CC BY
28
H.H. Шапошникова
УДк 81'23
МОТИНАЦИОННАЯ БАЗА РЕФОРМЫ ОБРАЗОВАНИЯ И ЯЗЫКОВАЯ ПОЛИТИКА
В статье анализируется реформаторская деятельность в образовании с точки зрения конвертации исходных мотивов в явленные участникам образовательного процесса в опыте результаты. Исследуются стратегические просчеты реформы, проекция конфликта мотивов в управленческих структурах на образовательную деятельность, выявляются непреодоленные последствия разрушительной части реформы, в особенности создавшиеся условия для размывания социокультурной и профессиональной идентичности, обсуждаются возможности выхода из сложившегося положения с учетом новых вызовов цивилизационного порядка. На материале четырех ассоциативных баз данных, включая новейшие региональные, исследуется несколько единиц смыслового поля социо-культурной идентификации, рассматриваются соответствующие звенья ассоциативно-вербальной сети (далее АВС).
Ключевые слова: мотивационная база реформы образования, конфликт мотивов, языковая политика в образовательной деятельности, профессиональная и социокультурная идентичность, ассоциативно-вербальные данные, последствия реформы.
Irina V. Shaposhnikova
The author analyzes the initial motives of the officials who initiated the reform of education and studies some implications of the conversion of such motives into educational activities. The author dwells on the conflict of motives of the ruling elitist groups as manifested in education (including language policy in this sphere). Some destructive implications for professional and socio-cultural identity processes are viewed and possibilities of changing the whole situation for the better are discussed. The author adheres to psycholinguistic techniques of observation to measure the dynamics of the semantic fields representing socio-cultural identity before, during, and after perestroika. The empirical material for the analysis has been provided by several associative-verbal databases which allow not only synchronic, but also diachronic and regional approaches.
Keywords: motivational base of the reform in education, the conflict of motives and language policy in governmental and educational activities, professional and socio-cultural identification, associative-verbal data, implications of the reform in education.
Последние неспокойные десятилетия во всем мире заставляют ученых все чаще прибегать к междисциплинарным исследованиям многомерных социально значимых объектов. В ряду предметных областей такого порядка - проблемы работы мозга, развития и формирования смыслового поля личного и коллективного со-
MOTIVATIONAL BASE OF THE REFORM IN EDUCATION AND LANGUAGE POLICY
знания человека, взаимодействие этих процессов в речевой деятельности. Все эти вопросы в той или иной мере были в центре внимания научной школы А.А. Леонтьева и его коллег. Сегодня их труды представляют собой фундаментальный задел, на который мы можем опираться в исследовательской и практической деятельности в сфере образования и науки, где, по нашему мнению, назрела необходимость провести анализ результатов реформаторской активности, в которую была погружена система в течение многих лет. Этот анализ должен включать в себя взгляд изнутри: исследование мотивов, стоящих за реформой, и последствий их конвертации в образовательную среду, а также попытку осмыслить более общую картину применительно к образовательной деятельности в практике государственного строительства и будущего России. Наш анализ основывается на включенном наблюдении и рефлексии. Интерпретация идентификационных процессов строится на экстраполяции некоторых основополагающих тезисов, развиваемых А.А. Леонтьевым в его работах о социальной природе деятельности, об этапах созревания личности и формах ее социальной детерминированности, а также о качестве мотивационной сферы личности и социальной среды. В статье проводится сравнительно-сопоставительный анализ данных ассоциативных словарей разных синхронных и региональных срезов, рассматриваются ассоциативные поля (далее АП) нескольких вербальных единиц, представляющих образы, в структуре которых в свернутом виде присутствуют признаки идентификационных процессов россиян на рубеже веков.
Н.П. Бехтерева, посвятившая всю жизнь изучению активности мозга, пришла к мысли о том, что мозг «не только управляет своим организмом, но и пытается управлять малыми и большими формами жизни на планете» [Бехтерева 2015: 181]. Поэтому механизмы его работы могут потенциально служить социальными моделями и должны учитываться «если мы хотим иметь общество (человечество!) с высоким творческим потенциалом... Правда мозга и жизни общества, по-видимому, едина. Нет деятельности без организующего ее начала - жесткого аппарата. Нет прогресса в развитии общества без оптимальной децентрализации, как нет богатства возможностей мозга в его развитии без аппарата гибких звеньев, чутко реагирующих не только на задачу, но и на условия ее выполнения» [Там же: 182] (Курсив наш. - И.Ш.). Вопрос о гибких и жестких звеньях в представленной здесь трактовке объединяет аспекты личностного и коллективного творчества и поэтому является лейтмотивом нашего анализа.
Сильная государственность с максимальным расширением ее социальной базы проявила себя как исторически успешная основа российского суперэтноса. Буйство компрадорских элит и радикальный экономизм неолиберальной идеологии, который испытала на себе наша страна на рубеже веков, привели к социальной деградации и отчуждению больших групп населения от демократии и государственности, сужая тем самым социальную базу государства. Образование, как особенно чувствительная к социальной энтропии среда, стало одной из первых жертв деградации. Образовательная среда порождает и воспроизводит смысловое поле, в котором формируется личность, новые и старые социальные группы будущего народа России. В этом смысле образование, несомненно, требует стратегически безошибочных решений, которых не хватало системе на протяжении всего периода реформаторской активности. К такому выводу нас подводит наблюдение
за ее результатами. Рассмотрим, каким образом мотивационная база реформы соотносится с деятельностью причастных к управленческим функциям элитарных групп, облеченных властью и волей, позволяющей инициировать и контролировать реформаторские процессы.
