CC BY
13В
к
«МЫ ДОШЛИ ДО ЧЕРТЫ, ЗА КОТОРОЙ ГИБЕЛЬ ГОСУДАРСТВА»
После «Краба» меня назначили на «Кашалот», совершенно новую, только что выстроенную подводную лодку, старшим офицером. Но я решил, что не останусь здесь долго, надеясь получить вскоре уже в свое личное командование одну из купленных правительством в Америке других лодок типа АГ. Они в разобранном виде уже к нам прибыли и собирались в Николаеве. Так как «Кашалот» был точной их копией, только вдвое больше, то пребывание на нем позволяло мне досконально изучить его с тем, чтобы, придя на АГ-25, чувствовать себя увереннее.
«Кашалот» в море появлялся редко. Первый выход мы сделали у своих берегов с целью освоиться. Затем осуществляли охрану крымского побережья. Выйдя из Севастополя, получили радио от «Тюленя». Оказывается, он имел бой с турецким военным транспортом, которым командовали германские офицеры, и взял его в плен.
Этот бой был единственным в своем роде за всю войну и не лишен известного интереса. Турецкий транспорт был вооружен двумя орудиями, причем одно было крупнее пушек «Тюленя». Встреча с вражеским судном произошла ночью. «Тюлень» пустил дизеля и электромоторы, чтобы развить самый большой ход и не дать транспорту уйти, отрезая его все время от берега. Наконец, когда у лодки оставалось всего несколько снарядов, ей удалось одним из них подбить орудие противника, а другим повредить машину. Транспорт загорелся и остановился. Его экипаж частью бросился за борт, спасаясь вплавь, частью пытался спустить шлюпки. Командир «Тюленя», видя, что противник больше не стреляет, подойдя поближе, высадил на призовое судно вооруженный караул. Оставшиеся на транспорте командир и офицеры были взяты в плен. Наши специалисты быстро исправили повреждения в его машине и повели в Севастополь под конвоем «Тюленя». Командир же последнего был достойно награжден государем императором, получив Георгиевский крест. Мы все искренне радовались за наших товарищей, проявивших много мужества в этом бою. Кроме того, это событие несколько оживило Черноморский театр военных действий, поскольку неприятельские корабли почти ничем себя не проявляли. Даже немецкие подводные лодки перестали появляться в море. Думаю, что причиной такой бездеятельности нашего врага было то, что нами умело минировался выход в Черное море из Босфора. Это очень стесняло неприятеля, потерявшего на минах несколько своих подводных лодок.
Словом, к концу 1916 года военное
Продолжение. Начало см.: Воен.-истор. журнал. 2007. № 5, 9.
положение в Черном море, впрочем, как и на Балтике, было совершенно благоприятным для нас. К тому же и «Краб» напомнил о себе благой вестью. Оказывается, последние походы и приключения на нем не остались бесплодными и причинили врагу достаточный ущерб потоплением нескольких его судов на выставленных нами минах. За это офицеры и команда получили военные награды, в том числе и я. Мне вручили Георгиевское оружие (кортик) с надписью «За храбрость», присужденное Думой кавалеров Георгиевского оружия. Это решение было утверждено государем императором.
Между тем наступила зима с ее штормовой погодой. Скучновато было бродить по пустынному бурному Черному морю в надежде встретить неприятельский корабль. Серые дождливые дни так коротки, а ночи так длинны и темны, что с нетерпением ожидаешь конца похода, когда можно будет вернуться в Южную бухту.
С началом 1917 года Черноморский флот продолжал нести свою службу, при этом его, казалось, не коснулись политические события, происходившие в то время в стране. Внешне все продолжало оставаться так же, как и было раньше: никаких бунтов и даже нарушений дисциплины на судах.
Но вот грянула Февральская революция в Петрограде. Как только были получены первые сведения о ней, командующий флотом вице-адмирал Колчак объехал все корабли и береговые команды, призывая к спокойствию и выдержке. Его авторитет удержал команды в повиновении, благодаря чему удалось предупредить убийства офицеров и жестокости, имевшие место на Балтийском флоте.
