CC BY
49
М. Ю. Барабанова
Тульский государственный педагогический университет
имени Л. Н. Толстого
МОТИВ ХРИСТИАНСКОГО ЧУДА В «ПОЗДНИХ» РАССКАЗАХ
И. С. ШМЕЛЁВА
И. С. Шмелёв создал особый творческий метод, который определён исследователями его творчества как «духовный реализм». Одной из характерных особенностей данного метода стала мотивная система произведений писателя, в которой значимым компонентом является мотив чуда. Понятие о чуде даётся И. С. Шмелёвым с христианских позиций и репрезентировано такими мотивами, как мотив чудесного исцеления, спасения от смерти, мотив соединения земного и небесного мира, мотив «исчезновения» времени и пространства, мотив принятия или непринятия чуда, мотив благодарности и изменения жизни после чуда. Наиболее ярко данная мотивная система отразилась в так называемых «поздних» рассказах И.С.Шмелёва, созданных писателем в период эмиграции.
Ключевые слова: «духовный реализм», мотивная система, христианское чудо, мотив чудесного, репрезентация мотива
M. Yu. Barabanova
Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University
(Tula, Russia)
THE MOTIF OF THE CHRISTIAN MIRACLE IN THE "LATE" STORIES
OF I. S. SHMELEV
I. S. Shmelev created a special creative method, which is defined by the researchers of his work as "spiritual realism". One of the characteristic features of this method is the motivational system of the writer's works, in which the motive of a miracle is a significant component. The concept of a miracle is given by I. S. Shmelev from a Christian perspective and is represented by such motives as the motive of miraculous healing, salvation from death, the motive of connecting the earthly and heavenly worlds, the motive of the "disappearance" of time and space, the motive of accepting or not accepting a miracle, the motive of gratitude and changing life after a miracle. This motif system is most clearly reflected in the so-called "late" stories of I. S. Shmelev, created by the writer during the period of emigration.
Keywords: "spiritual realism", motive system, Christian miracle, motive of the miraculous, representation of the motive
DOI 10.22405/2304-4772-2020-1 -4-95-105
И. С. Шмелев - удивительное явление в русской литературе и культуре 20 века. Его путь писателя и, собственно, сама его жизнь - это «рассказ о действии Промысла Божия» [3, с. 174]. Этот «Промысл» привёл И. С. Шмелёва через горнило общественных и личных страданий, через «крушение кумиров» [6, с. 198] к обретению собственного неповторимого творческого писательского метода, который был впоследствии определён как «духовный реализм» [3, с. 188].
Суть этого метода - «духовное осмысление жизни в рамках секулярной культуры и затем выход за эти рамки, освоение пространства вне душевной сферы бытия, над нею» [3, с. 189]. Этот метод получил яркое отражение в творчестве И. С. Шмелёва в период эмиграции.
Одной из характерных особенностей реализации метода «духовного реализма» стала мотивная система произведений писателя. Для прозы И. С. Шмелёва «категория мотива оказалась особенно значимой..., став одним из способов организации повествования... Мотивы обеспечивают смысловые акценты, связывают различные уровни текста,. актуализируют смыслы, идеологию текста.» [7, с. 8].
В творчестве «позднего» Шмелева одним из значимых мотивов становится мотив христианского чуда.
Философы отмечают, что признание того или иного явления как чудесного определяется мировоззрением человека. Если таковой придерживается идей материализма, пантеизма или деизма, то чудо в его мировоззренческой системе просто невозможно, поскольку причина чуда должна находиться вне единственно признаваемого в рамках данных идеологий существующего мира.
В теистических мировоззренческих системах чудом является «снятие волей всемогущего Бога-Творца положенных этой же волей законов природы, зримо выявляющее для человека стоящую за миром вещей власть Творца над творением» [1, с. 570].
Уже само «понятие чуда предполагает существование Бога или иных высших сил, являющихся причинами чудесных событий. В христианстве это означает, что чудо - это не просто нарушение законов природы, а такое нарушение, которое имеет некую цель» [4, с. 75].
Все четыре Евангелия «насыщены чудесами, как губка водой» [8, с. 48].
