CC BY
58
жанров. Купец был одним из героев лубочных книг, а лубочная картинка часто была близка иконе. Л. Гроссман в монографии о Н.С. Лескове писал: «Лубочные картинки благочестивого содержания в сущности продолжали традиции иконописи и нередко напоминали иллюстрации духовных книг» [2, с. 222]. Как правило, художники и граверы - создатели лубков - в большинстве своем были из купечества или из среды священнослужителей.
Большов показан Островским как тип «живой старины» в современном мире. Его тип нельзя понять вне народнопоэтического и религиозно-культурного контекста. Архаику жизни Островский выводит на театральные подмостки, делает сценически актуальной, потому что на самом деле она не сошла с жизненной сцены, а была где-то рядом, например, за Москвой-рекой.
Библиографический список
1. Гинзбург Л.Я. О структуре литературного персонажа // Искусство слова. - М., 1973.
2. Гроссман Л.Н. С. Лесков. Жизнь - творчество - поэтика. - М., 1945.
3. ДобролюбовН.А. Собр. соч.: в 9 т. Т. 5. - М., 1962.
4. Максимов С.В. Избранное / подг. текста, сост., примеч. С.И. Плеханова.- М.: Сов. Россия, 1981. -[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// az.lib. ru/m/maksimow_s_w/text_0100. shtml (дата обращения: 11.02.2013 г.).
5. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т. 1. - М., 1973.
6. Павлов А.В. Экспозиция героя в структуре образа и сюжета (по комедии А.Н. Островского «Свои люди - сочтемся») // Духовно-нравственные основы русской литературы. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2009.
7. Православная энциклопедия. Т. XXI. - М., 2009.
8. ПушкинА.С. Мысли о литературе. - М., 1988.
9. Пыляев М.И. Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://statehistory.ru/ books/Mikhail-Pylyaev_Staraya-Moskva--Istoriya-byloy-zhizni-pervoprestolnoy-stolitsy/
10. Трубецкой Е.Н. Этюды по русской иконописи // Избранные произведения. - Ростов-на-Дону, 1998.
11. Успенский Г.И. Собр. соч.: в 9 т. Т. 3. - М., 1956.
УДК 882. 09
Тихомиров Владимир Васильевич
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
«МОСКОВСКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ И УЧЁНЫЕ СБОРНИКИ» (1846 И 1847 ГОДОВ) В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ И ЖУРНАЛИСТИКИ 1840-Х ГОДОВ Статья первая
Автор статьи анализирует специфику эстетической и литературной позиции двух выпусков «Московского литературного и учёного сборника», изданных славянофилами в 1846 и 1847 годах и ещё недостаточно изученных в отечественном литературоведении.
Ключевые слова: эстетика и литературная критика славянофилов, конфронтация художественных систем.
Появление двух выпусков «Московского литературного и учёного сборника», изданных В.А. Пановым в 1846 и 1847 годах, современники справедливо восприняли как полемический ответ на «Петербургский сборник»
Н.А. Некрасова (1846 г.), в котором утверждалась программа натуральной школы, возглавляемой В.Г. Белинским. В московских сборниках опубликованы художественные произведения (поэзия и проза), публицистические, исторические, искусствоведческие, литературно-критические статьи, переводы, преимущественно со славянских языков. Почти все публикации имели славянофильскую и панславистскую направленность.
Структура этих сборников существенно отличалась от «Петербургского сборника»: в них больше публицистики, научных (исторических и этнографических) статей, писем. Среди художественных
текстов преобладала поэзия (В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, Н.М. Языков, К.К. Павлова, К. и И. Аксаковы, Ю.В. Жадовская и др.). Не забыта была и литературная критика, и именно на её основе, а также по статьям теоретического и искусствоведческого характера можно судить об эстетической и литературной позиции сборников, представляющих собой в этом отношении единое целое.
