CC BY
497
В.И. Габдуллина
Барнаул
Мотив блудного сына в романе И.^ Тургенева «Отцы и дети»
И.С. Тургенев вынес в название своего романа нравственную проблему, принадлежащую к категории «вечных». Проблема отцов и детей нашла свое воплощение в целом ряде сюжетов Ветхого и Нового Заветов, наиболее яркий из которых - сюжет притчи о блудном сыне из Евангелия от Луки, в форме семейной истории повествующий о взаимоотношениях человека (сына) и Бога (отца) и о разрешении духовно-нравственного конфликта через покаяние и прощение.
В романе «Отцы и дети» сюжетные коллизии притчи о блудном сыне (уход из дома - испытания: распутная жизнь, разорение и голод -раскаяние и возвращение домой) прочитываются в жизненных историях главных персонажей (Аркадия и Павла Петровича Кирсановых и Евгения Базарова). При этом в каждом конкретном случае сюжетная схема притчи претерпевает определенную трансформацию. Как отмечает В.И. Тюпа, «притча не предполагает внутренне свободного, игрового, переиначивающего отношения к сообщаемому», поэтому есть определенные границы интерпретации притчи, заданные её жанровой природой, ограничивающей «внутреннюю активность адресата» [1]. Однако, писатель, обращающийся к евангельскому тексту с целью использовать его нравственный потенциал, из адресата превращается в соавтора, создавая на основе архетипического мотива свой алломотив. В результате связь с притчей становится неявной. В данном случае проявляется закономерность, отмеченная Ю.В. Шатиным: «Меняя конкретное воплощение отношений субъекта, объекта и предиката, архетипический мотив порождает серию алломотивов, весьма индивидуальных в синхронном срезе сюжетосложения, и, может, поэтому незаметных без специального сюжетологического исследования» [2]. Подобное «скрытое» использование евангельского мотива мы наблюдаем в тексте романа И.С. Тургенева «Отцы и дети».
Начало романа отсылает к эпизоду финала притчи. Сравним два
эпизода:
«И когда он был далеко еще, увидел его отец его и сжалился; и побежав пал ему на шею и целовал его...»
(Лука, XV, 15);
« - Аркаша! Аркаша! - закричал Кирсанов, и побежал, и замахал руками... Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к безбородой
В обоих эпизодах радость отцов проявляется в поступках и жестах, неподобающих их положению. Евангельский отец, о котором в притче сказано как о почтенном господине, у которого много наемников и рабов, не просто принимает блудного сына назад в свой дом, он бежит ему навстречу, движимый чувством жалости и любви к сыну. Так же поступает отец Аркадия, принадлежащий к аристократической, генеральской семье. Николай Петрович
выехал встречать сына и прождал его на постоялом дворе «часов около пяти», в то время как его брат Павел Петрович, поступает в соответствии с аристократическими правилами. «Он хотел было выехать со мной к тебе навстречу, да почему-то раздумал», - сообщает о нем Аркадию Николай Петрович (7, 12).
При сходстве указанных ситуаций следует отметить различие в сюжетно-композиционной функции эпизода возвращения в евангельской притче и романе. Если эпизод возвращения блудного сына принадлежит к завершающим в поэтической структуре притчи, то в романе он становится завязкой в сюжетной линии Аркадия Кирсанова и романа в целом. Различна и смысловая наполненность указанных эпизодов: если в притче блудный сын возвращается в дом отца с покаянием, признав свои заблуждения, то в романе с возвращением сына начинается разлад в его отношениях с отцом.
В тексте романа наблюдается инверсия: сын пытается играть неподобающую ему роль, присвоив себе право прощать отца. Николай Петрович, который говорит, что у него «всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну» (7,14) (имея в виду равноправие), с первого момента встречи с сыном оказывается в зависимом положении: «Николай Петрович казался гораздо встревоженнее своего сына; он словно потерялся немного, словно робел» (7, 11). В то время как Аркадий испытывает «чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства» (7, 15). Сын ведет себя бестактно, снисходительно похлопывая отца по плечу, любуясь своим «взрослым» великодушием, «наслаждаясь сознанием собственной развитости и свободы», «отпускает» отцу грехи и прощает ему увлечение Фенечкой. Произнося верные по своей сути слова, которые должны были бы расставить все по своим местам: «сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда ни в чем не стеснял моей свободы», - Аркадий «чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления отцу» (7, 23). В результате отец и сын окончательно меняются местами, и заканчивается прощение сыном «блудного отца» своеобразным перевертышем евангельской сцены: «Николай Петрович хотел что-то вымолвить, хотел подняться и раскрыть объятия... Аркадий бросился ему на шею» (7, 24).
