CC BY
156
Мотивы сочинения св. Тихона Задонского «Горний Иерусалим» в романе И.А. Гончарова «Обломов»
УДК 821.161.1.09
Морозов Николай Георгиевич
кандидат филологических наук Костромской государственный университет имени Н.А. Некрасова
МОТИВЫ СОЧИНЕНИЯ СВ. ТИХОНА ЗАДОНСКОГО «ГОРНИЙ ИЕРУСАЛИМ» В РОМАНЕ И.А. ГОНЧАРОВА «ОБЛОМОВ»
В статье делается попытка определить значение мотивов сочинения Св. Тихона Задонского «Горний Иерусалим» в романе И.А. Гончарова «Обломов».
Ключевые слова: И.А. Гончаров, «Сон Обломова», Тихон Задонский, «Горний Иерусалим», мотивы, сюжет, стиль.
Дэ настоящего времени вопрос о духовных истоках «Сна Обломова» в романе И.А. Гончарова «Обломов» обстоятель-сматривался исследователями. Между тем особое сгущение благодатных свойств, которыми И.А. Гончаров наделил пейзаж, климат, уклад и характеры обитателей заповедного уголка, именуемого Обломовкой, невольно вызывают ассоциации с сочинениями, утопический характер которых не вызывает сомнений. Ускорить поиски такого сочинения позволяет жанрово-стилистиче-ская специфика «Сна Обломова», особая, напевная ритмичность текста, фразеологические обороты, своеобразный хронотоп чудесного уголка. Мотив сновидения позволяет Гончарову с первых же строк погрузить читателя в атмосферу особого пространственно-временного объёма, в котором смешались причудливо сон и явь, мечта о несбыточном рае на земле с приметами реального пейзажа и кре-стьянско-усадебного быта срединной России. При этом вся картина этой чудесной, благодатной жизни едва заметно, но ощутимо разграничивается от земного пространства и времени. Вот характерный отрывок, которым автор начинает рассказ о заповедной Обломовке: «Где мы? В какой благословенный уголок земли перенёс нас сон Обломова? Что за чудесный край! Нет, правда, там моря, нет высоких гор, скал и пропастей, ни дремучих лесов - нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого». В этом пейзаже отмечаются явные признаки первозданного ландшафта земли, которому созвучны первобытная мощь раннего человечества, в характере которого достаточно было «пропастей», «дремучих» страстей и звериной, свирепой энергии. Но вот все эти острые углы и впадины словно сглажены неким ваятелем, художником высшего значения. А заодно утишены страсти, ненужные порывы, дикие инстинкты. И вот уже нет места раздорам, но прочно утвердилась благожелательная склонность к взаимной помощи, искреннее стремление умножать благодать в окружающей жизни.
Гончаров как бы ненароком даёт понять читателям, что его Обломовка из сна Ильи Ильича очень похожа на заповедную страну счастливых, куда попасть можно как по волшебству: вдруг, внезапно, произнеся чудесное заклинание: «Не таков мирный уголок, где вдруг очутился наш герой. Небо там
<...> распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод».
Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный, теплый день» [2, т. 4, с. 103]. Казалось бы, чудесный мирок Обломов-ки в сне Ильи Ильича по всем статьям подходит для сопоставления со сказочным царством, помещенным в некую область пространства, где небеса и светила, громы и грозы овеяны незримой, но могучей силой некоего хозяина, повелителя этой страны, бесконечно доброго, ласково-приветливого к её обитателям. Мотив волшебной страны усиливается благодаря одному фрагменту из сна Ильи Ильича, где он видит себя маленьким мальчиком, жадно слушающим сказку няни о чудесной «... неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки мёду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.» [2, т. 4, с. 120]. Далее следует целый перечень непременных героев сказочной страны - от щуки до «Емели-дурачка» [2, т. 4, с. 120].
Однако, став уже взрослым человеком, Илья Ильич думал: «зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка» [2, т. 4, с. 120]. Но ведь сам-то Илья Ильич, казалось бы, только и делает, что пытается реализовать в реальной жизни порядки и стиль поведения в соответствии с обычаями той волшебной, сказочной страны, о которой в детстве рассказывала ему старая нянька? Той ли страны? Или ешё какой-то похожей на неё своими чудесными свойствами, даже более чудесными и совершенными? Одна примечательная особенность чудесного уголка в «Сне Обломова» дает основание для предположения: страна, где никогда не заходит солнце, где вечный свет, где можно встретить молодой и счастливой давно умершую мать, - не из категории народных сказок. Тут следует поискать источник из сферы духовных сочинений, христианской книжности. Таким источником вполне мог быть небольшой по объему, но достаточно глубокий по содер-
© Морозов Н.Г., 2014
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2014
157
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
жанию труд святителя Тихона Задонского «Горний Иерусалим».
Так, в «Сне Обломова» повествователь отмечает какую-то удивительную тишину, мир и покой: «Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их» [2, т. 4, с. 107].
