CC BY
156
С. А. КУЗНЕЦОВА*
г. Москва
МОТИВ ДОМА В РАССКАЗАХ А. ПЛАТОНОВА 1930—1940-х ГОДОВ: "РЕКА ПОТУДАНЬ", "ВОЗВРАЩЕНИЕ"
Проза 1930—1940-х годов — особый этап творчества Платонова, на что неоднократно указывали: Н. В. Корниенко1, А. Шестерина2, Л. Фоменко3 и другие. Писатель разочаровывается в утопических представлениях о счастливом будущем, которое нетерпимо к историческому прошлому, и его безусловно отрицает. Он все настойчивее обращается к "жизненному миру повседневности — первичной структуре нашего бытия"4. Платонова-художника привлекает обыденная реальность как стабильное и ровное протекание жизни, которое благополучно (и то далеко не всегда) лишь в рамках дома. Его герои теперь заботятся более о своих ближних, нежели о человечестве в целом, пребывая в "единственно близком месте на свете" ("Река Потудань"). Жизненная конкретика в прозе позднего Платонова осмысляется глубоко и проблемно. Помимо прямого изображения быта здесь дает о себе знать неявная символика. Она приоткрывает поныне недостаточно проясненные смысловые пласты творчества писателя, связанные с его религиозными воззрениями. Обо всем этом он не мог по понятным
* Кузнецова С. А., 2005
1 Корниенко Н. В. "Добрые люди" в рассказах А. Платонова конца
30—40-х годов: Предварительные текстологические
заметки // Творчество Андрея Платонова: Исследования и материалы.
СПб., 2000. С. 3—24.
2 Шестерина А. "Сделать счастье": об эволюции героя Платонова // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. М., 2000. С. 313—317.
3 Фоменко Л. Художественный мир рассказов А. Платонова второй половины 1930-х гг. // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. С. 318—326.
4 Панарин А. С. Дезертирство элит в эпоху катастроф // Трибуна русской мысли. 2002. № 1. С. 68.
526
причинам писать или говорить напрямую. Религиозно-философские "подтексты" произведений Платонова рассматривались неоднократно, но целостной картины на сегодняшний день еще нет. Многое, на наш взгляд, может дополнительно проясниться благодаря публикации "Записных книжек" писателя, в которых обнаруживают себя потаенные начала его миропонимания. Охарактеризовав в начале нашей статьи явления, связанные с освещением бытовой конкретики рассказов Платонова, позже мы перейдем к их философским "подтекстам".
В обоих рассматриваемых нами рассказах люди показаны возвращающимися с войны домой. Это новый, не характерный для раннего творчества сюжетный мотив (своего рода антитеза уходу из дома героев-революционеров Дванова и подобных ему). В нем явственно сказалась авторская позиция, выстраданная за годы советского лихолетья. Революция, бесспорно, Платоновым и его героями, как и раньше, приемлется, но уже не в ее разрушительных, а созидательных началах. Легкое, примиренное, порой даже одобрительное отношение к жестокости и убийствам людьми себе подобных, чему не были чужды даже близкие автору герои конца 1920-х годов (Александр Дванов, Вощев), здесь отсутствует. Писатель обращается к тому прочному и неизменному в человеческой жизни, что всегда было и должно быть ее стержнем. Переосмысливается
А. Платоновым, а в какой-то мере и его новыми героями, отношение к прошлому. Как отмечает А. Шестерина, герой А. Платонова 1930-х годов ориентирован на "опыт предков, историческую память народа"5. Не сознавая того, люди живут в сответствии с большой традицией. Укорененный веками жизненный уклад ныне воспринимается как ничем не заменимое благо и незыблемая универсалия человеческого существования. А труженичество и мастерство воссоздаются как важнейшая составляющая преемственности между поколениями (здесь переклички жизни платоновских героев с труженичеством в духе Сергия Радонежского и Феодосия Печерского). На первый план в связи с этим выдвигается тема общения близких людей, осуществляемого в малом обжитом пространстве. Возвращение героев к мирной домашней жизни раскрывается прежде всего в свете культуры человеческих взаимоотношений, сохранившейся,
5 Шестерина А. "Сделать счастье": об эволюции героя Платонова. С. 315.