Иисус Христос повелевает природным стихиям, исцеляет больных и увечных, изгоняет из людей бесов, воскрешает мёртвых. Евангельские чудеса -это, «с одной стороны, - демонстрация божественной силы и власти Иисуса Христа, с другой - провозглашение эры Царства небесного» [8, с. 50], «намёк на порядок вещей, который наступит после установления в мире Царства Божия» [8, с. 52], проникновение «горнего» мира в мир «дольний».
Эти две стороны находят отражение в языке: для обозначения чуда в греческом варианте Евангелий используются греческие слова «динамис» -«сила» или «силы», и «семеа» - «знак», «знамение» [8, с. 107].
Эти две стороны христианского чуда находят отражение в ряде «поздних» рассказов И. С. Шмелёва и репрезентированы такими мотивами, как мотив чудесного исцеления от болезни, чудесного спасения от смерти, мотив соединения небесного и земного мира (явление божественных существ, явление святых наяву или в «тонком» сне), мотив «исчезновения» времени или пространства (знание будущего, мгновенные перемещения во временном или пространственном планах).
При этом И. С. Шмелёв показывает не только само чудо, но и отношение человека к нему, и в этой связи можно говорить о таком мотиве, как принятие - непринятие чуда и связанные с ним мотивы благодарности за чудо и изменения жизни после чуда.
Примечательно, что некоторые из рассказов, реализующих мотив чуда, автобиографичны, практически документальны. Так, например, в рассказах «У старца Варнавы» (1936 г.) и «Милость преподобного Серафима» (1934 г.) о произошедших событиях говорит не столько писатель, сколько очевидец.
Рассказ «У старца Варнавы» написан за 14 лет до смерти И. С. Шмелёва, но здесь явно ощущается осмысление уже прожитой жизни, подведение некоего итога.
В детстве маленькому Ване Шмелеву, воспитывавшемуся в православной семье, с ранних лет впитавшему знания о Евангелии, слышалось созвучие имён Варнава - Варавва, «чудилось святое, райское» [10, с. 366], потому что «события путались» и казалось, что «разбойник Варавва... и есть тот самый разбойник, который пожалел Господа на кресте и которому Господь сказал: «Ныне будеши со Мною в раю»» [10,с. 366]. С именем батюшки Варнавы сочеталось для ребёнка «светлое и святое. И - жуткое», потому что «батюшка Варнава всё знает ..провидит» [10, с. 366].
Два «провидения» батюшки о будущем есть в рассказе: шестилетнему Ване матушка привозит от старца «крестик, крестик!» [10, с. 367]. Братьям и сёстрам его «кому образок, кому просвирку» [10, с. 368]. А ему - «крестик велел, да всё повторял» [10, с. 366]. По прошествии почти полувека размышляет об этом уже немолодой писатель: «Сбылось ли это? Сбылось. Много крестов и крестиков выпало на долю многим. И мне выпал» [10, с. 368] . Здесь чудо воспринимается символически, иносказательно, как знак, знамение будущего. Это знамение повторится в ещё одной встрече со старцем. Юный студент Шмелёв, который от наполненного верой детства, от «церкви .уже шатнулся, был если не безбожник, то никакой» [10, с. 369], собирается в свадебное путешествие на Валаам - «потянуло...к монастырям! Потянуло в детство.» [10, с. 370]. Надо «благословиться» перед дорогой - он уже «никакой» по вере, но «сохранилась связь» с любимым Горкиным, «с далёким прошлым» [10, с. 370]. И снова у старца Варнавы, и снова удивление от его знания - и настоящего, и будущего: «Эй, петербургские!» [10, с. 371] -обращение к Шмелёву с женой (как узнал, что едут они в Петербург?) «Благословите, батюшка, на путь.» [10, с. 371]. Благословил: «Превознесёшься своим талантом» [10, с. 372]. Удивление испытывает молодой Шмелёв, напечатавший к этому времени всего один рассказ: «Каким талантом.этим, писательским? Страшно подумать» [10, с. 372].
Спустя годы, став известным писателем, многое пережив, потеряв сына и Родину и вновь обретя веру, 63-летний И. С. Шмелёв резюмирует: «Батюшка Варнава благословил на путь. Дал крестик и благословил. Крестик - и страдания, и радость. Так и верю» [10, с. 372].
