CC BY
151
4. Параскева Е.В. Мотив дома в дореволюционном творчестве И.С. Шмелева // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов, 2017. - № 6 (72): В 3 ч. Ч. 2. - С. 41-45.
5. Тютелова Л.Г. Дом как ценность в русской драме первой половины ХХ в. // Вестник Самарского университета. История, педагогика, филология. - Самара, 2017. - № 1, 2. - С. 150-154.
2019.01.034. К.А. ЖУЛЬКОВА. МОСКВА И ПЕТЕРБУРГ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НАЧАЛА ХХ1 в. (Обзор).
Ключевые слова: «московский текст»; «петербургский текст»; топос; локус; образ; русская прозаХХ1 в.; публицистика.
Образы Москвы и Петербурга как ключевых пространств в русской литературе получили широкую разработку у отечественных литературоведов. В художественной литературе 2000-2010-х годов эти образы не теряют своей актуальности.
В преамбуле к своему исследованию д-р филол. наук М.В. Селеменева (МГУУ Правительства Москвы) прослеживает историю образа Москвы, отмечая, что уже в первых литературных упоминаниях Москва выступает как город-спаситель, город-храм, коронационный город, город-государство, город на крови. В XVII в. утверждается концепция стольного города, созданного по образцу Божьего града, в котором воссоединяются город-храм, город-кладбище и город-церковь. Однако в Петровскую эпоху едва сформировавшийся миф Москвы отодвигается в государственной мифологии на второй план, затмевается мифом Петербурга, к которому перешел статус города-государства. Сложившаяся в XIX в. петербургоцентричность заставляет воспринимать Москву как эмблематичное обозначение патриархальности. Только Л.Н. Толстой, в отличие от большинства писателей этой эпохи, «делил себя почти поровну между Москвой и Петербургом»1, а в романе «Война и мир» противопоставил космополитизму Петербурга патриотизм Москвы, петербургскому индивидуализму - московскую соборность.
В художественной литературе ХХ в. многие мифы о Москве получают новую актуализацию: «Актуализируются миф творения
1 Замятин Е.И. Москва - Петербург / Публ. Голубков М.М. // Наше наследие. - М., 1989. - № 1(7). - С. 109.
и его частные варианты - миф о строительной жертве, миф о клятвопреступлении и ритуальном убийстве (Москва - город на крови), миф о Москве - Третьем Риме (Москва - город-храм) и эсхатологический миф (гибель старой Москвы вследствие цареубийства и разрушения традиционного уклада в эпоху революционных преобразований). "Московский текст" начинает восприниматься в единстве мифопоэтических, топографических и топонимических, ландшафтно-климатических и знаково-символьных составляющих благодаря появлению "московской" прозы А. Белого, И.С. Шмелева, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, А.П. Платонова, Б.А. Пильняка, М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, Л.М. Леонова, Ю.В. Трифонова, И. Грековой, Г.В. Семенова, В.С. Маканина, поэзии М.И. Цветаевой, С.А. Есенина, О.Э. Мандельштама, Я.В. Смелякова, Б.Ш. Окуджавы, В.С. Высоцкого, А.А. Вознесенского» (2, с. 94).
Образ Москвы в русской литературе 2000-2010-х годов теряет семантику семейственности и патриархальности, вбирая в свое смысловое поле такие черты, как скорость, спешка, конкуренция, карьеризм, нажива, потребительство, индивидуализм, разобщенность, одиночество.
Созданный усилиями Сергея Шаргунова, Романа Сенчина, Ольги Славниковой, Владимира Маканина, Александра Иличев-ского, Евгения Гришковца, Дмитрия Липскерова, Виктора Пелевина и многих других авторов, «московский текст», безусловно, вбирает в себя и современные реалии, но вместе с тем воспроизводит ключевые элементы традиционной столичной мифопоэтики.