Аркадий идет наперекор традиции и самой Природе, разрушая основы естественного неравенства между небогатым жизненным опытом сыном и многое уже пережившим отцом. Между сыном и отцом нет взаимопонимания. Аркадий считает себя нигилистом, подражая во всем Базарову, отказываясь от «наследия» отцов. Он не жаждет приобщиться к «пище отца», с напускным равнодушием отвергая то, что так дорого сердцу Николая Петровича: музыку, поэзию, природу. Таким образом, Аркадий в первых главах романа изображен в состоянии «духовного блуда». Но автор дает понять, что такое поведение героя продиктовано желанием быть независимым (как и уход из дома младшего сына в притче). В глубине души Аркадий остается сердечным, глубоко чувствующим «домашним» юношей, скрывающим за маской равнодушия любовь к отцу и к своему дому. В первую
ночь под родительским кровом «Аркадием овладело радостное чувство», пишет автор. «Сладко засыпать в родном доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, может быть, руки нянюшки. Аркадий вспомнил Егоровну и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного... О себе он не молился» (7, 20). Последнее замечание автора («О себе он не молился»), очевидно, неслучайно. Аркадию кажется, что он не нуждается в помощи Бога, он еще не осознал своих заблуждений. Вместе с тем, указав на непосредственное религиозное чувство, живущее в душе Аркадия, автор как бы дает знак, что возвращение «заблудшей души» в Дом Отца обязательно состоится.
Толчком к истинному возвращению Аркадия в родительский дом стала любовь к женщине. Если в евангельской притче блудный сын «расточил имение свое, живя распутно», то в романе герой испытывает очищающее от «скверны» чувство возвышающей его любви. По Тургеневу, любовь - это не греховное, а священное чувство. Через любовь очищаются сердца от всего наносного, возвращаясь к своему природному предназначению. «Все минется, - сказал апостол, - одна любовь останется», - пишет Тургенев в заключение своей статьи «Гамлет и Дон Кихот» (5, 347).
Любовь к Кате заставляет Аркадия вспомнить о тех духовных ценностях, от которых он отрекался. Он становится ближе к отцу. Так же, как герой евангельской притчи, который, вернувшись к отцу, просит принять его «в число наемников», чтобы работать на поле отца, Аркадий работает на земле: «Аркадий сделался рьяным хозяином, и "ферма" уже приносит довольно значительный доход» (7, 186).
В последней главе романа мы видим семейную идиллию в доме Кирсановых. «Ровно в три часа все собрались к столу... Павел Петрович восседал между Катей и Фенечкой; "мужья" пристроились возле своих жен. Знакомцы наши изменились в последнее время: все как будто похорошели и возмужали...» (7, 184). Одна из заключительных сцен притчи - «пир» -является заключительной и в истории взаимоотношений отца и сына Кирсановых в романе, свидетельствуя о восстановлении гармонии в этой семье.
Знаменательна семантика имен: Аркадий - от Аркадии (Аркадия -идущий от античной литературы образ идеальной страны, счастливой, беззаботной жизни [4]); Екатерина - в переводе с греческого означает «чистая». В картине семейного счастья Аркадия и Кати автором явно делается намек на идиллию, которая в реальной жизни редко достижима. Тем не менее, семейная идиллия, наступившая в доме Кирсановых, нарисована в теплых, светлых тонах. Здесь нет места иронии. Возможно, в картине семейного счастья сквозит тоска по семейному гнезду самого И.С. Тургенева, который так и не обрел покоя в семье.
Евангельский мотив блудного сына в сюжетной линии Аркадия Кирсанова определенным образом трансформируется. На его основе создается авторский алломотив, который так же, как и евангельский мотив, двупланов: за внешним эмпирическим сюжетом проступает символический. В истории отпадения младшего Кирсанова от дома и его возвращения Тургенев
изобразил вариант судьбы молодого поколения, который представляется ему наиболее благополучным. Отчий Дом, для Тургенева, - это не только родительский дом, но и Россия, общий Дом для всех поколений. Аркадий, пройдя через юношеские увлечения нигилистическими идеями, носителем которых в романе является Базаров, и ценя либерализм и аристократизм своего дяди Павла Петровича Кирсанова, все-таки выбирает третий путь - путь своего отца. Он стал продолжателем его дела на земле, привел в дом отца свою жену, что является залогом того, что жизнь в Отчем Доме не прекратится.