Сегодня властная элита России демонстрирует внятно выраженную волю во внешней политике, позиционируя себя как силу, способную дать отпор продажности и безнравственности ангажированных политических интересов. Открыто и очевидно указывается на источник этих интересов и на его связь с идеологией либерального экстремизма. Успехи во внешней деятельности подкреплены мотивами суверенитета, самобытности, то есть идентичности и растущего на её основе духа патриотизма. Однако во внутренней политике наблюдается противоречивость установок, что может свидетельствовать о конфликте мотивов разных групп управляющих элит, вероятно, мешающем найти стратегически выверенные решения применительно к чувствительным социальным сферам. Причина нам видится в том, что смысловое поле, в котором формировалась экономикоцентричная часть элиты, было нигилистическим по своей природе, навеянным «западными учителями». Для актуализации усилий в новом контексте жизни нужна самостоятельная мировоззренческая позиция, что требует иного смыслового поля, понятного и приемлемого для народа. Политико-экономический и милитаристский, даже неожиданно русофобский прессинг извне помогает распознать и локализовать области подлинных интересов государства. Внутренняя же политика (и в особенности реформа в сфере образования и науки) продолжает во многом ликвидаторские программы, начатые в перестройку и основанные на подражательных моделях. Примечательно, что официальный дискурс в СМИ по-прежнему демонстрирует пораженческие установки на безусловную необходимость «рыночного» реформирования образования, намеки на «неконкурентоспособность» народа, его имманентную «невосприимчивость к передовому опыту». Отсутствует (или прорывается крайне слабо) установка на профессиональный (а не уличный) анализ последствий уже принятых и воплощенных в жизнь решений, связанных с реформой. Между тем здесь есть о чем подумать. В системе образования было много успехов в реформенный период. Очень существенно поправилось, даже кардинально изменилось материальное оснащение учреждений, появились новые знания о внешнем мире, опыт межкультурных контактов, наблюдается существенный рост реальных навыков живого общения на иностранных языках, расширяющий грани познания. Вместе с тем любые нововведения сопровождались ссылками на то, что «во всем мире», то есть в «развитых» западных странах, «все» лучше изначально и нам следовало бы «войти» в это лучшее пространство «мировых стандартов», но мы слишком отсталые для этого. За годы реформы ее изначальные вестернизирующие установки полностью дискредитировали себя и обнажили свою несостоятельность. В чем их несостоятельность? Какова их ценностная и мотивационная структура? Они исходили из нигилистического идеала рыночных отношений, где рынок формирует и отбирает (репрессирует) человека, а не человек приспосабливает этот давно известный цивилизации инструмент к своим нуждам. С этой установкой идеологически тесно связан неоколониальный (в России волею судеб эмигрантский, на поверку потребительский) европоцентризм, к тому же удобный для компрадорских элит. Экс-
тремальные последствия применения такой идеологии мы наблюдаем в гротескно-карикатурных формах на Украине, убивающей государственность и практикующей террор против своего теряющего идентичность населения.
Наша реформа образования локально провоцирует «конкурентную» борьбу за финансирование, а существование в обществе с рыночной идеологией обязывает к продолжению этой борьбы, она декларируется как естественная природа человека и условие развития экономики. Стимуляция конкуренции ради нее самой хорошо совмещается с мифом рыночного саморегулятора. Между тем во всех социальных сферах российского общества сегодня востребована солидарность, ком-плементарность усилий. Способность к сотрудничеству и кооперации как социальное благо сильно пошатнулась в нашем сознании под натиском рыночного мифа, поощряющего внутреннюю конкуренцию ради нее самой. Экономика любого вида деятельности и тем более социальная жизнь не сводима к конкуренции. Последняя стимулирует не только развитие, но и разрушение, особенно если речь идет о конкуренции, разъедающей этнос изнутри, разжигающей рознь и зависть. Реформе образования, исходившей в своей активной, ориентировочно-деятельностной основе из образов, базировавшихся на мизерном, нигилистическом опыте взаимодействия с западом на фоне общего отчуждения власти от народа, из гипертрофированно рыночных экономических ориентиров, с самого начала недоставало конструктивной в плане социальной перспективы для будущего всего народа детерминации установок. Между тем приоритетной должна была бы быть и остается стратегическая задача укрепления идентичности, коллективной солидарности и мобилизованности под новое, прогрессивное накопление и умножение духовных ценностей и как следствие, а не самоцель - материальных благ. Говоря о мотивационном конфликте управляющих элит, который для всех участников деятельности один, но индивидуален в конкретном исполнении для каждого из них, следует отметить, что социокультурная идентификация в этих условиях может иметь разный исход. В том числе и привычный, но самый безответственный - высокомерно-пренебрежительный нигилизм, эмигрантски отчужденный, негативный образ своего народа, предписание ему неполноценности, то есть восприятие установок западного этноцентризма, свойственного их цивилизации как историко-культурному феномену. Здесь перехода (трансцендентности) в иную смысловую структуру (иное будущее) для всего народа ожидать не приходится: это индивидуально реализуемая модель только для избранных (таких как локализующие себя в удобных уголках планеты олигархи). Сам по себе конфликт мотивов можно рассматривать как нормальное явление для потенциального развития, некое устойчивое патологическое состояние, преодоление которого дает шанс творческого перерождения его носителю. Но разрешение конфликта должно вести не к отчуждению, а к обретению нового трансцендентного смысла, иного будущего для всего народа. Мотивационный конфликт в системе образования очень ощутим через непреодоленные последствия изначально неправильной ориентации реформы. Реализация исходных установок в реформе спроецировала конфликт в образовательную среду, что привело к отрыву смысловой мотивационной структуры совместной деятельности управленцев от образования и непосредственных участников образовательного процесса. Нахождение внутри этого процесса в течение нескольких десятилетий подводит к выводу о том,
что формализация и есть явленная в опыте цель реформы. Ее ощутимый итог -упаковка знаний в форму товара, под миф рынка, под «истину вещей», тогда как по природе своей образование на всех его ступенях - деятельность духовно созидательная, неотделимая от проекта человека, а потому и несводимая к экономизму. Ее продукты могут иметь рыночный вес, когда отчуждаются и конвертируются в вещи, но это нельзя ставить как единственную задачу образовательной деятельности, тем более для российской державы цивилизационного масштаба! Задача должна быть трансцендентна по отношению к текущей обстановке. Стратегическая задача в этой сфере должна быть адекватна прорыву в иную духовно-нравственную реальность, дающую основу для всех подлинных достижений. Таким образом, мы видим проблему качества мотивации участников образовательной деятельности, а сегодняшний тупик, в который зашла реформа в научно-образовательной сфере, уходит корнями в гуманитарную несостоятельность ее исходных установок.
