CC BY
78
УДК 882. 09
Тихомиров Владимир Васильевич
доктор филологических наук, профессор Костромской государственный университет им. Н. А. Некрасова
vtihom@mail.ru
«МОСКОВСКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ И УЧЁНЫЕ СБОРНИКИ» (1846 и 1847 гг.)
В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ И ЖУРНАЛИСТИКИ
1840-х ГОДОВ.
СТАТЬЯ ВТОРАЯ
Автор анализирует специфику эстетической и литературной позиции двух выпусков «Московского литературного и учёного сборника», изданных славянофилами в 1846 и 1847 годах и ещё недостаточно изученных в отечественном литературоведении.
Ключевые слова: эстетика и литературная критика славянофилов, конфронтация художественных систем.
Второй выпуск «Московского литературного учёного сборника» 1847 года построен по принципу первого: в нём тоже перемежаются научные статьи с публицистикой и художественными текстами в стихах и прозе. Интригой книги стала публикация древнеиндийской драмы «Торжество светлой мысли» в переводе востоковеда К.А. Коссовича с многочисленными цитатами из подлинника и обширным предисловием переводчика. Этот факт вызвал позднейшую ироническую реплику А.А. Григорьева, относившуюся к славянофильским сборникам в целом: «Славянофильство хоронило лучшую свою деятельность, именно хоронило, ибо специальные издания, в которых вместо литературы помещались переводы санскритских драм, оставались тайною и для публики, испокон века презираемой гордым и замкнутым направлением, и для народа, любовь к которому до сих пор ещё хочет оно обратить в свою монополию» [3].
Суждение А. Григорьева, может быть, излишне категорично, хотя некоторые основания для подобного мнения были. Публикацию индийской драмы, видимо, можно объяснить стремлением издателей сборника придать книге более солидный научный характер. В сборнике 1847 г. помещены и интересные статьи, содержащие важные для понимания эстетических и литературных взглядов славянофилов наблюдения. Так, в публицистических «Письмах из Вены» активного панслависта и даже укра-инофила обрусевшего немца Н.А. Ригельмана высказаны интересные мысли о перспективах русского национального театра: «Наша драма должна быть национальною, следовательно племенною, чтобы она получила художественное значение» <...>. Нужно знать глубже жизнь своего народа, нужно «историческое самосознание», без чего «не может возникнуть у нас самобытная драма, которая всегда была самым зрелым плодом, самым гармоничным выражением творческих сил народа» [4, с. 212, 213]. И далее: «Комический отдел её (драмы - В.Т.) для нас возможнее, во-первых, потому, что наше общество и его условия изобилуют самыми странными противоречиями; во-вторых, что эти
искусственные формы с их нелепостями в полной мере достойны подвергнуться разрушительному молоту насмешки <...>, чтобы определить отрицательную сторону, чтобы заметить её оттенки, чтобы они получили для нас значение смешного, надо стать сочинителю на точку, откуда он увидит окружающее его не в том свете, как видят его обыкновенно; на ту точку, куда бы следовало возвыситься нашему обществу» [4, с. 213].
Суждения Ригельмана о национальном театре и национальной драме очень близки представлениям, высказанным А.Н. Островским через некоторое время, после успеха комедии «Свои люди -сочтёмся», в известном письме М.П. Погодину. Это свидетельствует о близости художественных принципов создателя русского национального театра с идеологией славянофильства. Их взгляды подпитывались общим пониманием необходимости развития национальной культуры на основе народных традиций и духовных ценностей.
Основным теоретическим трудом по вопросам искусства, как и в первом московском сборнике, явилась статья А.С. Хомякова «О возможности русской художественной школы». Проблематику этой статьи нужно рассматривать в связи с другими философско-эстетическими работами теоретика славянофильства, как это сделал, например, В.А. Кошелев в исследовании «Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов. 18401850-е годы». Но в контексте «Московского литературного и учёного сборника» 1847 года статья приобретает особый смысл.