«Милость преподобного Серафима» - это рассказ о чуде исцеления по молитве, о чуде соединения земного и небесного миров, чуде явления святого в «тонком» сне.
В 1934 году И. С. Шмелёв тяжело заболел. Врачи настаивали на операции. А больному становилось всё хуже. Возвращение его к вере уже произошло, но: «Не то чтоб я был неверующим, нет: но крепкой веры, прочной духовности не было во мне» [10, с. 356]. Произошло и возвращение к молитве: «Молился ли я? Да, молился, маловерный... слабо, нетвёрдо, без жара...но молился... Молился и думал - всё кончено» [10, с. 355-356]. И в одну особенно тяжёлую ночь он «опять кратко, но, может быть, горячей, чем обычно . взмолился, как бы в отчаянии, к преподобному Серафиму» [10, с. 357]. Дальше был сон-видение: на рентгеновских снимках - надпись по-русски: «Св. Серафим». Проснувшийся Шмелёв не чувствует боли, ощущает «спокойствие., будто свалилась тяжесть» [10, с. 358]. И он, и жена находят это событие «знаменательным». Внешне ничего не изменилось. Но возникло ощущение: «обо мне печётся Могущественный, для Которого нет знаемых нами законов жизни: всё может теперь быть! Всё.- до чудесного» [10, с. 358]. Чудесное действительно свершилось: на рентгеновских снимках, и этих, и повторных, не обнаружилось следов болезни. Доктор ничего не мог понять. Но И. С. Шмелёв понимал прекрасно: с ним случилось подлинное «чудо: Благостию Господней, преподобного Серафима Милостью» [10, с. 364]. Это чудо - поистине евангельское: только в Евангелии чудеса исцелений происходят мгновенно и практически без физических воздействий на человека.
В этом рассказе есть и ещё один мотив: жизнь человека после совершившегося в ней чуда. Для Шмелёва это - укрепление веры до полной, абсолютной уверенности: «Во мне укрепилась вера в мир иной, не знаемый нами, лишь чуемый. Но - существующий подлинно!» [10, с. 358].
Этим своим новым знанием писатель И. С. Шмелёв считает необходимым поделиться с читателем. Он принимает на себя подвиг исповедничества: «внутренний голос говорит мне о том, что я должен, должен оповестить об этом верующих в Бога и даже неверующих, дабы и эти, неверующие задумались.» [10, с. 351].
Мотив исцеления по молитве преподобного Серафима звучит и в рассказе «Еловые лапы» (1947 г.). И если в документальном рассказе «Милость преподобного Серафима» этот мотив является центральным и смыслообразующим, то в рассказе «Еловые лапы» он становится источником другого мотива - благодарности за чудо. Герой рассказа - «старик в ветхом полушубке, в лаптях - онучах, с мешком за спиной». В нём самом нет ничего необычного. Необычно лишь то, что зимним «метельным» днём он приходит в музей. Ещё более необычна цель этого посещения: «пришёл батюшке Серафиму поклониться» [10, с. 473], «по маменькиному наказу, для памяти» [10, с. 474]. Расспросившая старика работница музея узнаёт, что это за наказ: «Помни, Ваня. вымолила я тебя у батюшки Серафима» [10, с. 474]. Рассказал старик, что «мальчонком был он дюже болен» [10, с. 474], и его «маменька все
слёзы выплакала, всё ходила к батюшке Серафиму на могилку, от их села верстов сорок» [10, с. 474], и «батюшка Серафим воздвиг его» [10, с. 473]. Удивительна благодарность этих простых бедных людей: два раза в год в день памяти Преподобного Серафима ходили они к нему сначала на могилку, потом к его мощам в монастырь и приносили цветы или еловые ветки «с его полянки в бору» - «порадовать - поклониться» [10, с. 474].
Современный и особенно молодой читатель не поймёт, почему же старик приходит теперь поклониться батюшке Серафиму в музей - потребуется исторический комментарий, который даётся в примечаниях к рассказу (для современников И. С. Шмелёва этого не требовалось): в 1922 году мощи были перевезены в Москву и выставлены в организованном в Донском монастыре музее религиозного искусства.