Перестройка мотивов ведет к перестройке всей деятельности. Именно это мы и получили в разрушительной части реформы. Предпосылки разрушения сложились и укоренились еще до начала реформы в поздний советский период. Уже тогда смещение мотивации в формализаторство отодвигало на задний план содержание процесса просвещения, «путалось у него под ногами», в итоге деятельность вырождалась. Возможно, это стало реакцией на репрессивность, которая в более ранний советский период вульгарно направлялась на неугодное идеологическим догматам содержание и его персональных носителей. В сложившемся у нас рыночном формате доминирует однобокая, утилитарно-поверхностная мотивация, к тому же часто противоречащая переживающему стрессы внутреннему рынку. Одним из последствий текущей реформы является отчуждение профессиональных сообществ от рычагов управления организационно-устанавливающей и сущностной сторонами деятельности своих университетов (институтов) через рыночно-оптимизаторские уловки менеджеров. При этом искусственно устанавливается конкуренция с риском будущего удушения системы в регионах, так как вузы многих городов заведомо ставятся в невыгодные конкурентные условия с вузами столиц (в том числе и через ЕГЭ и «возможности» обучения после бакалавриата). Сам факт наличия единых для всей страны требований неблагоприятен для регионов, которые по разным, не подлежащим волевому изменению жизненным параметрам, как-то: географическим, демографическим, климатическим, в принципе не обладают сопоставимой «конкурентоспособностью». Это провоцирует эффект кадрового оголения. Стимулируется подвижность в пользу центров, то есть стягивание трудового и интеллектуального ресурса к столичным мегаполисам (и за границу) с грядущим за этим нарушением остатков регионального уклада жизни. Идеал наших экономистов -человек, вынужденный мигрировать ради трудоустройства, - превращается в раба неустойчивой экономической системы. В России, с необходимой для элементарного выживания привязкой людей к дому и теплу, вдвойне, ведь устройство на новом месте в рыночной системе «каждый сам за себя» стоит так дорого, что для обычного трудового человека это может быть путь длинною в жизнь с нулевым результатом. Мобильные кадры всегда были нужны, но выставлять такую модель как единственную и проектировать судьбу мигрантов («граждан мира») на все население страны как минимум недальновидно.
В процессе реформирования укрепляется и растет класс менеджеров, сделавших карьеру на реформе. Разрабатывая все новые административно-рыночные барьеры, эти люди готовы быть исполнительными фигурами и требовать от всех такой же безусловной исполнительности вместо спокойного обсуждения и коррекции поставленных задач на местах. Так активизируется резерв жесткости. Здесь срабатывает «репрессивность» нашего сознания, о которой пишут культурологи [Касьянова 2003]. В ней есть две стороны, поддерживающие друг друга: «репрессирующий» субъект и безоговорочно исполнительный безответственный объект. Менеджерская активность опутывает всех добросовестных работников системы паутиной трудоемких бумажных дел (имеющих теперь еще и удвоенный, вкупе с электронным, формат) в ущерб столь необходимой предметно-сущностной работе. Но таковы рычаги осуществления реформы. На чем настаивают управленцы? На придании товарного вида «продуктам» сферы «образовательных услуг», на импортной упаковке в западные «компетенции», формальном соответствии упаковки содержанию товара. За импортными стандартизациями хорошо просматривается рыночный человек (мигрант) под евроцентричную модель занятости. При этом формотворчество иной раз требует такой точности «подгонки» стандартизующих элементов, что напоминает инженерную документацию ракетостроения. Похоже, что представители верхних эшелонов управления не задумываются о том, какими потерями оборачивается каждое распоряжение, порождающее документооборот в объеме целых томов подлежащих к обязательному (!) исполнению предписаний, от которых непременно и всякий раз зависит судьба субъектов образовательной деятельности. Сами эти предписания меняют «правила игры» быстрее, чем темпы освоения их сознанием реально работающих людей. Гибкость системы - великолепное условие творчества, но только если она конвертируется в существо деятельности, а не в потери энергии на преодоление формы.
При анализе результатов реформирования необходимо понимать, что далеко не все огрехи, которые вменяются в вину системе образования, являются ее внутренними проблемами. Реформа начиналась с альтернативного варианта - либо специалитет, либо бакалавриат, потом был навязан тотальный бакалавриат с неизбежной магистратурой на фоне сокращения занятости во многих отраслях, падения престижа по-прежнему необходимых обществу профессий. На первый взгляд, в новой системе есть большой плюс: формально увеличен срок обучения, что хорошо для творческой активности молодого человека, нуждающегося в зазоре между фундаментальным и практическим познанием. Однако доступность системы «бакалавриат - магистратура» и тем более «бакалавриат - магистратура - аспирантура» для большинства существенно снижается ввиду ее дороговизны. На поверку срок между обучением и включением в работу для самых незащищенных слоев практически отсутствует, и работа становится жизненной необходимостью даже до всякого обучения. Молодой человек, как и его преподаватель, по-прежнему эксплуатируется на разных работах, мало отвечающих его профессиональным ориентирам. Таков результат экономических реформ, а не «никуда не годной» системы образования, но он имеет прямое влияние на качество образовательного процесса и мотивацию его участников. В этой рыночной ситуации навязывание «новых» (поскольку западных) стандартов с постоянным документооборотом переименований, (пере)аккредита-
ций, (пере)аттестаций усиливает ее репрессивную суть. Этот перманентный поток принес бремя тяжелых затрат времени и финансов на обеспечение взаимодействия с чиновниками и сопровождающий документооборот. Люди все время погружены в освоение чуждых их культуре и исходным знаниями процедур бюрократических формализации, что создает и укореняет поле отставания от потребностей жизни. Нормальный человек не может заниматься открытием и освоением инновационных технологий, которые требуют колоссальной мобилизации и напряжения сил в кардинально обновляющихся условиях жизни, и одновременно осваивать иноязычные, концептуально чуждые формализаторские стандарты ради рыночного мифа с практиками ликвидации привычной культурной среды. Особо опасным следствием таких практик, становятся перевертыши профессиональной идентификации, когда постоянно обновляемый бумажный оборот начинает приравниваться в сознании занятых им людей к тем самым прорывным технологиям, о которых мечтает общество и власть. Таким образом, занимаясь формализацией, люди склонны обманывать себя, а значит конкретный путь, по которому осуществляется социальная детерминация такой деятельности, нуждается в коррекции. Тактики ликвидаторской, репрессивной (жесткой) части реформы показали, что способов нарушения коллективной идентичности в ее проекте достаточно. Сам рыночно-либеральный миф, к сожалению, основан на размывании идентичности, так как образ мобильного, нелокализованного нигде нигилиста и отщепенца без царя и отечества устраивает компрадорскую элиту многих стран в качестве ресурса для торговли интересами. При сохранении такого подхода бюрократизация реформаторства рискует стать прикрытием для дальнейшего (бесконечного) передела собственности и сфер влияния человека экономического в образовании. Эти скрыто асоциальные мотивы и точки напряжения в системе сегодня недооценены. Можно ли говорить о стратегических неучтенных ресурсах системы в настоящее время?
