CC BY
109
collection. Orel - 1971.
8. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L.1972-1985. V V.
9. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V. X.
10. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V. XI.
11. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V XXVI.
12. Kozhinov V. V. History of literature : building principles // Context - 1972.
13. Markovich V. M. About Russian realism XIX century // Problems of literary. 1978. № 9.
14. Meer G. A. Light into night (About «Grime and Punishment»). Рaris, «Crops», 1967.
15. Ovsjanniko-Kulikovsky D.N. Collected works: In 9 v. SPb.,1909. V.2.
16. Pisarev D. I. Works: In 4 v. M., 1955. V.2.
17. Rassadin S.B. Russian literature from Fonvizin to Brodsky. M.,2001.
18. Strahov N. N. Literary criticism. SPb., 2000.
19. Tyrgenev I. S. Complete works and letters: In 28 v. M.- L., 1960-1968. L. V. I.
20. Tyrgenev I. S.Complete works and letters: In 28 v. M.- L., 1960-1968. W. V. 8.
21. Freeborn R. Frankenstein and Bazarov// Bulletin Moscow university. Series 9. Philology. 1995.
УДК 821.161.(091) - 4 ПЛАТОНОВ А. И.В. ЛУКИН
аспирант кафедры русской литературы XI-XIX веков Орловского государственного университета E-mail: LUKINGOR@yandex.ru
UDC 821.161.(091) - 4 ПЛАТОНОВ А.
I.V. LUKIN
postgraduate student of Department 'Russian Literature of XI-XIX centuries', Orel State University E-mail: LUKINGOR@yandex.ru
ОБЩНОСТЬ ПОВЕСТИ А. ПЛАТОНОВА «ЯМСКАЯ СЛОБОДА» И ЕГО РАССКАЗОВ «МУСОРНЫЙ ВЕТЕР» И «РЕКА ПОТУДАНЬ» В МИФОПОЭТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
THE SIMILARITY OF THE NOVEL "YAMSKAYA SLOBODA" AND SHORT STORIES "MUSORNY VETER" AND «"HE RIVER POTUDAN" BY ANDREI PLATONOV
В статье анализируется сходство мифологических мотивов повести Андрея Платонова «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань». Выяснение причин общности мифопоэтического субстрата этих произведений указывает на типичность конфликта между бездуховной средой и носителем светлого сознания в творчестве Платонова.
Ключевые слова: Платонов, мифопоэтика, автоинтертекстуальность, квазисмерть, сознание.
In this article the author analyses the similarity of mythological motives of the novel "Yamskaya Sloboda" and short stories "Musorny Veter" and "The River Potudan" by Andrei Platonov. Identifying the reasons of the community of mythopoetic substrate in these pieces helps to point out the typical nature of the conflict between the spiritually impoverished environment and the bearer of the "clear consciousness" in Platonov's works.
Keywords: Platonov, mythopoetics, auto-intertextuality, quasi-death, consciousness.
Автоинтертекстуальность прозы Платонова - явление, которое затрагивают в своих работах почти все исследователи его творчества. Леонид Карасёв по этому поводу даже заметил: «Платонов на редкость однообразный писатель» [11: 26]. Тот же учёный, говоря о тесной связи текстов Платонова между собой, отмечает: «Нечто подобное можно увидеть у Достоевского, где одни и те же элементы, настойчиво повторяясь, создают «эмблематический сюжет» или «онтологическую схему», контуры которой проступают почти во всех его крупных вещах» [10: 123]. Автоинтертекстуальность творчества Платонова во
многом обусловлена мифопоэтическими образами и категориями, которые можно встретить в текстах писателя (зачастую эти тексты написаны с разницей в десятилетия).
