CC BY
37Мой отец - этнограф Бусыгин
© 2017 г. А. Е. Бусыгин
Воспоминания автора, сына известного казанского учёного-этнографа, музыканта, организатора науки профессора Е. П. Бусыгина об отце.
Ключевые слова: Е. П. Бусыгин, этнография, Казанский университет, Казань, история науки, XX век.
Мой отец - личность многогранная. Вся его жизнь в течение многих лет проходила на моих глазах. Разумеется, о его работе и общении с коллегами знаю далеко не все. Но был свидетелем многого из того, что неведомо другим.
Недавно мои воспоминания об отце были опубликованы журналом «Казань» (2013 г., № 11). Но в той публикации много внимания уделено моим детским впечатлениям, и сравнительно немного сказано о нем как учёном, лекторе, о его общении с коллегами-этнографами и университетскими сотоварищами. Об этом расскажу ниже.
Большая часть воспоминаний об отце относится к моим детским и юношеским годам, годам ученичества. Это естественно: впечатления того возраста - самые яркие.
х х х
Жизнь научила моего отца ценить время. Один из его любимых афоризмов: «Деньги потерял - ничего не потерял, друга потерял - много потерял, время потерял - все потерял». Не раз слышал я от него эти слова.
С юности все у него складывалось так, что приходилось ценить каждую минуту. «В юности, - рассказывал он мне, - приходилось каж-
дый день, кроме воскресенья, вставать в пять утра, спешить на работу, посещать занятия в техникуме, по вечерам подрабатывать в ресторанном оркестре, играя на домре, балалайке, на скрипке. Домой возвращался за полночь. Потом учился в университете и параллельно, уже как профессиональный музыкант, играл в различных оркестрах».
Отец вернулся с войны, и опять жизнь поставила его в такие условия, что надо было выбирать дальнейший жизненный путь не праздно размышляя о будущем, а напряженно работая одновременно в двух разных сферах: днем - в университете, где начал вести занятия и разбирать коллекцию университетского этнографического музея с тем, чтобы возобновить экспозицию, демонтированную в военные годы; вечером - в оркестре театра оперы и балета концертмейстером вторых скрипок. Далеко не сразу принял он решение перестать быть профессиональным музыкантом и целиком посвятить себя науке и преподаванию - всё же музыка уже стала частью и образом его жизни, а университет манил к себе, но и настороженность оставалась. Уже и преподавать начал, а все не решался уйти из театра. В антрактах коллеги-музыканты курили, травили анекдоты, а он продолжал сидеть за нотным пунктом и готовиться к лекциям. После спектакля игнорировал предложения друзей «махнуть по стаканчику», возвращался домой, к семье - друзья-то на репетицию часам к десяти подтянутся, а ему к восьми утра уже надо быть в университете.
Наконец, принял судьбоносное решение оставить театр. Позже он скажет: «Я был обручен с музыкой, но породнился с наукой». Когда, наконец, принял решение оставить музыку, легче не стало: чтение одновременно нескольких лекционных курсов, экспедиции, подготовка диссертации, выступления "по линии общества" (созданное в 1947 г. «Общество по распространению политических и научных знаний», позднее переименованное в общество «Знание») - все это требовало времени. При этом отец умудрялся руководить студенческим хором географака. Одновременно много времени уделял мне: по воскресеньям ходили в парк Горького, где я наслаждался аттракционами и мороженым. Зимой мы с ним ходили на лыжах, весной и осенью совершали длительные велосипедные прогулки. Я, раскрыв рот, слушал его рассказы - о путешествии по Кавказу, о командировке в Ленинград или в Москву, об экспедициях...
Благодаря ему я еще до школы неплохо знал географическую карту, названия многих трав и цветов. Знал, почему день сменяется ночью и чередуются времена года, различал луну «растущую» и «стареющую» От него перенял я страсть к путешествиям, к походам. Еще ребенком я с интересом рассматривал рисунки в принадлежащем ему двухтомнике «Справочник путешественника и краеведа» - как ставить палатку, разжигать костер, вязать узлы, оказывать первую медицинскую помощь. Став старше, знакомился уже с отдельными главами этого справочника. Отец поощрял мой интерес к путешествиям. Еще в школьные годы мы с друзьями с палатками выезжали в марийские леса. В студенческие - ходили в зимние лыжные походы на Карпаты и на Северный Урал. Летом ездили в археологические экспедиции. Кавказа. В последующие годы, сплавляясь по бурным рекам Сибири и Алтая, на Аляске и в Аргентине, поднимаясь на вулканы Камчатки, на вершины Килиманджаро и Фудзиямы, я вспоминал его рассказы о Кавказе, о других его поездках, путешествиях и страшно жалел, что он не видит и не чувствует того, что вижу и чувствую я.