527
несмотря на социальные потрясения и крутые сдвиги в идеологии, в пространстве дома, жизни частной. В отличие от платоновских произведений двадцатых годов, где значение семьи нивелировалось, а то и впрямую отрицалось, здесь ей придается огромное значение.
В центре сюжетов обоих рассказов — возвращение домой героев: красноармейца Никиты Фирсова с Гражданской войны ("Река Потудань", 1937) и капитана Алексея Иванова ("Возвращение", 1946) с Великой Отечественной войны. Правомерно разделить персонажей на тех, кто уходил на войну (главные герои), и на тех, кто оставался дома. Люди, ожидающие своих родных — жена Иванова с детьми Петрушкой и Настей
("Возвращение"), отец Никиты Фирсова и его будущая жена Люба ("Река Потудань"), показаны в обыденной жизни с ее трудностями, подчас скучной и тоскующей, в их связях с самыми простыми реалиями, которые вместе с тем поистине одухотворены. Люди, стесненные тяжелыми внешними обстоятельствами, напряженно ждущие своих близких, показаны очищенными от всего эгоистического. Подруга невесты главного героя из "Реки Потудань" Женя приносит Любе каждый день то немногое, что ей удается собрать с ужина; отец Никиты Фирсова стругает гроб для умершей незнакомой ему девушки. Таковы у Платонова и дети. Старший сын Алексея Иванова ("Возвращение") Петрушка не доедает, чтобы другим за столом побольше досталось, а младшая Настя прячет свой кусок пирога под подушку для друга семьи Семена Евсеевича.
Изображение Платоновым житейской нужды восходит к прозе Ф. М. Достоевского, особенно к "Униженным и оскорбленным". Герои трогательно красивы в своей бытовой нищете:
Никита подошел к ней (Любе. — С. К.) и бережно оглядел ее — точно ли она сохранилась вся в целости, потому что даже в воспоминании она была для него драгоценностью. Австрийские башмаки ее, зашнурованные бечевой, сильно износились, кисейное бледное платье доходило ей только до колен, больше, наверно, не хватило материала, — и это платье заставило Никиту сразу сжалиться над Любой... его сердце радовалось и болело от одного только вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды...
У Любови Васильевны из "Возвращения" "милое, застенчивое, хотя уже сильно утомленное, лицо". Дети, вовлеченные в трудную жизнь, оказываются лишенными благ детства,
528
но вместе с тем предстают одухотворенными и облагороженными. Их трудно представить себе весело играющими, неспроста отмечено, что у Насти "лицо ребенка, делающего все в жизни по правде и всерьез".
Понятие житейской нужды — одно из опорных в прозе Платонова и в его понимании жизни. Можно привести высказывание из его статьи 1937 года о том, что Пушкин "явился... не от изобилия, не от избытка... а от .нужды"6. Если в "Чевенгуре" писатель понимал и изображал бедность сугубо материалистически как зло и корень ненужных страданий, то здесь испытание нуждой — это не только несчастье, но и благо для душ его героев.
В лексиконе писателя в связи с по-новому прозвучавшим мотивом житейской нужды появляются непривычные для его раннего творчества слова — "кротко", "послушно". Они встречаются в обоих рассказах. Любовь Васильевна ("Возвращение") произносит что-то "кротко" сыну, Настя (младшая в семье) "покорно слушалась Петрушку", "послушно освободила кружку и вымыла ее", даже сама Любовь Васильевна "послушно" отвечает сыну, когда тот ее поторапливает: ".привыкла копаться, стахановка!" Уступчивостью, которая сродни послушливости, отмечены и взаимоотношения Никиты Фирсова с Любой. Между героями мирное, доброе единение — в высоком смысле этого слова. Они не мыслят существование порознь. Об отце главного героя из "Реки Потудань" говорится:
.придется, видно, ему, старику, взять к себе хоть побирушку с улицы — не ради семейной жизни, а чтобы вроде домашнего ежа или кролика, было второе существо в жилище: пусть оно мешает жить и вносит нечистоту, но без него перестанешь быть человеком.