Цель нашей работы - исследование общности ми-фопоэтических мотивов повести «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань». Конечно, поиск общих мифолого-фольклорных истоков трёх произведений Платонова важен не сам по себе, а как средство для интерпретации текстов писателя. Нам важна не столько отдельно взятая автоинтертекстуальность Платонова, сколько «онтоло-
© И.В. Лукин © I.V. Lukin
гическая схема» его творчества, попытка обозначить идейный универсум его произведений на основе анализа их мифопоэтических элементов. Исследование связей Платонова с мифологией, являющейся субстратом многих его произведений, позволит лучше увидеть скрытые смыслы, раскрыть иносказания в творчестве писателя. На наш взгляд, любой мифо-поэтический элемент в прозе Платонова - метафора, а задача исследователя состоит в том, чтобы найти область-источник и область-мишень этой метафоры (второе, конечно, важнее). Стимулом к анализу ми-фопоэтики повести «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань» послужило не только сходство мифолого-фольклорных мотивов этих произведений, но и их общая автоинтертексту-альная близость1. Возможно, такая близость обусловлена общностью идеи выбранных нами текстов, тем, что Л.В. Карасёв называет «онтологической схе-мой»[10: 123]
Мифопоэтические элементы, присутствующие в выбранных для анализа текстах, являются по большей части отражением коллизий, происходящих с Филатом, Альбертом Лихтенбергом и Никитой Фирсовым. Главный герой повести «Ямская слобода» предстаёт перед читателем в начале второй главы и характеризуется как человек «без памяти о своём родстве» [15: 73], «забывший сам себя» [15: 97], как человек, которому «некогда было опомниться» [15: 97]. В описании Филата и жизни, которую он ведёт, часто фигурируют мотивы забвения и самозабвения. Мотив беспамятства присутствует и в рассказе «Мусорный ветер», где Альберт Лихтенберг «забыл себя - по своему житейскому обыкновению» [17: 288]. Особенно заметна роль амнезии в рассказе «Река Потудань» - беспамятство Никиты Фирсова фигурирует с первых абзацев произведения и сопровождает героя вплоть до его возвращения к Любе из слободского рынка: «они шли теперь жить точно впервые, смутно помня себя, какими они были три-четыре года назад» [15: 280]2, «под вечер он [Никита Фирсов - И.Л.] потерял память» [15: 293], «...многолюдство народа, шум голосов, ежедневные события отвлекали его [Никиту Фирсова - И.Л.] от памяти по самому себе и от своих интересов - пищи, отдыха, желания увидеть отца» [15: 304]. Потеря памяти может быть приравнена к утрате человеком своей идентичности, является формой его духовной смерти [см. 18: 431]. В русской мифологии амнезия несёт в себе танатологические черты, связана с представлениями об ином мире (ср. образ славянской Забыть-реки). В анализируемых произведениях беспамятство связано
1 Время написания произведений Платонова в этой работе существенного значения не имеет, но для удобства сначала будут анализироваться мифолого-фольклорные мотивы «Ямской слободы» (поскольку эта повесть датируется 1927 годом), затем рассказа «Мусорный ветер» (1933) и, наконец, рассказа «Река Потудань». (1937). Очерёдность упоминаний персонажей Платонова также обусловлена очерёдностью создания произведений, в которых эти персонажи фигурируют.
2 Слово они здесь относится к демобилизованным солдатам, к которым примыкал и Никита Фирсов.
с обезличиванием, безумием героев. Как для Филата, так и для Лихтенберга с Фирсовым беспамятство является признаком духовной смерти, о которой писал Элиаде [см. 18: 431] (в платоноведении это называется квазисмертью). Причём Платонов делает акцент не просто на потере памяти, а на самозабвении, что тесно связано с безумием: «Забывший сам себя Филат никогда не видел окрестностей за околицей слободы, только помнил свою детскую деревню, где рос с матерью. Филату от работы некогда было опомниться и подумать головой о постороннем, - и так постепенно и нечаянно он отвык от размышления; а потом, - когда захотел, - уже нечем было: голова от бездействия ослабла навсегда» [15: 97]. О сознании Лихтенберга лучше всего говорит эпиграф «Мусорного ветра»:
«Оставьте безумие моё.
И подайте тех,
Кто отнял мой ум».
«Тысяча и одна ночь»
Описывая состояние Фирсова на слободском рынке, Платонов отмечает, что его герой жил в «бедности ума» [15: 305]. Ещё одной характерной особенностью Филата, Лихтенберга и Фирсова является немота или молчание этих героев. В «Ямской слободе» Филат является персонажем, который «никогда не имел надобности говорить с человеком» [15: 75], Лихтенберг у Платонова характеризует себя сам: «Я безмолвный» [17: 283]. Весьма частотны упоминания о немоте Никиты Фирсова из «Реки Потудани» (особенно это заметно, когда Фирсов находится на слободском рынке): «Сторож подумал, что это - немой человек» [15: 304], «отвыкнув сначала говорить, он и думать, вспоминать и мучиться стал меньше» [15: 304]. Немота, по мифологическим представлениям, «выявляет принадлежность того или иного существа к потустороннему миру» [1: 303]. Долгое молчание человека связывается с его чужеродностью и нечистотой. И, действительно, Филат, Лихтенберг и Фирсов (который на слободском рынке выглядит «чужим, утомлённым существом» [15: 303]) выделяются в этом отношении на фоне других персонажей.