Как раз в это смутное и тревожное время я, временно откомандированный с «Кашалота», ушел в море на «Нерпе», более двух недель не получая никаких новостей. По возвращении, в середине марта, проходя мимо Константиновской батареи, на которой постоянно виделась издали начертанная большими буквами привычная надпись «Боже царя храни!», заметили зачеркнутое слово «царя».
Н.А. МОНАСТЫРЕВ
Да и город встретил нас не свойственным ему убранством — был весь покрыт национальными флагами, перевернутыми красной полосой кверху. Ошарашили и новости: государь император отрекся от престола, вслед за ним — и его брат великий князь Михаил. Страной правят Временное правительство и какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов. Резали глаза и кололи в сердце разнузданное поведение и неряшливый вид матросов, снующих повсюду, страшная грязь на корабельных палубах. Словом, то, на чем держались дисциплина и порядок, куда-то рушилось, разом уничтожая стройную организацию, столь нужную в военном деле. Образовавшиеся с разрешения правительства судовые комитеты, в состав которых входили выбранные командой матросы и офицеры, вмешивались во все, вплоть до управления кораблем и руководства военными действиями, фактически лишая офицеров возможности командовать и руководить. Сплошь и рядом случалось так, что прежде чем тому или иному кораблю выйти в море, он должен был дожидаться соответствующего решения судового комитета, долго и нудно обсуждавшего целесообразность боевого выхода. Стали появляться случаи издевательства над офицерами: их заставляли мыть палубу, грузить уголь и прочее.
Появились на флоте и сепаратные тенденции. Так, некоторые корабли подняли украинские флаги вперемежку с красными - большевистскими и черными - анархистскими флагами.
Весной я ушел с «Кашалота», получив назначение на достраивающуюся в Николаеве подводную лодку «Орлан». На ней должен был пребывать недолго, чтобы затем перейти на находившийся там же и в том же состоянии «Буревестник». Но все произошло еще быстрее, чем я предполагал. Поскольку революционная команда «Орлана» поначалу встретила меня, как говорится, в штыки, мотивируя свой отказ видеть меня на лод-
в й
ке тем, что я офицер старого режима, строгий и вообще им не подходящий, то и мне не захотел ось остаться здесь. И хотя после моего выступления перед командой и, думаю, вразумительного объяснения, почему мне невозможно изменить своего взгляда на дисциплину и военную обязанность, была вынесена окончательная резолюция в мою пользу, т.е. меня просили остаться на лодке и служить, я, поблагодарив за честь, решительно отказался. На «Буревестнике» повторилось почти то же самое, но я на этот раз должен был остаться по личной просьбе командира.
В Николаеве я провел около месяца, пока «Буревестник» достраивался. Замечал, как флот окончательно рушился и физически, и морально, чему способствовали мало чем оправданные решения Временного правительства. Так, в конце апреля оно издало приказ об изменениях в форме одежды: вместо традиционных погон морские офицеры обязаны были носить нашивки на рукавах, а на фуражке вместо кокарды — золотой герб с серебряным якорем на красном поле. Этот приказ был получен в Николаеве накануне 1 мая, когда должны были произойти всяческие манифестации, митинги и прочее. Причем нововведение вступало в силу именно к этому дню. Но поскольку промежуток времени втиснулся всего в несколько часов, то не все офицеры смогли выполнить приказание, оставшись в прежнем виде. С них срывали погоны, их всячески оскорбляли. Самозащита с их стороны вызывала дикую расправу со стороны хулиганов.
Так в разговорах, митингах и развлечениях революционного характера проходило лето. Матросы Черноморского флота забыли о войне и воинском долге. Суда изредка выходили в море, и за все лето было лишь несколько боевых эпизодов, не имевших особого значения.
К этому времени я уже командовал подводной лодкой «Скат», входившей в состав 4-го подводного дивизиона, базировавшегося на Балаклаву. Моя команда пришла с Дальнего Востока и резко отличалась от про-
чих. Это были люди здравомыслящие, не поддававшиеся веянию революционных элементов, дисциплинированные и стойкие. Мне не пришлось с ними плавать долго, но я вспоминаю об этих плаваниях с большим удовольствием. Это было светлое пятно на черном фоне революционного времени. Возможно, такой резкий контраст по сравнению с разнузданностью, царившей на других кораблях, а точнее — повсеместно, принуждал меня уподобляться утопающему, хватающемуся за соломинку. Я, к примеру, пытался прибегнуть к помощи печатного слова, послав в журнал «Морской сборник», издававшийся Адмиралтейством, статью. В ней вместе с призывом к правительству о срочном принятии на флоте последовательных разумных и решительных мер прозвучало и вполне обоснованное предупреждение. «Мы дошли до черты, — писал я, — за которой гибель государства. Это не слова, а горькая истина, которую теперь должен знать каждый».