Блудным сыном является в «Отцах и детях» и Павел Петрович Кирсанов. С первых страниц романа автор изображает старшего среди братьев Кирсановых как чужого в своем родовом поместье. В истории Павла Петровича, в изложении Аркадия, явно обнаруживаются фазы архетипического сюжета: уход из дома («Павел Петрович Кирсанов воспитывался сперва дома, так же, как и младший брат его Николай, потом в пажеском корпусе» - 7, 30); распутная жизнь («...он сам себя баловал, даже дурачился, даже ломался <... >. Женщины от него с ума сходили <...>. Павел Петрович ни одного вечера не проводил дома, славился смелостью и ловкостью <... >. Десять лет прошло таким образом, бесцветно, бесплодно и быстро, страшно быстро» - 7, 30, 32). Переломным моментом в жизни Павла Петровича стала смерть его возлюбленной княгини Р., после чего он «вступал в то смутное, сумеречное время, время сожалений, похожих на надежды, надежд, похожих на сожаления...» (7, 33). Наступил момент в жизни Павла Петровича, который совпадает с фазой евангельского мотива, который обозначен как - «расточил имение свое»: «...потеряв свое прошедшее, он все потерял» (7, 33). Следующим этапом стало возвращение в родительский дом.
Функции отца, принявшего блудного сына под родительский кров, выполняет в романе младший брат - Николай Петрович. Таким образом, мотив блудного сына сложным образом трансформируется в сюжетной линии братьев Кирсановых: старший брат заступает место младшего, «блудного», а младший брат - место отца. В сцене беседы братьев в главе VII обнаруживаются притчевые реминисценции: «- Я был еще глуп и суетлив тогда, - отвечал Павел Петрович, - с тех пор я угомонился, если не поумнел. Теперь, напротив, если ты позволишь, я готов навсегда у тебя поселиться.
Вместо ответа Николай Петрович обнял его.» (7, 33).
Таким образом, завершился круг, совпадающий с первым эмпирическим уровнем сюжета притчи. «Физическое» возвращение в родительский дом состоялось, но Павел Петрович на протяжении всего повествования романа изображается в состоянии «духовного блуда». Вернувшись в дом отца, Павел Петрович оказался чужим в нем. Он потерял связи со своими корнями, ему чужды законы и традиции русского Дома: «Он стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на английский вкус...» (7, 33). Весь уклад жизни Павла Петровича, его привычки, пристрастия свидетельствуют о том, что он «расточил» духовное «имение свое», оказался блудным сыном своей родины, России.
Образ русского дворянина, оторвавшегося от своих корней, интересовал Тургенева задолго до романа «Отцы и дети». Непосредственным
предшественником Павла Петровича в этом отношении является персонаж романа «Дворянское гнездо» - отец Федора Лаврецкого Иван Петрович Лаврецкий, который «вернулся в Россию англоманом» (6, 38). «Духовный блуд» Ивана Петровича Лаврецкого завершился тем, что «вольнодумец - начал ходить в церковь и заказывать молебны; европеец - стал париться в бане, обедать в два часа, ложиться в девять, засыпать под болтовню старого дворецкого; государственный человек - сжег все свои планы...». Однако, отрекшись от своих прошлых верований, Иван Петрович так и не обрел душевного покоя, не вернулся к вере своего отца: «Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что ни во что не верит, и молился снова» (6, 42).
Павла Петровича Кирсанова можно назвать духовным братом Ивана Петровича Лаврецкого; возможно, автор неслучайно дает им одинаковые отчества [5]. В конце жизни Павел Петрович Кирсанов вновь покидает родительский дом и Россию, продолжая свой путь «блудного сына». За границей, с ним произошла метаморфоза, подобная той, что случилась в конце жизни с Иваном Петровичем Лаврецким: «Он придерживается
славянофильских воззрений; известно, что в высшем обществе это считается tres distingue. Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя» (7, 186-187). Конечно, об истинном возвращении Павла Петровича в Дом Отца говорить не приходится. Жизнь за границей, вдали от дома становится еще одним тяжелым испытанием для него: «...жить ему тяжело...тяжелей, чем он сам подозревает». Повествование о судьбе Павла Петровича заканчивается картиной, свидетельствующей о том, что страдания привели его в русскую церковь, но сердце его еще не открыто для веры: «Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда, прислонясь в сторонке к стене, он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься...» (7, 187). В истории Павла Петровича представлена судьба поколения 30-40-х годов - либералов-западников, которые оторвались от родных корней и так и не смогли к ним вернуться.