В сочинении Тихона Задонского встречаются те же ключевые слова «мир», «тишина», отмечается то же неземное спокойствие, которым славится Горний Иерусалим и его блаженствующие в счастливом братолюбивом гражданстве обители: «В том преславном и блаженнейшем гражданстве совершеннейшая тишина, мир, любовь между блаженными гражданами, друг о друге радость, утеха и веселье: потому что друг друга любят, как себя, друг о друге радуются, как о себе: ибо друг друга видят в блаженстве, как и себя» [3, с. 18]. Точно так же жителям Горнего Иерусалима неведом страх от грабителей и врагов, как и обитателям счастливой Обломовки: «В горнем Иерусалиме нет страха от иноплеменников, нет боязни от врагов, нет опасности от болезни, смерти, глада, хлада, нищеты, вражды, ненависти, злобы и прочих зол» [3, с. 18].
Эти примеры образных и стилистических реминисценций можно приводить ещё и ещё. Несомненно лишь то, что И.А. Гончаров был знаком с сочинением Св. Тихона Задонского «Горний Иерусалим» в такой степени, чтобы включить в текст «Сна Обломова» лексику и фразеологические обороты, не говоря уже об идеалах небесного «гражданства», чаемого и в мире земном.
В работе, посвященной изучению христианских традиций в романе И.А. Гончарова «Обрыв», Ю.В. Лебедев точно определил духовные истоки творчества прославленного романиста: «.. ."Обрыв" связал два предшествовавших ему романа, ибо в нём нашли окончательное разрешение в духе православно-христианских убеждений писателя те вопросы, которые оставались неразрешенности в "Обыкновенной истории" и «Обломове" [4, с. 343].
Дальнейшее изучение романа И.А. Гончарова «Обломов» в контексте святоотеческой литературы будет способствовать более глубокому постижению творческой истории произведения и отдельных аспектов его поэтики.
Мотивы сочинения Св. Тихона Задонского «Горний Иерусалим» обнаруживаются и в ранней прозе И.А. Бунина. В творчестве Бунина такие мотивы прослеживаются в рассказе «Кастрюк» (1892). Рассказ открывается картиной тёплого весеннего утра, когда зима уже на исходе, и крестьяне собираются на полевые работы. Но в семье патриархального крестьянина, прозванного Кастрюком, не все сердца поддаются умягчающему, благодатному, весеннему началу: холодно-презрительным
отчуждением веет от слов сына Кастрюка, обра-щённых к отцу: «Ну, Кастрюк, (деда все так звали на деревне, потому что, выпивши, он любил петь про Кастрюка старинные веселые прибаутки), ну, Кастрюк, - говорил ему на заре сын, выравнивая гужи на сохе, между тем как его баба зашпиливала веретье на возу с картошками, - не тужи тут, поглядывай обапол дому да за Дашкой-то... Кабы ее телушка не забрухала...
Дед, без шапки, засунув руки в рукава полушубка, стоял около него.
- Кому Кастрюк - тебе дяденька, - говорил он с рассеянной улыбкой.
Сын, не слушая, затягивал зубами веревку и продолжал деловым тоном:
- Твое дело, брат, теперь стариковское. Да и горевать-то, почесть, не по чем: оно только с виду сладко хрип-то гнуть.
- Да уж чего лучше, - отвечал дед машинально» [1, с. 20].
Так, подробно возвращающемуся холоду, среди уже прогретой весенним солнцем природы, вновь заявляет о себе стихия тьмы, холода и зла. С ней связана и тема семейного разлада, взаимного отчуждения старых и малых, отцов и детей. Эта вечная тема в крестьянской семье решается как трагедия патриархального поколения старой деревни, отличающейся большей духовной культурой, мягким, человеколюбивым характером. И вот теперь это поколение, казалось бы, предоставлено волею судьбы оканчивать земные дни в скорби, одиночестве, без надежды на утешение. Но так ли это?
По мере развития повествования в рассказе И.А. Бунина всё более явно заявляет о себе могущественная сила. Знаки её присутствия в мире природном и человеческом достаточно ясно прочитываются в третьей и четвертой частях рассказа. Сила эта - Бог и его небесный центр: город-государство Горний Иерусалим. В сочинении Тихона Задонского, кроме описания чудесных, внеземных законов этого города вечного света, вечной жизни, молодости, счастья пребывать в любви и согласии, указаны наиболее существенные пейзажные признаки чудесной страны. И.А. Гончаров приводит некоторые из них, как уже отмечалось, в «Сне Об-ломова». Но и в третьей части рассказа И.А. Бунина «Кастрюк» есть фрагмент, содержащий ряд сходных с природой Обломовки знаков присутствия благодати небесного Иерусалима. Тишина, мир, благорастворение воздухов, широкие равнины, ласковое солнце, словно намеренно, из любви к людям, задерживающее свой ход по небосклону, - эти приметы есть и в рассказе Бунина. Приведём этот фрагмент полностью: «Тишина кроткого весеннего вечера стояла в поле. На востоке чуть вырисовывалась гряда неподвижных нежно-розовых облаков. К закату собирались длинные перистые ткани тучек. Когда же солнце слегка задернулось одной
158
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 3, 2014
«Духовный календарь» романа Алена-Фурнье «Большой Мольн»..,
из них, в поле, над широкой равниной, влажно зеленеющей всходами и пестреющей паром, тонко, нежно засинел воздух. Безмятежнее и еще слаще, чем днем, заливались жаворонки. С паров пахло свежестью, зацветающими травами, медовой пылью желтого донника...» [1, т. 2, с. 25-26].