Представление создателей московских сборников о природе художественного творчества заявлено уже в статье первого сборника «О современном направлении искусств пластических», автором которой был историк-архивист А.Н. Попов. Автор статьи порицает современное европейское изобразительное искусство за академизм и формализм, приведшие к бездуховности - как следствие утраты религиозной идеи: «Искусство, лишённое жи-
вого начала, не отражало и не выражало более тайного смысла самой жизни, его формы создались по началам внешним, его достоинство измерялось достоинствами техники ... оно превратилось в одну из прекрасных её случайностей, в роскошь» [5, с. 43]. Фактически Попов высказывается против чистого, независимого искусства: «Искусство, отрешённое от жизни и не удовлетворявшее её художественным потребностям, некогда радовалось своей независимости и думало в самом себе найти достаточно силы поддержать своё существование; но теперь вновь стремится к соединению с другими началами внутренней жизни человечества. Вне религии, не находя художественного средоточия, оно распадается на бесчисленные, мелкие направления, которые не в силах ни поддержать величия искусства, ни выразить его заветной мысли. Религиозное направление представляется существенным выражением .исторического, но сильнее, художественнее почувствованного, глубже, не отвлечённо, но действительно понятого. Основная мысль современного художества заключается в стремлении слиться вновь с жизнию, с которой так давно оно было разлучено, сделаться вновь выражением её одушевляющей мысли» [5, с. 43].
Современное искусство вновь ищет утраченную в ренессансную эпоху художественность в религии, утверждает автор статьи. Только в этом случае возможно «народное направление» в живописи, противостоящее академизму. Однако ни «католический пиетизм», ни «протестантский рационализм» «не удовлетворяют требованиям современного искусства». В этом суждении проявляется славянофильское негативное отношение к западным формам христианства. О православии, противостоящем католицизму и протестантизму, Попов не упоминает, очевидно, потому, что речь у него идёт об искусстве европейском, однако утверждает, что «новое искусство возникнет только тогда, когда в самую жизнь взойдёт новое животворное начало, не существующее в ней или до сих пор не вызванное к жизни и не сознанное, но сильно предчувствуемое» [5, с. 45-46]. Пока что в Европе «нет .места полному художественному творчеству» [5, с. 46], -делает вывод автор статьи.
Антизападная тенденция в статье А.Н. Попова чётко прослеживается, так же, как и важная для славянофилов мысль о теснейшей связи искусства (в том числе и литературы) с религией. Некоторое время спустя, в 1848 г., эту мысль в более откровенной форме высказал К.С. Аксаков в письме своей знакомой С.М. Великопольской: «.Искусство в настоящем смысле слова есть язычество и несовместимо с жизнью христианскою. В католицизме оно могло существовать, ибо католицизм есть (по крайней мере во многом) христианское язычество; в нашей русской жизни, верою православною основанной, оно быть, как искусство, самостоятельно не
может: оно может принять лишь служебный характер, как принимает оно в иконописи» [1, с. 451].
Категорические суждения о европейском искусстве, проявившиеся в статье А.Н. Попова, вызвали убедительные возражения противников славянофильства. Анонимный рецензент первого выпуска «Московского литературного и учёного сборника» за 1846 г. в «Отечественных записках» (видимо, им был А.Д. Галахов, ставший на некоторое время в журнале после разрыва Белинского с Краевским ведущим литературным обозревателем) высказал своё мнение о развитии европейского искусства. Он согласен с тем, что искусство связано с религией, но при этом отмечает, что в Европе «типы христианские от древнейших своих очертаний, безыскусственных и лишённых жизни, сначала перешли к мечтательным, но неестественным изображениям .Мазаччо, или к идеальным, но однообразным фигурам Перуджино, и потом уже, сошедшись с действительностью, совершенно изменились, и только своею силою возвели природу до выражения христианских идеалов. У Рафаэля или Леонардо Винчи не ищите византийских типов - зато найдёте высокое просветление природы христианским вдохновением» [2, с. 15].
Итак, по мнению рецензента, в западноевропейском искусстве, в основе своей христианском, имеет место динамика, соответствующая процессу сближения духовных и жизненных, бытовых начал («просветление природы»), в византийской же, православной традиции преобладает ортодоксальное начало, по существу, застой.