Отца всегда влекли к себе дальние страны. Он с огромным удовольствием готовил и читал студентам лекционный курс «История географических открытий». А вне университета часто выступал с лекциями о Миклухо-Маклае, об Антарктиде. Мне он подарил книгу Николая Чуковского «Водители фрегатов», которую я перечитывал не менее трёх раз. И столько же - книгу из его личной библиотеки «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца». Он сам её с интересом прочёл, а потом рекомендовал мне.
Помню, как расстроился отец, когда по нелепости сорвалась его командировка на международный конгресс во Францию. В соответствии с установленным порядком все документы были направлены из Казанского университета в Минвуз СССР, а ответа все нет и нет. Оказалось, что вместо Казанского университета о положительном рассмотрении заявки сообщили - в Казахский. Пока недоразумение разъяснилось, время ушло, и во Францию он не попал.
В годы, когда наша страна была отделена от остального мира «железным занавесом», отец, тем не менее, был удачлив в поездках за ру-
беж. В 1960-1961 году он был командирован во Вьетнам. Там он читал лекции в Ханойском университете и провёл многомесячную экспедицию в отдалённые регионы страны, где вне современной цивилизации проживали сравнительно многочисленные племена. Каждую неделю мы получали от него многостраничные письма, в которых он описывал своё путешествие. Многое из привезённого он передал в этнографический музей Казанского университета, в том числе и пробковый шлем. Обидно, что вскоре он был из музея украден.
В 1966 году с помощью общества «Знание» отец съездил в Грецию. Несколько раз выезжал на международные этнографические конгрессы, где выступал с докладами: в 1968 году побывал в Японии, в Токио и Киото, в 1972 году - в США, в Чикаго, в 1976 году в Индии, в Калькутте. В США побывал позже еще раз, в 1994 году. Каждая такая поездка была большим событием и сопровождалась волнениями - разрешат поехать или откажут? Причём, волноваться приходилось до последнего момента. Скажем, отправляясь в Грецию, отец сначала поездом ехал до Москвы, затем из Москвы поездом же до Одессы, и лишь при посадке на теплоход, отплывающий в Пирей, получил из рук сотрудника «компетентных органов» заграничный паспорт. А мог бы и не получить! После поездки в Японию он рассказывал, как одному из членов советской делегации, отправлявшейся на конгресс, во Владивостоке, при посадке на теплоход паспорт так и не выдали без объяснения причин. Пришлось бедолаге возвращаться в Москву. Отца, к счастью, такая судьба миновала, и он благополучно побывал в Стране восходящего солнца.
В университете отец читал курс фотографии, проводил практические занятия. У него и учебники соответствующие были. Их я тоже внимательно изучал, постигая азы фотографии. Но в основном учился у отца - он мне пояснял как выбирать диафрагму, выдержку, формировать кадр так, чтобы он смотрелся. Я помогал ему проявлять пленки, печатать фотографии, глянцевать их. В работе этнографа фотофиксация необходима. У отца был большой личный фотоархив, фотографиями из которого он иллюстрировал свои многочисленные статьи, книги и обе диссертации, кандидатскую и докторскую. Ну и, разумеется, он постоянно пополнял наш семейный фотоальбом. В течение многих лет он пользовался пленочным фотоаппаратом ФЭД, изготовленным, види-
мо, еще в тридцатые годы бывшими беспризорниками, воспитанниками детской трудовой коммуны НКВД Украины имени Ф. Э. Дзержинского. Безотказная была камера! Кажется, только в середине 60-х годов он сменил её на фотоаппарат «Зоркий», которым пользовался, снимая цветные диапозитивы, показом которых сопровождал свои лекции о странах, в которых побывал.