Любая социализирующая деятельность должна иметь на выходе образ человека будущего. Коммунизм как идеология (в его реально состоявшемся просвещенческом российском воплощении) давал понятные ответы на базовые вопросы: каким можем быть будущее, в котором хочется жить? Каким должен стать человек? В конструктивном советском прошлом это был образ всесторонне развитой личности. Каков путь личности к этому идеалу? Через познание и труд. Как поэтому надлежит относиться к труду и знаниям? Кто не работает - тот не ест, знания и труд возвышают человека и в социальном статусе, и в нравственном отношении. Наука связывалась с нравственными решениями человека и его социальным вкладом. Куда же подевался этот «всесторонне развитый» человек, почему он отказался от будущего? В последние десятилетия советского проекта с его геронтократией наметились явные признаки вырождения ценностных доминант. Образ коммунизма приобрел черты «общества изобилия», «всюду все будет», «каждому по потребностям, от каждого по способностям», то есть примитивно потребительские черты. Именно эти установки и реализовались в перестройку. Общество «изобилия» организовалось очень быстро (для наиболее прытких и хватких быстрее, чем для всех остальных), только осталась пустота на месте растоптанных социально-нравственных решений. Многие присвоившие право на информационную власть потомки отринувшего эти решения клана учат потребителя, что за всю свою историю человек не изменился, как
был «скотиной-варваром», так им и остался. Сначала публично санкционированным с помощью таких «социальных контролеров» рынком поощряются не лучшие стороны человеческой натуры, а что поощряется, то и развивается, потом делаются выводы о порочной природе человека как таковой, в особенности о несостоятельности народного менталитета. Сквозь призму оппозиции человека как вида и некоторых его представителей, утративших человеческий облик, акценты расставляются по-другому. У народа есть будущее постольку, поскольку он не идентифицирует себя с безликим, управляемым чьими-то личными интересами объектом рыночных отношений, а хочет нести в себе достоинство человека. Сиюминутные «рыночные» приоритеты не делают ставку на будущее, им не нужно заглядывать так далеко. Стратегическое решение лежит в поле иного возможного по отношению к безнадежно устаревшим идеологическим подходам (как выродившемуся большевистскому, удушавшему индивидуальную свободу потребления в зачатке, так и не менее выродившемуся ультралиберальному, превознесшему ее выше человеческого достоинства). В этой связи встает стратегический вопрос о личности будущего и о статусе личности, взращиваемой рынком. Этот нерешенный текущей реформой вопрос напрямую связан с тем, что лишает нас возможности «выйти на прорыв». Что значит прорыв в системе образования? Это трансцендентность в иное возможное, в иное качество, то есть восхождение, перевоплощение. Такие творческие гуманитарные задачи - антиподы жестких регламентаций и схем, порождающих энтропию сущностно-содержательной деятельности. Человек для прорыва должен иметь не футлярно-шаблонные, а надличностные мотивы.
В текущей реформе базовый смысл человека - по умолчанию экономический. Это человек, чья ценностная структура опирается на собственнический инстинкт, точнее эгоист-потребитель, материально ориентированный на свои утилитарные интересы, причем в нашей стране десятилетиями насаждался образ потребителя гедонистического склада, ценящего собственный гламурный досуг превыше всех социальных обязательств. Тупиковая модель, которая, однако, согласуется с мифом рыночного общества. Тот ли это, кто совершит прорыв? Куда и зачем ему прорываться? Только в одну сторону - барахолка и обжорство, безделье и бездуховность, дремучая расслабленность, безответственность, паразитизм. Такой социально кастрированный человек в нашем обществе уже воспитан, заботливо взращен и оберегаем, его образ уже подается как естественный тип. Он выгоден рыночному «либеральному» экстремизму, проецирующему на элиту в колонизируемых странах нигилиста, убивающего свою идентичность и культуру, в полный рост показавшего себя в мире порожденной им нестабильности двадцать первого века1. Для прорыва нужен другой проект человека, корректирующий результаты размывания его идентичности и реабилитирующий его от рыночных репрессий. Это должен быть проект воспитания гражданина России. Не гражданина мира, а именно гражданина России. В реформаторской среде пока не осознана необходимость такой ориентации, поскольку и по сей день можно услышать ликвидаторский
1 Исчерпывающий анализ сущности этого типа человека как «человека досуга» и его вклада в стратегическую нестабильность в XXI веке дал выдающийся русский философ и мыслитель А.С. Панарин (1940-2003) [2014:575 - 1233].
дискурс, например - «покончить с советской системой образования» (как можно покончить с тем, чего уже нет?!).
В советской модели образования был огонь и дух просвещения для всех, а не для избранных. У этой системы в ее лучший период была широкая социальная база, в этом и главный секрет ее успешности. Духовная природа человека в ней не только не игнорировалась, но и довольно долго и устойчиво поддерживалась за счет гуманистических ценностей вопреки идеологическому атеистическому давлению. Экономические репрессии против системы в годы буйства компрадорских аппетитов подмявших под себя власть индивидов никак не могли пройти бесследно для социального пирога, включая научные достижения. Ликвидаторскими проектами ученые и институты воспринимались как помеха, система образования и науки кастрировалась, а теперь к ней предъявляются повышенные претензии по поводу ее неконкурентоспособности. Кроме вопроса о том, какой именно конкурентоспособности, собственно, хотят управленцы и какими мерками ее измеряют, есть еще и вопрос о последствиях уже проведенных реформ, которые легли на плечи всего народа, снижая эту самую «конкурентоспособность». В этом ряду создание условий для размывания идентичности - самый опасный и слабо осознаваемый до сих пор результат. Разрушение касается и профессиональной идентичности (через снижение мотивации и бюрократизацию), и социокультурной (через массированную атаку гедонистических культов, насаждаемых и по сей день СМИ). Отток кадров и неуемная открытость для исхода интеллектуального ресурса в одни ворота (и не российские) сильно усугубили ситуацию, в этом ряду оказалась и продолжающаяся реформаторская «отладка» системы образования под мобильность в те же самые чужие ворота. Кадровому оттоку и сегодня никто не препятствует, к открытости в кадровом и даже по ряду позиций в научно-содержательном плане следует подходить более аккуратно. Не должно быть «отчетной» открытости ради нее самой. Если под открытостью понимать сотрудничество с внешними научными инстанциями и персонами, то она управляется содержательно-сущностной частью деятельности ученого, а не формально-административными предписаниями. Сюда же относится и навязываемая «необходимость» публиковаться в указанных сверху научных журналах. Контакты ученых всегда носили личностный характер, под влиянием рынка околонаучных «услуг» появились безликие субъекты, претендующие на приоритетное опубликование научных результатов, проведение конференций и прочие «присваивающие» науку акции. Если учесть степень хаотизации, которая вносится в нормальную научно-образовательную деятельность рынком, невольно покажется странным, что достижения вообще имеются. Сегодня востребована трезвая, лишенная нигилизма оценка потенциала выжившего после стрессов российского образования. Воспетая нигилистами заграничная система образования совсем не так хороша, как нам ее представляли на заре перестройки. В ней есть очень сильное, но внешнее звено - это библиотеки и информационно-техническая оснащенность. Само же постмодернистское образование в Европе во многом всегда уступало российскому и решало свои, не нужные России, задачи. В ходе реформирования забыли о втором звене образования - студенте. Советские люди оказались такими умными, способными и талантливыми учениками, что смогли многому научиться за рубежом. Система питается не только кадрами учителей, но и умами
