CC BY
102
УДК - 882
МОТИВ ДВОЙНИЧЕСТВА В НОВОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ПРОЗЕ КОНЦА XX - НАЧАЛА XXI ВЕКА
Т.К. Ермоченко
В статье «Мотив двойничества в новой петербургской прозе конца XX - начала XXI века» выявляются важнейшие факторы этого мотива, на основании этого рассматриваются произведения: «Архипелаг Святого Петра» Н.Галкиной, «Соня» Т.Толстой, «Капитан Дикштейн» М. Кураева, «Хроники Незримой империи» Н.Подольского.
Ключевые слова: петербургская проза, мотив, «двойничество», двойниковые пары, хронотоп.
Установление признаков, на основании которых выявляются двойниковые пары - один из важнейших факторов мотива двойничества. На основании рассмотренной научной литературы обобщены основные параметры, позволяющие обозначить анализируемое явление как двойничество («в структуре двойниковой пары важны как единство (внутреннее и/или внешнее сходство), так и противостояние персонажей»; «двойники могут выступать как случайно оказавшиеся рядом друг с другом «близнецы» или как целое и его обособившаяся грань (чаще темная)»; «двойничество, особенно начиная с эпохи романтизма, связано с проблемой цельности личности, с борьбой противоположных начал в рамках одного «я»; герой, имеющий двойника, не просто связан с некоторым сходством, но и видит в нем самого себя») [7, с. 21-22]). На основании выделенных критериев в научной литературе предложено несколько типологий двойников. Отметим те из них, которые наиболее часто используются исследователями для анализа художественных произведений. Так, Е.М. Мелетинский в книге «О литературных архетипах» выделяет как двойников «культурного героя и трикстера в одном лице или в виде двух братьев» и «мифического персонажа, который «посылает часть своего тела куда-то, например - на охоту» [6, с. 82]. В монографии «Двойничество» С.З. Агранович и И.В. Саморукова описывается три типа двойниковых пар: «двойники-антагонисты» (как «экстремальные проявления бинарности»); «карнавальные пары» («персонажи находятся... в отношениях взаимодополнения и
взаимозамещения»); «близнецы» («идентичность персонажей» при внешней конфликтности, которая всегда оказывается «мнимой» [1, с. 13, 31, 40, 45].
В кандидатской диссертации «Типология двойников в творчестве Ф.М. Достоевского и повести «Двойник»» Ким Юн Кюна выделяется «три типа двойников по форме бытийности и онтологии»: «.двойник как самодостаточный в бытийной сфере персонаж, реализуемый только в авторском сознании (в сюжетном плане как композиционное составляющее); двойник как чисто литературное явление; двойник как продукт психической болезни». Автор работы условно именует их «мифотворческим», «литературным» и «психопатологическим» двойниками» [4, с. 33].
Все перечисленные аспекты и составляют теоретическую основу для рассмотрения мотива двойничества в новой петербургской прозе конца XX - начала XXI веков.
В романе «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкиной двойственность трактуется как характерологический признак Петербурга, наряду с миражностью, фантастичностью, умышленностью («Одна из любимых игр архипелага - двойничество. Встречались в нем по два, а то и по три острова с одним и тем же названием; давались одни и те же имена также разным рекам,
- дабы топонимами запутать все окончательно и сбить с толку противника» [2, с. 108]). Все в хронотопе северной столицы - от архитектурных реалий до призраков и даже чувств имеют дубли, уравновешенные антиподами, в единстве которых и создается удивительный, неповторимый, целостный облик города («Даже два главных городских призрака, тяготеющих к царскому дворцу,
- Зимний сад и Ледяной дом, - уравновешивают друг друга и глубоко символичны»; «Остров Царский и сам-то уравновешен именно антитезами: Сенатская площадь - Дворцовою; конь Медного всадника - верблюдом Пржевальского, гостиница «Астория» - гостиницей «Англетер», скульптурные львы перед Адмиралтейством - львами с Английской набережной и тому подобное»). Для персонажей романа двойничество настолько привычная и безоговорочная характеристика северной столицы, что даже «Кресты» в их восприятии перемещаются, совершают «наглое тюремное мигрирование» при въезде в город и выезде из него («Несколько лет - позже,
много позже, когда я возил маленькую дочь на дачу в Комарово, - меня сводило с ума раздвоение «Крестов», каждый раз перемещавшихся к железной дороге по правую сторону от въезжавшей в город электрички; пока я переправлялся через реку Ню, тюрьма успевала вернуться на набережную, я видел ее с улицы Чернышевского. Я был уверен в наглом тюремном мигрировании, пока мне не объяснили: передо мной и вправду две тюрьмы, инь и янь, мужская (у реки) и женская (у железной дороги, под насыпью, за рвом некошеным), не то, что двойняшки, но уж точно близнецы» [3, с. 79]). Главные герои романа Н. Галкиной также попадают в силовое поле воздействия этого феномена Петербурга. И Настасья, и Валерий начинают ощущать себя двойниками вечных любовных пар («.мы, кажется, страдали близнечной хворью. Не знаю, почему, и я, и Настасья легко отождествляли себя с персонажами самых разных любовных историй, от пошлых киногероев до образов бессмертных типа Тристана и Изольды либо Хосрова и Ширин» [2, с. 115]).