Старый Кастрюк, подобно тургеневскому Кали-нычу, наделённый поэтическим даром понимания божественного языка небесной красоты мира природы, исцеляется от сердечных ран, нанесённых ему жестокосердным сыном. После этого чудесного знамения, патриархальный герой словно молодеет. Переполненный чувством радости, отправляется он вместе с деревенскими детьми в ночное. И там ему является в красе и небесной славе град небесный Иерусалим: «<...> дед постлал себе у межи полушубок, зипун и с чистым сердцем, с благоговением стал на колени и долго молился на тёмное, звёздное, прекрасное небо, на мерцающий Млечный Путь - святую дорогу ко граду Иерусалиму» [1, т. 2, с. 27].
Итак, мотивы сочинения Тихона Задонского «Горний Иерусалим» определяются, как следует из
сделанных наблюдений, в отечественной классике XIX века и прозе рубежа XIX-XX веков. Творческое осмысление наследия Тихона Задонского И.А. Гончаровым, а затем И.А. Буниным способствовало расширению изобразительных и выразительных возможностей реалистического искусства второй половины XIX века и начала XX столетия. Писатели, идущие по этому пути, прокладывали дорогу мастерам духовного реализма.
Библиографический список
1. Бунин И.А. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 2. -М.: Худож. лит., 1987. - 510 с.
2. Гончаров И.А. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 4. - М.: Правда, 1972. - 526 с.
3. Св. Тихон Задонский. Горний Иерусалим // О часе смертном. Христианское отношение к смерти. Духовные чтения. - М., 1990. - С. 18.
4. Лебедев Ю.В. Православная традиция в русской литературе XIX века. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. - 428 с.
УДК 821.161.1.09
Дубинская Маргарита Викторовна
Петрозаводский государственный университет
«ДУХОВНЫЙ КАЛЕНДАРЬ» РОМАНА АЛЕНА-ФУРНЬЕ «БОЛЬШОЙ МОЛЬН» И ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВРЕМЕНИ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Статья посвящена исследованию особенностей художественного времени. «Духовный календарь» способствует адаптации поэтики «порогового времени» и «исповедального слова» Достоевского в романе Алена-Фурнье на уровне художественного образа и на уровне сюжетных построений, а также созданию «эстетической модели времени».
Ключевые слова: духовный календарь, эстетическая модель времени, пороговое время, годовой цикл, суточный цикл.
В нашей работе впервые ставится целью изучение циклической формы художественного времени романа Алена-Фурнье «Большой Мольн», члена группы писателей-модернистов журнала МНР, находившейся под влиянием Достоевского. В настоящее время изучена связь художественного времени со священным писанием, в первую очередь, на материале творчества А.С. Пушкина и Ф.М. Достоевского. Как пишет В.А. Кошелев: «Священное писание, отражённое в "истории года", давало особую эстетическую модель времени. Она базировалась на двух этапах жизни Спасителя: Рождестве Христовом и Светлом Христовом Воскресении. В соответствии с этими двумя датами (одна - непереходящая, другая - переходящая) строился и весь "порядок" народного евангельского календаря» [5, с. 144]. Художественное пространство и время Достоевского изучено В.В. Ивановым в связи с проблемой сакрализации текста, подразумевающей «инобытийное пространство и время» [4, с. 375], и древнерусской традицией: «Приезд князя Мышкина... ока-
зывается приуроченным к Юрьеву дню: Мышкин тоже "уходит" от своего прежнего "хозяина" - профессора Шнейдера. "Хозяином" князя Мышкина окончательно становится Сам Христос» [4, с. 80]. С «представлением о цикличности связано и само русское слово "время" - этимологически одно-коренное со словами "вертеть" и "веретено"» [5, с. 134]. Присоединяясь к представлению Кошелева о цикличности времени, отражаемому в русском языке словами «вертеть» и «веретено», добавим, что во французском языке понятие цикличности отражается словом «temps» - время. Фр. temps происходит из лат. tempus, одно из значений которого (сохранившееся в русском языке в слове «темп») - повторение временных промежутков определённой длины в заданной последовательности. То есть французское слово, обозначающее время, как и русское, сохраняет значение цикличности, одновременно подразумевая дискретность событий цикла.
Рассмотрение «духовного календаря» (термин Иванова, обозначающий адаптацию художествен-
© Дубинская М.В., 2014
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова Lià- № 3, 2014
159