Всё это (беспамятство, безумие, немота и, вдобавок, ярко выраженная неспособность к физической любви) способствуют не просто обезличиванию, а обесчеловечиванию Филата, Лихтенберга и Фирсова. Филат из «Ямской слободы» похож скорее не на человека, а на безмолвную лошадь, которая выполняет такую же «бессмысленную, беспросветную, тоскливую работу» [5: 132]. С ещё большей очевидностью показано обесчеловечивание Лихтенберга из «Мусорного ветра» - этот герой в прямом смысле превращается в животное. Вообще, ситуация, когда человек сливается с животным в творчестве Платонова не редка (В «Записных книжках» писатель отмечает: «Не лестница эволюции, а смешение живых существ, общий конгломерат» [16: 213]). Ханс Гюнтер в статье «Смешение живых существ»: человек и животное у А. Платонова» [8] анализирует
целый ряд, так называемых, антропозоологических образов прозы писателя. Исследователь приводит историю отношения к животным в русской литературе и заключает, что Платонов, несомненно, следует традициям в создании антропозоологических образов. При этом Гюнтер отмечает, что в русской литературе особое место занимает именно образ лошади, как символ страданий всех угнетённых и униженных. Безмолвие животных вызывает у русских писателей и поэтов особое сочувствие, что, в частности, подтверждают строки Заболоцкого:
«И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню.
Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь» [9: 81]
Гюнтер пишет: «Отсутствие языка у животных является схожим мотивом у Заболоцкого и Платонова. У обоих немота животных компенсируется подчёркнутой выразительностью лица, и в особенности глаз» [8]. Но если сравнение Филата с лошадью имеет положительные коннотации - «традиционно лошадь символизирует благородное существо, превосходящее человека своими мифическими или божественными качествами» [8] , - то метаморфоза Лихтенберга имеет абсолютно негативный характер. Ханс Гюнтер пишет, что «Мусорный ветер» изобилует примерами « регрессивной метаморфозы» [8], и превращение Лихтенберга это подтверждает - в его личном формуляре произведена запись: «Новый вид социального животного, обрастает волосяным покровом, конечности слабеют, половые признаки неясно выражены, и к определённому сексуальному роду этого субъекта, изъятого из общественного обращения, отнести нельзя, по внешней характеристике головы - дебил, говорит некоторые слова, произнёс без заметного воодушевления - верховное полутело Гитлер - и умолк. Бессрочно» [17: 282]. В «Реке Потудани» потеря Фирсовым человеческой сущности описана не столь явно. Однако безмолвие Никиты на слободском рынке и потеря им памяти о своей прошлой, «человеческой» жизни могут служить признаками того, что этот герой у Платонова является антропозоологическим. Вдобавок в слободе Кантемировке Фирсов охарактеризован как «чужое, утомлённое существо» [15: 303]. Что же послужило поводом к такому состоянию героев Платонова? Почему Филат, Лихтенберг и Фирсов утратили память, язык, ум и превратились в «утомлённых существ» [15: 303]? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо указать ещё на некоторые совпадения мифопоэтических элементов повести «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань».
Образ ямы типичен для платоновской прозы, что видно, в том числе, и на примере произведений, выбранных нами для анализа. Филат - батрак, выполняющий жителям слободы различную рабо-
ту за пропитание. Среди прочего Платонов описывает, как Филат вычищает выгребную яму Захара Васильевича, избавляя его от необходимости услуг золотаря Понтия (само название повести «Ямская слобода» фонетически сходно со словом яма). В «Мусорном ветре» неизвестный человек поднимает Лихтенберга от подножия памятника Гитлеру и затем бросает в помойную яму. Находясь среди отбросов, Лихтенберг мечтает о совсем иной, светлой реальности: «Лихтенберг в омрачённой глубине своего ума представил чистый, нормальный свет солнца над влажной, прохладной страной, заросшей хлебом и цветами, и серьёзного, задумчивого человека, идущего вослед тяжёлой машине» [17: 280]. В яме же Лихтенберг убивает крысу, которая грызла его во сне, а затем, «желая возвратить из неё собственное мясо и кровь» [17: 281], съедает «маленького зверя» [17: 281]. В «Реке Потудани» описан базарный сторож, который за еду нанимает работников, чтобы они чистили отхожие места, убирали мусор и т.д. В число таких работников попадает и Никита Фирсов, который на слободском рынке либо роет ямы для нечистот, либо их вычищает. При этом однажды встречается описание того, как Фирсов «спал на крышке выгребной ямы» [15: 303]. Очевидно, что все три героя Платонова так или иначе связаны с ямой, причём, яма эта всегда заполнена нечистотами. В мифологических представлениях славян яма - место, связанное с иным миром, место, через которое возможен контакт с загробным царством. Поэтому неслучайно, что герои Платонова зачастую именно в яме испытывают квазисмерть3. В пользу танатологической характеристики образа ямы в творчестве Платонова говорит и та пища, которую в ней (либо из неё) едят Лихтенберг и Фирсов: «Обратность» того света по отношению к земному миру может быть отмечена и в поверьях, по которым умершие питаются антипищей (падалью, навозом)» [6: 446]. Лихтенберг, находясь в яме, употребляет еду несвежую, ест помои, а базарный сторож из «Реки Потудани» кормил своих работников отходами, взятыми из «помойного места» [15: 303].4 Крыса, грызущая Лихтенберга, сравнима со хтоническими чудовищами подземного царства, что подкрепляет версию о связи образа ямы с мифопоэ-тикой иного мира в рассказе Платонова «Мусорный ветер».