Мотив литературного двойничества не ограничивается лишь приемом прямого соотнесения (в поступках, мыслях) персонажей с героями известных произведений (как в проанализированных выше эпизодах из романа «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкиной). Так в рассказе «Соня» Т. Толстой феномен двойничества определяется творческой природой искусства, здесь получили свое художественное осмысление новые вариации литературного двойничества. В произведении повествуется о «старой» деве с именем героини романа «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. Ее человеколюбием и добросердечностью пользуется большая ленинградская компания, поручая Соне предпраздничную суету на кухне, эксплуатируя ее «швейные достоинства», «готовность погулять с чужими детьми» («.можно было поехать в отпуск, хоть в Кисловодск, и оставить на нее детей и квартиру.. и, вернувшись, найти все в отменном порядке: и пыль вытерта, и дети румяные, сытые, гуляли каждый день и даже ходили на экскурсию в музей, где Соня служила каким-то там научным хранителем, что ли; скучная жизнь у этих музейных хранителей, все они старые девы» [9, с. 8]. Это «романтическое существо», по мнению умных людей, «была. дура» [9, с. 7, 6]. То, что компания ленинградских интеллектуалов считает глупостью, может быть истолковано и в пользу Сони: она искренна, не понимает ханжества, обмана окружающих ее людей, всё принимая за «чистую монету». Из-за этого «Сониного идиотизма» компания и мечтает ее «наказать», «слегка - так, чтобы и самим посмеяться, и дурочке доставить небольшое удовольствие» [9, с. 7]. И душа компании Ада Адольфовна «предложила придумать для бедняжки загадочного воздыхателя, безумно влюбленного, но по каким-то причинам никак не могущего с ней встретиться лично. Фантом был немедленно создан, наречен Николаем, обременен женой и тремя детьми.» [9, с. 9]. Эпистолярно созданный компанией ленинградцев возлюбленный Сони послужил поводом для новых насмешек над «романтическим существом» («Переписка была бурной с обеих сторон. Соня, дура, клюнула сразу. Влюбилась так, что только оттаскивай. Там были просто перлы, кто понимает, - Николай сравнивал Соню с лилией, лианой и газелью, себя - с соловьем и джейраном, причем одновременно. Ада писала прозаический текст и осуществляла общее руководство, останавливая своих резвившихся приятелей .»). [9, с. 11].
Постепенно игра всем участникам надоела, «тем более что из томной Сони ровным счетом ничего нельзя было вытянуть. а в письмах горела неугасимым пламенем высокого чувства.» [9, с. 11]. С этого момента начинается фантастическое превращение Ады Адольфовны в мифического, созданного плодом веселого коллективного воображения Николая («Она уже сама стала немного Николаем и порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее смугло-розовом личике» [9, с. 12]. Финал любовной истории романтичной Сони и эпистолярного фантома, ставшего двойником утонченной ленинградки, приходится на блокадные дни и ночи города. Взяв «все, что у нее было - баночку довоенного томатного сока, Соня «побрела через весь Ленинград в квартиру умирающего Николая» [9, с. 13]. В Аде Адольфовне, лежавшей «под горой пальто, в ушанке, с черным страшным лицом, запекшимися губами» героиня опознала своего возлюбленного, «напоила его соком с ложечки, подбросила книгу в печку, благословила свою счастливую судьбу и ушла с ведрами за водой, чтобы больше «никогда не вернуться». «Бомбили в тот день сильно», - сообщает автор. [9, с. 13].