Здесь, в этом небольшом предложении, отражена
существенная черта поведения большинства платоновских персонажей, которым чужды уединенность и самодостаточность.
Словесное общение между персонажами просто и незамысловато. Чаще всего это обмен короткими репликами, сопряженными с чем-то насущным в данный момент: замечания Петрушки матери и сестре во время хлопот по хозяйству, небольшие диалоги между Никитой и Любой. Персонажи этих рассказов совершенно не склонны
6 Платонов А. Пушкин — наш товарищ // Платонов А. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1985. С. 305.
529
воспарять над бытом. Герои же "Чевенгура" и "Котлована" много и отвлеченно рассуждали, например, о том, что такое коммунизм. В отличие от них, здесь имеет место сосредоточенность на близком и немногословие, укорененное в повседневности, своего рода антитеза нескончаемым разговорам на общие темы платоновских героев 1920-х годов, склонных, можно сказать, к болтливости.
Герои скупы на слова не из-за внутренней бедности. Напротив, в них чувствуется постоянное душевное напряжение. Их лаконичность и точность в словах нередко продиктованы вниманием и бережным отношением к тем, кто находится рядом. Люба просит Никиту уточнить, чем он собирается заниматься, когда они будут вместе, он перед тем, как ответить, "подумал, боясь ошибиться или нечаянно обидеть Любу". Общение героев на фоне трудного существования более, чем в словах, выражается в поступках, прямых действиях. Когда Никита заболевает, Люба, предполагая, что у него тиф (во времена Платонова болезнь чаще всего имела летальный исход), забирает его к себе домой, рискуя
собственной жизнью. Герои рассказов не говорят друг другу об испытываемых ими чувствах. Настя и Петрушка, дети Иванова, выражают свою любовь к отцу тем, что бегут в конце рассказа за его поездом.
Героям, которым едва удается себя одеть и накормить, вторит природа, которая тоже скудна и, подобно человеку, достойна сострадания и сочувствия. У главного героя "Реки Потудань" "заболело сердце от вида устаревших, небольших домов, сотлевших заборов и плетней и редких яблонь по дворам, многие из которых уже умерли, засохли навсегда". Даже неизменный персонаж произведений — паровоз ("Возвращение") максимально одомашнен и обречен на общее всему и вся трудное существование. Если раньше в его внешнем облике подчеркивалась мощь, сила, точность, то теперь он "опаздывает на долгие часы", служа для персонажей кратковременным домом.
Сходство облика людей, вещей в домашнем пространстве и природы расширяет понятие дома до мира как целого. Человек, близкая ему реальность и жизнь как таковая показаны тесно связанными друг с другом и переживающими общую для всех них трудную судьбу.
В мире рассматриваемых рассказов нет ничего героического и торжественно высокого, что соответствовало бы лозунгам о переделке общества и природы. В частности, и во внешнем облике героев и героинь полностью отсутствует
530
что-либо подобное тому, что А. М. Горький назвал "звучащим гордо". Люди, удрученные повседневными делами и заботами, едва посильными, мужественно их переносят, выстраивая свою жизнь в малом пространстве близких им существ. Они исходят из потребностей сердца, а не требований разума, тем более не из
официальных доктрин. Писатель художественно возвышает, поэтизирует житейски приниженное, бытовое, несчастное. Человек и окружающее его выступают в рассказах готовыми на кроткий и соучастливый диалог со всеми себе подобными. И здесь очевидны переклички с творчеством Ф. М. Достоевского.
Возвращение человека в свой дом показано как мучительно трудное. Люди не сразу и далеко не всегда безошибочно находят свое место в мирной жизни, домашней повседневности. По сути они переживают не одно, а два возвращения. За первым следуют побег ("Река Потудань") или попытка побега из дома ("Возвращение") в реальные или возможные скитальчество и бездомность; второе же возвращение предстает как надежное и окончательное.