Анализ мифопоэтики образа ямы важен здесь потому, что этот образ является у Платонова квинтэссенцией всей действительности, в которую погружены Филат, Лихтенберг и Фирсов. Ямская слобода изображена Платоновым как место, отделённое от остального мира, как закрытое царство: «мир где -
3 Н. Малыгина, исследуя автоинтертекстуальность Платонова, замечает, что для его героев характерно «погружение на «дно» жизни: в яму, в могилу, «растворение» в космосе, воде, предполагающее будущее воскрешение» [13: 63].
4 В повести «Ямская слобода» мотив антипищи не фигурирует, но Филат, обедая вместе с семьёй Захара Васильевича, вынужден есть кашу с волосами, чтобы не обидеть хозяйку Так или иначе, мотив нечистой еды присутствует во многих произведениях Платонова.
то бушевал молча, не доходя до слободы своим голосом» [15: 106], а в первой главе повести сказано, что предки слобожан «быстро дичали в дальней заброшенности» [15: 70]. Кроме того, в ходе повествования неоднократно фигурирует мотив низины, оврага, что, возможно, связывает «Ямскую слободу» с мифопоэтикой иного мира: прадед Захара Астахова убеждает учёного Бергравена, который ищет «пуп земли» [15: 72], в том, что предмет его поисков располагается в овраге; во время крестного хода «старухи спустились в слободской лог и скрылись за кустарником» [15: 107]. Вдобавок символичными являются строки: «Ежедневно человек из глубины и низов земли заново открывал белый свет над головой и питался кровью удивительных надежд» [15: 106]. И посреди этого отдельного мира находится Филат, который чувствует себя в Ямской слободе подобно Лихтенбергу, брошенному в яму: «Чего он желал - Филат не знал. Иногда ему хотелось очутиться среди множества людей и заговорить о всём мире, как он одиноко догадывался о нём. Иногда -выйти на дорогу и навсегда забыть Ямскую слободу, тридцать лет дремучей жизни и то невыразимое сердечное тяготение, которое владеет, наверное, всеми людьми и увлекает их в темноту судьбы» [15: 105]. Филат, который «никогда не видел окрестностей за околицей слободы» [15: 97], находится в заточении окружающего его мещанства и мечтает увидеть другой мир - это «удивительная надежда» [15: 106] как Филата, так и Лихтенберга. Алексей Варламов пишет, что Филат «становится жертвой человеческих страстей и инстинктов в небольшом поселении» [5: 131]. Действительно, главный герой Ямской слободы не вписывается в атмосферу корыстолюбия и бездуховности окружающего мира и теряет в нём память о себе. Филат, в отличие от остальных слобожан, не может приспособиться к жестокой действительности, но и реализовать имеющийся в нём потенциал тоже не в силах. На первый взгляд может показаться странным, что Платонов поставил в центр своей повести такого неспособного к яркой мысли, безвольного персонажа, как Филат. Но если Филат пытается мыслить («В ленивом или бездельном человеке всегда вырастают скорби и мысли, как сорная трава по бросовой непаханой почве. Так случилось и с Филатом; но голова его, заросшая покойным салом бездействия, воображала и вспоминала смутно, огромно и страшно - как первое движение гор, заледеневших в кристаллы от давления и девственного забвения» [15: 101]), то другие слобожане абсолютно лишены какого-либо духовного начала. Только в разговоре Свата и Миши поднимается вопрос о пользе и вреде ума - эти персонажи способны на раздумие, даже в какой-то мере философичны, но в слободе они пришлые люди зрелого возраста. Филат же находится в «яме» Ямской слободы сызмальства, поэтому его мыслительная деятельность - это лишь потенциальная возможность. Алексей Варламов пишет: «Физическое для Филата - следствие ду-
ховного, он ещё не одухотворённый, но готовый к одухотворению человек» [5: 131]. Примерно ту же мысль высказывает и Сват: «Ничего, Филат, пущай голова отдохнёт, когда-нибудь и она задумается!» [15: 85].5 В связи с образом Филата, вынужденного проживать среди бездуховных людей, вспоминается образ ветхозаветного Лота, о котором апостол Пётр писал следующее: «. а праведного Лота, утомлённого обращением между людьми неистово развратными, избавил (ибо сей праведник, живя между ними, ежедневно мучился в праведной душе, видя и слыша дела беззаконные)» (2-е Послание Петра 2: 7 - 8).