В хронотопе фронтового города произошло окончательное превращение фантомного эпистолярного воздыхателя (буквально вытеснившего Аду Адольфовну из реальности) в существо из плоти и крови. Выдуманный, созданный коллективным воображением Николай, с его любовью, надеждой оказался «материализован» искренним, чистым чувством Сони, подобно тому, как люди не могут постоянно существовать в атмосфере неверия, цинизма и начинают невольно обращаться
к наивысшим проявлениям духовности. Необходимо отметить, что в рассказе Т. Толстой создание двойника обусловлено законом компенсации светлого, доброго начала, возмещавшего идеальное в жестокой военной жизни Ленинграда.
В фантастическом повествовании «Капитан Дикштейн» (1977-1987) М. Кураева активный участник Кронштадского восстания чубатый кочегар с линкора «Севастополь» становится Игорем Ивановичем Дикштейном, тогда как подлинный кондуктор погреба второй башни главного калибра был случайно расстрелян вместо того, кто позже присвоил его фамилию. Исходная точка истории двойничества (перерождение чубатого кочегара в Игоря Ивановича Дикштейна) для автора начинается с воздействия нового имени на «новое лицо», и история эта, как считает М. Кураев, «бытует еще с библейских времен» («Савл, пойменовавший себя Павлом. стал разительно другим человеком, в сущности, как и все схимники, пустынники, послушники и монахи, оставлявшие вместе с прежним своим именем и прежнюю свою жизнь» [5, с. 89]). Чубатый усваивает привычки Игоря Ивановича, создавая в воображении образ человека, который «всегда был умнее, строже, благороднее и честнее» его [5, с. 92]. Особое качество, приобретенное чубатым кочегаром от интеллигента Дикштейна, - стремление к правде - оказалось определяющим для героя М. Кураева, персонаж буквально «взыскует» истины («.отвращение ко лжи стало высокой страстью Игоря Ивановича, именно этот порок он начал считать самым гнусным и непростительным. Видимо, чувствуя, как туго приходится правде в этой жизни, и не забывая о своей вине перед нею, он наделил Игоря Ивановича неколебимой верностью новой присяге и неуклонно следовал ей, только дело ему приходилось иметь с правдой маленькой, и сердце, готовое служить чести, работало, можно сказать, на холостом ходу» [5, с. 92]). Интересно построение приведенного отрывка: автор уже не использует для представления героя выражение «чубатый кочегар». Расстрелянный персонаж, как и присвоивший его фамилию, именуются одинаково - Игорь Иванович. Безусловно, такая позиция автора свидетельствует об окончательном перерождении анархиста, матроса-клешника в благородного отпрыска немецких коммерсантов. Для М. Кураева несомненно: влияние образа расстрелянного интеллигента на главного героя фантастического повествования приводит к улучшению человеческого типа. Такое воплощение проблемы двойничества для новой петербургской прозы стало явлением типологического порядка.
В повести «Хроники Незримой империи» Н. Подольского мотив двойничества получает индивидуальное, новаторское для всего петербургского текста воплощение. В Незримой империи, размещающейся в виртуальном пространстве Интернета, созданы симулякры - компьютерные копии, голографические трехмерные изображения реальных людей, которые трактуются как «созданные наукой невесомые копии человека, освобожденные от потребностей и стремлений, связанных с потреблением пищи, размножением и плотскими удовольствиями, а взамен отягощенные дополнительной образованностью» [8, с. 190]. Проблема двойничества проецируется на взаимоотношения человека и созданной по его подобию электронной программы. Взаимоотношения людей и симулякров постепенно выходят за технические рамки. В обращении человека и виртуальных компьютерных копий начинают превалировать нравственно-философские вопросы. Так, симулякр великого магистра Александра - Алекс 2725, обвиняет людей в том, что они отвели компьютерным программам роль «рабов в Древнем Риме» («.работаем вместо них без нас им не выжить но они нас боятся и в отместку за все это нас презирают и унижают» [8, с. 191]. Электронные двойники называют себя «человекоподобные», борются за неприкосновенность «личной мысли и личной жизни» [8, с. 162]. «Электронные твари» не только нанимают киллеров для уничтожения семи высших чинов Незримой империи, но и готовят восстание, чтобы «частично взять под контроль базовую реальность - промышленность, транспорт, связь и масс-медиа гравитационного Петербурга» [8, с. 264].
