МУДРАЯ АПА И РЕШИТЕЛЬНАЯ МИРИАМ Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Мудрая Апа и решительная Мириам

Наш рассказ о незаметных героинях недавнего прошлого, никому неизвестных татарках «Апе» и Мириам. Они так бы и остались неизвестными, если бы в СССР в 1930-е гг. не велась бы безжалостная борьба с «троцкистами», а ее жертвой среди миллионов прочих не стала бы удивительно талантливая девочка, дочь финна и русской, описавшая мытарства отца, матери-скульптора и ее семейства.

В Финляндии, которая до 6 декабря 1917 г. находилась в составе Российской империи в качестве Великого княжества, в начале ХХ в. было очень развито социал-демократическое движение, некоторые участники которого, перебираясь в Россию, вступали даже и в Российскую социал-демократическую партию (большевиков). Среди последних был и Александр Платонович Моррисон, принявший самое активное участие в создании нового «социалистического» государства. Увлеченный благородной идеей, инициативный, жизнерадостный и трудолюбивый, он не покладая рук трудился на всех постах. После недолгой учебы на факультете журналистики Московского университета успешно писал сам, был и редактором провинциальных газет в Челябинске, Новороссийске, Краснодаре, Шахтах, Таганроге, заядлым театралом и при этом находил время для заботы о музеях и театрах. Духом созидания была охвачена и боготворимая им жена Вера Георгиевна Морозова, скульптор, с которой они встретились в комсомольской ячейке

Челябинска в 1922 г. В 1924-1925 гг. она спасла мужа от туберкулеза благодаря целебному климату Златоуста и своей стряпне. В Таганроге А. П. Моррисон при поддержке первого секретаря горкома С. Х. Варданиана стал инициатором восстановления здания театра и театрального актерского коллектива. К 1933 г. А. П. Моррисон и М. М. Ан-дреев-Туркин (одноклассник Чехова) восстановили домик писателя, превратив его в музей (при этом была спасена масса рукописей писателя, оставшихся от растопки печей). Все это происходило на фоне коллективизации, сопровождавшейся массовым голодом и волной репрессий, в том числе «чистками» в партии.

Моррисон очень опасался за себя, поскольку жил под псевдонимом, а его отец Юревич, происходивший из мелкой польско-литовской шляхты, служил в жандармерии в Гельсингфорсе (Хельсинки). Убийство Кирова послужило предлогом для новых репрессий. Волна задела деда по матери Георгия Георгиевича Морозова, комиссара екатеринбургской тюрьмы, где содержались близкие к царской фамилии люди, участника Гражданской войны. К середине 1930-х гг. он был директором алебастрового завода в Уфе. Но в это время ему припомнили отказ выдать царя и его семью для расстрела без суда, критику злоупотреблений новой власти в 1920-е гг. и восхищение Л. Троцким. Неизлечимо больной раком, он вынужден был скитаться, чтобы избежать аре-

«

ста. Умер в Таганроге после посещения сына, секретаря Кунцевского райкома партии, который вскоре был смещен с этого поста. Сын Константин умирал в должности директора ткацкой фабрики в Кунцево1.

Был арестован С. Х. Варданиан, вскоре вслед за ним и А. П. Моррисон, на деятельность которого имел несчастье обратить внимание Н. И. Бухарин. Он вызывал Моррисона в Москву для обсуждения празднования 75-летия А. П.Чехова. В том же 1935 г. организатора чеховского праздника сняли с должности ответственного редактора «Таганрогской правды» и 12 ноября 1936 г. арестовали. На следующий год, 21 августа, было начато следствие по обвинению директора Института истории и техники Н. И. Бухарина, однако его арестовали лишь 27 февраля 1937 г., и через год 15 марта 1938 г. расстреляли как сторонника Л. Д. Троцкого. Несколько ранее на пленуме ЦК ВКП(б) в феврале-марте 1937 г. Моррисона обвинили в соучастии подготовки покушения на И. Сталина и уже 14 июня расстреляли.

Семья «врага народа» оказалась под угрозой. Попали под подозрение и братья Веры Георгиевны, которые чудом избежали гибели. Его дочь Нелли — во избежание определения в детдом для детей «врагов народа» — отправили к бабушке в Уфу. В. Г. Морозова осталась в Таганроге, чтобы оттуда ездить хлопотать за мужа. Она в отличие от большинства жен осужденных по 58-й статье избежала отправки в лагерь из-за своего упорства, настойчивости и активного сопротивления. Несмотря на получение извещения о приговоре от 14 июня 1937 г. о десятилетнем заточении Александра Платоновича «без права переписки» (что, как выяснилось спустя 20 лет, означало расстрел)2, она непрерывно писала письма в ЦК о невиновности мужа. В. Г. Морозова сумела запугать тамошнего начальника, заявив ему, что она «ясновидящая» и твердо знает, что через три месяца после ее заточения сам начальник будет расстрелян. Тот, оценив ситуацию, выдал ей чистый паспорт, без пометки о ссылке и лишении прав.