Начнем с "Реки Потудань". Здесь налицо (хотя и пребывает в подтексте) проблема "культурной памяти", духовной связи человека с историей, которая дает о себе знать даже помимо его воли и разума. Имеет место горестное расхождение между реальным культурным пространством, ясно осознаваемым опытом человека (этот опыт узок и беден) и теми поистине великими традициями, которые сокрыты в глубинах его подсознания. В рассказе они дают о себе знать самым драматичным образом.
Никита Фирсов, вернувшись домой, женится, но вскоре покидает свою молодую жену, так как полная близость между ними отсутствует. Это семейное неблагополучие — травма для обоих героев, но главное для них — близость душевная. Как замечает Люба, Никита "слаб от любви ко мне. может — когда-нибудь он станет любить меня меньше, и тогда станет сильным человеком!" Переживая трудный момент жизни, каждый думает и беспокоится прежде всего о другом, в их отношениях нет и доли эгоистичности. Высокая одухотворенность героев дает нам основания для
параллели с произведениями, где говорится о святости.
Мотив слабости до отрешенности от всего земного восходит к общеевропейской и древнерусской житийным традициям. Образ Никиты перекликается с образом Алексия, человека Божия, из одноименного жития, на что указала Е. Антонова. Коротко пересказав известный житийный сюжет,
531
она отмечает, что Никита уходит из дома, будучи, как и Алексий, "пронзаем желанием чистоты", "возлюбив сладчайшее ангельское подобие"7. Здесь нам видится некоторая непомерность сближения эпох, жанров, персонажей. Если уход Алексия, человека Божьего, был продиктован стремлением к святости (послужить Богу), то бегство Никиты лишено просветляющего характера. Оно для героя, воспитанного в иной среде и далекого от христианской традиции, болезненно и мучительно. Брак в творчестве писателя лишен просветляющего начала (рассказ "Фро", роман "Чевенгур" и т. д.), в отличие от его понимания в христианской традиции (жития Петра и Февронии Муромских, Кирилла и Марии Радонежской и другие). Многие герои произведений Платонова оказываются перед дилеммой: остаться в семье или покинуть ее ради более высокого призвания. Так, в романе "Чевенгур" перед главным героем, Александром Двановым, стоит мучительный выбор: остаться ему с Соней или искать истину в революции. Ночью Дванов сбегает от Сони с Копенкиным. Никита покидает Любу, в отличие от Дванова, не с целью спасти мир, но вследствие того, что окружающий мир интуитивно воспринимается и трагически переживается им как несовершенный и погруженный во тьму (лишенный живой связи с Богом — не искупленный кровью Богочеловека Иисуса Христа), а семейная жизнь как часть всеобщего неблагополучного
бытия — безблагодатной (Никита говорит, что не может "мучить Любу ради своего счастья"). Поэтому мотивы ухода из дома у святого и платоновских героев —разные.
Образ Никиты перекликается и с образом Мышкина из "Идиота" Ф. М. Достоевского. Как и князю, ему чуждо стремление отстаивать свои интересы за счет другого, он готов отвергнуть себя для счастья близкого человека: уходит из дома, не желая делать Любу несчастной, увидев, как та ночью плачет. Возвращается к ней из любви и жалости, узнав, что она, не перенеся разлуки с ним, пыталась утопиться.
Семейная жизнь главного героя показана на фоне далеко не безмятежной действительности. Для таких, как Никита, чуждых самоутверждения, дом — единственное пристанище,
532
за пределами которого страшная и порой невыносимая реальность. Скитаясь, по ложному обвинению герой попадает в тюрьму, но даже там он не находит убежища, так как следователь решает, что "нечего пачкать тюрьму таким человеком", служитель закона "не обнаружил в характере Никиты и в его скромной работе на базаре как помощника сторожа никаких признаков жадности к жизни и влечения к удовольствию или наслаждению, — он даже в тюрьме не поедал всей пищи". Здесь горькая мысль автора, что такие, как Никита, еще с большим трудом "вписываются" в общество и гонимы им.