Главное, что интересует автора статьи в современном искусстве (включая литературу), - проблема духовности, понимаемой как целостность «внутренней жизни» народа, порождающей «цвет духа живого, восходящего до сознания», формирующей «образ самосознающейся жизни» [5, с. 138]. Народность - основа всякого искусства, «духовная сила народа творит в художнике» [5, с. 137-138]. Очевидны романтические истоки подобных представлений об искусстве, так же как и убеждения в религиозной его основе. В дальнейших рассуждениях Хомякова снова проявляется категоричность
и нетерпимость. Он исходит из славянофильского постулата о том, что в Европе религия находится в упадке, а без неё нет и не может быть настоящего искусства. Хомяков утверждает, что на Западе имеет место «отрицательная односторонность свободы» личности «в разномыслии <...>. В нашем же духовном начале тождество свободы и единства (свобода в единстве и единство в свободе), а наше народное начало» является «вследствие своего внутреннего единства» (соборности) [5, с. 144]. Автор статьи возражает против возможности принять лучшее на Западе и приспособить его к русской жизни. В этом случае «русское является <...> не как жизненное начало, подчиняющее себе <.> всякую другую мысль и всякую личность, но как бесхарактерный материал, годный только для переделывания и перелаживания» [5, с. 145]. Хомяков уверен, что «русская народная стихия разовьётся и принесёт во всех отраслях знания и деятельности человеческой огромный вклад, которым пополнится большая часть прежних недостатков <...>. Высокое начало единства, которое лежит основою всей нашей мысли и всей нашей народной силы, восторжествует над нашим мысленным и бытовым раздвоением» [5, с. 145].
По мнению автора статьи, ложное европейское просвещение много навредило нашей литературе тем, что напитало «умственною мертвенностью» Запада его сторонников, даже Пушкина, кроме последних лет его творчества, и особенно Лермонтова, в творчестве которого Хомяков отмечает «следствие отчуждения от родной своей почвы» [5, с. 146]. Он считает, что «невозможно создать для своего обихода какое-то эклектическое русско-за-падное существование», что и без того «жизненное начало утрачено нами (образованным сословием - В.Т.) <...>, принявшими ложное полузнание по ложным путям». Однако это жизненное начало ещё «цело, крепко и неприкосновенно в нашей великой Руси», в нашем народе. Россия ещё может возродиться, если мы, русские, полюбим «искреннею любовью» всё русское [5, с. 150, 151].
Патриотические суждения Хомякова о развитии русского национального искусства высказываются с не менее патриотическим пафосом: «Только в <...> безыскусственной простоте может пробудиться возможность искусства, науки и разумного быта; ибо только в живом общении с народом выходит человек из мертвенного одиночества эгоистического существования и получает значение живого органа в великом организме» [5, с. 158]. Пафос идеолога славянофильства понятен, однако категоричность его суждений по отношению к западной культуре и инославному христианству значительно снижают убедительность его литературной и эстетической программы.
Ф.В. Чижов в статье «Прощание с Франциею и Женева» (эта статья, так же как опубликованное
ранее в первом сборнике письмо о русских художниках в Риме, являлась частью цикла статей - путешествий автора по Европе) высказывает суждения об искусстве, близкие славянофилам. Однако его позиция не столь категорична, как у Хомякова. Во-первых, Чижов дифференцирует европейские государства и, соответственно, уровень их духовных и культурных ценностей, в частности, Франции и Италии (хотя это в равной мере католические страны). Во Франции преобладает жизнь внешняя, материальная, гражданская, в Италии - более консервативное, патриархальное общество. Не случайно Н.В. Гоголь категорически противопоставлял Париж и Рим. Это, кстати, напоминает распространённую в России антиномию Петербург -Москва. По мнению Чижова, во французской живописи преобладает показная красота, поскольку во Франции «ход жизни в вечной вражде с художеством» [6, с. 502], в общественной жизни господствуют рационализм и бездуховность. В то же время «один тихий, отживший Рим в состоянии ввести душу в прошедшее». Пример Италии показывает, что «искусство тогда на месте, когда жизнь сама в нём сосредоточивается» [6, с. 505]. В отличие от Хомякова, Чижов склонен признать достижения европейской цивилизации, например, проявляющееся во всём уважение ко всякому человеку, прогресс в науке. Плохо то, что в Европе наука заменила религию и вся цивилизация основана на борьбе разума и чувства. Русские же «остались во всей простоте <...> неразвитая», в смирении, «покорности Провидению» - таково «внутреннее, непосредственное требование религии», то есть православия. Человечество не выиграло от прогресса, «потому что одна исключительность только лишь заменилась другою» [6, с. 523, 524]. Русские при всех внешних влияниях «сохранили силу и неразложимость нашей первобытной природы <...>, неприкосновенность религии» [6, с. 526]. Поэтому в России «истинной образованности предстоит один путь, это развитие народных сил» [6, с. 532].