Тем удивительнее приход этого старика: он «стал дознавать», куда увезли мощи, «пошёл батюшку искать» [10, с. 475], «пришёл пешком от Сарова верстов сот пять, шёл боле месяца» [10, с. 474], нашёл музей, поклонился мощам и отдал батюшке свой обычный подарок: «Еловые лапы это. с самого борку батюшки.любил батюшка свой борок.в память это ему, по маменьке» [10,с. 477]. Чудо благодарности - тоже христианское евангельское чудо, исполнение завета Иисуса Христа в притче о 10 прокажённых: «Не 10 очистились, да девять где?» [9, с. 306] , исполнение завета Апостола Павла: «Всегда радуйтесь. За всё благодарите.» [2, с. 543].
Рассказ имеет удивительное завершение: старик пришёл в музей ещё раз, летом, снова принёс «еловые лапы, батюшке Серафиму. Намачивал дорогой, не посохли чтобы, не пообсыпались» [10, с. 478]. Ушёл «с миром, благостный» [10, с. 478]. Последняя фраза - «Больше не приходил» [10, с. 478]. Такая человеческая благодарность может закончиться только вместе с жизнью человека - вот что означает эта последняя фраза шмелёвского рассказа.
Мотив чудесного исцеления присутствует и в рассказе «Блаженные» (1928 г.), соединяясь с мотивом Богоявления и с мотивом преображения (исцеления) души. Исцеление в рассказе снова поистине евангельское, удивительное и по факту, и по обстановке свершившегося.
Миша, бывший кадет, 4 года пролежавший парализованным после неудачного падения с лошади, обретает возможность двигаться при трагических обстоятельствах: «революционная» толпа, «наэлектризованная» речью одного из своих вождей, топит в «пролуби» старого генерала и «его младого внука, параличного» [10, с. 279]. Генерал погиб, а юноша «выплыл из пролуби и пришёл на кухню, исцелившись» [10, с. 280]. Миша рассказывает, что «в ту ночь», до прихода убийц, «видел Христа, и Христос сказал: «Пойди в Силоамскую купель - и исцелишься» [10, с. 281]. Простые люди, видевшие это, воспринимают случившееся как чудо.
Но удивительно даже не столько физическое исцеление героя, сколько те чудесные духовные следствия, которое оно имеет. И. С. Шмелёв обращается к мотиву жизни после чуда.
Первое следствие касается Миши: он становится проповедником Евангелия: «Хожу и читаю Евангелие. У меня даже и Евангелия нет, я наизусть» [10, с. 280].
Второе следствие затрагивает Семёна Колючего, «ярого политика и бунтаря» [10, с. 278], после «вдохновенной» речи которого совершилось убийство старика - генерала. Увидев исцелившегося Мишу, Семён «упал без чувств» [10, с. 280]. Придя в себя, «ушёл в смятении» [10, с. 280]. А через три дня к нему пришёл Миша, «принёс святое Евангелие и стал читать про чудо в купели Силоамской» [10, с. 280]. «С того часу» Семён «прозрел», уверовал, «отказался от всех тленных ценностей, ибо познал» [10, с. 279] истину.
И третье следствие самое удивительное: Миша читает Евангелие на свадьбе нетрезвым, смеющимся над ним гостям. Ему на голову для потехи выливают тарелку лапши, а он плачет не от обиды и унижения, а от «от жалости к их темноте» [10, с. 282] и повторяет слова, сказанные Иисусом Христом на кресте: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят» [10, с. 282]. И происходит «чудо»: гости «затихли», а матрос Забыкин, «зверь», который «убивал, как в воду плевал» [10, с. 282], попросил Мишу молиться «за окаянных, если Бога знаешь. А мы забыли!» [10, с. 280] и дал «проходящему страннику и блаженному человеку» (283) удивительное «удостоверение» [10, с. 283], обеспечивающее «полное право неприкосновенной личности и проход по всему месту» [10, с. 283], чтобы «читать правильные слова учения своего Христа» [10, с. 280].
Таким образом, благодаря чуду становится возможным преображение души, казалось бы, полностью погрязшей в грехе, зле, ненависти. При этом чудом является и само это преображение. Человек возвращается к своим истокам, к вере, к образу Божию в себе самом.