По мнению М.В. Селеменевой, С.А. Шаргунов в воссоздании образа столицы подчеркнуто традиционен, для него Москва -это город-храм. В автобиографическом романе «Книга без фотографий» (2011) писатель показывает столицу, являющуюся обителью православия, даже в период СССР. Новая урбанизированная Москва 2000-х годов представлена Шаргуновым как грандиозный топос карьеры.
Следуя традиции классической русской литературы, смотрящей на мир через призму православных ценностей и соборной психологии и выдвигающей на первый план героя-праведника (в литературе русского зарубежья) или героя-странника (в советской литературе), Шаргунов наделяет своего автобиографического героя чертами праведничества и странничества, но при этом создает
оригинальный образ, не вписывающийся в привычную типологию. Праведничество героя заключается в служении идеалам правды и справедливости: «Как герой сказки, я искал правду. Хотел узнать что-то важное, чтобы жить дальше»1.
М.В. Селеменева отмечает, что в отличие от прозы С.А. Шаргунова, в творчестве Р.В. Сенчина Москва показана глазами вчерашнего провинциала: «Он смотрит на мегаполис из спального района, из окна съемной квартиры, в нем нет тоски по разрушающейся старой Москве, а традиционные сакральные локу-сы "московского текста" такой герой практически не замечает» (2, с. 97). Столь важная для Шаргунова антитеза «Москва / провинция»
у Сенчина не работает, столицу он представляет как «один настоя" 2 щий город в стране, остальное - малозначительные придатки» .
Обращаясь к роману Сенчина «Московские тени» (2009), исследовательница замечает, что обычным состоянием горожанина писатель считает усталость («постепенно, дело за делом, час за часом, утренние раздражение, злость, досада, с помощью которых, казалось, что-то можно изменить, даже перевернуть, сменились утомлением»3). М.В. Селеменева полагает, что москвич Сенчина -развитие художественной концепции столичного обывателя Ю.В. Трифонова: герой-неудачник, эгоист, для которого семейная жизнь - клетка. Герои Сенчина одиночки.
В отличие от одиночек и неудачников, показанных в романе «Московские тени», герой романа О.А. Славниковой «Легкая голова» (2011) - успешный провинциал Максим Т. Ермаков, для которого единственной защитой от «смертельного холода асфальтовой и каменной Москвы»4 становится успех.
М.В. Селеменева обращает внимание на использование Славниковой традиционной мифологемы «московского текста» женщина-город: «Все герои-провинциалы столицу завоевывают, подчиняют, покоряют, словно капризную и гордую красавицу» (2, с. 100). Вместе с тем проявляется и влияние «петербургского текста». Славникова наделяет Москву свойствами призрачности и
1 Шаргунов С.А. Книга без фотографий. - М., 2011. - С. 175.
2
2 Сенчин Р.В. Московские тени. - М., 2009. - С. 401.
3 Там же. - С. 398.
4 Славникова О.А. Легкая голова: Роман. - М., 2011. - С. 67.
миражности, традиционно присущими Петербургу, а главным героем у нее становится трансформация «подпольного человека» Достоевского с поправкой на эпоху: «Русская дилемма - миру провалиться или мне чаю не пить - решается сегодня однозначно в пользу чая»1.
Одним из современных прозаиков, стремительно обновляющих «московский текст» отечественной литературы, М.В. Селеме-нева считает А. Иличевского, который «снимает с Москвы наслоения эпох и ищет первозданную сущность города, пытается увидеть за блеском торопливого и честолюбивого мегаполиса древнюю величественную столицу» (3, с. 627-628).
В тетралогии «Солдаты Апшеронского полка» (2013), включающей романы «Матисс», «Перс», «Математик» и «Анархисты», писатель предпринимает попытку постижения сущности столицы. В каждой книге тетралогии на первый план выносится одна из важнейших характеристик Москвы. В «Матиссе» Иличевский создает образ маргинальной Москвы, в «Персе» показывает Москву как столицу империи, парадную сторону российской действительности, прикрывающую неустроенность и бедность остальной России, в «Математике» предлагает авторскую интерпретацию традиционной мифологемы «московского текста» «город-женщина», сопоставляя образ Москвы с образом матери, в «Анархистах» на первый план выносит финансовую сущность мегаполиса.