В общих выводах Чижова, как и других славянофилов, концы с концами не сходятся: с одной стороны, прогресс необходим, но европейский путь прогресса неприемлем, следовательно, необходимо во всём торить собственный путь вперёд, гордо пренебрегая достижениями других народов? Из этого порочного круга славянофилы, при всём их горячем патриотизме и желании добра России, не смогли выбраться.
Ф.В. Чижов продолжил свои рассуждения об отличиях между европейской и русской церковной историей в опубликованных в сборнике 1847 г. рецензиях на «Римские письма» (Анонима) и книгу И. Снегирёва «Памятники московской древности». Но основной напечатанной в этом сборнике критической работой был обширный цикл «Три критические статьи г-на Имрек» (К.С. Аксакова). Пер-
вая их них посвящена характеристике литературного сборника «Вчера и сегодня», изданного В.А. Соллогубом (СПб, 1845). Основное внимание критик уделил повести В.Ф. Одоевского «Сиротинка», в которой Аксаков справедливо заметил фальшивую картину народной жизни и народных характеров, снисходительно-аристократические суждения о народе. Славянофилы тоже не чужды были идеализации русского народа, однако не допускали такого слащаво-сентиментального к нему отношения, какое проявилось в повести Одоевского. Критические суждения рецензента об этой повести вполне справедливы.
О других публикациях сборника «Вчера и сегодня» К. Аксаков отзывается более доброжелательно, в частности, о стихотворениях В.А. Жуковского и даже М.Ю. Лермонтова, к творчеству которого славянофилы относились негативно. В то же время поэзию Жуковского, особенно характерные для позднего её периода религиозные мотивы, неизменно приветствовали. Как пример хорошего художественного чутья К. Аксакова можно привести оценку стихотворения В.Г. Бенедиктова «Ревность», в котором критик заметил «искажение эстетического вкуса» [1, с. 174]. В подобном же духе оценивал творчество этого поэта Белинский.
К.С. Аксаков дал волю своему негодованию и категоричному неприятию литературной позиции одного из постоянных оппонентов русских славянофилов А.В. Никитенко в рецензии на его «Опыт истории русской литературы» (СПб., 1845). Мало того, что рецензент не принимает проевропейские идеи автора книги, он вообще не находит в ней никакого серьёзного содержания («остаётся одна пустота, ничто!» Обстоятельный анализ подобной книги невозможен, «сочинитель» даже «не определяет сферы изящного, его идеи» [1, с. 175, 176], -делает вывод рецензент. Некоторые основания для такой оценки труда профессора Никитенко у Аксакова были: книга действительно написана отвлечёнными, обтекаемыми, пафосными фразами, и автор рецензии не упустил возможности разбить своего идейного противника в прах, не учитывая при этом, что имеет дело лишь с теоретическим вступлением к предполагаемой историко-литературной работе. Аксаков завершает свою рецензию выводом: «Не то желали бы мы встретить, не так желали бы отозваться» [1, с. 183].
Негативно оценивая «Опыт истории русской литературы» А.В. Никитенко, К.С. Аксаков мог косвенно полемизировать со своим главным оппонентом в литературной критике - В.Г. Белинским, который ранее дал в целом положительную оценку этой книге. В рецензии на «Опыт истории.» («Отечественные записки», 1845, № 7) Белинский оговаривается, что это лишь теоретическое введение в будущую обширную научную работу, в котором рассматриваются предмет, источники, методо-
логия изучения, периодизация истории русской литературы. Критик воспользовался книгой Никитенко для изложения собственных представлений о литературе как искусстве, о соотношении литературы и науки, следовательно, его статья выходила за рамки рецензии. Всё это и могло усилить негативную реакцию К. Аксакова на работу Никитенко.