Мотив блудного сына является архетипической основой эмпирического и символического планов сюжетной линии Евгения Базарова. Схема притчи (уход - испытание - возвращение) в истории Базарова выглядит сложнее. Геометрической фигурой, соответствующей сюжетнокомпозиционной схеме притчи, является круг. Сюжет Базарова тоже носит концентрический характер. Ю.В. Лебедев выделяет два круга духовных странствий Базарова: «Тургенев дважды проводит Базарова по кругу: Марьино, Никольское, родительский дом» [6]. Однако не следует забывать, что первый уход Евгения из родительского дома состоялся вне рамок сюжетного повествования. Первый круг его духовных странствий, большая часть которого вынесена за рамки действия романа (Базаров не был дома три года), более продолжителен по времени. «Самоломанным» Евгений Базаров называет себя потому, что в его жизни был этот период, когда ему пришлось «ломать себя», искореняя в своей душе, то, что было заложено в нем
домашним воспитанием, потому что это не соответствовало его вновь приобретенным убеждениям. Поэтому первой точкой отсчета в духовных скитаниях Базарова является все-таки родительский дом, а не Марьино (как утверждает Ю. Лебедев), которое находится на пути движения героя домой.
Схематически скитания Базарова можно себе представить в виде двух концентрических траекторий, вторая из которых меньше (назовем их условно, вслед за Ю. Лебедевым, кругами). Точкой, соединяющей эти два круга, является Дом - это точка ухода и возвращения (как и в евангельской притче). Причем, второй круг расположен зеркально по отношению к первому: Дом -Марьино - Никольское - Дом - Никольское - Марьино - Никольское - Дом.
Собственно возвращение Базарова Домой начинается с Никольского, где он впервые ощутил на себе власть любви, законы которой оказались неподвластны рационалистическому объяснению. Евгений Базаров постоянно ощущает в себе «родовое» начало - в нем жива память о деде, который «землю пахал». В Базарове идет борьба его нигилистической идеи с природным, родовым началом [7]. Любовь к Одинцовой сыграла роль катализатора этого процесса.
Решение о первой поездке домой пришло к Базарову, как показалось Аркадию, неожиданно: «Я завтра к батьке уезжаю», - заявляет он. Аркадий объясняет это решение необходимостью исполнения «священного долга» (7, 101).
Накануне отъезда из Никольского между Базаровым и Аркадием происходит знаменательный разговор, поводом для которого стал приезд Ситникова. Базаров говорит Аркадию: «Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..». Аркадия поражает «бездонная пропасть базаровского самолюбия»: «...то есть - ты бог, а олух уж не я ли?» (7, 102). В свой первый приезд к родителям Евгений одержим гордыней. Ни о каком покаянии с его стороны нет и речи. Родители, особенно мать, смотрят на него как на божество. В разговоре с Аркадием Евгений упрекает своего ученика: «Ты робеешь, мало на себя надеешься» [8]. На вопрос Аркадия: «А ты на себя надеешься? Ты высокого мнения о самом себе?» - Базаров отвечает: «Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, тогда я изменю свое мнение о самом себе» (7, 120).
Оба возвращения Базарова домой воспринимаются им самим не как возвращение, а только как приезд. Хотя картина встречи сына отцом вызывает ассоциации с известным эпизодом притчи. Отец выходит навстречу сыну, но не бежит, как его евангельский предшественник, а пытаясь сдержать свои чувства, стоит на крыльце, «растопырив ноги», «всё продолжая курить, хотя чубук так и прыгал у него между пальцами» (7, 105-106). И обед, приготовленный матерью, сравним с пиром, устроенным в честь блудного сына, только «говядинки не привезли» (намек на евангельского «откормленного теленка»). Родители понимают, что сын приехал ненадолго. Матери «смертельно хотелось узнать, насколько времени он приехал, но спросить его она боялась. "Ну, как скажет на два дня", - думала она, и сердце у ней замирало» (7, 112). Предчувствия матери оправдались, сын уехал через три дня.
Второй приезд к родителям продиктован уже потребностями самого Базарова, а не исполнением «священного долга», хотя и на этот раз он заезжает к ним по пути в Петербург. В разговоре с Одинцовой накануне отъезда Базаров спускается с Олимпа, говоря о себе как о простом смертном: «Перед вами смертный, который сам давно опомнился и надеется, что и другие забыли его глупости» (7, 161). Произошедший с ним нравственный переворот Евгений так объясняет Аркадию: «Видишь ли, человеку иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из гряды; это я совершил на днях...» (7, 160). Как предчувствие трагического конца звучат его слова: «Ну-с, вот я и отправился к “отцам”...».