Но в ссылку в глухую татарскую деревню — в с. Бакалы бывшего Беле-беевского уезда Уфимской губернии все-таки отправил и ее, и дочь. Расположенное на крайнем западе Башкирии, село находилось (как находится и сейчас) на границе между Татарией и Башкирией в 173 км от Уфы. В 1930-е гг. оно было окружено лесами, которые доставляли его жителям некоторые источники пропитания — грибы и ягоды. В селе дружно жили татары, русские, башкиры, чуваши, марийцы и кряше-ны. В районном центре была лавка с пустыми прилавками, школа, фельдшер и обязательное НКВД с двумя неизбежными часовыми — одним снаружи, другим внутри. Сюда каждые десять дней мать ходила отмечаться и постоянно получала приказ поступить на работу. Опасаясь отправки дочери в приют, она постоянно отказывалась, ссылаясь на свою нервную болезнь и заикание.

Органы НКВД направили Морозовых (теперь и Нелли стала Морозовой, а не Моррисон) на жительство к старухе-татарке, не владевшей русским языком (она потребовала, чтобы ее звали просто «апа» — тетя, сестра), и ее невестке Марии, свободно говорившей и по-русски. Их дом — это чистая просторная изба, разделенная надвое дощатой перегородкой и русской печью. Еще один жилец, занимавший маленький закуток, был работником местной газеты, который узнав о новых соседках, в панике бежал, что вызвало резкую реакцию старшей хозяйки: «Бумага есть? Есть... Гамна-шеловек...» Вера Георгиевна спросила, чем Апа недовольна. Мария пояснила, что свекровь возмущена его трусостью, а вселение ссыльных было законным — по распоряжению властей. Осиротевшие жена и дочь Александра Платоновича отвыкли от доброго отношения к ним. Таганрог-цы, за исключением старика М. М. Ан-дреева-Туркина, перебегали на другую сторону улицы, чтобы, не дай бог, не вступить с опальными в контакт. Лишь Михаил Михайлович демонстративно переходил поближе к ним и, сняв шляпу, громко спрашивал: «Как там наши в тюрьме?»3

174)

СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2014

Неожиданный взрыв негодования Апы очень ободрил ее новых постоялиц. В чужом месте, безо всяких знакомых, фактически без средств к существованию (немного помогал один из братьев Веры Георгиевны) — и вдруг такое внимание Апы. У нее было собственное горе: незадолго до приезда ссыльных Морозовых скончался ее сын, в чем она винила невестку, также тяжело переживавшую смерть мужа. Апа держала корову, несколько овец и кур и постоянно занималась прядением ниток. Обнаружив крайнюю нищету новых жилиц (летом они пробавлялись шампиньонами и ягодами, зимой совсем затягивали пояса), она регулярно подкармливала их то маслом, то молоком, то мясом.

Однако «татарская деревня на башкирской земле» имела несколько национальных ликов. В том числе и русский, который поначалу ссыльным Морозовым показался малопривлекательным. По дороге из школы Нелли или при прогулках вместе с матерью их порой сопровождали крики детей: то просто «Троцкисты, троцкисты!», то «Заика! Заика! Троцкисты идут!». Хотя Нелли и не знала, что такое «троцкист», дразнилка казалась очень обидной, тем более, что девочку однажды даже обсыпали золой. Зато при этом неожиданно появился 15-летний рыцарь, который так стукнул обидчиков головами, что у тех искры из глаз посыпались. И тотчас скрылся, не дожидаясь изъявлений благодарности.

Вера Георгиевна однажды даже припустилась за обидчиками, а уж когда и соседский мальчишка принялся за это же занятие, она пригласила его к себе и услышала в ответ: «Нашли дурака!» — «Ты, может, трус?» — «Никакой я не трус!» — «Тогда ты, может, злой?.. У тебя злая мать или злой отец?» — «Ничего они не злые!» — «Тогда я открою тебе секрет: гораздо приятнее быть добрым»4. И позвала его починить развалившуюся табуретку... На третий день он явился и старательно восстановил этот необходимый предмет мебели. В награду же удостоился увидеть плясуна, по образцу «лилового негра» Александра Вертинского изображав-

шего любой танец, если умело дергать за веревочки. Загипнотизированный невиданным чудом, бедный Петька, не проронив ни слова, ушел, пятясь. А на следующий день привел своего приятеля — врага «троцкистов» № 2. Первый из них превратился в завсегдатая и доброго помощника дома, где обитали четыре представительницы слабого пола: чинил все, что требовалось, рубил дрова, а заодно и слушал чтение вслух.