Мотив возвращения к вере, утверждения в ней через совершившееся чудо звучит и в рассказе с полемическим названием «Врёшь, есть Бог!» (1947 г.). Рассказ представлен как основанный на реальных событиях: «рассказывал мне Вересаев. со слов шурина, Смидовича, видного большевика» [10, с. 459]. Главные герои - дети: сын Троцкого, «мальчишка лет 12» [10, с. 460] и «мальчишки и девчонки села Ильинского» [10, с. 460]. Жизнь детей -отражение взрослой жизни: сын революционного наркома решает провести атеистический эксперимент. Его замысел прост: доказать, что «Бога нет», утопив икону Божией матери. Мальчик всё подготовил обстоятельно: икону обвязал «сахарной бечёвкой, натуго, а к концам привязал кирпич» [10, с. 461]. Да ещё проверил, «крепко ли бечёвка держится» [10, с. 461]. Но Бог поругаем не бывает: «вы-плыла икона!» (графическая разбивка слова, сделанная И. С. Шмелёвым, придаёт высказыванию особую выразительность). Явное чудо смутило рассказчика - Смидовича, однако он нашёл рациональное объяснение: «Разумеется, кирпич сорвался или оборвался» [10, с. 462]. «Пусть так», - не возражает И.С.Шмелёв. - «А в глазах ребят икона вы-плыла» [10, с. 462]. И по-детски непосредственна замечательная реакция детей на чудо: «Самый .
бойкий крикнул командиру: - Врёшь-с! ... Есть Бог! И - командира. в ухо. Возревновал» [10, с. 462].
В этом рассказе функция мотива чуда снова евангельская: неверующие «видя не видят и слыша не слышат»; сомневающиеся укрепляются в вере, а верующие радуются явному доказательству истинности веры. «Пруд весь изъездили. Иконы не нашли. И не мудрено: ночью ее принял вплавь, на середине пруда.отец возревновавшего мальчишки. Где та икона - неизвестно. Время придёт - объявится» [10, с. 462], - так оптимистично - провидчески заканчивает И. С. Шмелёв рассказ.
Икона - соединение дольнего и горнего миров, соединение земного и небесного через образ, изображение, отображение. Но иногда не только через образ, но и через материальное воплощение этого образа.
В рассказе «Угодники Соловецкие» (1948 г.) представлено чудо спасения человека из заточения, явленное от «иконы-мученицы, иконы-странницы, .. иконы-освободительницы от уз тяжких» [10, с. 479]. Швейцарец, бывший биржевой маклер, живший в Петербурге, после революции 1917 года попадает на Соловки «как паразит советской страны» [10, с. 479]. Однажды находит он половинку расколотой штыком иконы.
Сначала боится взять: «может быть строгая кара - за хранение «опиума для народа»» [10, с. 480]. Но «что-то, в мыслях, велело: «Взять, сберечь»» [10, с. 480]. А вскоре происходит обретение второй части иконы, тоже чудесным образом: увидел доску и «что-то толкнуло .подойти, взглянуть» [10, с. 481]. Щвейцарец действует импульсивно, «не думая ни о чём» [10, с. 481] - его словно едёт невидимая рука. Так в рассказе появляется мотив Провидения, Божиего промысла, того, что всё происходящее «не случайно» [10, с. 482]. Промыслительно обретённая икона оказывается образом Соловецких угодников. Для героя рассказа с обретением иконы чудеса продолжаются: совершенно неожиданно его отпускают из Соловецкого лагеря и разрешают уехать на родину. Вернувшись в Цюрих, на вопросы родственников об удивительном спасении швейцарец отвечает, показывая на икону: «Она вывела меня из ада» [10, с. 484]. Будучи рационалистом по натуре, он пытается найти того, кто, возможно, похлопотал о его освобождении, но: «Не мог ничего узнать. Не знали и в самом Берне» [10, с. 484]. Швейцарец ещё более укрепляется в мысли о чудесном заступничестве - «ему казалось, что он теперь знает всё» [10, с. 484]. Ещё одно чудо - чудо прозорливости, предвидения будущего теперь уже у самого спасённого - происходит, когда «русская благочестивая женщина» [10, с. 484] просит швейцарца отдать или продать ей эту икону. Тот отвечает, что при жизни своей «ни за что» этого не сделает, зато «после моей смерти вы её получите» [10, с. 485]. Так и сбылось. После смерти швейцарца женщина даже «не успела спросить» [10, с. 485] у родственников, что случилось с иконой, как неожиданно для себя получила её в дар.