Рассказ "Возвращение" был написан десятью годами позже. Здесь, как и в "Реке Потудань", автор обращается, по словам В. Н. Запевалова, к "оборотной стороне победы, приковав внимание читателя не к радости, а к духовно-нравственным утратам, незаживающим душевным ранам народа, нанесенным войной"8. Возвращение домой для главного героя трудно, даже мучительно. Оно сопряжено с рядом испытаний как
внешних (чисто событийных), так и относящихся к внутренней жизни человека, психологических.
Как и в предшествующем рассказе, здесь в центре повествования — общение между людьми внутри семьи. Иванов и его жена Любовь Васильевна переживают серьезную жизненную драму. Героев объединяет чувство глубокой сердечной привязанности, но верность друг другу они лишь частично сохранили в тяжелые годы вынужденной разлуки: знакомство Иванова с Машей и короткий роман; Любовь Васильевна, "не стерпев. тоски", изменила мужу.
Война делает душу Алексея, видевшего много жестокого, грубой и черствой, но не убивает в нем жажду душевного тепла, он знает, что сердце человека может развлечь только "сердце другого человека". Главное же, ему присуще чувство долга перед семьей, он беспокоится о сыне, готов сделать все, чтобы из старика, каким мальчик стал за годы войны, он вновь превратился в ребенка.
Окончательное возвращение героя становится возможным только после того, как он прощает жену. Его сердце, "заключенное" в груди, "пробивается на свободу", он "вдруг" касается действительности "обнажившимся сердцем". В этом
8 Запевалов В. Н. А. Платонов и М. Шолохов: "Возвращение" и "Судьба человека" // Творчество Андрея Платонова: Исследовния и материалы. С. 125.
533
"вдруг" произошедшее в какие-то доли секунды раскаяние героя, главное же, — осознание своей вины перед семьей.
Когда Иванов понимает, что за поездом бегут его дети, надеясь его вернуть, он "закрывает" глаза, открывая сердце, а в тексте появляется глагол "узнать" как
синоним слову "полюбить":
.он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и действительнее.
Заметим, что в "Реке Потудань" свою будущую жену главный герой тоже узнает:
Никита оглянулся — большая, выросшая Люба остановилась и смотрела в его сторону.
В другом эпизоде, когда Фирсов понимает, что у подруги его невесты тиф, глагол "узнать" стоит рядом со словом "полюбить":
Никита представил себе в мысли больную, горячую Женю, — и, в сущности, он тоже мог бы ее искренне полюбить, если б узнал ее раньше и если бы она была немного добра к нему. Она тоже, кажется, прекрасная: зря он ее не разглядел тогда во тьме и плохо запомнил.
В тексте выстраивается своего рода сложная система мотивных противопоставлений: неузнанности и любовной узнанности; темноты и холода — очагов света и тепла. Причем неузнанность в обоих рассказах тесно переплетается с холодом и темнотой, а узнанность с теплом и светом. В начале рассказа "Река Потудань", когда Никита только приезжает в родной город, то для него в доме Любы "по ту сторону стекол виднеется чужая тьма". Во тьму погружено и окружающее природное пространство. Фирсов встречает свою родину в "смутной ночи", "сумрак сравнивается с тишиной на уездной улице", на улице часто "ночная темнота", "сумеречный свет ночи", "темные поля", герой видит "свою родину в смутной, начавшейся ночи", "город, почти невидимый сейчас благодаря темноте".
На небе, за окном, началось смутное прозябание — еще не рассвет, а только движение тьмы, медленное оголение пустого пространства.
И именно на фоне тьмы или полутьмы в обоих рассказах воссоздаются очаги внутридомашнего света и тепла. Когда Иванов в "Возвращении" ждет поезда на вокзале, вокруг "холодная осенняя ночь", дома же семья первым делом
534
разжигает печь. В "Реке Потудань" для героя внутреннее пространство "чужого" жилища озаряется светом, как только он узнает Любу, и уже у нее в гостях следит за правильным горением огня, чтобы "тепла было поменьше, а света побольше". Домашний уют противопоставлен холодной реке, "таящейся подо льдом", в которой позже пытается утопиться героиня.