Выступления его имели бешеный успех: за рубеж в те годы ездили считанные единицы советских людей и, многим было интересно послушать рассказ очевидца о жизни «за железным занавесом», лишённый набившими оскомину клише о тяжелой жизни трудящихся под гнетом эксплуатации, о чем постоянно талдычили с экранов телевизоров, со страниц газет. Отец же рассказывал об истории страны, в которой он побывал, о нравах и обычаях, о национальных костюмах и кухне. Разумеется, в рассказе он опирался не только на личные впечатления, многое заимствовал из книг и статьей, которые читал во множестве, готовясь к лекции, но слушатели воспринимали всё так, будто всё видел и пережил именно лектор. Отец был мастером выстраивания композиции лекции - рассказывая, он чередовал серьезное и смешное, трогательное и познавательное. Все - на одном дыхании. Складывалось впечатление, что это импровизация, возникающая в данный момент только для этой аудитории. Могу сравнить его лекции с авторской песней: с неповторимыми интонациями и тембром голосов Владимира Высоцкого и Булата Окуджавы, Юрия Визбора и Сергея Никитина. Возможно, я преувеличиваю, и меня несколько «заносит» в этих сравнениях, но лектором он был блестящим! За этой кажущейся непринужденностью свободного и легкого изложения крылась большая подготовительная работа.
С лекциями отец объездил многие регионы Советского Союза. Его часто просили выступить в сопредельных с Татарстаном республиках и областях. Но, кроме того, он побывал на Камчатке, в Белоруссии, выступал в Мурманске, Архангельске, Владивостоке, Ашхабаде, Баку...
Помню, как через несколько месяцев после возвращения отца с Камчатки навестить его к нам домой зашел некий молодой человек. Оказалось - вертолетчик из Петропавловска-Камчатского. Он был на лекции отца, и она его так поразила, что он по пути в отпуск в родной город (не помню, какой), решил заехать в Казань и сделать отцу приятное - привез
ему в подарок две трехлитровые банки красной икры. Он вез эту тяжесть тысячи километров! Отец был ошеломлен. Он все выпытывал у парня - может быть, ему что-то надо, какая-то помощь? Оказалось - ничего. Просто - от души, в благодарность за те новые горизонты, которые отец открыл перед этим парнем своей лекцией.
К университетским лекциям отец готовился не менее тщательно, чем к публичным, с которыми он выступал вне университета. Сначала он писал полный текст лекции в общей тетради (для молодежи компьютерной эпохи поясню, что это тетрадь в 96 листов, как правило, в коленкоровой обложке - даже не знаю, сохранились ли такие до сегодняшнего дня). Следующий этап его подготовки к лекции - её «репетиция». Многократно наблюдал, как отец расхаживает по комнате, держа руку с тетрадью на отлёте и «проговаривает» про себя, шевеля губами, или чуть слышно написанный им ранее текст лекции. Картина живописная: он в сатиновых шароварах, в распахнутой на груди рубахе, на голове - красная косынка (тогда он похож на пирата), или в тюбетейке (он ее называл чаплашкой). Смысл этих головных уборов в том, чтобы непокорные вихры волос не торчали в разные стороны, когда он пойдет в университет, а послушно зачесывались назад. Идя на лекцию, конспекта её он с собой не брал - все уже было разложено по полочкам в его памяти.
Тексты лекций потом здорово помогали отцу в написании учебников. Он лишь чуть их совершенствовал - основа уже была готова.
Выше я сравнил публичные лекции отца с авторской песней. Его же лекции университетских курсов рискну сравнить с интерпретацией исполнителем классического музыкального произведения. Скажем, есть ноты фа-минорной, Четвертой баллады Шопена. Но сколь различно звучит это произведение в исполнении Владимира Ашкенази или Андрея Гаврилова, Святослава Рихтера или Владимира Горовица. Это я говорю о мастерах-виртуозах. А если Вы услышите это произведение в исполнении дилетанта или начинающего пианиста, впечатление будет совсем иное. Так и в университетской лекции: есть программа курса, есть обязательные вопросы, которые надо осветить в лекции. От программы отступать нельзя. Иначе студенты не получат требуемых знаний. Но как же по-разному можно прочесть один и тот же курс лекций! Лекцию можно «засушить», диктуя студентам определения, чтобы сдать экзамен. Но
слушать такую лекцию безумно скучно. А иного лектора слушаешь, уши развесишь, интересно, не скучно, и время идет незаметно, но лекция закончилась, и в голове ничего не осталось. И записать нечего, Отец же в совершенстве владел лекторским искусством. Сама лекция его была моментом творчества, который растягивался на 80 лекционных минут. За ним было легко записывать и одновременно с интересом слушать. Я посещал его лекции по этнографии осенью 1966 г., когда он читал курс вечерникам историко-филологического факультета. И присутствовал на одной его лекции, когда он читал этот же курс в 2003 году - 37 лет спустя. У него был тот же азарт, та же экспрессия, так же внимательно слушали его студенты. А это был год его 90-летия!