Вскоре общему безумию начала подвергаться и команда «Ската». Я чувствовал, что больше не могу командовать ею, и решил уйти. Причем не только с лодки, но и вообще с флота.
Мои мысли устремились к Дону, куда начали стекаться противники революционной неразберихи.
После ухода со «Ската» мне удалось получить от начальника дивизиона отпуск на две недели, и я уехал из Балаклавы в Севастополь. Случилось это за три дня до того, как все права на командование перешли к комитетам.
Вечером 15 декабря я сел вместе с женой на госпитальное судно «Петр Великий», которое случайно шло в Батум. При входе в порт нашим глазам представилось необычное зрелище: все пристани были усеяны толпами солдат. Едва наш пароход успел подойти, как они ринулись на него. Серая масса буквально захлестнула корабль. Это были части Кавказской армии, бросившей фронт и расходившейся по домам. То же самое происходило и на железной дороге по пути в Тифлис. Мы с большим трудом втиснулись в вагон. В купе, в котором обычно могли поместиться 8 человек, нас набилось вдвое больше.
В Тифлисе еще царили относительный порядок и известное спокойствие. Было много военных в старой форме. В это время здесь действовало так называемое Кавказское краевое правительство, состоящее из социалистов, но преданных России и рассматривающих себя как нечто временное, долженствующее быть смененным по водворении по-
ПЛ «Тюлень» входит в Севастополь, ведя на буксире захваченную турецкую шхуну 1916 г.
рядка в стране настоящим всероссийским правительством. О сепаратизме в то время не говорили и тенденция к нему была очень слаба.
Месяц спустя я решил вернуться в Севастополь, пользуясь тем, что из Батума шел транспорт в Крым. Сфабриковав сам себе удостоверение с вымышленным именем и с печатями какой-то автомобильной армейской роты, вместе с женой пустился в обратный путь. По дороге я узнал, что выпущен декрет о вольнонаемной команде во флоте, и стал считать себя таким образом освобожденным от военной службы.
В Феодосии, куда зашел транспорт, я встретил старшего лейтенанта Н., который предупредил меня о том, что мне появляться в Севастополе нельзя, так как меня там ищут, и что мне грозит расстрел. Не теряя времени и приняв все меры предосторожности, мы отправились за город к одним знакомым. Хутор, где они жили и где мы нашли прибежище вместе с двумя юнкерами, находился в трех верстах от города, куда я иногда наведывался, облачившись в солдатскую шинель.
В Феодосии, которая была совершенно отрезана от внешнего мира и питалась только слухами, самыми разнообразными и противоречащими друг другу, во второй половине апреля 1918 года наступило некоторое затишье. Все чаще и упорнее стали носиться слухи о том, что в Крым идут отряды гайдамаков, двигающихся с Украины. О немцах не говорили совершенно, и поэтому у всех было убеждение, что на днях мы увидим украинские войска. Но два дня спустя улицы города наводнили германские войска, а на другой день утром я уехал в Севастополь. Когда поезд проходил по берегу Южной бухты, я увидел германский флаг на русских судах, покинутых, мертвых. Щемящая тоска, невыразимая боль в сердце и чувство незаслуженного оскорбления овладели мною. Поначалу, оккупировав Крым, немцы по отношению к остаткам нашего флота проявляли определенную сдержанность. Так, из оставшихся в Севастополе русских военных судов взяли два маленьких миноносца и две подводные лодки. На последних, как ни странно, они никак не могли погружаться. Мне неоднократно приходилось видеть их попытки это сделать с помощью крана, который концами поддерживал лодку. Картина была довольно комичная. Из этих попыток ничего не вышло, и все кончилось лишь несколькими выходами в море в надводном положении.