Нелли ходила в школу с двумя классными комнатами, где тем не менее занимались десять классов. Хотя большинство ребят были татарами, учились все только на русском. Кроме директора мужчин не было. Прибывшие в село горожанки-преподавательницы были довольно беспомощны и абсолютно законопослушны. Ботаничка по прозвищу Люутик (по ее страстному восхищению лютиками), классная руководительница 6-го класса в который поступила Морозова, отличилась при выборах старосты класса. Неожиданно для Нелли решительная одноклассница татарка Мириам Ильдыгеева предложила выбрать новенькую старостой. Ботаничка потребовала выдвинуть несколько кандидатур. Мириам, пользовавшаяся большим авторитетом в классе, уверенно возразила: «Не надо несколько. Морозову надо. Морозова училась в городе. Всегда объясняет, кто чего не понял. И справедливость. Хороший староста будет». Люутик снова: «Староста должен быть политически грамотным». Мириам за словом в карман не полезла: «Грамотней у нас нет. Морозову уважаем. Кто за?» Взметнулся лес рук. «Кто против?» Не оказалось никого. Но Люутик не уступила. «Выборы не считаются». Мириам не сдавалась: «Почему?» Из уст слабой женщины прозвучал четкий и жесткий ответ: «Морозова — дочь врага народа. Это признали органы НКВД. А наши органы никогда не ошибаются. Мы не можем доверить дочери врага народа быть старостой нашего класса. За это нас по головке не погладят». «А зачем нас гладить?! Не пять лет», — не унималась непокорная Мариам...5 «Сын за отца,.. то есть дочь, за отца не отвечает», —

МУДРАЯ АПА И РЕШИТЕЛЬНАЯ МИРИАМ

175

последнее слово все-таки осталось за Мириам.

Эта маленькая сравнительно с другими травма была не единственной за время пребывания в Бакалах. Вызов матери в НКВД выбил Нелли из колеи. После того, как у нее на глазах «голубые фуражки» увели Веру Георгиевну из дома, она, сидя у окна, заболела жесточайшей ангиной. Десять дней девочка не приходила в сознание. И каждый день приходил фельдшер Иван Герасимович, иногда терявший надежду на выздоровление пациентки. Когда Нелли пришла в себя, второй после матери она увидала Апу: «Живой! Помер — йок (нет)», — ахнула она и тотчас притащила воз еды, которую девочке еще нельзя было есть.6

Поздней осенью 1938 г. Вера Георгиевна исхитрилась добывать деньги собственными руками. Неллина бабушка Екатерина Дмитриевна из Уфы присылала вату и краски, а Вера Георгиевна с соседскими ребятами мастерила дедов-морозов, которых бабушка, вышедшая из среды раскольников (ее отец Дмитрий Копылов был раскольничьим начетчиком) и ненавидевшая торговлю, продавала на рынке. «Троцкисты» и их «враги №№ 1-2» вместе задумали устроить новогоднюю елку, для которой бабушка отправила несколько игрушек. Ради елки Морозовы отложили даже отъезд в Уфу, на который, наконец, пришло разрешение. Праздник удался на славу, скрипач наяривал на единственной струне своего инструмента, а юные гости то водили хоровод, то пели русские, татарские песни, то покатывались от смеха, когда бывший «враг № 1», забравшись на скамью, привел в действие свой пода-

рок — плясуна, точь-в-точь похожего на самого Петьку.

Память об этом Новом годе сохранилась на десятилетия. О «троцкистской елке», где каждый из гостей получил подарок, Вере Георгиевне рассказал попутчик в поезде лет через двадцать. Недовольной была только Апа, даже получив миниатюрную прялку с веретеном. При отъезде постоялиц 1 января 1939 г. она сердито сыпала татарскими словами, завершив речь по-русски: «Совсем не приезжал!» Невестка перевела: «Лучше бы вы совсем не приезжали. Тогда бы она не знала, что на свете такие люди бывают». И услышала в ответ: «Разве так можно! Тогда и мы не узнали бы Вашей доброты.» И снова пылкая татарская речь: «Говорит, храни вас Аллах!.. Говорит, помнить будет. Говорит,

со мной ругаться не станет»7.

***

Завершая рассказ о трогательной заботе татарок о сосланных русских женщинах, хочу подчеркнуть, что сейчас особенно важны традиции дружбы, уважения и даже просто терпимости разных народов друг к другу.

Бакалы, где оказались Морозовы, знамениты многими выдающимися людьми. Это село было родиной и выдающегося отечественного славяноведа В. А. Дьякова (1919-1995), всю жизнь занимавшегося судьбами польских революционеров, в том числе и участников восстания 1863 г., оказавшихся в ссылке в России. Его работы ломали стереотипные представления о вражде русских и поляков. Выходец из татарской деревни на башкирской земле с детства унаследовал идеи уважения к разным народам.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Морозова Н. Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника. ХХ век. - М., 2013. - С. 178.

2. Там же. - С. 180.

3. Там же. - С. 183.

4. Там же. - С. 204-207.

5. Там же. - С. 210-212.

6. Там же. - С. 216.

7. Там же. - С. 225.

Анна Хорошкевич,

доктор исторических наук

СВИДЕТЕЛЬСТВА. МЕМУАРЫ_

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2014