студентов2. Вероятно, для новой российской системы, несмотря на вновь обретенный опыт, не простой задачей будет преодоление последствий упаковки в прокрустово ложе экономизма болонских форматов, да еще с установкой конкурировать со всем миром сразу! Потери весьма ощутимы: перестроечный отток «гибких» кадров преимущественно в торговую практику вместо научно-образовательной деятельности; потом за границу, на алтарь «европейских» и «американских» достижений снискать лавры «мировых», но не своих; старение оставшихся верными профессии кадров и их увязание в бюрократических переформатированиях, коим несть числа. Добавим перманентную нестабильность, которая несовместима с качеством научных и образовательных достижений. Все это вместо серьезной концентрации на освоении нового и создании инновационного, прорывного. Таков неолиберальный вклад, который с перестроечных времен вменяется в вину якобы советской системе образования и науке. Осталась и базовая экономическая проблема: чтобы работать в образовательной и научной сфере, надо вести несколько ставок и иметь запредельные нагрузки, иначе рынок не даст просуществовать. Такова экономика торговой доминанты, которая управляется денежными потоками, обремененными ростовщическим аппетитом. Человек экономический у руля процесса постоянно предпосылает всем своим действиям и решениям деньги (или просто образ денег) в конкретном объеме и с конкретными условиями - сначала деньги нужно где-то заработать, а потом на них сделать научные открытия, тот самый прорыв, о котором общество мечтает. Такое рабство «свободного» человека оборачивается его дезертирством, что делает его союзником деструктивности реформ. Сами управляющие структуры вносят стрессы в систему, заставляя ее постоянно менять статусные (рейтинговые) приоритеты и побуждая людей работать на побочные ориентиры и мотивы, поощряя в них амбиции вторичного плана в ущерб основным содержательным задачам. Таковы требования следить за индексами своей популярности, обязательно публиковаться в предписанных форматах, с большими расходами в пользу иностранных издательств, многочисленные шифры, коды, пароли и виртуальные сайт-активности, не нужные для содержательной работы, но поглощающие все время. Добавим перманентные отчеты и запросы по всем позициями, к которым причастен активный работник. Свободные от образовательной нагрузки менеджеры, которые могли бы взять на себя все задачи вторичного плана, не умеют самостоятельно добывать информацию, не парализуя нормальный рабочий процесс. Так технико-информационная среда из помощника превращается в стрессовый и дополнительно нагружающий фактор, иногда отнимающий все рабочее и досуговое время. Поставить сферу образования в соответствие стратегическим цивилиза-
2 «...Встает вопрос о том, как же нам, россиянам, следует оценивать результаты исторически сложившихся трех волн массового "перелива" в США русских творческих кадров? Один из недавних советских эмигрантов на подобного рода вопрос ответил в 1995 г. не без горечи так: "Я - американский гражданин. Сегодня Америка получает гуманитарную помощь от России, которая не сравнима ни с чем. Я не оговорился: именно Америка получает ее с притоком русской эмиграции, влияние которой на американскую науку, технику и культуру чрезвычайно велико. В ней десятки тысяч представителей российской интеллигенции - ученых, врачей, инженеров. Америке они вполне пригодятся, а Россия их потеряла. Безвозвратно." (Русские в Америке. Книга судеб / Сост. В. Левин. Минск; Смоленск, 1996. С. 190)» (цит. по: [Нитобург 2005: 372]).
ционным задачам в этих условиях будет непросто. Вернемся к мотивам репрессивности нашего сознания, как негативного фактора реформы, который проявляется во взаимодействии интеллигента с чиновником. Каков механизм ее возникновения?
Интеллигент оплодотворяет деятельность общества смыслом. Чиновник помогает организовать и институционализировать общественную деятельность. Когда интеллигент устраняется от своей миссии, демонстрируя неучастие и презрение к чиновничьему творчеству, он становится жертвой давления. Чиновничье творчество без обратной связи -бремя для общества. Отчуждение власти от народа порождает сообщество мертвых душ. Для чиновника - футляр шаблонизаций и тотальное форматирование общества под него, для интеллигента - отсутствие смысла или его перемещение в окоп для мертвых душ (моя хата с краю, пусть идет как идет). Это также можно квалифицировать как потребительское отношение к своему обществу. Как только мы пытаемся освятить участием государства нашу деятельность, так сразу начинает работать данное противоречие с перегибом то в одну сторону, то в другую. С реформой образования так и произошло. Слишком много этой западной реформы, слишком далека она от народа, слишком формализовано и шаблонно все в ней, не по-нашему, из этих схем ушла жизнь. Виноваты в этом не только чиновники, но и вторая половина - те, кого реформируют. Но не все так печально. Проведенная в России на рубеже веков перестройка мотивов явила прецедент, подтверждающий принципиальную ее воплотимость в жизнь. Стратегическая перестройка мотивов осуществляется через их осознавание и ведет к постепенной перестройке всей деятельности. Где искомый вектор? Разве не решаема принципиально задача минимизации формальных процедур, чтобы изгнать энтропию из содержания ради новых свершений? Репрессивности нужно противопоставить культуру дискуссий, это мощный противовес, который, как и все элементы реформы образования, нуждается в тотальной поддержке СМИ. Наконец, главное - проект человека, дающий надличностные мотивационные ориентиры. Трудно формировать социально значимые потребности при сохранении всех источников разрушительных практик, когда управленцы отказываются говорить с людьми на понятном языке, упорно конвертируя всю деятельность в западные бюрократические технологии, а вместо воодушевления, необходимого для прорыва, слышатся новые сигналы ликвидаторского дискурса, фиксирующего не поиск иначе возможного лучшего, а новую дискредитацию имеющегося. В решении творческих социальных задач трудно найти более значимое препятствие, чем сложившиеся асоциальные практики наших СМИ, которые как раз и должны бы выполнять функцию социального контроля3. Дефицит подлинности - коренная проблема современного «рынка услуг». Подлинность проявляется там, где она социально востребована, где действия не расходятся с публично декларированными установками.