Сотни и сотни первокурсников, его лекции в течение многих лет. До сих пор ко мне подходят в большинстве своем пожилые уже люди и говорят: «А я слушал лекции вашего отца. Как же он здорово читал!»
В этнографию отец меня не «тянул». Помню, как однажды он сказал мне с горечью (дословно не помню, но смысл передаю точно): такое впечатление, будто то, что мы, этнографы, делаем, никому не нужно. Наши выводы никак не учитываются властью. А ведь это не абстрактная теория, они имеют практическую значимость. Остаётся надеяться, что в будущем на наши труды обратят внимание. Это было, кажется, во второй половине 60-х годов.
Тем не менее, этнография меня интересовала. А как же иначе! В личной библиотеке отца - много интересных книг. О некоторых я уже упоминал. Когда стал студентом истфака, многие из них прочёл. С интересом листал многочисленные тома серии книг Института этнографии Академии наук СССР «Народы мира. Этнографические очерки». В период с 1954 по 1966 гг. было выпущено, если не ошибаюсь, 18 томов. Все они были в библиотеке отца. Двухтомники П. И. Мельникова-Пе-черского «В лесах» и «На горах» были его настольными книгами, они многократно им читались и перечитывались: на страницах этих книг он делал многочисленные пометки, подчеркивания. До сих пор сохранились сделанные им многочисленные закладки.
В моем присутствии он часто встречается с коллегами. Они горячо обсуждают различные рабочие вопросы. В нашем доме бывает учитель отца профессор Николай Иосифович Воробьев. Однажды он даже при-
ехал к нам на дачу (мы снимали на лето избу на самом берегу Волги в деревне Набережные Моркваши). Отец перед ним благоговел. Еще бы - Николай Иосифович своим предложением отцу изучать русское население Среднего Поволжья раз и навсегда определил направление его научных исследований. Тема, к середине ХХ века не изученная, но перспективная и интересная.
С докторской диссертацией отца я познакомился еще в черновой рукописи. Вернувшись из Вьетнама весной 1961 года, он её ударно дописывал. Купил портативную пишущую машинку «Москва» и стучал на ней, такое впечатление, что беспрестанно. «Учёный должен иметь светлую голову и крепкий зад», - говорил он. Я как раз закончил седьмой класс средней школы. Отец счёл, что синтаксис русского языка я теперь знаю лучше его и поручил мне прочесть машинописный вариант диссертации на предмет правильного расставления запятых и прочих знаков препинания. Я повиновался и читал, даже с интересом, расставляя запятые по своему усмотрению красным карандашом. Потом отец со смехом сказал мне, что машинистка, перепечатывавшая текст набело, видя запятые, проставленные красным карандашом, настораживалась: оказалось, что многие были лишними.
Отцовская пишущая машинка прослужила ему лет этак 35! Лишь в конце 90-х годов он освоил компьютер и последние свои статьи, учебник истории географии и мемуары писал уже с его помощью.
Отец общался прежде всего с этнографами, изучавшими народы Поволжья, с которыми русские в этом регионе жили в тесном соседстве. Им было что обсудить - было много общих профессиональных интересов. Из Москвы приезжал Владимир Владимирович Пименов, специалист по финно-угорским народам. В середине 60-х годов, когда я с ним познакомился, он был молодым 35-летним человеком. К отцу он относился с подчеркнутым уважением. Уже после смерти отца мы с ним неоднократно встречались и вспоминали его. Отца он пережил всего на 4 года.
Отец дружил с Верой Николаевной Белицер, которая с 1943 года связала свою жизнь с Институтом этнографии АН СССР. Она, специалист по этнографии народов Поволжья и Прикамья - мордвы, удмуртов, башкир, коми-зырян, коми-пермяков и чувашей, была не кабинетным
ученым, а полевым исследователем. Каждый год - в экспедиции. Помню, как уже в весьма преклонном возрасте (а она была на 10 лет старше моего отца) она по пути в экспедицию заезжала к нам в Казань на улицу Степана Разина. Ей было около 70. Большая, грузная, она передвигалась с заметными усилиями. «Надо же, - подумал я, - как же она в экспедиции то будет?» Но ездила, причем та экспедиция не была её последней. Говоря о ней, я вспоминаю простые нравы тех далеких уже лет. Не помню, ночевала ли она у нас. А отец, бывая в Москве, нередко ночевал в её квартире на улице Дмитрия Ульянова, где она жила с дочерью, зятем и внучкой. И банкет после защиты его докторской диссертации в Москве в 1963 году состоялся в её квартире. Да что отец! Покидая нас, Вера Николаевна, прощаясь, сказала мне: «А ты, Андрюша, будешь в Москве, заходи, не стесняйся». Наверное, с её стороны это была не более, чем вежливость. Но в те времена мы это приглашение воспринимали буквально. Раза два, в начале 70-х годов, я пользовался ее гостеприимством. Мне стелили в гостиной на диване, и я более чем по неделе каждую ночь на этом диване спал. Завтракал, ужинал с ней и ее семьей. А днем пропадал в библиотеке. Отблагодарить Веру Николаевну за приют я смог только тем, что пару раз сопроводил её до Института этнографии - было скользко, она двигалась с трудом, её экспедиционный период жизни к тому времени уже закончился.
