаются с нами напрямую, и это чрезвычайно интересно. Замечательный том писем Андрея Платонова недавно вышел. Мне приглянулся трехтомник «Литературная матрица», где сегодняшние писатели рассказывают о писателях XIX— XX веков. Рассказ получился очень личностный, где и ревность и любовь. И вроде сам всех прекрасно знаешь, но от книги получаешь много новой информации, аргументов. Я бы рекомендовал школьным учителям этот трехтомник, потому что он дает
прекрасную возможность заинтересовать детей самими писателями. Недавно открыл для себя замечательного Бориса Шергина. Он пишет сказы, как и Бажов. Я делал доклад на одной из конференций, погрузился в его тексты и почувствовал региональную специфику. Когда у Архангельска есть Шер-гин, у Сибири — Распутин, у Урала — Бажов,
то из этих книг и возникает родиноведение. Ведь любой край — это прежде всего люди. Краю всегда везет, если у него есть свои художники. Такой край останется в истории даже тогда, когда физически его не станет. Литература — одно из самых надежных хранилищ народной памяти.
Беседовала Ольга ИВАНОВА
«МЫ ЖИВЕМ В СИТУАЦИИ, КОГДА ЛИТЕРАТУРА СТАНОВИТСЯ ЧАСТНЫМ ДЕЛОМ ТОГО, КТО ПИШЕТ, И ТОГО, КТО ЧИТАЕТ»
Быков Л.П. — доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русской литературы ХХ и XXI вв. Уральского федерального университета. Почетный работник высшей школы РФ, член Союза российских писателей, Союза журналистов, Союза театральных деятелей
Гость очередного номера журнала «Дискуссия» — известный литературный критик, ученый. Он рассуждает о том, что представляет собой современный литературный процесс и литература уральского региона, высказывается по поводу девальвации чтения, коммерциализации отечественной литературы и издательской деятельности. Кафедра, которую возглавляет Леонид Быков, не раз участвовала в процедуре выдвижения кандидатов на получение Нобелевской и Букеровской премий. Гость редакции констатирует, что современная русская литература не слишком востребована на мировом книжном рынке, что связано, по его мнению, с общим падением интереса к русской культуре. Не случайно кандидатом на Нобелевскую премию в 2014 году кафедра УрФУ выдвинула пишущую на русском языке, но живущую в Беларуси Светлану Алексиевич. Быть выдвинутым на такую премию очень престижно, но проблема в том, что в России читатели перестали прислушиваться к мнению критиков, утверждает Леонид Быков. Слово «критик» резонирует только внутри самого литературного мира. А за рамками Союза писателей этого резонанса уже нет.
Ключевые слова: литературная критика, Союз писателей России, Нобелевская премия, рецензия, тираж, литература и искусство, культура, поэзия, читатель, критическое мнение.
«WE ARE LIVING IN THE SITUATION WHEN LITERATURE IS BECOMING PRIVATE BUSINESS FOR WRITERS AND READERS»
Bykov L. P. — Doctor of Philology, Professor, Head of Department of Russian Literature XX and XXI century. Ural Federal University. Honorary Worker of Russian Higher School, member of the Russian Union of Writers, Journalists' Union and the Union of theatrical figures
The guest of the new issue of the journal «Discussion» is a famous literature critic and scholar. He speculates about modern literature process and literature of Ural region, speaks about devaluation of reading, domestic literature's commercialization and publishing activity. The department headed by Leonid Bykov has taken part not once in the procedure of nominating candidates for Nobel and Booker's prizes. The guest of the journal notes that modern Russian literature is not too in demand on the global book market; it is connected, according to his opinion, with general decline of interest to Russian culture. And it is no mere chance that the candidate for Nobel Prize in 2014 the department of UFUhas nominated Svetlana Alexievich who writes in Russian language but lives in Byelorussia. It is so prestigious to be nominated to this kind of prize but there is a problem that Russian readers do not consider the critics' opinion, Leonid Bykov said. The word «critic» resounds only within the world of literature. Out of Writers' Union borders there is no response.
Key words: literary criticism, the Union of writers of Russia, the Nobel prize, review, circulation, art and literature, culture, poetry, reader, and critical opinion.