Не согласен рецензент «Отечественных записок» и с мнением А.Н. Попова о том, что «в современной живописи нет художественного начала». Он ссылается на богатую традицию европейского портретного искусства: «Только христианство дало возможность человеку заглянуть в глубину его души и познать его личность» [2, с. 16]. Что касается изобразительного искусства в России, то рецензент утверждает: «Русская живопись не составляет особой самостоятельной школы, несмотря на прекрасные свои произведения: она есть дополнение к современной живописи европейской» [2, с. 16].
Это последнее замечание является комментарием к следующей статье московского сборника, которая называется «Письмо о работах русских художников в Риме». Автором её был Ф.В. Чижов, в будущем известный предприниматель, разделявший многие славянофильские идеи. Статья Чижо-ва была своего рода продолжением предыдущей, в ней тоже утверждалась идея близости искусства и религии, но преимущественно по отношению к современной русской живописи.
Автор «Письма» рассуждает главным образом о знаменитой картине А.А. Иванова, тогда ещё не законченной и не имевшей названия. Чижов был в дружеских отношениях с художником и некото-
рое время жил с ним (и с Н.В. Гоголем) в Риме в одном доме и тесно общался. Картина А. Иванова для автора статьи - факт жизни исторической и одновременно религиозной, в ней соединены «в истории молитва и в молитве история». Евангельский сюжет - часть духовной истории, и не случайно «самоё произведение вводит нас в высшую область и собственною высотою возносит наши понятия и наши требования» [8, с. 60]. Чижов высказывает глубокие суждения о специфике творчества: в подлинно художественном произведении нужна «истина рассказа», а не «истина природы», художественная истина не равна житейской правде. «Кроме истины и единства рассказа, - утверждает Чижов, - историческая картина требует одушевлённого, вдохновенного повествования случившегося; это высшая степень её совершенства» [8, с. 60, 6162]. В то же время подлинному «искусству незнакомы крики общества, оно не знает времени, не берёт в расчёт усилий, даже не спрашивает о действительных средствах» [8, с. 70] и отличается «глубоким вниканием в нравственную природу человеческую» [8, с. 62]. Это программа не отрешённого («чистого») искусства, а искусства, пронизанного нравственностью, истинно религиозного. Именно такого художника находит Чижов в А. Иванове.
Характеристика картины А. Иванова у Чижо-ва - явное развитие славянофильской программы художественного творчества и противостояние современному европейскому искусству. Автор статьи уверен, что русский художник «способен убедить мир в том, что наша народность имеет собственное своё содержание, что подражание было только первым шагом её на пути к развитию» [8, с. 72]. Пример А. Иванова - «полная картина той борьбы искусства с жизнью, в которой истинный художник нашего времени должен приносить в жертву всю собственную свою личность» [8, с. 74]. Искусство должно опираться «или на чистоту религиозного искусства .или на чистоту и самоотвержение в высоком чувстве любви к своему отечеству» [8, с. 74].
Противоположными по отношению к картине А. Иванова представляются Чижову исторические и религиозные картины русских неправославных художников К. Брюллова и Ф. Бруни, у которых внешнее довлеет над внутренним, духовным. Неправославным трудно понять основы православной иконописи, в то время как А. Иванов своим творчеством доказывает их жизнеспособность. Глубокие наблюдения Ф.В. Чижова над живописью имеют отношение к пониманию природы художественного творчества в целом, в том числе и к литературе. Его суждения о том, что критерием художественности является «воспитание собственного художественного чувства до того, чтоб оно было в состоянии вознести природу до высоты искусства, у неё самой заимствуя средства для такого её возвыше-
ния» [8, с. 86], явно направлено против основанной на правде факта эстетики натуральной школы и соответствует славянофильскому, по сути романтическому и во многом справедливому, пониманию творчества Н.В. Гоголя.
Один из авторитетных идеологов русского славянофильства А.С. Хомяков опубликовал в сборнике 1846 г. статью «Мнения русских об иностранцах», которую читатели справедливо восприняли как продолжение его же статьи «Мнения иностранцев о России» («Москвитянин», 1845, № 4). Кстати, рецензент «Отечественных записок» объявил, что эта статья - «заблуждение, замечательное только по своей оригинальности», своего рода «литературное попурри», что у Хомякова преобладает «самонаслаждение спора» [2, с. 24, 25].