В конце же сентября они совершенно внезапно, без всякого предупреждения и против данного обещания заняли своими командами наши корабли, пришедшие из Новороссийска, удалив весь русский личный состав корабельного отряда. Через три дня на этих кораблях были подняты германские военные флаги. Правда, всем этим дело и кончилось с окончанием войны. Разве что несколько раньше немцы очистили до основания портовые кладовые, не оставив ни килограмма металла, ни одной корабельной принадлежности.
Во время германской оккупации морским начальником, около которого группировались русские морские офицеры, был контр-адмирал Клочковский, бывший начальник
Капитан 2 ранга М.А. Китицын, командир ПЛ «Тюлень»
в
Н.А. МОНАСТЫРЕВ. «Мы дошли до черты, за которой гибель государства»
ПЛ «Нерпа»
подводной бригады. Он считался в этот период времени украинским морским представителем в Севастополе. Роль его была, конечно, малозначащая, но к нему все обращались в случае нужды, так сказать, по преемственности военного началия.
В это же время в Севастополе образовалась группа морских офицеров-подводников, которая имела тайную организацию и цель которой заключалась в том, чтобы в удобный момент захватить одну из плавающих подводных лодок — «Тюлень» и уйти на ней на Кавказ, к Добровольческой армии. Дело вели осторожно, чтобы не привлечь подозрения немцев. Когда почти все уже было готово, совершенно неожиданно контрадмирал Клочковский вызвал к себе предполагаемого командира «Тюленя» капитана 2 ранга Погорецкого, сообщив ему, что германское командование передает подводные лодки русским морским офицерам и просит занять их в этот же вечер. Так как почти весь состав был у нас подготовлен, то мы немедля явились на «Тюлень», уже покинутый германским составом. С невыразимой радостью мы ступили на свое старое «пепелище», правда, наполовину уничтоженное, и с поспешностью принялись за работу. Через день у нас уже работали машины и велась зарядка аккумуляторов. Другие суда были также возвращены и укомплектовывались малочисленным, сборным составом, по преимуществу из офицеров.
Между тем германские войска покидали Севастополь. На смену им должна была вскоре прийти союзная эскадра. В октябре первым объявился английский легкий крейсер «Кан-терберри» с миноносцем. Это были разведчики. Много надежд возлагало на приход союзников утомленное, наивное русское население. Действительность же оказалась иной. Через несколько дней по приходу союзники заняли русские военные корабли, подняв на них свои флаги, а горсточка русских морских офицеров, остававшаяся верной идеям совместной борьбы до конца, принуждена была сойти на берег. Даже греки, которые ничего, кроме плохого, не сделали за время войны для союзников, взяли два наших миноносца. Почему-то и они в качестве победителей пришли в Севастополь. Не ждали этого русские офицеры. Это было тяжким моральным ударом для всех. Только сплоченная небольшая группа подводников отстояла свой подводный дивизион, и ни одна из лодок не ока-
залась в руках чужаков. Когда французы, к примеру, вознамерились захватить «Тюлень», который был возрожден нашими руками, то встретили такое отчаянное сопротивление с нашей стороны, что должны были ретироваться. Отступили и англичане перед угрозой потопить лодки в случае насилия. Впрочем, они все же сумели унести с лодок некоторые детали и намеренно испортить незначительную часть аккумуляторов. Тем не менее мы все-таки оставались под известным контролем. Так, когда нам захотелось первый раз выйти в море, на пробу, нам на всякий случай прислали английского морского офицера, очевидно, опасаясь того, что мы вдруг что-нибудь предпримем против союзных кораблей.
Наступила весна 1919 года. К этому времени большевики заняли Украину, по уходу оттуда немецких войск, и продвигались к Крыму. Союзное морское командование, которое мало разбиралось в обстановке, создавшейся в России, но явно опасалось большевиков, решило покинуть Севастополь. В апреле выяснилось, что и нам придется оставить его, так как средств к защите Крыма от наступавших красных войск не было. При помощи транспортов были отведены на буксире некоторые миноносцы и подводные лодки «Утка» и «Буревестник». Все большие суда, не способные двигаться, остались в Севастополе. Причем на них по приказанию английского командования были взорваны машины, а оставшиеся подводные лодки «Кит», «Нарвал», «Кашалот», «Орлан», «Краб», АГ-21 и четыре малые были выведены англичанами в море и утоплены на большой глубине. Крепостные орудия подорвали французы.