3 СМИ представляют собой «мощный канал, через который общество доводит до каждого из своих членов систему социальных норм, этических и эстетических требований; при посредстве радио и телевидения перед аудиторией "проигрываются" ситуации и способы поведения, получающие у общества положительную оценку (и сам процесс "позитивного санкционирования" такого поведения обществом) и, наоборот, такие ситуации, которые оцениваются обществом отрицательно (и сам процесс "негативного санкционирования") [Леонтьев 2008: 286].
Текущая ситуация, напротив, шизофренична. С одной стороны - действия: редукция, сведение к сомнительному минимуму, тотальное недоверие и ликвидация. С другой - установка на прорыв и воодушевленный поиск. Преодолеть разрыв может только энергия надличностного смысла с вектором подчинения себя ценности высшего порядка, сверх своего эгоизма. Это вопрос коллективной идентичности, разрушаемой в реформе. Неолиберальные элитарные установки несостоятельны в долговременном мобилизационном плане, и с гуманитарной сферой эта элита склонна воевать именно на поле идентификации. Материальная выгода как симуляция идентичности предполагает равнодушие к высшим ценностям и полную глухоту ко всяким запросам общества. В этом смысле рынок - плохой инструмент для долгосрочного целеполагания и даже скорее разрушитель, чем созидатель. Вдумаемся, именно историко-культурная идентичность российского человека (сформировавшаяся в соответствующих условиях и титанических свершениях) сделала его конкурентоспособным на рынке вооружений и военных ресурсов, а не рынок как таковой.
Реформы последних десятилетий учат нас тому, что сужение социальной базы образования на фоне искаженной иерархии мотивов чревато самыми серьезными последствиями, одно из них - падение качества подготовки вслед за уменьшением хорошо мотивированного контингента. Мы живем не в архаичном феодальном обществе, а в обществе, пережившем несколько информационно-технологических революций. Привнесенное рынком сужение социальной базы образования может привести к утрате компетентного контроля над технико-информационной средой цивилизации, к неспособности в ближайшем будущем воспроизвести ее на достаточном для жизнеобеспечения уровне. Человек просто не успеет освоить необходимые для этого знания, а компенсировать скудость занятых в этой сфере интеллектуальных ресурсов будет некем из-за социальной деградации не прошедших системную подготовку слоев населения. Иммигранты могут оказаться слишком далекими культурно и цивилизационно, чтобы освоить и поддерживать технологии будущего, их идентификационные процессы могут стать непреодолимым препятствием на этом пути. Проект новой личности будущего (гражданина России) как ориентир имеет нравственно-этическую основу социокультурной идентификации, единую для всех видов деятельности. Образование представляет собой идентификационную сферу, в которой общество воспроизводит разные виды профессиональной деятельности. Обучение должно включать и демонстрацию этики и нравственных моделей такой деятельности. «Вообще процесс обучения может быть понят как процесс формирования инвариантного образа мира, социально и когнитивно адекватного реальностям этого мира и способного служить ориентировочной основой для эффективной деятельности человека в нем» [Леонтьев 1997: 273]. Проект нового человека - сложная творческая задача, которая решается в нескольких плоскостях: индивидуальная личность - личностный смысл - смысловое обобщение и обобщенные задачи на смысл. «Это - задачи, которые встают не только перед одним индивидом, только в жизни одного человека, а перед многими людьми - хотя для каждого во всей своей неповторимости! Это - задачи, характерные для исторической ситуации, эпохи, всей истории...» [Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А. 1991: 185]. Творческие задачи такого рода требуют гибкости подхода, как и
в случае с подлинным искусством, они дают реальную силу, «которая раскрывает людям смысл жизни, подвигает их на жизнь и одновременно помогает им бороться с отчуждением, омертвлением их жизни, жить "в истине жизни, а не в истине вещей"» [Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., Соколова 2005: 217].
В ходе реформы обнаружилась еще одна тенденция, чреватая репрессивностью рыночных установок - это так называемая англификация в системе высшего образования, которая как будто имеет поддержку в лучших вузах страны через финансирование и подразумевает обучение не на русском, а на английском языке. Обучение придется осуществлять, не имея ни англоязычной среды, ни соответствующих библиотек. Такие модели, из каких бы лучших побуждений они ни исходили, будучи усиленными номенклатурным давлением репрессивного сознания, могут дать хорошую пищу не только для дальнейшего разрушения идентичности, но и для нового поругания «неспособного» к нормальному освоению «мирового» языка народа. А какие сигналы подадутся при этом говорящему на русском языке и тесно связанному с Россией культурно и цивилизационно евразийскому миру? Народы России (и СССР) «за много десятилетий, а порой и веков совместного пребывания в рамках единого государственного образования... оказались во многом связанными в языковом и историко-культурном плане. Можно даже сказать, что они образуют единое культурно-языковое и образовательное пространство» [Леонтьев 2004: 3]. Мало того, что это образовательное пространство искусственно разрушалось, теперь еще и от зрелых, состоявшихся специалистов-преподавателей как-то вдруг, но всерьез могут потребовать освоения иноязычного формата организации и ведения преподавательской деятельности в родной стране совсем иной базовой лингвокультуры. На выходе может не оказаться ни толкового познания предмета, ни нормального английского, ни русского языка. Никакого отношения к обычному в наших вузах изучению иностранных языков «навырост» для молодого человека это не имеет: соответствующие новым англификационным амбициям «компетенции» зрелым преподавателям ни обрести ни поддержать вне иноязычной среды не представляется возможным, а главное - это совсем не нужно: невозможно всю страну превратить в дипломатов, постоянно проживающих вне своих пределов в иноязычной среде и культуре и поэтому способных чувствовать себя в ней относительно свободно. Людям с устойчивой идентичностью нет никакого смысла становиться большими европейцами и американцами, чем они сами. Что действительно необходимо как условие для нормальной конкуренции с внешними угрозами, так это поддержка отечественных школ профессиональных переводчиков, чтобы, поощряя собственные достижения в этой сфере, переводить труды русских ученых и педагогов на английский (китайский, испанский и другие языки мирового и межкультурного статуса). Государство могло бы системно организовать их деятельность и по переводу научно значимой литературы на русский язык, так как рынок склонен закрывать доступ к ценной информации. Рыночное опрощение и отчуждение подлинно человеческого в смысловом поле цивилизации через гипертрофию внешних форм проявляет себя и в языковых процессах, точнее в упрощенном отношении к языку, его функциям и роли в обществе.