Не случайно в рассказе "Река Потудань" осень (окружающий природный мир) только один раз названа теплой ("долго шла теплая осень", "теплое время"), когда главные герои показаны уже объяснившимися в своих чувствах друг другу и ожидающими только подходящего момента для соединения судеб, а небесное пространство — светлым, только когда главный герой возвращается домой к отцу.
По ходу развертывания действия рассказов идет движение от тьмы и холода к свету и теплу: "Река Потудань" начинается с описания родины, погруженной в ночную тьму, заканчивается она тем, что Люба просит Никиту пожарче растопить печку. В "Возвращении" Иванов вначале хочет "отдохнуть в мраке и сумраке". Тем самым подчеркивается, что он, в отличие от Никиты Фирсова, пока еще не готов к полноценному общению со своей семьей. Чуть ниже читаем: ".странен и непонятен был Иванову родной дом. (он. — С. К.) со стыдом признавался себе, что его отцовское чувство к этому мальчугану, влечение к нему как сыну, недостаточно". Накануне окончательного возвращения день светлый, и Иванов чувствует, "как жарко у него стало в груди".
Лексическое противопоставление тьмы
(неузнанности), холода и домашнего света, тепла (узнанности, любви) глубоко значимо. Тьма и холод символизируют закрытость героев для контактов друг с другом и окружающим миром, в то время как тепло и свет — полноту межличностного общения и единения людей. (О преобладающих во взаимоотношениях между людьми отчуждении и разобщенности в советской России Платонов писал в других, более ранних произведениях, например, в "Че-Че-О", 1928).
Помимо согревающего и спасающего тепла звучит в "Реке Потудань" и мотив жутковатого жара, оба раза он появляется в связи со сном главного героя. В первый раз, когда Никита по дороге домой засыпает в лесу, его дыхание во сне хочет сжечь маленькое, жалкое, но опасное животное (образ перекликается с соллогубовской недотыкомкой); во второй раз, когда он оказывается серьезно болен,
535
в его мозгу "кипят" предсмертные мухи. Этому губящему жару, как и холоду окружающего мира, противопоставлен источник светлой и теплой энергии — глаза героев (у Любы они "освещены доверчивой надеждой" и таинственной душой), печь (одомашненный природный огонь) и сердце (Иванов в конце рассказа чувствует, как "жарко у него стало внутри"). Природное же светило (солнце) дает "неясный" и "смутный" свет. Таким образом, Платонов как бы перевертывает небо. Источник света, тепла в рассказах оказывается не в небе, а на земле (глаза, печь, сердце). Писатель делает низ (землю) небом, а верх (небо), по-видимому, сводит к реальности, которую человеку дано познать рационально (например, с помощью науки, не напрасно в "Реке Потудань" звучит мысль, что "в те годы по всем уездам были университеты и академии, потому что народ желал
поскорее приобрести высшее знание").
Но если домашнее пространство в рассказах в конце концов освещается и согревается человеком, то природный мир, за редким исключением, обречен на холодность и сумрак: свет и тепло как бы оазисы в пустыне тьмы и холода. В финале "Реки Потудань" дом озаряется светом от печи, но окружающее пространство в том же рассказе так и остается "прохладным сумраком". Эти слова звучат в самом конце рассказа. Конечно же, это не всеохватывающий холод, хотя все-таки преобладающий, но ему противопоставлены малые и ненадежные очаги тепла и света.
С тем, что есть свет и тепло, в рассказах тесно переплетается мотив тайны. В самом начале рассказа "Река Потудань" звучит мотив утраты миром загадки. Вернувшись домой, красноармеец Фирсов замечает, что в его городе "таинственные предметы обратились в маленькие и скучные", комната учительницы, матери Любы, "теперь перестала быть такою интересною и загадочной". Слово "тайна" далее появляется в портретных характеристиках. Автор пишет о глазах Любы, что они, "наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту", Никита "думает о непонятной тайне: почему Люба улыбается ему и любит его неизвестно за что". Светлые стороны жизни героев, сопряженные с тайной, — это немногие скупые сгустки тепла, которые выходят за рамки представлений о житейском тепле и физическом свете. Здесь нам видится выход в сферу духовной жизни и платоновской неявной символики. В мотиве непознанной природы, потерявшей тайну, погруженной во мглу и холод, есть онтологический подтекст.