Удивителен финал рассказа: в качестве прозорливца, провидца выступает сам писатель. В рассказе, созданном в 1948 году, во время расцвета Советского Союза, И. С. Шмелёв пишет: «я вглядывался в строгие лики
угодников Соловецких. я постиг, что они вернутся в свою обитель. Вернутся по воле Божией. . Почему я так думал? На это нельзя ответить словом, но это так явно светится во всём.» [10, с. 485]. За 50 лет до возрождения Соловецкой обители писатель знал особым тайным провидческим знанием, что так будет. Это чудо предвидения выходит за рамки художественного произведения и воплощается в наши дни.
Мотив чуда, явленного через икону, звучит и в рассказе «Бескрестный Лазарь» (1947 г.). Само имя Лазаря - это библеизм, аллюзия или с Ветхим Заветом (притча о богаче и Лазаре), или с Евангелием (воскресение Лазаря четверодневного). Но это своего рода аллюзия-антипод, причём возникает этот антипод только к финалу рассказа, новеллистически неожиданно. Лазарь - сын крепостного крестьянина, буквально спасённый барыней от отца, «отъявленного пьяницы и лиходея» [10, с. 463], и выучившийся на «отличного повара» [10, с. 463]. Во время голодных послереволюционных лет Лазарь, удачно устроившийся на работу «у американцев», не забывает свою благодетельницу, приносит ей «разное жаркое и сладкое» [10, с. 466]. Однако финал его жизни и финал рассказа удивителен и страшен одновременно: Лазарь погибает, казалось бы, случайно, от собственного выстрела. Но нет ничего случайного в этом мире - эту мысль последовательно проводит И. С. Шмелёв.
Госпиталь, где находился Лазарь, располагался в храме, и солдаты -красногвардейцы решили развлечься тем, что «достали пистолет и давай палить по святым» [10, с. 467]. Лазарь - «отличник за стрельбу» [10, с. 467] - целит прямо в глаз изображенному на иконе Архангелу. Но «вышло так: отскочила пуля от цели в свод, от свода - Лазарю в правый глаз! - упал и кончился» [10, с. 467]. Ужас охватывает даже безбожников-красноармейцев: «Все стали кричать: «Переводите нас, тут больше не останемся!» Перевели будто в другое место» [10, с. 467]. Люди если не умом, то сердцем, интуитивно почувствовали истину: кощунство не может остаться безнаказанным. А Лазаря «зарыли как собаку», «без креста» [10, с. 467] - и после смерти остался он «бескрестным» [10, с. 467].
В этом рассказе мотив чуда преломляется в чудо особое, страшное, близкое скорее чудесам Ветхого, нежели Нового завета, где Бог показан не милующим, а карающим. Последняя фраза рассказа - «Большое превращение.на край взошли!» [10, с. 467] - свидетельство того края зла, за которым нет покаяния души, а значит, не может быть и прощения.
Такого рода чудес в рассказах И. С. Шмелёва немного. Чаще мотив чуда связан у него с Божией милостью человеку, спасённому необыкновенным образом от гибели.
Мотив чуда спасения от смерти ярко звучит в рассказах «Глас в нощи» (1937 г.) и «Свет» (1943 г.).