Если Филат мучается в яме мещанства, то Лихтенберг мучается в яме фашизма. Реальность, которая окружает главного героя рассказа «Мусорный ветер», подобно Ямской слободе, отделена от остального мира и составляет особое царство, которое Андрей Платонов называет «царством мнимости»[17: 275]. Это царство, где настоящий смысл человеческого бытия заменён ложными идеалами фашизма и мнимым восторгом. М. Геллер в книге «Андрей Платонов в поисках счастья» показывает, что подобная ситуация интересовала писателя ещё в 1926 году (непосредственно перед созданием «Ямской слободы»), когда он сделал запись: «Всё замещено! Всё стало подложным! Всё не настоящее, а суррогат!» [7: 355]. К. Баршт, анализируя действительность, созданную Платоновым в рассказе «Мусорный ветер», замечает, что в этом «царстве мнимости» [17: 275] «органическое тело признаётся важнейшим элементом существования человека (собственно - всем человеком), а философское размышление становится чем-то маргинальным, необязательным для человека, чем можно заниматься лишь «в свободное от работы время» [3: 64]. Для Платонова мысль по отношению к телу первична, а тело является лишь инструментом сознания, поэтому идеологию, описанную Барштом, писатель признать не мог. И посреди этого «царства мнимости» [17: 275], отвергающего примат мысли, находится Альберт Лихтенберг. Вокруг него, как и вокруг Филата из «Ямской слободы», люди не способны жить сознанием, причём люди эти находятся зачастую на вершине социальной лестницы: «Гитлер не мыслит, он арестовывает, Альфред Розенберг мыслит лишь бессмысленное, папа римский не думал никогда, но они существуют ведь!» [17: 280]. В отличие от Филата, Лихтенберг, находясь в «царстве мнимости» [17: 275], мыслит весьма ярко, чем выделяется на фоне остальных персонажей рассказа. К. Баршт в статье «Мусорный ветер» А. Платонова: спор с Декартом» пишет: «В повести Платонова «мусорному ветру» энтропии, который продолжает ве-
5 Впрочем, нельзя сказать, что сознание Филата в Ямской
слободе полностью беспросветно. В повести встречаются места, когда он припоминает мать и детскую деревню, где когда-то жил. В гностической мифологии память о прошлой жизни (анамнез) - свидетельство духовного возрождения героя, потерявшего идентичность. Важно также и то, что Филат, подобно Мише и Свату, родом не из Ямской слободы, но попав туда в детстве, он не смог сохранить свою суть, испытал квазисмерть.
ять в Новой истории человечества, противостоит самоценное, продуктивное и непосредственно выражающее себя в мысли «вещество-энергия» сознания Лихтенберга...» [3: 66]. По мысли исследователя, превращение Лихтенберга в животное обусловлено «низким уровнем умирающей от «мусора» Земли» [3: 65] и свидетельствует о том, что сознание героя достигло такого широкого масштаба, что его тело начало деградировать: «. резкое истощение энергетики Земли, телесной энергии платоновского праведника может привести к тому, что его сознание начнёт бесконечно расширяться и укрепляться, но тело будет преодолевать путь «обратный по Дарвину» [3: 64]. На первый взгляд, такая гипотеза противоречит эпиграфу рассказа и характеристике Лихтенберга как человека безумного. Но в народной традиции персонаж, прямо названный дураком, является единственным, кто способен выполнить указания фольклорного царя или отца, пересечь границу миров и благополучно вернуться домой. В народной культуре дурак - носитель сокровенного знания, как и безумный Лихтенберг в рассказе «Мусорный ветер». Примечательно, что и в русской литературной традиции есть подобные примеры - ср. роман Достоевского, где моральным центром произведения выступает «идиот» князь Мышкин. Кстати, понимание Платоновым сущности этого персонажа имеет в контексте нашей работы важное значение. В рецензии на спектакль «Идиот» Платонов отмечает, что Мышкин «вышел уже из власти пола и вошёл в царство сознания» [цит. по 12: 146], что, по мнению писателя, является его несомненным достоинством.