После полудня 16 апреля мы вышли из Севастополя, имея на борту «Тюленя» жен и детей. К счастью, погода была хорошей, и наши пассажиры прекрасно перенесли переход. В море встретили крейсер «Кагул» под флагом адмирала Саблина, который держался в море, ожидая прохода всех вышедших из Севастополя судов. Город и порт были запружены беженцами, ушедшими из Крыма, которые располагались повсюду, даже на улицах, из-за неимения помещений. Для наших дам и детей были устроены временные помещения на подводных лодках «Утка» и «Буревестник». Ко времени нашего прихода в Новороссийск он уже был прочно занят Добровольческой армией, двигающейся с боями на север России. Ставка и центр управления находились в Ека-теринодаре, где имел место пребывания генерал Деникин, главнокомандующий армией. По мере развития успехов армии положение крепло и давало некоторую уверенность в будущем. Поэтому вскоре после прибытия в Новороссийск оставшиеся суда
Черноморского флота стали приводиться в порядок и укомплектовываться составом. Состав этот был по преимуществу из учащейся молодежи и казаков. С трудом офицерам удавалось их хоть чему-нибудь научить и примитивно «натаскать» для элементарного обслуживания кораблей, для ухода за механизмами и аккумуляторами. Со временем кое-как все наладилось. Через шесть недель уже был создан дивизион подводных лодок в составе «Тюленя», «Буревестника» и «Утки». Я получил в командование «Утку» и всю свою энергию и любовь вложил в то, чтобы в самый короткий срок привести ее в надлежащий вид. С помощью подобранных мною офицеров это нам удалось сравнительно быстро, и через две недели «Утка» могла выйти в море.
В это время Добровольческая армия вместе с казачьими войсками Дона и Кубани занимала весь Северный Кавказ, продвигаясь на юг России, с опорой на англичан. Те снабжали ее части продовольствием, оказывали им при их продвижении по побережью огневую поддержу со стороны моря корабельной артиллерией. Конечно, делалось это не ради прекрасных глаз, а главным образом за нефть, которую англичане забирали на Кавказе в изобилии. При этом находившаяся в тылу Добровольческой армии Грузия, разыгрывая из себя самостоятельное государство, недоброжелательно относилась к русским добровольческим войскам, тоже находя поддержку у тех же англичан.
В июне 1919 года, когда весь Крым снова был занят войсками Добровольческой армии, суда флота перешли в Севастополь. Я же на «Утке» зашел на несколько часов в Ялту, чтобы дать своей молодежи, вкусившей впервые «прелесть» морского перехода, хотя бы кратковременный отдых. И только после этого отправились в Севастополь, где в Южной бухте нас ожидало наше разрушенное «подводное гнездо». Мы принялись восстанавливать его буквально на развалинах. Средств же на поддержку флота отпускалось мало, поскольку почти все шло на армию. На флот смотрели как на дорогую и пока ненужную игрушку. Главным образом поддерживались транспорты и вспомогательные, вооруженные суда, которые должны были действовать на реках и в Азовском море. Боевые же корабли едва поддерживались. Впрочем, как вскоре выяснилось, и такая поддержка стала невозможной, поскольку Добровольческая армия начала терпеть серьезные поражения от красных войск на Украине. К январю 1920 года ее остатки совместно с казачьими частями отступили на Дон, а в марте выяснилось, что и Кавказ должен был быть оставлен.
В это время «Утка» была послана в Новороссийск. Туда же двигалась отступающая армия с надеждой быть переброшенной в пока еще крепко державшийся Крым. Порт был загроможден транспортами и военными судами англичан и французов. За время стоянки меня посылали несколько раз в Геленджик для поддержки одной сухопутной части, обороняющейся против так называемых зеленых, многочисленные шайки которых действовали в горах, окончательно расстраивая тылы нашей армии.