«Глас в нощи» имеет подзаголовок «Рассказ помещика». Герой-рассказчик в февральский день решает ехать в гости. «Погода приятная» [10, с. 413], и он рассчитывает на недолгую поездку («рядышком совсем» [10, с. 415]), не берёт тёплых вещей, даже в качестве кучера сажает «Власку-кучерёнка, совсем мальчишку» [10, с. 415]. Внезапно начинается буран, но на предложение
вернуться рассказчик отвечает глупым «легкомыслием». Когда же он всё-таки решает повернуть назад, дороги уже не видно, кругом «ад кромешный» [10, с. 417], который всё усиливается. И тогда герою становится страшно не просто из-за неминуемой смерти, а от мысли о том, что ««без подготовки», прямо отсюда - туда» [10, с. 418]. Мальчик-кучер начинает молиться. Герой хочет ему последовать, но - «не вспомнил» ни «Богородицу», ни «Отче наш». «Время тогда пропало» [10, с. 420]: герой не может отследить, сколько они «были в забытьи» [10, с. 420]. Из этого состояния их выводит «церковный колокол, благовест» [10, с. 420], и, идя на этот звук, герои добираются до «огонька» дома священника отца Семёна. Священник рассказывает «сказку-быль» о том, как во сне ему трижды «настойчивый голос» [10, с. 422] приказал звонить в колокол, потому что «путники замерзают» [10, с. 422]. И такая в священнике «вера возгорелась, что поставил на окошко восковую свечку и отворил ставню. И поджидал, молясь у окна» [10, с. 422]. В рассказе есть элемент мотива размышления о чуде: «почему такое благоволение - не по адресу? Избранники - то не очень достойные попались» [10, с. 413]. Есть и ответ на этот вопрос: «Во славу Господа» [10, с. 422].
В рассказе «Свет» с подзаголовком «Из разорванной рукописи» мотив чуда тот же - спасение от неминуемой гибели. Герой рассказа - Антонов - и три его друга «шли завтракать в ресторан», когда раздался вой сирен и начали падать бомбы. Друзья погибли под обломками стены в бомбоубежище, Антонов выжил: «Бог . спас» [10, с. 434]. Антонов понимает, что «случилось.чудо» [10, с. 438]. Но больше всего его поражает даже не само чудо, а то, что это происходит именно с ним, потому что он «томительно сознавал, до озноба в груди, боли в сердце, что не заслужил милости» [10, с. 438]. «Значит, так надо было. Кто достоин, кто недостоин.это не нам судить» [10, с. 438], - отвечает Антонову на его сомнения вытащивший его из-под завала капитан. Это одна из любимых мыслей И. С. Шмелёва, высказанная им не только в этом, но и во многих других произведениях, - мысль о непостижимости Божией правды и Божьего суда, мысль о Божественном Провидении и Божественной милости.
Эта мысль очень близка И. С. Шмелёву. Жизнь писателя, по свидетельству его самого и его современников, «была наполнена чудесными случаями заступничества Божией Матери, святых, свидетельствами связи между живыми и умершими, «знаками» из горнего мира» (Любомудров, 280).Неслучайно поэтому так ярко, многогранно и многократно представлен мотив христианского чуда в его произведениях.
Литература
1. Аверинцев А. А. Чудо // Новая философская энциклопедия. В 4 т. Т. 4. 2-е изд., испр. и доп. М.: Мысль, 2010. 605 с.
2. Апостол. М.: Благотворит. фонд «Миссионерский центр имени иерея Даниила Сысоева», 2014. 736 с.
3. Дунаев М. М. Духовный путь И. С. Шмелёва // Духовный путь Ивана Шмелёва, 1873-1950: статьи, очерки, воспоминания / сост., предисл. А. М. Любомудрова. М.: Сибир. Благозвонница, 2009. С. 171-198.
4. Лега В. П. Проблема чуда с точки зрения современного научного и христианского мировоззрения // Ценностный дискурс в науках и теологии / Рос. акад. наук, Ин-т философии, Рос. гос. гуманитар. ун-т ; отв. ред. И. Т. Касавин [и др.]. М.: ИФРАН, 2009. С. 73-96.
5. Любомудров А. М. Богоищущая душа. Духовное и мирское в творческой судьбе И. С. Шмелёва // Духовный путь Ивана Шмелёва, 1873-1950: статьи, очерки, воспоминания. М., 2009. С. 227-283.
6. Осьминина Е. А. Крушение кумиров // Духовный путь Ивана Шмелёва, 1873-1950: статьи, очерки, воспоминания. М., 2009. С.198-212.
7. Параскева Е. В. Система повествовательных мотивов в художественной прозе И. С. Шмелёва : дис. ... канд. филол. наук : 10.01.01 / Параскева Елена Владимировна. Сургут, 2018. 224 с.