Обратимся к образам русского языкового сознания, фиксирующим идентификацию и опыт этносоциальных взаимодействий последних лет. Предме-
том нашего анализа является маркер коллективной идентичности НАРОД и ряд прилагательных-идентификаторов: РУССКИЙ, СОВЕТСКИЙ, РОССИЙСКИЙ. Памятуя, что «фактор частотности слова-стимула весьма существенно, можно сказать, революционно влияет на характер "ассоциативного профиля" этого слова» [Леонтьев 1977: 14], рассмотрим частоту использования интересующих нас единиц в течение нескольких десятилетий предперестроечного и перестроечного периодов жизни нашего общества по материалам Национального корпуса русского языка [НКРЯ]. Все наши идентификаторы характеризуются высокой частотой встречаемости (см. Таблицы 1 и 2), особенно в публицистике. При этом РОССИЙСКИЙ занял лидирующие позиции. Однако динамика частотности по годам отражает специфику идентификационных процессов в течение реформаторского периода, особенно в их связке с маркером коллективной идентичности - НАРОД.
Таблица 1
Сравнительные данные частотного словаря на основе НКРЯ
Слово Частотность Публицистика Живая речь
Российский (прил.) 644.6 924.5 25.2
Русский (прил.) Ср.: Русский (сущ.) 530.5 775.5 104.1 225.5 68.0
Советский 382.9 643.9 84.4
Народ 385.6 539.5 243.2
Примечательно, что живая речь дает принципиально иные показатели частотности РОССИЙСКИЙ, который, видимо, в сознании людей ассоциируется с официозом, вместе с тем РУССКИЙ и НАРОД близки в пропорциях сопоставимости, что, вероятно, может быть и косвенным показателем их более близких связей (по сравнению с РОССИЙСКИЙ НАРОД).
Таблица 2
Статистика употребительности по годам
Временной срез Русский Советский Российский Народ
50-60-е худ. лит-ра 215.9 233.6 4.4 247.1
70-80-е худ. лит-ра 257.6 209.2 20.1 266.3
90-2000-е худ. лит. 343.6 146.7 62.4 293.9
50-60-е публицистика 1003.6 2033.9 28.2 770.9
70-80-е публицистика 584.8 711.0 74.8 577.4
90-2000-е публицистика 783.2 608.5 1001.0 531.3
Как видно из Таблицы 2, РУССКИЙ заметно активизируется, причем и в художественной литературе и в публицистике, а СОВЕТСКИЙ демонстрирует устойчивый вектор к снижению. РОССИЙСКИЙ показывает беспрецедентный рост в абсолютном выражении (4.4 против 62.4 и 28.2 против 1001.0 в художественной литературе и публицистике соответственно). На фоне роста статистических показателей НАРОД в художественной литературе, в публицистике, пережившей либерализацию не в пользу коллективной идентичности, наблюдается вектор снижения. В 50-70-е годы СОВЕТСКИЙ НАРОД был одним из центральных фигурантов семантического поля советской цивилизации при полной периферийности РОССИЙСКИЙ и сохранении высокой актуальности РУССКИЙ как в этноспецифичном,
так и в цивилизационном же смысле. Дальнейшее снижение показателей НАРОД связано, как нам представляется, именно с размыванием ассоциаций СОВЕТСКИЙ с НАРОД за счет санкционированной в перестройку средствами СМИ дискредитации всего советского и разрушения исходной идентичности в реформах.
Теперь рассмотрим материалы нескольких ассоциативных баз данных (САН-РЯ, РАС, СИБАС и ЕВРАС) в сравнительно-сопоставительном аспекте. В первых строках Таблиц 3 - 6 даются первые три реакции в ядре АП, во вторых - исследуемые идентификаторы в ядре АП, в третьих - они же на периферии.
Таблица 3
Образ РУССКИЙ
САНРЯ (1970-е гг.) РАС (1988 - 1997) СИБАС (2008- 2013) ЕВРАС (2008- 2013)
язык 40; человек 36; народ 12; язык 29; человек 16; мужик 6; язык 229; человек 42; народ 13; язык 282; человек 55; народ 12;
народ 12; советский 6; (отсутствуют) народ 13, русский 2, народ 12;
русская 1 народ,советский 1 народный; народ, язык; советский 1 русский 1
Итак, ассоциативное звено русский-язык-человек-народ проявляет особую устойчивость на протяжении многих десятилетий, выпадение из него (как, впрочем, и из ядра АП русский) слова народ в перестройку свидетельствует, на наш взгляд, о кризисном состоянии сознания в период радикализации переоценок смыслового поля культуры. Дальнейшее восстановление исходного кластера ассоциатов сопровождалось многократным усилением связей русский с язык. По всей видимости, в вопросах языковой политики надлежит проявлять особую осторожность, так как ассоциативные маркеры недвусмысленно свидетельствуют об особой чувствительности народа к возросшей символической значимости языка в социокультурной идентификации (по сути произошла этнизации образа языка).