Во второй приезд Евгений сразу оговаривает время своего пребывания дома: «Я к тебе на целых шесть недель приехал, старина», -говорит он отцу и добавляет: «Яработать хочу.» (7, 171). И действительно, Евгений «стал участвовать в его практике». Это уже больше похоже на возвращение блудного сына, который, покаявшись, просит отца принять его «в число наемников». Однако, и в данном случае Базаров ставит условие - «на шесть недель» [9]. К окончательному возвращению он еще не готов, как не готов принять веру своих родителей.
Сцена смерти Евгения Базарова много раз была объектом анализа и интерпретации со стороны критиков и литературоведов. Все они сходятся во мнении, что Базаров до конца остается верен своим атеистическим взглядам
[10], хотя замечено, что в финале романа усиливается евангельская символика
[11]. Последняя реплика: «Теперь... темнота.», - свидетельствует о том, что Базаров не верит в загробную жизнь, и, значит, не верит в бога. Тем не менее, в романе «Отцы и дети» Тургенев изобразил, по словам Достоевского, «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм» [12].
В финале романа Тургенев дает читателю надежду, что Бог принял грешную душу Базарова, потому что родители молились за него: «Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрывалось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том спокойствии “равнодушной” природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной» (7, 188). В этом месте авторская мысль напрямую смыкается с идеей евангельской притчи, которая тоже - о вечном примирении и о жизни бесконечной.
Вопрос об отношении И.С. Тургенева к религии до сих пор остается открытым в литературоведении. Взгляд на Тургенева как на бесспорного атеиста опровергнут в ряде современных исследований [13]. Вопросы веры волновали Тургенева на протяжении всего его творчества, особенно в конце жизни. «Тургенев не мог не чувствовать душу христианской религии и христианской культуры», - пишет В.Г. Одиноков [14]. В «Отцах и детях» разрушительной идее отрицания писатель противопоставил идею вечной любви и прощения, наиболее полным воплощением которой является евангельский текст.
Примечания
1. Тюпа В.И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс. Новосибирск, 1999. С.384.
2. Шатин Ю.В. Архетипические мотивы и их трансформация в новой русской литературе // «Вечные» сюжеты русской литературы: (блудный сын и другие). Новосибирск, 1996. С.40-41.
3. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 7. М., 1981. С. 10. В дальнейшем при цитировании текста по этому изданию в скобках за текстом указываются том и страницы.
4. Словарь иностранных слов. М., 1990. С. 53.
5. Имя Петр принадлежит одному из учеников Христа, который трижды отрекся от Него: «Но Он сказал: говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня» (Лука, XXII, 34). Предсказание Христа сбылось, когда Он был схвачен старейшинами и отведен в дом первосвященника (См.: Лука, XXII, 56-60). Иван Петрович Лаврецкий переживает подобную ситуацию. Его отречение от прежних верований произошло, когда «настал 1825 год и много принес с собою горя. Близкие знакомые и приятели Ивана Петровича подверглись тяжким испытаниям» (6, 41).
6. Лебедев Ю.В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». М., 1982. С. 102.
7. Имя Евгений в переводе с греческого языка означает благородный, т.е. принадлежащий к роду.
8. Существует выражение «На бога надейся, да сам не плошай», в котором в афористической форме получила воплощение идея об ограниченности человеческих сил и возможностей. Базаров опровергает эту идею, производя замену в первой части пословицы: «На себя надейся.».
9. Возможно, сроки пребывания Базарова дома - три дня и шесть недель - автор определил для своего героя, руководствуясь сакральным значением чисел 3 и 40 (шесть недель - это около сорока дней). Как пишет В.Н Топоров, «в архетипичных традициях числа могли использоваться в ситуациях, которым придавалось сакральное, «космозирующее» значение» (Топоров В.Н. Числа // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 629).
10. Однозначно решается этот вопрос в работе А.И. Батюто: «Скупыми, но отчетливыми штрихами, с помощью беглых реплик и намеков Тургенев обрисовывает цельный образ атеиста, в закоренелом равнодушии которого к религии сомневаться не приходится» (Батюто А.И. Тургенев - романист. М., 1972. С. 57).
11. См. об этом: Полтавец Е.Ю. Сфинкс. Рыцарь. Талисман // Недзвецкий и др. Тургенев. М., 1998.
12. Достоевский Ф.М. Зимние заметки о летних впечатлениях // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 5. Л., 1973 . С. 59.
13. См. об этом: Топоров В.Н. Странный Тургенев. М., 1998; Одиноков В.Г Проблема «вечного» в художественной концепции И.С. Тургенева // Русские писатели XIX века и духовная культура. Новосибирск, 2003. С. 228-243.
14. Одиноков В.Г. Указ. соч. С. 241.