8. Пархоменко К. (протоиерей). О чудесах в Библии и в нашей жизни: свидетельство Божьей любви. М.: Никея, 2017. 272 с.
9. Святое Евангелие. М.: Никея, 2016, 448 с.
10. Шмелёв И. С. Няня из Москвы : роман, повести и рассказы. [Текст печ. по изд.: Шмелёв И.С. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Русская книга, 2001]. М.: Никея, 2016. 619 с.
Refrences
1. Averinusev A. A. Chudo [A Miracle]. Novaya filosofskaya entsiklopediya. V 4 tomakh. Tom 4. 2-ye izd., ispr. i dop. [New philosophical encyclopedia. In 4 volumes. Volume 4. 2nd ed., revised and supplemented]. Moscow: Mysl Publ., 2010. 605 p. [In Russian]
2. Apostol [Apostle]. Moscow: Blagotvoritel'nyy fond «Missionerskiy tsentr imeni iyereya Daniila Sysoyeva» Publ., 2014, 736 p. [In Russian]
3. Dunaev M. M. Dukhovnyy put' I. S. Shmelova [The spiritual path of I.S.Shmelev]. Dukhovnyy put' Ivana Shmelova, 1873-1950: stat'i, ocherki, vospominaniya [Spiritual Path Ivan Shmelev 1873-1950: articles, essays, memoirs]. Compilation, foreword A. M. Lyubomudrova. Moscow: Sibirskaya Blagozvonnitsa Publ., 2009. Pp. 171-198. [In Russian]
4. Lega V. P. Problema chuda s tochki zreniya sovremennogo nauchnogo i khristianskogo mirovozzreniya [The issue of a miracle from the point of view of the modern scientific and Christian worldview]. Tsennostnyy diskurs v naukakh i teologii. Russian Academy of Sciences, Institute of Philosophy, Russian State University for the Humanities; executive editor I. T. Kasavin [et al.], Moscow: IFRAN Publ., 2009, Pp. 73-96. [In Russian]
5. Lyubomudrov A. M. Bogoishchushchaya dusha. Dukhovnoye i mirskoye v tvorcheskoy sud'be I. S. Shmelova [The God-seeking soul. The spiritual and mundane in the creative destiny of I.S. Shmelev]. Dukhovnyy put' Ivana Shmelova, 1873-1950:
stat'i, ocherki, vospominaniya [Spiritual Path Ivan Shmelev 1873-1950: articles, essays, memoirs]. Moscow, 2009. Pp.227-283. [In Russian]
6. Osminina E. A. Krusheniye kumirov [Crash of idols]. Dukhovnyy put' Ivana Shmelova, 1873-1950: stat'i, ocherki, vospominaniya [Spiritual Path Ivan Shmelev 1873-1950: articles, essays, memoirs]. Moscow, 2009. Pp.198-212. [In Russian]
7. Paraskeva Ye. V. Sistema povestvovatel'nykh motivov v khudozhestvennoy proze I. S. Shmelova [The system of narrative motives in the fiction of I. S. Shmelev] : diss. ... kand. filol. nauk [Thes. ... Cand. Philol. Sciences]. Paraskeva Yelena Vladimirovna. Surgut, 2018. 224 p. [In Russian]
8. Parkhomenko K. (archpriest) O chudesakh v Biblii i v nashey zhizni: svidetel'stvo Bozh'yey lyubvi [Miracles in the Bible and in Our Lives: A Testimony of God's Love]. Moscow: Nikeya Publ., 2017. 272 p. [In Russian]
9. Svyatoye Yevangeliye [Holy gospel]. Moscow: Nikeya Publ., 2016, 448 p. [In Russian]
10. Shmelov I. S. Nyanya iz Moskvy : roman, povesti i rasskazy [Nanny from Moscow: a novel, tales and short stories]. The text is printed according to the edition: Shmelev I. S. Collected works: in 6 volumes. Moscow: Russkaya kniga Publ., 2001. Moscow: Nikeya Publ., 2016, 624 p. [In Russian]
Статья поступила в редакцию 23.09.2020 Статья допущена к публикации 14.12.2020
The article was received by the editorial staff23.09.2020 The article is approved for publication 14.12.2020