Часто проездом из Москвы в Марийскую республику бывала у нас Клавдия Ивановна Козлова, специалист по финно-угорским народам -она изучала семейный и общественный быт марийцев. Пожалуй, из всех московских и ленинградских этнографов её с отцом связывали самые тесные дружеские отношения. В апреле прошлого года она ушла из жизни. А я помню её молодой женщиной, немного за тридцать. Помню ее приятный голос. Из мемуаров отца я узнал, что она меня еще полугодовалого держала на руках.
Дружеские отношения связывали отца с Михаилом Григорьевичем Рабиновичем. Будучи историком, археологом, этнографом и известным москвоведом, он не имел научных интересов в Среднем Поволжье. Но работал в институте этнографии, где отец часто бывал, и они сошлись как родственные души. Знавшие Михаила Григорьевича, вспоминают, что страсть к науке гармонично сочеталась у него с любовью к жизни
в разнообразных её проявлениях. Он любил лыжи, дружеское застолье, музыку, театр, стихи, природу. То же самое, что и мой отец. Им было интересно друг с другом. Помню, мы однажды с отцом были в гостях у Михаила Григорьевича на Мичуринском проспекте, где он жил. Это был вечер интереснейших бесед, рассказы хозяина квартиры о Москве, ее далеком прошлом. Рассказчиком он был отменным - не каждый ученый способен написать книгу для детей, а вот книга Рабиновича о судьбах вещей в семидесятые годы была издана издательством «Детская литература», а позже еще два раза переиздавалась. Умер Михаил Григорьевич в США в 2000 году.
Однажды в нашей квартире на улице Степана Разина побывал Лев Николаевич Гумилев. Он по делам приезжал в Казань и провел у нас целый вечер. Это было в начале 60-х годов. Тогда о Гумилеве я знал многое, но далеко не всё. Но уже сознавал масштаб личности этого незаурядного ученого и человека. А то, что он был сыном двух прекрасных поэтов - Николая Гумилева и Анны Ахматовой, которых я уже читал и любил, давало мне ощущение связи времён, прикосновения ко времени. Я фотографировал его своим дешевым фотоаппаратом «Смена». Пара не вполне чётких фотографий сохранилась.
Хорошо помню коллегу и ученика отца Петра Владимировича Денисова из Чебоксар, известного специалиста по этнографии чувашского народа. Он - выпускник Казанского университета 1949 года. К отцу Денисов относился как к старшему товарищу. Я с интересом слушал, как Денисов говорит - очень твёрдо, каким-то особым говором, который, видимо, был характерен для той чувашской деревни, в которой он родился в 1928 году. Петра Владимировича не стало в апреле 2014 года.
На протяжении многих лет жизни и работы в науке отец тесно был связан с Николаем Владимировичем Зориным. С тех пор, как Зорин поступил в Казанский университет, а это было в 1948 году, отец стал вовлекать его «в круг этнографических интересов» - как он сам написал в своих воспоминаниях. И много лет они были вместе, организовали и совместно провели десятки экспедиций. Стали соавторами многих научных публикаций. Николай Владимирович, будучи сам глубоким, широко эрудированным ученым, органично дополнял отца. Особенно это чувствовалось в экспедициях и в процессах их подготовки. Отец, по складу
своего характера, не был, как говорили в советские времена, «оргови-ком». Он был прежде всего интеллектуальным лидером. Недаром самая короткая глава в его воспоминаниях - о работе в профкоме Казанского университета в первой половине 60-х годов, «лямку» председателя которого он «тянул» два года. Не лежала его душа к оргработе. Все заботы по подготовке экспедиции: закупка, а точнее сказать, «доставание» продуктов, «выбивание» транспорта (грузовик, в кузове которого тряслись по проселочным дорогам, позже - небольшой автобус), подготовка снаряжения и инвентаря, а в ходе экспедиции - забота о ночлеге, организация питания членов экспедиции - все это, в основном, ложилось на Зорина. В течение ряда экспедиционных лет эти заботы делил с Зориным Саша Симонов. О теплом отношении отца к Симонову говорит то, что единственному ему в книге своих воспоминаний он посвятил отдельную главу и озаглавил её так: «Мой ученик, коллега и друг Александр Германович Симонов».