Никогда в жизни не забуду картину, которую нам пришлось видеть в
в
последние дни в Новороссийске, куда к 12 марта прибыла большая часть отступающей Добровольческой армии. Транспорты, в большой спешке перегруженные войсками, так же спешно направлялись в Феодосию. Их там разгружали, после чего они снова шли в Новороссийск. Поскольку транспортов не хватало, английские и французские корабли брали на себя целые полки. Так продолжалось 13-го,14-го. Часть войск, видя, что свободных судов уже нет, двинулась в горы. Улицы города и пристани порта были завалены брошенными повозками, автомобилями, телегами. То там, то здесь вспыхивали пожары, усиливалась стрельба.
Моя «Утка» к этому времени уже вышла из порта.
С эвакуацией остатков Добровольческой армии генерал Деникин передал свою власть генералу Врангелю, продолжавшему держаться в Крыму. Положение же этого клочка суши было безнадежно, а оборонявшие его войска неизбежно ожидала судьба Добровольческой армии.
К моменту прихода к власти генерала Врангеля командующим флотом был адмирал Герасимов, больше ученый, чем флотоводец. Начальником штаба у него был капитан 2 ранга Рябинин, человек неглупый, но, видимо, не понимавший положения. У командования армии возникло подозрение о возможности «коммунистического заговора» на кораблях. Адмирала Герасимова генерал Врангель отстранил от должности, а капитана 2 ранга Рябинина разжаловал и выслал из Крыма. После этого настала очередь «раскрывать монархический заговор», в котором заподозрили уже меня, подвергнув вместе с другими морскими офицерами аресту.
Заключенных по этому делу оказалось десятка два. Все мы после че-тырехсуточной отсидки были собраны в помещении гауптвахты, где присланный от главнокомандующего офицер сообщил нам, что генерал Врангель приглашает нас сейчас же к себе во дворец. По дороге из разговора с командиром дредноута капитаном 1 ранга Шубертом и капитаном 2 ранга Ч. я уяснил, в чем дело. Оказалось, что несколько молодых офицеров по легкомыслию, если не сказать больше, действительно составили заговор с целью объявить императором старшего лейтенанта герцога Лейхтенбергского, князя Романовского. Они устраивали собрания с целью организовать монархическое восстание на флоте. Это была просто мальчишеская затея, в которой никто из командиров, да и вообще из флотских офицеров не участвовал. Но заговорщики сами от себя составили списки командиров судов, которые, по их мнению, примут участие в восстании. Это и послужило поводом к нашему аресту.
В конце концов все разъяснилось быстро, и нам было приказано вернуться к своим обязанностям. Молодежь же, которая готовила мантию новому императору, была попросту снята с кораблей и послана на фронт сражаться. Тем и кончился «монархический заговор».
Значение же флота в этот период усилилось. В течение лета неоднократно производились десантные операции в Азовском и Черном мо-
рях. Кроме того, целый отряд судов в составе дредноута «Генерал Алексеев», крейсера «Генерал Корнилов», миноносцев и вспомогательных судов был послан в Тендровский залив для действий против Очакова и Одессы. Лично мне с «Уткой» приходилось много плавать, выполняя всяческие боевые задания, пропадая в море неделями.
О характере подобных заданий, а также непростой обстановке, в которой приходилось действовать, можно судить, к примеру, по выдержке из одного из моих многочисленных донесений с «Утки», совершавшей плавание с 14 по 27 июня 1920 года.
«В 12 ч. 40 мин снялся с якоря и пошел в Батум...
По приходе в Батум стал на якорь рядом с миноносцем «Жаркий» и транспортом «Маргарита». Явился к вице-адмиралу Г. и генералу Д. В Ба-туме стояли английский дредноут «Император Индии» под флагом адмирала Сеймура, «Аякс», миноносцы Ф-22, Ф-35, американские миноносцы 213, 214, итальянская канонерка и много английских транспортов. С адмиралом Г. сделал визит адмиралу Сеймуру. Мое личное впечатление было таково, что приход подводной лодки не был приятным для англичан. За всяким моим движением в порту следили, как будто чего-то боясь. Раз ночью на лодку даже явился офицер с английского миноносца, посланный командиром с какой-то целью. Я дал ему понять, что визит несвоевременен и чтобы он успокоил командира.