Электронные двойники человека, освобожденные от его зоологической сущности («потребности поедать и усваивать пищу», «половое влечение»), «ничуть не избавились от скверных людских страстей» - «злости, зависти, готовности разрушать» [8, с. 259]. Симулякры оказались «виртуальным зеркалом», отразившим все проблемы своих создателей. Однако оказалось, что они способны испытывать и эстетическое наслаждение, и нравственное страдание. Так, Ника 4317, симулякр психолога Вероники, сочиняет стихи по собственному желанию, самоуничтожается из-за расправы над другими компьютерными программами.
Магистры, сотворившие свои виртуальные дубли в повести Н. Подольского, создали «не машины» и «не чужаков» - они создали слепок с самих себя и тем самым инспирировали «войну против самих себя же». И в контексте проблемы двойничества борьба людей и симулякров художественно свидетельствует о глубинном «небратском» состоянии человека по отношению к
обществу, его отдельным представителям, Земле, вселенной. Виртуальное зеркало двойников отразило слабость и силу людей. Слабость человека в том, что небратское отношение, заложенное в нем развитием цивилизации, оказывает воздействие на реальные и компьютерные миры, сила в том, что как создание божие он способен помнить о своей «негативной» энергии и попытаться обуздать ее.
Анализ приведенных произведений позволяет сделать вывод, что мотив двойничества сохраняет свое инвариантное значение в петербургской прозе XX - XXI веков. То, в ком герой видит самого себя, кого он признает своим двойником, и определяет глубинную сущность человека. Беря за основу и сохраняя данный инвариант, петербургская проза конца XX - начала XXI веков существенно его обогащает разнообразными индивидуальными значениями.
Обновление мотива двойничества связано с художественным воссозданием дублей социальных типов и лучших представителей человеческого рода, уничтоженных в катаклизмах советского времени. В рассказе «Соня» Т. Толстой, в «фантастическом повествовании» «Капитан Дикштейн» М. Кураева и т.д. герои, движимые не самыми благородными чувствами, постепенно становятся «копией» совершенно других людей, чтобы привнести в петербургское пространство высшие начала любви, добра, таланта.
In his article "The motive duplicity in the new St. Petersburg prose of the late XX - early XXI Century" identifies the critical factors of this motif, on the basis of this work are considered: ' 'The archipelago of St Peter" Galkin, "Sonia" T Tolstoy, "Captain Dickstein," M. Kuraev, "The Chronicles of Invisible Empire" H. Podolsky.
The key words: St. Petersburg's prose, the motive, "Duplicity, " the twin pairs, time-space.
Список литературы
1. Агранович, С.З. Двойничество [Текст] / С.З. Агранович, И.В. Саморукова. Самара: Самарский ун-т, 2001. 129 с.
2. Галкина, Н. Архипелаг Святого Петра [Текст] / Н. Галкина // Нева. 1999. № 4. С. 5-116.
3. Галкина, Н. Архипелаг Святого Петра [Текст] / Н. Галкина // Нева. 1999. № 5. С. 7-107.
4. Ким, Юн Кюн Типология двойников в творчестве Ф.М. Достоевского и повесть «Двойник» (1846): дисс. канд. филол. наук [Текст] / Юн Кюн Ким. М., 2003.
5. Кураев, М. Капитан Дикштейн [Текст] / М. Кураев. Л.: Сов. писатель, 1988.
6. Мелетинский, Е.М. литературных архетипах [Текст] / Е.М. Мелетинский. М.: РГГУ,
1994. 136 с (Чтения по истории культуры. Вып. 4).
7. Михалева, А.А. Герой-двойник и структура произведения: дисс. ... канд. филол. наук [Текст] / А.А. Михалева. М., 2006.
8. Незримая империя: повести [Текст] / А. Секацкий, Н. Подольский, В. Рекшан [сост. и предисл. П. Крусанова]. СПб.: Амфора, 2005. 439 с.
9. Толстая, Н., Толстая, Т. Двое: Разное [Текст] / Н. Толстая, Т. Толстая // М.: Подкова,
2006. 384 с.
Об авторе:
Ермоченко Т.К. - кандидат филологических наук, старший преподаватель Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского.
