CC BY
30
2009.02.027. БОГДАНОВА О.В., САВЕЛЬЕВА А.В. ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР МИХАИЛА КУРАЕВА. - СПб.: Филол. ф-тет СПбГУ, 2007. -148 с.
В монографии доктора филол. наук О.В. Богдановой и кандидата филол. наук А. В. Савельевой рассматривается проза современного петербургского писателя Михаила Николаевича Кураева. Исследуется своеобразие писательского видения, оригинальность авторского слова, игровая манера изложения, художественная философия.
Книга включает три главы в соответствии с тремя наиболее значительными произведениями писателя: «Повесть "Капитан Дикштейн": Концепция "маленького человека"», «Повесть "Ночной дозор, или Ноктюрн на два голоса с участием охранника ВОХР тов. Полуболотова": "Новая проза" о лагере», «Роман "Зеркало Монтачки": "Петербургский текст"».
Первую повесть М. Кураева «Капитан Дикштейн» (19771987), опубликованную в «Новом мире» (1987, № 9) и принесшую автору мгновенную известность, авторы считают программной, так как в ней заданы константные черты художественного мира Курае-ва, определяющие самобытность его творчества. Повесть содержит не только прообразы героев, но и прообразы идей, которые будут развиты в дальнейшем.
«Капитан Дикштейн» - произведение, вобравшее в себя основные качества «деревенской прозы»: внимание к проблемам народно-национальной жизни и к нравственно-духовному миру отдельного человека.
На фабульном уровне повесть представляет собой рассказ о жизни героя, получившего во время Кронштадтского мятежа имя другого человека и сорок следующих лет проживающего «чужую» судьбу. Сюжетный уровень представлен изображением последнего дня жизни и параболическим погружением в историю кронштадтских событий.
Несовпадение фабульного и сюжетного развития, несвязанность двух временных пластов (ретроспективного и действительного) призваны подвести к философско-онтологическому пониманию места человека в мире.
Кураев выводит тип «маленького человека», соответствующего всем канонам классического русского искусства. «Если Пушкин с пониманием относится к маленькому человеку, если Гоголь жалеет его, если Достоевский настаивает на уважении маленького человека, то Чехов презирает маленького человека за малость и мелкость его души» (с. 11). Вопрос данного исследования: «Каков же "маленький человек" Михаила Кураева, в чем своеобразие создаваемого им образа и новизна концепции?» (с. 10).
Путем многаспектных аналитических выкладок О. Богданова и А. Савельева приходят к заключению, что, с одной стороны, Кураев продолжает традиции русской литературы, относясь к «маленькому человеку» с сочувствием Пушкина, жалостью и чувством фантасмагорической справедливости Гоголя, с вниманием и уважением Достоевского. С другой стороны, у Кураева концепция «маленького человека» претерпевает трансформацию; размываются границы между малым и большим, простым и великим.
Образ Игоря Ивановича Дикштейна берет на себя философскую нагрузку - представляет собой человека вообще: «В образе маленького человека Кураева растворяется его малость, на первый план выступает обычность, "один из...". Контрастность и контури-рованность образа замутняется, уступая место все-общности, ус-редненности, относительности. Иерархичность построений рушится, и тогда любой - большой или малый - человек становится героем современности, теряя черты личности, определенности, ин-дивидуализированности» (с. 39).
Спустя год после «Капитана Дикштейна» появилась повесть «Ночной дозор» (1988), примыкающая к «огромному материку» «лагерной прозы»1.
«Ночной дозор» имеет подзаголовок - «Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР тов. Полуболотова». Повествование в основном ведется от первого лица, в ключе субъективного -лирического - монолога («ноктюрна - ночной песни») главного героя тов. Полуболотова. Если в первой повести Кураева «герой
1 См. также: Васильева О., Савельева А. Тема лагеря в прозе Михаила Кураева. - СПб., 2006. Реферат Т.Г. Петровой опубликован в РЖ «Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение. - М.: ИНИОН РАН, 2007. - № 2. - 2007.02.027. - С. 150-153.
маленький», то во второй - герой ничтожный. Отсутствие личностного начала проявляется, когда герой рассказывает о том, что служил в НКВД и его «употребляли на разные дела»1. Полуболотов -человек субъективно честный, субъективно правильный, субъективно правдивый. Он усердно и сознательно служил своей эпохе, государству и народу. Однако автор показывает, что правда героя, правда «одинаковых» - еще не вся правда. Полу-болотов оказывается носителем полуправды. Двойственность, неоднозначность правды у Кураева выявляются и через систему второстепенных персонажей: «Сольный голос Полуболотова усиливается хоровым пением» (с. 62).
Положительные и отрицательные герои, охранники и заключенные взаимозаменяемы, «эту взаимозаменяемость демонстрируют не только герои из рассказов Полуболотова, но и автор-повествователь и герой» (там же). «Двухголосное» построение повести позволяет скорректировать истину и честность героя истинностью и честностью автора. По убеждению авторов, М. Кураев в повести «Ночной дозор» одним из первых в ряду писателей-традиционалистов отказался от «оппозиционного» способа миро-видения: было белым - стало черным, от бинарности и ограниченности двумя векторами. «Кураев создал модель многополярного социума, когда восприятие, оценка, осознание какого-либо явления зависят от множества причин: точки зрения, остроты зрения, убеждений воспринимающего, его желания, его умения и даже - времени суток» (с. 64).
Анализируя некоторые приемы постмодерной игры в повести, тотальной ироничности, всеобщей абсолютной относительности, «не-трагичности трагического», О.В. Богданова и А.В. Савельева определяет «Ночной дозор» как произведение, причастное к литературе постмодерна, несмотря на то, что формально и структурно повесть остается тенденциозно идеологической и реалистической.