По моему приходу в Батум обстановка складывалась следующим образом: англичане [до этого] предполагали уйти 8 или 10 июня, передав Батумскую область грузинам. Последние находились около Чак-вы. Аджарцы, не желавшие находиться под властью грузин, беспокоили последних постоянными нападениями. С юга турецкие войска подходили к городу и находились от него в 15 верстах. Вообще обстановка складывалась таким образом, что Батумская область могла оказаться в турецких руках.
К нам, русским, нигде не было заметно некорректного отношения со стороны населения. 22 числа получил приказание от адмирала Г., старшего морского начальника, принять нефть и смазочное масло. За время моего пребывания транспорт «Маргарита» грузил остатки русского имущества и небольшое количество войск.
Согласно приказанию в 0 ч 20 мин 24 июня снялся и вышел на рейд. В 10 ч снялся и вышел в море. 25 июня в 18 ч отделился от отряда и пошел в Ялту. На следующий день вышел в Севастополь, куда и прибыл 27 июня, в 20 ч. Всего пройдено 1050 миль и израсходовано 660 пудов нефти и 90 пудов смазочного масла».
Между тем положение нашей армии становилось все тяжелее и тяжелее. Большевики перебросили с польского фронта, который перестал существовать, массу войск на Крымский полуостров. Наступившие ранние морозы покрыли льдом Сиваш, и красные получили возможность по льду ворваться в Крым по образовавшемуся широкому фронту. К концу октября выяснилось, что дальнейшая оборона становится невозможной, и генерал Врангель приказал готовится к эвакуации.
Утром 27 октября я получил приказание выйти в Ялту, в окрестностях которой появились зеленые. Со мной вместе вышла подводная лодка АГ-22, которая осталась на позиции. Я должен был ее там сменить на следующий день. К вечеру по городу стали ходить слухи, что наши войска сдерживают с трудом страшный натиск красных и что наши части местами отступают. Слухи становились все настойчивее и тревожнее. Поздним вечером пришедший транспорт привез мне секретный пакет, в котором содержались приказание об эвакуации и ее план. Затем по прямому проводу из штаба я получил приказание немедленно следовать в Феодосию, где принять в казначействе деньги, и полным ходом вернуться в Севастополь.
Приняв несколько мешков денег, я полным ходом пошел в Севастополь. Ночью мне встретились несколько транспортов, идущих в порты полуострова для эвакуации войск. Утром 30 октября я вошел в Южную бухту, которая представляла собой необычайное зрелище. Масса народа с вещами толпилась на берегу, стремясь попасть на транспорты, стоявшие у берега. Эвакуация шла полным ходом. Приказ главнокомандующего гласил, что каждому желающему предоставляется право выехать, но каждый должен рассчитывать на себя, так как правительство лишено средств. Поэтому первое, что я хотел сделать, это отпустить команду, которая не пожелает идти с лодкой. Опросив всех, я отпустил 12 человек. Считая, что переживаемый момент является чрезвычайно опасным, я приказал офицерам, отпуская их по очереди на берег для перевозки семейств и погрузки их на транспорты, оставаться на лодке и иметь особенное наблюдение за механизмами. Не теряя времени, мы начали принимать из кладовых все, что было необходимо для долгого и неизвестного плавания. Вскоре выяснилось, что транспорты были переполнены, и нужно было взять наши семьи с собой. Уже к вечеру все семьи в количестве 17 женщин и 2 детей перебрались на лодку.
Сдав привезенные мною деньги в штаб, я получил приказание идти к Босфору и поднять перед входом в него французский флаг на стеньге, так как Франция принимала флот под свое покровительство. Выйдя на Северный рейд, я остался ждать окончательного приказания о выходе и остаток дня употребил на приведение в порядок лодки,распределение багажа, которого оказалось так много, что им пришлось заполнять балластные цистерны.
Утром 1 ноября наплыл густой туман, рассеявшийся к 9 часам. Корабли медленно, один за другим выходили в море. Последний раз перед нами сверкнули в лучах солнца кресты церквей и исторические, дорогие русскому сердцу памятники. Прощай, родной Севастополь, прощай, колыбель Черноморского флота.
Публикация Г.Г. МОНАСТЫРЕВОЙ
(Окончание следует)