Подробно исследуя первый роман тетралогии «Матисс» (2007), автор статьи приходит к выводу о том, что воспринимаемая писателем как главная угроза городу-дому пустота парадоксальным образом усиливает звучание мотива тесноты. Центральные персонажи романа «странники, духовные скитальцы с присущими им чертами отрешенности от материальных ценностей, склонности к рефлексии, импульсивности не совпадают с ценностно-целевыми установками мегаполиса» (3, с. 627).
С точки зрения стратегии формирования образа Москвы роман, по мнению М.В. Селеменевой, делится на две неравные части: первая часть показывает попытки героя-протагониста обрести Москву-дом, вторая показывает, как Москва становится антидомом, обрекая героя на бездомье. Таким образом, Москва в прозе
1 Славникова О.А. Легкая голова: Роман. - С. 8.
Иличевского является как местом притяжения героев (городом-домом), так и пространством нравственно-философского конфликта (городом-антидомом), писатель отражает в своих романах все ключевые черты литературы мегаполиса (мотивы тесноты, пустоты, клаустрофобии, овеществления человека), но при этом сохраняет ориентацию на традиционные мифопоэтические и семиотические основы «московского текста».
Определяя общие тенденции, которые прослеживаются в «московском тексте» русской прозы начала XXI в., М.В. Селеме-нева подчеркивает доминирование города карьеры над прочими составляющими смыслового поля «Москва»: «Немногочисленные герои, верные духу праведничества и странничества, переживают кризис веры и ищут смысл жизни за пределами Москвы. Образ Москвы... при всех отмеченных концептуальных отличиях, отражает общую тенденцию русской литературы XXI в. - воссоздавать Москву как "имперскую обманку" (А. Немзер), которая обещает быстрый успех, финансовую стабильность, личное счастье, а в реальности навязывает герою офисное рабство, одиночество в толпе спешащих на работу и с работы, усталость от гонки за успехом и существование, доведенное до автоматизма» (2, с. 102).
Кандидат филол. наук Д.Ф. Керимова (Махачкала) отмечает негаснущий интерес современных писателей к Северной Пальмире как столице русского искусства. Свидетельством популярности «петербургского» интертекста в литературе исследовательница считает тексты А. Битова, М. Веллера, М. Палей, В. Пелевина, О. Стрижака, В. Шефнера и др.
В избранном Д.Ф. Керимовой для анализа эссе Т.Н. Толстой «Не кысь» (в частности, «Женский день», «Белые стены», «Частная годовщина», «Йорик») просматриваются аллюзии на лирику А.С. Пушкина и поэтов-символистов. Отмечая схожесть культурно-семиотических ориентиров Толстой и А. Ремизова, автор статьи подчеркивает, что пушкинский Петербург у них - «объект для удивления и восторга, город больших надежд и благородных устремлений», а Петербург символистский - «противоречивый и амбивалентный» (1, с. 27).
Доктора филол. наук В.Д. Черняк и М.А. Черняк (РГПУ им. А.И. Герцена) также обращают внимание на мифологизированный образ Петербурга у Т. Толстой, цитируя ее эссе «Чужие
сны»: «...Все, кто писал о Петербурге, - Пушкин, Гоголь, Достоевский, Белый, Блок - развесили свои сны по всему городу как тонкую моросящую паутину, сетчатые дождевые покрывала»1.