Самой проблемной критической статьёй К.С. Аксакова в сборнике 1847 г. была рецензия на «Петербургский сборник» Н. Некрасова 1846 г. Так же, как его статья о предыдущем сборнике
Н. Некрасова «Физиология Петербурга» («Москвитянин», 1845, № 5-6), она отличается предвзятым подходом и иронической тональностью. С самого начала критик заявляет: «Петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести мысли и труда, сбросили её и быстро, налегке помчались по поприщу литературы» [1, с. 184]. Больше всего от рецензента досталось роману Ф.М. Достоевского «Бедные люди», в котором критика не удовлетворяет всё: и форма переписки (ни одно лицо «никогда бы не написало так, как говорит») - во всём виден сочинитель [1, с. 184]; и подражание Гоголю, за которым Аксаков не видит самостоятельного творчества автора «Бедных людей»; и открытое преобладание авторской тенденции. Достоевский, по мнению рецензента, не справился с задачей принять мысль «в свою душу», чтобы «она сделалась частью <...> духовного бытия». Поэтому роман «оставляет впечатление тяжёлое, чего никогда не может быть при создании истинно художественном» [1, с. 185].
К.С. Аксаков попутно высказывает интересные, хотя и небесспорные суждения о природе художественного творчества. Он справедливо утверждает, что «вопрос художественный есть вопрос исполнения, воплощения мысли; если этого нет, то как бы ни было прекрасно по мысли произведение, оно останется не художественным» [1, с. 185]. Художник «производит на вас общее впечатление <...>, он истребляет самый зародыш зла; он перерождает вас. Такова «Шинель» Гоголя, способная переродить человека <...>, глубокая примиряющая красота художественного произведения обняла и внесла <.> в вашу душу новую жизнь, новое начало <...>. Такое творчество — удел немногих <...>. Для истинного художника необходима полная преданность искусству, полная искренность, полное беспристрастие» [1, с. 185, 186]. В романе Достоевского критик не находит «этого бесцельного творчества», в нём преобладает «филантропическая» тенденция, которая, по мнению критика, проявляется и в отношении героя «Бедных людей» к герою «Шинели». Лишь в отдельных местах романа, «истинно прекрасных», критик находит проблески художественного таланта писателя (например, в характерах Вареньки и студента Покровского). Мысль о «беспристрастном» творчестве явно противоре-
чит общим представлениям славянофилов о природе искусства, да и сам К. Аксаков в оценках литературных произведений был не чужд идеологии.
Из остальных опубликованных в «Петербургском сборнике» произведений рецензент одобрительно оценил только статью Искандера (А.И. Герцена) «Капризы и раздумье», которую он отнёс «к числу умных, замечательных». Стихотворение Н.А. Некрасова «В дороге» было бы хорошо, если бы не масса «подделок под русскую речь» [1, с. 191]. Всё остальное или «вздор», или «шутка над читателем», вызывающая «неприятное и грустное чувство» [1, с. 191]. К статье А.В. Никитенко «О характере народности в древнем и новейшем искусстве» Аксаков отнёсся так же отрицательно, как ранее к его «Опыту истории русской литературы»: он нашел в ней главным образом враждебное славянофильской доктрине отрицание исключительной идеи народности в искусстве. В статье Белинского «Мысли и заметки о русской литературе» критик нашёл лишь повторение того, о чём автор писал ранее [1, с. 195].
Завершает публикации «Московского литературного и учёного сборника» 1847 г. драма (в прозе и стихах) И.С. Аксакова «Зимняя дорога», представляющая собой пародию на повесть В.А. Соллогуба «Тарантас». Это диалог двух путешественников: Архипова, русского «почвенного» дворянина, и Ящерина, просвещённого европейца, ругающего всё русское. Беспомощная в художественном отношении, эта драма отнюдь не украшает страницы сборника и лишь демонстрирует стремление славянофильской партии всеми возможными средствами, вплоть до публицистики и пародии, противостоять своим оппонентам, прежде всего Белинскому и его сторонникам.
Из откликов на «Московский литературный и учёный сборник» 1847 г. самым обстоятельным и убедительным был отзыв В.Г. Белинского («Современник», 1847, № 6). Его рецензия имеет открыто полемический характер и направлена на опровержение общественно-исторической и литературной доктрины славянофилов. Отсюда ироничный тон, преобладающий в рецензии, что особенно относится к откровенно тенденциозным публикациям сборника, таким, как статьи Ригельмана и особенно Хомякова. По мнению Белинского, «мы до сих пор не можем понять, что такое славянофильство и на что оно нужно». Из самой природы человека «вытекает и любовь к отечеству, как более сильная, нежели ко всякой другой стране, ко всякому другому народу. И с этой точки зрения космополитизм есть чувство ложное и даже подозрительное» [2, с. 267]. В славянофильстве Белинский видит «что-то книжное, литературное, поддельное, искусственное <...>. Изучение славянских племён может иметь для нас интерес чисто учёный и литературный, важный преимущественно в филологическом отношении» [2, с. 268].