Рассказ «Река Потудань» посвящён судьбе демобилизованного красноармейца Никиты Фирсова, который не сумел сразу освоиться в послевоенной действительности. Неспособность к полноценной супружеской жизни с женой Любой толкает Фирсова на бегство в слободу Кантемировку, где упадок его душевных сил достигает крайней степени. Фирсов отлучается из дома и, подобно сказочным персонажам, с помощью проводника (нищего) попадает в совершенно иную реальность (сходная ситуация встречается в сказках [См., например, Аф., №№ 128 - 130]). Слободу Кантемировку можно сопоставить с мифопоэтическим потусторонним измерением так же, как это было сделано при анализе действительности, окружающей Филата и Лихтенберга: именно на слободском рынке Никита достигает высшей точки самозабвения, теряет язык и становится «утомлённым существом» [15: 303]. Рытьём выгребных ям Фирсов также занимается в слободе Кантемировке, а не в каком-либо другом месте 6. Весь слободской рынок в целом становится для Никиты ямой, где он испытывает духовную смерть. В этом плане символично, что Кантемировка является слободой, как и
6 Примечательно сходство между Захаром Васильевичем из
«Ямской слободы» и базарным сторожем из «Реки Потудани»: оба эти персонажа выступают как работодатели главных героев и кормят их нечистой едой. Кстати, и Филат и Фирсов зарекомендовали себя как исполнительные и ценные работники.
место, где прозябает Филат из повести Платонова. В суетной, мещанской атмосфере рынка Фирсов теряет идентичность и испытывает квазисмерть, однако абсолютно отрицательным это явление назвать нельзя - квазисмерть в Кантемировке позволила Фирсову переродиться и придти к Любе обновлённым человеком, способным к физической любви. Никита и до отбытия в Кантемировку нёс в себе танатологические черты, неоднократно «умирал» и «воскресал» (во время болезни, во время зимней работы в мебельной мастерской и т.д.), поэтому слободской рынок является для Фирсова местом окончательного упадка и следующего за ним окончательного возрождения. Здесь можно провести параллели со сказочной традицией, где для того, чтобы вернуть к жизни умершего персонажа, его тело вначале окропляют мёртвой водой, убивают окончательно, и только после этого используют воду живую.
Рассказ «Река Потудань» вобрал в себя многие мотивы всего творчества Платонова (это касается темы половых отношений, мотива возвращения героя в родной дом и др.), является своего рода визитной карточкой писателя. Однако, наиболее тесные связи у этого произведения с повестью «Ямская слобода», что, в частности, подтверждает в своей книге Алексей Варламов: «Он [Фирсов - И.Л.] больше напоминает нищего духом Филата из «Ямской слободы». И вся «Река Потудань» есть инвариант давней повести, некий сад расходящихся тропок» [5: 374]. Впрочем, анализ образа Лихтенберга показал, что рассказ «Мусорный ветер» также вписывается в ав-тоинтертекстуальную систему «Ямской слободы» и «Реки Потудани», образует с ними триаду.
Образы Филата, Лихтенберга и Фирсова сравнимы с «низкими» героями волшебных сказок, которые, несмотря на свою ущербность, оказываются способными на то, чего остальные персонажи достичь не в силах. Е.М. Мелетинский в книге «Герой волшебной сказки», исследуя подобных персонажей («грязных мальчиков», «лысых паршивцев» и т.д.), показывает, что зачастую именно они, те, кто лишён житейского разума, неопрятно выглядит и не отличается трудолюбием, несут в себе тайную силу и мудрость: «Прозвище «дурачок» иронично. Оно выражает не столько мнение сказочника, сколько несправедливое «недоверие» старших и социально «высших» к способностям Иванушки» [14: 193]. Примечательно, что «низкий» герой волшебных сказок и мифологических легенд зачастую помещён в навозную яму и занимается грязной работой, живёт на окраине селения (ср. дом Свата на окраине Ямской слободы, где некоторое время прожил и Филат), отличается немотой и беспамятством. «Антропозоологический» характер Лихтенберга также имеет свои мифопоэ-тические корни: многие «низкие» герои волшебных сказок являются сыновьями животных, происходят от них (например, Иван Кобыльников). Остальные фольклорные персонажи относятся к такому герою презрительно, но Мелетинский пишет: «Сказка рас-
ценивает сына животного как стоящего на самой низкой ступени социальной лестницы. Но именно «низкий» Иван Кобыльников оказывается лучшим из трёх братьев» [14: 202]. Вообще, исследователь делает вывод о том, что идеализация «низкого» героя в сказке - следствие идеализации всех неимущих и социально обездоленных людей. Если говорить о персонажах Платонова, то и Филат, и Лихтенберг, и Фирсов, оказавшийся на слободском рынке, в определённой степени, «изъяты из общественного обращения» [17: 282].