Мне всегда было интересно общаться с Зориным. Еще когда я учился в школе (а обучаясь в старших классах, я ездил в экспедиции отца), Николай Владимирович «открыл» для меня прозу Алексея Константиновича Толстого и рассказы Аркадия Аверченко - этих писателей в школе «не проходили». Зорин помнил множество анекдотов и с удовольствием, мастерски, их рассказывал. Вспоминаю экспедиционные вечера. Зорин - в центре внимания, рассказывает анекдот. Слушатели хохочут, Зорин продолжает - второй, третий, мы сбиваемся со счета...
Николай Владимирович создавал вокруг себя лёгкую атмосферу доброжелательности, что не мешало ему быть строгим и требовательным.
Бывая в экспедициях с отцом, часто видел отца и Зорина вместе. С полевыми сумками через плечо, с фотоаппаратами на шее идут по деревенской улице, что-то горячо обсуждают, спорят. Рассматривают фасады изб. Некоторые фотографируют. Вместе опрашивают местных жителей. Рядовые участники экспедиции (и я в том числе) в это время, разбившись на пары, совершают подворные обходы всех без исключения домохозяйств села. Один фиксирует в тетрадке наличие дворовых построек и их расположение, отмечает, пятистенная изба или четырех? Как расположена печь - жерлом к окну или ко входу? Есть ли вмазанный в печь котел? (если котел есть - это татарское влияние). И тому подоб-
ные вопросы. Другой в это время, задавая вопросы хозяевам (чаще всего
- хозяйке, так как кроме неё никого дома нет), заполняет анкету: давно ли в этой деревне? Сколько детей в семье? Где они живут - с вами или в городе? Есть ли внуки? Жена у сына - русская? И все такое прочее.
Тогда, в начале 60-годов и позже собирался материал для «Очерков статистической этнографии», которые вышли из печати в издательстве Казанского университета в 1976 году. Ответственным редактором этой книги совместно с Р. Г. Кашафутдиновым был Е. П. Бусыгин. Заполнение анкет и описание домохозяйств как раз и было нужно для создания различных статистических группировок. Отец с коллегами, прежде всего с Н. В. Зориным, как мне представляется, стал основоположником применения методов статистики в этнографических исследованиях. Он и меня привлек к разработке этого метода. Я учился в специализированном математическом классе. Уже в школе мы изучали высшую алгебру, основы математического анализа, аналитическую геометрию, учились работать на аналоговых вычислительных машинах и на машине «Урал-1» - одна из таких машин, а она занимала площадь 70-80 квадратных метров, использовалась на космодроме «Байконур» для расчета полётов ракет. Короче говоря, я стал соавтором доклада об использовании перфокарт для создания статистических группировок в этнографических исследованиях. Тезисы были опубликованы - это моя первая научная публикация. Доклад, если я не ошибаюсь, был подготовлен для итоговой научной конференции Казанского университета 1964 года.
Этнографические экспедиции, в которых я принимал участие, запомнились на всю жизнь. Это была радость совместного труда в дружном, спаянном коллективе. Но как же бедна, даже убога была тогдашняя деревня! Редко можно увидеть недавно срубленную избу. Кирпичных домов практически нет. Избы крыты соломой или тесом, иногда - шифером, единицы - железом. Много скособоченных строений, с гнилыми углами. Все избы серые, дерево потемнело от сырости. Такие же серые заборы. Во многих деревнях изба на фундаменте - редкость, всё больше на завалинке. У околицы - часто кладбище ржавой сельхозтехники, где встречаются покорёженные экземпляры начала ХХ века. Посреди села
- ободранная, без куполов церковь с полуразрушенной колокольней. Хорошо, если в ней клуб, но чаще - или сено хранится, или расположена
авторемонтная мастерская, или это просто захламленная руина. Сельмаг с пустыми полками. Зайдя в него, можно было купить твёрдокаменные пряники, продававшиеся «вразвес» слипшиеся шоколадные конфеты, «кирпич» или чёрствого, или напитанного влагой ржаного хлеба. Если увидели на полках что-то ещё, значит вам несказанно повезло.