Критик упрекает Хомякова в излишнем самомнении и в отсутствии «истинного понимания искусства» [2, с. 270]. По его мнению, сами основания славянофилов ложны, потому что «разрыв общества с народом у нас больше внешний, кажущийся, нежели внутренний, существенный. Когда образование проникнет в народ, разрыва не будет. Но г. Хомякову хочется, во что бы то ни стало, общество нагнуть к народу, а не народ поднять до общества <...>; самые хлопоты о народности показывают, что в понятиях г. Хомякова народность что-то искусственное, мёртвое <...>, что-то такое, что можно потерять или найти». Хомяков «утверждает, что стоит только сделаться славянофилом, чтобы сделаться русским национальным художником» [2, с. 272].
Логика Белинского - это логика просветителя, верящего в силу разума и общность законов цивилизации. Его представления о путях достижения прогресса в России, связанного с прогрессом всего человечества, не могли быть близки романтической национальной идее славянофилов.
Иронично оценил Белинский и критические статьи К.С. Аксакова (г-на Имрек), опубликованные во втором московском сборнике. Он не полемизирует с конкретными оценками литературных явлений, а лишь придирается к отдельным формулировкам и уличает К. Аксакова в непоследовательности суждений (особенно по отношению к творчеству Н.А. Некрасова и И.С. Тургенева). Белинский считает литературную критику славянофилов откровенно тенденциозной: они «не могут и не хотят отделить талант автора от направления его произведений. Не нравится им направление автора: автор бездарен, книга никуда не годится, - и наоборот». Поэтому К. Аксаков и его единомышленники часто объявляли «хорошие книги бездарными, а бездарные - превосходными <...> Если за неблагоприятным направлением трудно увидеть достоинства произведения, то за благоприятным ещё труднее увидеть его недостатки» [2, с. 277]. Поэтому много плохих произведений появлялось и в «Москвитянине», и в московских сборниках, например, лирика П.А. Вяземского, по мнению рецензента, «изысканная и приторная» «подделка под народность» [4, с. 278].
Общий вывод, который делает Белинский по отношению к критическим статьям К.С. Аксакова, достаточно категоричен: «Не всякого рода избыток внутренней деятельности может выгодно и приятно отразиться на внешней: полнота иногда хуже пустоты» [2, с. 279]. Под «избытком внутренней деятельности» Белинский, очевидно, имеет в виду идеологию славянофилов, которую они всеми силами продвигали в общественное сознание. Справедливости ради следует признать, что сам Белинский в своих литературных суждениях тоже был далеко не беспристрастен.
Противостояние между национально-романтической и социальной программами художественного творчества демонстрирует идеологический антагонизм двух общественных и литературных группировок в России в 1840-е годы. При всём различии идеологии между ними были и точки соприкосновения, прежде всего в представлении об активной общественной роли искусства. У каждой из группировок была своя правда, но ни одна из них не могла претендовать на абсолютную истину - об этом свидетельствует дальнейший ход развития русской литературы.
Библиографический список
1. Аксаков К.С. Три критические статьи г-на Имрек // Аксаков И.С. Литературная критика. - М.: Современник, 1881.
2. Белинский В.Г. Московский литературный и учёный сборник на 1847 год // Белинский В.Г. Собр. соч.: в 9 тт. Т. 8. - М.: Худож. лит., 1982.
3. Григорьев А.А. Наши литературные направления с 1848 года. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http//smalt. кагеНа. т~Шо1о§/\тещ| а/1863/ febr/naprav/htm (дата обращения 20 февр. 2013 г.)
4. Ригельман Н.А. Письма из Вены // Московский литературный и учёный сборник на 1847 год. -М., 1847.
5. Хомяков А.С. О возможности русской художественной школы // Хомяков А.С. О старом и новом. - М.: Современник, 1988.
6. Чижов Ф.В. Письмо о работах русских художников в Риме // Московский литературный и учёный сборник. - М., 1846.