Однако Платонов не во всём следует мифопоэ-тической традиции, эта традиция помещена у него в свой литературный контекст. Если в фольклоре герой изначально является «низким», то у Платонова герои «низкими» становятся. Филата, Лихтенберга и Фирсова в «утомлённых существ» [15: 303] превращает бездуховная среда, различные «царства мнимости», которые отняли у них ум (ср. эпиграф к рассказу «Мусорный ветер»). Ямская слобода для Филата, фашистская Германия для Лихтенберга, слобода Кантемировка для Фирсова становятся местами их духовной смерти, «ямами», которые сопоставимы с танатологическими измерениями в мифологии. Трагедия и достоинство этих героев в том, что они, находясь в «царствах мнимости», не могут слиться со своим окружением, не являются частью «многолюдства народа» [15: 304]. Вследствие конфликта со средой Филат, Лихтенберг и Фирсов лишаются практического ума, становятся «низкими» персонажами, но при этом не дополняют ряды типичных обитателей этой среды. И если сказка поэтизирует
в лице «низкого» героя социально-обездоленных, то Платонов поэтизирует особое сознание, способное противостоять «мусорному ветру» энтропии» [3: 66]. Носителями такого сознания и являются Филат, Лихтенберг и Фирсов. Все они, так или иначе, вырываются за пределы своих «ям»: Филат уходит из Ямской слободы вместе со Сватом и Мишей, Лихтенберг умирает, а Фирсов возвращается со слободского рынка к жене Любе, копируя сказочный сюжет, в котором герой выбирается из иного мира и обретает невесту.
Итак, тесная автоинтертекстуальная связь между повестью А. Платонова «Ямская слобода» и его рассказами «Мусорный ветер» и «Река Потудань» позволяет говорить о наличии определённого инварианта в творчестве писателя. Во многом созданию такого инварианта способствовала общность мифо-поэтического субстрата произведений Платонова, но всё же основой их автоинтертекстуальности выступает единство конфликта между носителем светлого сознания и окружающей его действительностью. Разумеется, говоря об инвариантном начале у Платонова, мы не подвергаем сомнению уникальность каждого произведения писателя. Любое произведение Платонова насыщено самостоятельным содержанием и обладает таким же самостоятельным художественным значением (конкретная реализация конфликта в каждом произведении писателя особа, неповторима). В этом Платонов расходится с ми-фопоэтической традицией, где единый сюжет определённого числа сказок можно изобразить в виде схемы.
Библиографический список
1. Агапкина Т.А. Молчание // Славянская мифология: Словарь-справочник.- М.: Международные отношения, 2002. С. 303-304.
2. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки (полное издание в одном томе). М.: Альфа-книга, 2008.
3. Баршт К.А. «Мусорный ветер» А. Платонова: спор с Р. Декартом // Вестник Томского государственного педагогического университета. Серия: гуманитарные науки (филология). 2005. №6 (50). С. 62-67.
4. Библия. М.: Российское библейское общество, 2005.
5. Варламов А.Н. Андрей Платонов. М.: Молодая гвардия, 2011.
6. Виноградова Л.Н. Тот свет // Славянская мифология: Словарь-справочник. М.: Международные отношения, 2002. С. 444-446.
7. Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья.
8. Гюнтер X. «Смешение живых существ»: человек и животное у Андрея Платонова // Сайт журнала «Новое литературное обозрение». - URL: www.nlobooks.ru/node/1008
9. Заболоцкий Н. Лицо коня // Заболоцкий Н. Столбцы, стихотворения, поэмы. СПб.: Северо-запад, 1993.
10. Карасёв Л.В. Движение по склону (пустота и вещество в мире Андрея Платонова) // Вопросы философии. 1995. №8. С. 123-143.
11. Карасёв Л.В. Знаки покинутого детства («постоянное» у А. Платонова) // Вопросы философии. 1990. №2. С. 26-43.
12. МалыгинаН.М. Андрей Платонов: поэтика «возвращения». М.: ТЕИС, 2005.
13. Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платонова. М.: МПУ, 1995.
14. МелетинскийЕ.М. Герой волшебной сказки. М. - СПб.: Академия исследований культуры, Традиция, 2005.
15. Платонов А.П. В прекрасном и яростном мире: Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1965.
16. ПлатоновА.П. Записные книжки. М.: ИМЛИ РАН, 2006.
17. Платонов А.П. Счастливая Москва: Роман, повесть, рассказы. М.: Время, 2011.