536
Освещенная тусклым и неясным небесным светом, природа пока еще не стала объектом чьей-либо
сердечной привязанности и от того уныла и грустна. Поскольку вселенная любовно не познана и не согрета каким-то высшим и более совершенным Существом, то ее, по Платонову, человеку следует рационально понять. Что резко расходится с христианским представлением о том, что вселенная согрета Святым Духом. Писатель преувеличивал оставленность вселенной высшими энергиями (ее безблагодатность), считая, что тепло и свет, выходящие за границы представления о материальном, возможны в ней только в результате человеческой деятельности.
Хотя о Боге в художественных и публицистических произведениях писателя никогда напрямую не говорится, предлагаемая нами трактовка художественного мира Платонова 1930-1940-х свидетельствует о религиозных подтекстах его произведений. Напомним мысли писателя, высказанные в "Записных книжках":
Бог есть и Бога нет. То и другое верно. Бог стал непосредственнен etc., что разделился среди всего — и тем как бы уничтожился. А "наследники" его, имея в себе "угль" Бога, говорят Его нет — и верно. Или есть — другие говорят — и верно тоже. Вот весь атеизм и вся религия. <... > Бог есть и Бога нету: Он рассеялся в людях, потому что он Бог и исчез в них, и нельзя быть, чтобы Его не было, Он не может быть и вечно в рассеянности, в людях, вне себя9.
Это суждение сродни мировоззрению Л. Н. Толстого, который видел смысл жизни человека в "преодолении отчуждения и свободном объединении людей на основе любви, в слиянии их с Богом путем осознания каждым в себе разумно-божественного начала. через личное самосовершенствование10.
Межличностному общению как непосредственной сфере проявления и выявления образа Божия (напомним: "Бог рассеялся в людях") в рассказах Платонова придается исключительное значение, что, однако, согласуется с христианским представлением лишь
частично: да, в человеке есть свет, стремление к нему, но неизменна и греховность.
9 Платонов А. Записные книжки: Материалы к биографии. М., 2000. С. 257.
10 Цит. по: Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1991. С. 461.
537
Позиции Л. Н Толстого и А. Платонова, обнаруживая черты сходства, тем не менее различны. Автор "Чевенгура" и "Котлована", живя в безбожный двадцатый век, был вынужден (по крайней мере, в своих художественных произведениях 1930-1940-х годов) не высказываться на религиозные темы. После публикации его "Записных книжек" мы хорошо знаем, что Платонов чувствовал и с горечью осознавал, что возвращение его героев, да и самого автора домой, к домашнему теплу и свету, остается неполным вне приобщенности к высшему бытию. Писатель, безусловно, тяготился недосказанностью в своих художественных произведениях. В "Записных книжках" 1930-х годов читаем:
Нет выхода даже в мыслях, в гипотезах, в фантазии, — после хорошего рассмотрения обязательно окажется Гдь (под титлом. — С. К.). Что бы ни было! <...> Даже выдумать что-нибудь нарочно, противоположное Гдь (под титлом. — С. К.) не удается. Мы действительно, мы — весь мир, попались в страшную ловушку, в мертвый тупик. Вероятно, в истории это бывало уже не раз11.
А. Платонов, живя в трудную эпоху, был отторгнут от христианского миропонимания в силу собственных заблуждений и во многом благодаря распространенной в то время утопии о никогда не достижимом будущем. В отличие от Л. Толстого, сознательно отторгавшего от себя свет, А. Платонов не был в полной мере знаком с
церковным преданием. Его заблуждения в век отрицания Бога были, несмотря на всю их несостоятельность, результатом отчаянных поисков вопреки
материалистическим воззрениям эпохи. Поэтому, несмотря на схожесть позиций Л. Толстого и А. Платонова, оценивать их нужно по-разному.
11 Платонов А. Записные книжки. С. 147—148.