Основные темы и проблемы повести «Ночной дозор» разрабатываются Кураевым и в рассказе «Петя по дороге в царствие не-
1 Кураев М. Питерская Атлантида: Повести и рассказы. - СПб., 1999. -
С. 422.
бесное» (1990). Однако в отличие от «Ночного дозора», сочетающего в себе форму постмодерного текста и реалистически классическую традицию, в рассказе о Пете писатель «вернулся» к моделированию текста в приемах формально устаревшей к 1990-м годам деревенской прозы. Отмечая отдельные образно-поэтические находки писателя, исследовательницы считают, что интересный в своей интенции замысел автора обрел не самое яркое художественное проявление, черты морализаторства и авторской скованности воспринимаются на уровне художественного «топтания на месте».
В «Ночном дозоре» упоминается дом № 61 на канале Грибоедова в Ленинграде - адрес, по которому развиваются события романа «Зеркало Монтачки» (1993). Точное указание адреса, ак-центация конкретного места действия, локализация событий именно в этой части города наводят на мысль о постмодернистски интертекстуальной ориентированности текста на «Петербургские повести» Н.В. Гоголя. В «Зеркале Монтачки» события происходят «на том же месте» и «в тот же час», что и в «Петербургских повестях» только на сто - сто пятьдесят лет позже - в 1961 г., и сопровождаются той же фантасмагорией и дьяволиадой, порождаются той же мистикой Санкт-Петербурга, которая сопутствовала героям Гоголя: романтику Пискареву («Невский проспект»), художнику Черткову («Портрет»), майору Ковалеву («Нос»), «маленькому человеку» Башмачкину («Шинель»), безумному больному Поприщи-ну («Записки сумасшедшего»).
Намеченный в «Ночном дозоре» образ фантастического, старинного и страшного города Ленинграда (Петербурга) в новом романе Кураева наполняется характерной для современной русской прозы символикой ветра и холода. Авторы исследования приводят в доказательство отрывки из «петербургских текстов» Т. Толстой и А. Битова с описанием «разгула стихий» в городе на Неве.
В «Зеркале Монтачки», как и «Петербургских повестях» Гоголя, город и владеющие им стихии, метель и вихрь, - одухотворены, олицетворены, очеловечены. Однако наряду с гоголевской одухотворенностью Кураев вводит символистски контрастный -противоречивый, двусмысленный, оксюморонный - акцент в восприятии атмосферы города. Блоковско-символическая образность, мистико-символические знаки цвета у Кураева очевидны и намеренны: «Гоголевская фантасмагоричность дополняется у Кураева
блоковской символичностью, метафизика XIX в. совмещается с мистикой XX в., эпичность прошлого соединяется с социологично-стью событий недавних. Петербург XIX в. проступает сквозь знаки Петрограда начала XX в. и вырисовывается в лике Ленинграда конца ХХ столетия» (с. 88). Таким образом, рядом с Петербургом «золотого века», Петроградом Серебряного века возникает постмодернистский Петербург-Ленинград.
Не случайно одним из важных мотивов, из которых складывается образ города, становится основополагающий в эстетике постмодерна мотив «видимости», «кажимости».
«Безвиден» и главный герой романа Аполлинарий Иванович Монтачка - литературная «реинкарнация» гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина. «Невидимость» - не иллюзорность (как у А. Битова, В. Маканина или Т. Толстой), а именно «безвидимость» -черта обновленного Кураевым образа «маленького человека».
Соположенным мотиву псевдосуществования в романе Кураева выступает мотив сна. В «Капитане Дикштайне» и «Ночном дозоре» мотив сна сопутствовал мировосприятию современного человека, а окружающая его действительность выступала на грани реально существующего и увиденного во сне. Сон у Кураева, подобно Гоголю («Петербургские повести», особенно «Невский проспект» построены на мотиве сновидения, полусонного состояния), становится возможностью перейти к ирреальному, «объяснить абсурдизм объективной яви алогизмом субъективного сновидения» (с. 123).
Авторы обобщают: «Мотивы сна (видения, видимости, отражения), природной стихии (метели, ветра, снежного вихря), фантасмагории (дьявол, черти, призраки, пришельцы), народных верований (гадания, заговоры, приметы) сливаются и фокусируются, находят свое преломление и отражение в главном образе романа -образе зеркала» (с. 124).
Образ зеркала у Кураева многозначный и многогранный. Любой человек в художественном пространстве текста становится зеркалом всей квартиры, всего города. По мнению авторов исследования, название романа «Зеркало Монтачки» могло бы быть написано со строчной буквы - «зеркало монтачки» - как зеркало души, судьбы, истории любого «маленького человека».
Однако «при всей видимой постмодернистичности письма художника» очевидно желание Кураева сгладить острые углы; в
финале писатель добавляет моралистический флер, внесюжетные рассуждения о нравственном оскудении современного человека. Автор романа «Зеркало Монтачки» колеблется между точкой зрения писателей-традиционалистов и писателей-авангардистов: «Ку-раев остается писателем "промежуточным", писателем "переходным", писателем рубежа веков, который чувствует относительность абсолютного, умело лавирует на грани привычно-реалистичного и необычайно постмодернистского, на который (в силу возраста, сформировавших его условий, особенностей таланта) "боится" выйти за рамки традиции, боится новизны, эксперимента, едва ли не сознательно (рационалистически-разумно) загоняя себя в "соборность и учительность" русской литературы» (с. 140).
Издание имеет список библиографических работ.
К.А. Жулькова