Врезалась в память фраза, услышанная во время подворного обхода от одной старушки, когда мы покидали её дом: «А что вы, робятки, выспрашиваете да рисуете? Што ли власти нам каменны хоромы строить собрались?»
И в этих условиях был взят курс на сокращение личных подсобных хозяйств, увеличены налоги на содержание в личных хозяйствах скота. Для многих крестьян налоговое бремя оказалось непосильным, скот вырезали, что вызвало кратковременный подъём продаж мясной продукции на рынках, а потом - резкий спад, введение талонов в городах на мясо и масло. Таким вот образом тогдашнее поколение советских людей готовилось жить при коммунизме. А то, что оно будет жить при коммунизме - было объявлено на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года.
«Замораживание» или даже отбрасывание назад развития сельских территорий ниже уровня начала XX века (разве только электрификация немного изменила быт сёл и деревень в лучшую сторону, и то не везде) позволило сохранить огромные пласты традиционной материальной культуры. Хорошо, конечно, для этнографов, но радоваться этому - все равно что считать благом для космической программы созданные еще при Сталине научные «шарашки», в которых трудились Сергей Павлович Королёв и его соратники (одно время, кстати, в Казани).
В середине и в начале второй половины XX века мой отец исследовал русское население Среднего Поволжья, практически не затронутое прогрессом, также как он изучал оторванные от современной цивилизации различные племена во Вьетнаме. Поясню аналогию: Вьетнам был французской колонией, а советская деревня на протяжении многих лет была, по точному определению академика А. А. Никонова, «внутренней колонией» нашей страны, которая все свои ресурсы - и материальные, и людские отдавала индустриализации, городу.
Маршрут экспедиции 1963 года привел нас на малую родину моего деда со стороны отца - небольшую деревню в бывшем Яранском уезде
Вятской губернии. Здесь когда-то жила большая зажиточная семья Бусыгиных. Рассказывали, что семьи нескольких братьев вели одно хозяйство и жили в одном большом двухэтажном доме. Отсюда мой дед (младший из шести братьев) подростком был отослан служить «мальчиком» в магазине в Казань, где и обосновался впоследствии. В советские времена (по крайней мере до шестидесятых годов ХХ века) в этом доме располагалась школа - для школ выбирали самые лучшие, самые просторные дома. Дом Бусыгиных, построенный в начале века все годы советской власти, так и оставался лучшим в селе.
Вокруг Бусыгинского «родового гнезда» шумела густая и дикая вятская тайга. Надев штормовки и укрыв лица сетками Павловского, мы направились в чащу в сопровождении двух бортников смотреть борти. В те годы там еще практиковали старейшую форму пчеловодства, при которой пчелы живут в дуплах деревьев. Позже мне не раз доводилось защищаться от комаров, мошки и слепней, в том числе и за Полярным кругом, но таких настырных кровопивцев, какие встретили нас на пути к бортям и назад к деревне, встречать больше не приходилось, Казалось, что спина впереди идущего (шли гуськом) шевелится - она вся плотно была облеплена комарами и слепнями, а чтобы видеть сквозь сетку, вьющуюся перед глазами мошку приходилось отгонять, махая руками. Поход в лес в Марийской республике, состоявшийся во время этой же экспедиции с целью посещения смолокурен (он всех нас несколько утомил), показался по сравнению с вятским путешествием легкой прогулкой. Такой вот «экотуризм», как сейчас говорят. Только не современный, а как бы с возвратом лет на сто назад.
Однажды сделав выбор и связав всю свою жизнь с Казанским университетом, отец стал его патриотом. Не один раз делали ему «интересные», как он говорил, предложения - например, возглавить кафедру в открывающемся университете в Чебоксарах, это было в 1967 году. Пятью годами позже настойчиво приглашали заведовать кафедрой в только что созданном университете в Йошкар-Оле. Сулили хорошую квартиру - а это было главное благо, которое можно было получить в советский период. Эти предложения он отверг, хотя до 1988, пока не возглавил созданную, наконец, кафедру этнографии в Казанском университете, был «рядовым» профессором.