Отправной точкой исследования В. Д. Черняк и М.А. Черняк стало появление в 2017 г. в Издательстве Елены Шубиной двух коллективных сборников «Москва: Место встречи: Городская про-за»2 и «В Питере жить: От Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории»3, которые дают богатый материал для размышлений над новыми гранями «топофилической прозы», а также над меняющимися очертаниями «петербургского» и «московского текстов».
Ученые отмечают, что тема города, выступающая текстовой доминантой, становится базой формирования городского текста нон-фикшн с максимальной актуализацией личностного начала, что подчеркивается частотностью местоимений я, мы, мой, моя, особым местом актуальных для каждого автора топонимов. Показательны с этой точки зрения названия текстов, вошедших в сборники: Л. Улицкой «Моя Москва: Сороковые-шестидесятые», А. Дер-гилевой «Я пишу портреты домов. Солянка», Т. Москвиной «На Васильевский остров я пришла».
В.Д. Черняк и М.А. Черняк приходят к заключению: «Значимость автобиографической составляющей, характерная для современного художественного дискурса и особенно для текстов нон-фикшн, обнаруживается на всех уровнях текста. Проведенный анализ позволяет рассматривать тексты двух сборников как тематически связанные сверхтексты нон-фикшн, демонстрирующие различное восприятие Москвы и Петербурга в культурном пространстве» (4, с. 11).
1 В Питере жить: От Дворцовой до садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории / Сост. Соколовская Н., Шубина Е. - М., 2017. - С. 12.
2 Москва: Место встречи: Городская проза / Сост. Шубина Е., Шлыкова А. -М., 2017.
3 В Питере жить: От Дворцовой до садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории / Сост. Соколовская Н., Шубина Е. - М., 2017.
Список литературы
1. Керимова Д.Ф. Концепт «Петербург» в творчестве А.М. Ремизова и Т.Н. Толстой: Опыт интертекстуального прочтения // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов, 2017. - № 7(73): В 3 ч. Ч. 2. - С. 25-27.
2. Селеменева М.В. Образ Москвы в русской литературе начала XXI в. // Вестник РУДН. Серия: Литературоведение. Журналистика. - М., 2015. - № 4. -С. 93-103.
3. Селеменева М.В. Своеобразие московского текста Александра Иличевского // Вестник РУДН. Серия: Литературоведение. Журналистика. - М., 2017. - № 4. -С. 627-639.
4. Черняк В. Д., Черняк М.А. Москва и Петербург в текстах нон-фикшн // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Томск, 2018. -№ 2 (191). - С. 9-13.
Русское зарубежье
2019.01.035. ГАВРИКОВ В.А., КИХНЕЙ Л.Г. БИБЛЕЙСКИЙ КОД В АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ РУССКИХ ЭМИГРАНТОВ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ (П. СОРОКИН, Б. ЗАЙЦЕВ, И. ШМЕЛЁВ). -М.: ИМПЭ им. А С. Грибоедова, 2017. - 160 с.
Ключевые слова: «библейский код»; религиозное мировоззрение; П.А. Сорокин; Б.К. Зайцев; И. С. Шмелёв; русское зарубежье.
Понятие «библейский код» авторы монографии рассматривают в двух аспектах: во-первых, в «идеологическом», связанном с мировоззренческими особенностями писателей, во-вторых, в интертекстуальном, традиционно используемом при подобного рода исследовании, основанном на поиске, анализе и интерпретации цитат, реминисценций, аллюзий.
Первый аспект представляется докторам филол. наук (ИМПЭ им. А.С. Грибоедова) В.А. Гаврикову и Л.Г. Кихней более важным, так как именно «укоренность идиопоэтики в тех или иных мировоззренческих системах (подобных религии, политическим направлениям, идеологиям художественных групп и т.д.) является той производящей основой, из которой потом "вырастает" интертекстуальность» (с. 5). Авторы исследования ставят целью не только определить то, как библейский текст отразился в прозе Сорокина, Зайцева, Шмелёва, но и почему он присутствует в их произведениях, какова подоплека его появления.