References
1. Agapkina T.A. Silence // Slavic mythology: Reference Dictionary. -Moscow: International Relations, 2002. - Pp. 303-304.
2. AfanasyevA.N. Russian folk tales (complete edition in one volume). - Moscow.: Alpha-book, 2008.
3. Barsht K.A "Rubbish Wind" by Andrei Platonov: dispute with Descartes // Bulletin of Tomsk State Pedagogical University. Series: Human Sciences (Philology). - 2005. - № 6 (50.) - Pp. 62-67.
4. Bible. - Moscow: Russian Bible Society, 2005.
5. Varlamov A. Andrei Platonov. - Moscow: Molodaya Gvardia, 2011.
6. Vinogradova L.N. Another world // Slavic mythology: Reference Dictionary. - Moscow: International Relations, 2002. - Pp. 444-446.
7. Heller M. Andrei Platonov. In search of happiness. - Moscow: MIK, 2000.
8. Gunther H. "Mixing of living beings": the man and the animal by Andrei Platonov // Website of the journal "New Literary Review." - URL: www.nlobooks.ru/node/1008
9. Zabolotskii N. The face of a horse // Zabolotskii N. Columns, poems, poem. - St. Petersburg: Severo-Zapad, 1993.
10. KarasevL.V. Driving on a slope (emptiness and matter in the world of Andrei Platonov) // Problems of Philosophy. - 1995. - № 8. - P. 123-143.
11. Karasev L.V. Mark off childhood ("permanent" in A. Platonov) // Problems of Philosophy. 1990. № 2. Pp. 26-43.
12. Malygina N.M. Andrei Platonov: poetics of "return". - Moscow: TEIS, 2005.
13. Malygina N.M. The art world of Andrei Platonov. - Moscow: MPU, 1995.
14. MeletinskyE.M. The hero of a fairy tale. - Moscow - St. Petersburg.: Academy of Cultural Studies, Tradition, 2005.
15. PlatonovA.P. In a beautiful and violent world: Novels and Stories. - M.: Fiction, 1965.
16. Platonov A.P. Notebooks. - Moscow: Russian Academy of Sciences Institute of World Literature, 2006.
17. Platonov A.P. Happy Moscow: novels, novellas, short stories. - Moscow: Vremya, 2011.
УДК 82.091-4 Е.А. МИХЕИЧЕВА
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русской литературы ХХ - ХХ1 веков и истории зарубежной литературы Орловского государственного университета E-mail: inoliterat@maH.ru A.B. ЛАВРУШИНА
аспирант кафедры русской литературы ХХ - ХХ1 веков и истории зарубежной литературы Орловского государственного университета
UDC 82.091-4
E.A. MIKHEICHEVA
doctor of Philology, professor, Head of Department "The Russian Literature of the XX-XXI centuries and History of Foreign Literature", Orel State University E-mail: inoliterat@mail.ru A.V. LAVRUSHINA
postgraduate student, Department "The Russian Literature of the XX-XXI centuries and History of Foreign Literature", Orel State University
ХРОНОТОП «БЕРЛИН - РОССИЯ» В ЦИКЛЕ РАССКАЗОВ В.В.НАБОКОВА «ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧОРБА» CHRONOTOPE "BERLIN - RUSSIA" IN V. NABOKOV'S SHORT STORY COLLECTION "THE RETURN OF CHORB"
В данной статье рассматривается пространственно-временная организация рассказов В.В. Набокова как отражение художественной системы писателя и как способ выражения идейно-художественного своеобразия его «малой» прозы. Типы хронотопов и их функционирование в антонимичной паре «Россия - Берлин» (свое - чужое) способствуют пониманию духовных исканий писателя-эмигранта.
Ключевые слова: Набоков, Россия, Берлин, хронотоп, пространство, время, герой, город, рассказ.
In the article spatio-temporal design of Nabokov's short stories is analysed as a reflection of author's artistic system and a way of expressing the singularity and originality of his works. Certain types of chronotope and their functioning in the antinomic pair "Russia - Berlin" (home - foreign) help to understand writer-emigrant's cultural search.
Keywords: Nabokov, Russia, Berlin, chronotope, space, time, the hero, the city, short story.
Владимир Владимирович Набоков принадлежал Набоков не считал случайным совпадением то обсто-к младшему поколению первой «волны» русской ятельство, что он родился в один день с Шекспиром эмиграции. Дата его рождения - 22 апреля 1899 года. и через сто лет после Пушкина: это было одним из
© Е.А. Михеичева, А.В. Лаврушина © E.A. Mikheicheva, A.V. Lavrushina