Таблица 4
Образ СОВЕТСКИЙ
САНРЯ (1970-е гг.) РАС (1988 - 1997) СИБАС (2008- 2013) ЕВРАС (2008- 2013)
человек 69; Союз 20; наш 13; человек 142; Союз 71; паспорт 59; Союз 123; человек 35; район 20; Союз 141; человек 39; период 20;
народ 11; русский 2; народ 15; русский 14; народ 10; русский 8; российский 6; народ, русский 5; российский 3;
(отсутствуют) российский 1 предроссийский 1 (отсутствуют)
Таблица 5
Образ РОССИЙСКИЙ
САНРЯ (1970-е гг.) РАС (1988 - 1997) СИБАС (2008- 2013) ЕВРАС (2008- 2013)
Отсутствуют данные флаг 34; парламент 9; герб, сыр 5; Флаг 138; паспорт 45; сыр 16; флаг 159; паспорт 61; сыр 23;
Отсутствуют данные русский 3; народ, русский 6; народ 7; русский 3;
Отсутствуют данные народ 1; советский 1; (отсутствуют)
Таблица 6
Образ НАРОД
САНРЯ (1970-е гг.) РАС (1988 - 1997) СИБАС (2008- 2013) ЕВРАС (2008- 2013)
люди 39; великий 19; советский 17; толпа 16; безмолвствует 6; и партия, русский 5; толпа 66; люди 50; русский 21; люди 70; толпа 61; русский 35;
советский 17; русский 16; русский 5; советский 2; русский 21; российский 3; русский 35;
(отсутствуют) (отсутствуют) россияне (отсутствуют)
Приведенные в таблицах данные наглядно свидетельствуют о перестройке идентичности с «Советский-русский-народ» на новую «Русский-российский-народ» и укрепление русскости «Русский-народ». Укрепление новых связей-идентификаторов лучше просматривается в СИБАС; в ЕВРАС российский идентификатор, наоборот, ослаблен, здесь более устойчива не общероссийская, а этноспецифичная компонента. Если принять во внимание все приведенные здесь показатели, то можно заключить, что языковое сознание испытуемых демонстрирует готовность ассоциировать исследуемые идентификаторы друг с другом, однако наполнение этих связей, их близость могут разниться по регионам. Гибкость структуры АВС проявляется в подвижках внутри ядра и постепенном внедрении новых маркеров-идентификаторов на периферию поля с последующим возможным вхождением в ядро или выпадением из него. Все эти маркеры отражают смысловые доминанты времени и соотносятся с показателями соответствующих единиц в частотном словаре. Наблюдается гибкость на локальной синхронной и сквозной диа-хронной осях анализа, с одной стороны, и сохранение локусов ядра (относительно жесткой структуры), с другой стороны. Репрезентируя таким образом характер и уровень гибкости смыслового поля идентификаторов, данный участок АВС может использоваться как модель трансформаций этого поля в региональном и диахроническом планах. Одновременно данная модель показывает относительную устойчивость структуры образов-идентификаторов. Общая картина свидетельствует о возможности разновекторного развития в зависимости от условий: либо дальнейшее размывание идентичности, либо ее укрепление. Расшатанность идентифика-
ционного смыслового поля особенно ощутима в данных РАС, вместивших в себя наиболее разрушительный этап перестроечно-реформаторского периода. Вопрос времени, в течение которого оказывается воздействие, вероятно, один из ключевых в проекте коррекции мотивационных установок. К счастью, идентичность формируется в онтогенезе и имеет нейрофизиологический субстрат, что и отражается в определенной устойчивости на уровне вербальных знаков АВС. Содержание АП рассматриваемых нами вербальных единиц свидетельствует о все еще сохраняющейся готовности молодых людей воспринимать преемственность идентификаторов русский—советский—российский. Однако дальнейшие информационные практики размывания идентичности могут задать разные векторы развития этим смысловым полям, открытость контактам с миром уже отразилась на составе АП самым непосредственным образом. Преемственность прошлого и настоящего все еще присутствует в коллективном сознании, но ее маркеры демонстрируют подвижность вслед за социальными процессами, что проявляется в полной перестройке автостереотипа русских, устаревании, упрощении, овеществлении советского и отчуждении от него [Шапошникова 2012], актуализации национального (русского) контекста, постепенном присвоении и усилении российского как цивилизационно-го маркера. Несмотря на то, что АВС демонстрирует некий порог устойчивости, в ней явно представлены результаты изменчивости внешних условий среды, того смыслового поля, в котором формируются личности испытуемых. Характер изменений, на наш взгляд, говорит о назревшей необходимости целенаправленной социальной детерминации идентификационных процессов, при этом важно иметь в виду, что кроме вербально-знакового есть еще поведенческо-установочный формат, который провоцируется разрушительной частью реформ, но не измеряется в АП, проявляясь в миграциях и иных плохо контролируемых социальных процессах.
литература
Бехтерева Н.П. Магия мозга и лабиринты жизни. - М.: Издательство АСТ, 2015. - 383 с.
ЕВРАС: Уфимцева Н.В., Черкасова Г.А. Русский региональный ассоциативный словарь-тезаурус ЕВРАС http://iling-ran.ru/main/publications/evras
Касьянова К. (Чеснокова В.Ф.) О русском национальном характере. - М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003. - 560 с.
Леонтьев А.А. Культуры и языки народов России, стран СНГ и Балтии: Учебно-справочное пособие. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 2004. - 312 с.
ЛеонтьевА.А. Основы психолингвистики. - М.: Смысл, 1997. - 287 с.
Леонтьев А.А. Психология общения: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. 5-е изд., стер. - М.: Смысл, Издательский центр «Академия», 2008. - 368с.
Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., Соколова Е.Е. Алексей Николаевич Леонтьев. Деятельность, сознание, личность. - М.: Смысл, 2005. - 431 с.
Ляшевская О.Н., Шаров С А. Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка). - М.: Азбуковник, 2009.
Нитобург Э.Л. Русские в США: История и судьбы. 1870-1970: Этноистори-ческий очерк. Отв. ред. Н.Н. Болховитинов; Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. - М.: Наука, 2005. - 421 с.
НКРЯ: Национальный корпус русского языка URL: http://www.ruscorpora.ru Панарин А.С. Православная цивилизация. - М.: Институт русской цивилизации, 2014. -1248 с.
РАС: Русский ассоциативный словарь / Сост. Ю.Н. Караулов, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева, Г.А.Черкасова. Т. 1-2. - М., 1994-1998. URL: http:// www.tesaurus.ru/dict/dict.php
САНРЯ: Леонтьев А.А. Словарь ассоциативных норм русского языка http:// it-claim.ru/Projects/ASIS/Leont/Index.htm
САНРЯ: Словарь ассоциативных норм русского языка под ред. А.А.Леонтьева. - М.: Изд-во Московского университета, 1977. - 192с.
СИБАС: Русская региональная ассоциативная база данных (2008-2015) (авторы-составители А.А. Романенко, И.В. Шапошникова). URL: http://adictru.nsu. ru
СИБАС: Шапошникова И.В., Романенко А.А. Русский региональный ассоциативный словарь (Сибирь и Дальний Восток). В 2-х т. Т. I. От стимула к реакции / Отв. ред. Уфимцева Н.В. - М.: Московский институт лингвистики, 2014. - 537с.
Шапошникова И.В. Устойчивость и изменчивость вербальных ассоциаций русских как отражение процессов самоидентификации при нарушении целостности этнокультурной среды // Межэтническое общение: контакты и конфликты. Сборник статей / под ред. Н.В. Уфимцевой. - М.: ИЯз РАН-МИЛ, 2012. - С. 171-193.