Все эти предложения обсуждались на «семейном совете», и выбор был предрешён практически с самого начала обсуждения. Любимая работа - здесь, в Казани, у отца - в университете, у мамы - в химико-технологическом институте, все друзья - тоже здесь. Зачем же что-то менять?
Так как отец еще перед войной закончил геолого-географический факультет, он «был своим» и для географов, и для геологов. Так как занимался этнографией, его считали своим и историки, и филологи. Университет он закончил по специальности «геоморфология», неплохо разбирался в математике и физике, так что и для представителей точных наук он не был чужаком. Как музыкант, он был своим и в Казанской консерватории.
Затруднительно было бы перечислить всех профессоров и преподавателей Казанского университета, с кем отца объединяли общие интересы, с кем он дружил. Сам он подробно рассказал о круге своего общения и о своих друзьях в книге воспоминаний «Счастье жить и творить. Жажда совершенства», вышедшей из печати в 2007 году. Подготовить книгу к печати ему помогли самые близкие его коллеги и друзья Гузель Рафаиловна Столярова и Валерий Иванович Яковлев, а также главный редактор журнала «Казань» Юрий Анатольевич Балашов. Поэтому отсылаю интересующихся к мемуарам отца, написанных интересно, живо, остроумно. После того, как книга отца вышла из печати, мы с Валерием Александровичем Тишковым организовали её презентацию в институте этнологии и антропологии РАН.
Я был неоднократным свидетелем дружеских встреч отца с известным историографом профессором Аркадием Семёновичем Шофманом и его женой Ниной Багратовной, с профессором математики Василием Андреевичем Яблоковым, с профессором, деканом истфака Индусом Ризаковичем Тагировым с археологом Альфредом Xасановичем Xали-ковым. Отец тесно сотрудничал с этнографами, историками, археологами и фольклористами из академического института имени Галимджана Ибрагимова, сотрудниками Государственного музея республики Татарстан. Его близким другом был ректор Казанской консерватории Рубин Кабирович Абдуллин.
А сколько товарищей, друзей было у него, как говорится, «по жизни», далеких от круга его профессиональных интересов! Всех не пере-
честь. Среди них - друг детства Сергей Ижецкий, директор школы Михаил Семёнович Гущин с женой Любовью Корниловной, семья Бориса и Галины Бушмановых, хирург Алексей Семёнович Книрик, художники Виктор Иванович Куделькин и Виктор Кронидович Фёдоров. Мои друзья Шамиль Агеев, Борис Кофман и Валерий Горхов стали и его близкими друзьями тоже - разница в возрасте никак не сказывалась на наших с ним отношениях.
У отца был особый талант - общаться с друзьями и товарищами. Мне кажется, что это общение подпитывало, подзаряжало его творческой энергией, и, в конечном счёте, повышало работоспособность. А сидение перед телевизором, игру в карты он просто ненавидел, называл это убийством времени. Повторю слова отца, которые привёл в самом начале: «Время потерял - все потерял». Он жил, постоянно помня об этом.
х х х
В декабре 2003 года в историческом актовом зале Казанского университета чествовали юбиляра - профессора Евгения Прокопьевича Бусыгина, которому исполнялось 90 лет. Слово предоставляется юбиляру. Он выходит к трибуне и говорит ярко и эмоционально. Лейтмотив его краткой речи - это благодарность: родителям, дорогим учителям, семье, товарищам, коллегам. Благодарность за то, что воспитали, научили, помогли, поддержали. И ни слова о своих заслугах, ни слова поучений или напутствий с высоты своего почтенного возраста!
Свою книгу воспоминаний он закончил словами: «Я через всю жизнь пронёс главные ценности - это родные люди, семейный очаг, друзья, любимое дело... Искренность и сердечность отношений - вот что прежде всего стоит ценить и что надо опасаться потерять». Отец любил жизнь и она, как он говорил, «одаривала» его, отвечая любовью.
Информация об авторе:
Бусыгин Андрей Евгеньевич - д. экон. н., бывший зам. министра культуры РФ, сын профессора Е. П. Бусыгина.
My father - ethnographer Busygin
A.Ye. Busygin Summary:
Memoires of the author, son of the renowned scholar, ethnographer, musician, organizer of science, professor of the Kazan university Ye. P. Busygin about his father.
Keywords: Ye. P. Busygin, ethnography, Kazan university, Kazan, history of sciences, 20th c.
Information about the author:
Busygin Andrey Evgenyevich - Doctor of economics, ex-deputy minister of culture of Russian Federation, son of Prof. E. P. Busygin.