Действительно, для европейски образованного русского интеллигента (а именно таковыми были в основном сотрудники «Отечественных записок», да и читатели этого журнала) парадоксальные, часто категоричные суждения Хомякова, этого, по выражению А.И. Герцена, «бреттера диалектики», представлялись малоубедительными. Однако в оценках современного искусства у Хомякова (а он рассуждает об искусстве в целом, не исключая литературы), есть и интересные мысли.
Хомяков категоричен в негативной оценке просвещения, «которое приняли мы извне. Много подавлено под ним (разумеется, подавлено на время) семян истинного просвещения, добра и жизни» [7, с. 112]. Автор статьи не уточняет, какое «истинное просвещение», какие «задатки искусству» в русском народе он имеет в виду. Но он категорически не принимает формализованное искусство Европы, распространяющееся и в России, основанное на принципе свободы творчества и отказе от «внутреннего содержания». По его мнению, учение о «свободе искусства приносит довольно жалкие плоды. Рабство перед авторитетами и перед условными формами красоты заменилось другим рабством. Художник обратился в актёра художеств., свобода есть качество чисто отрицательное, не дающее само по себе никакого содержания» [7, с. 113].
Залог возрождения русского национального искусства Хомяков находит в некоторых явлениях русской литературы, содержащих глубокое нравственное начало, например в «Борисе Годунове» Пушкина и, конечно, в творчестве Гоголя - «единственном высоком современном художественном явлении (в художестве слова)» [7, с. 113]. При этом автор статьи противопоставляет Гоголю его подражателей, явно имея в виду сторонников натуральной школы, подхвативших у Гоголя тему чиновника - «маленького человека»: «Гоголь - художник, созданный жизнью, имел право понять и воплотить мертвенность этого лица (чиновника. - В.Т.) в те неподражаемые образы., которые в его повестях и комедиях являются с такою яркою печатью по-
этической истины. Но это право нисколько не принадлежало его подражателям - литераторам, созданным или воспитанным чужеземною образованнос-тию» [7, с. 131]. Хомяков, по существу, утверждает некую монополию на истину, но в его рассуждениях проявляется проницательное понимание различий между персонажами Гоголя, созданными на основе «деятельности духовной и самобытности свободной мысли и тёплого чувства», и героями его подражателей, сочинёнными посредством формального анализа, что приводит к омертвению души и скептицизму по отношению к жизни [7, с. 131].
В статье Хомякова имеются прямые полемические выпады против Белинского и его сторонников. Например, он отмечает недооценку своими литературными противниками значения фольклора при анализе творчества Пушкина и Лермонтова. По его мнению, Белинский мог «не понять всего величия нашего песенного мира, в котором отражается и величие русского народа, и смиренное добродушие русского человека» [7, с. 126]. Здесь явно прослеживается славянофильская тенденция идеализации народных начал, прежде всего смирения, связанных, по мнению славянофилов, с православием. Хомяков подчёркивает, что «закон развития умственного» в России - «в вере народной, то есть в высшей норме его духовных понятий» [7, с. 134].
Принцип преодоления подражательных тенденций в русской литературе у Хомякова положен в основу сопоставления двух направлений в русской поэзии, начиная с XVIII века: автор статьи выделяет стремление к самобытности (от Ломоносова) и подражательность (от Тредиаковского). Это дало Белинскому повод позднее высказать своё мнение о разных тенденциях в развитии русской литературы: натуральной (от Кантемира) и риторической (от Ломоносова). Критерии сопоставления литературных направлений у обоих критиков совершенно различны и одинаково далеки от истины.
Непосредственному анализу литературных явлений в «Московском литературном и учёном сборнике» 1846 г. посвящена лишь статья М...З...К (Ю.Ф. Самарина) о повести В.А. Соллогуба «Тарантас». Она появилась после известной рецензии Белинского об этой повести, которую критик интерпретировал в антиславянофильском духе, и в принципе должна восприниматься как полемический ответ Белинскому. Не случайно Ю. Самарин подчёркивает, что в основном повесть «Тарантас» оценивали с точки зрения впечатления, которое она производит на публику, в то время как авторская мысль оставалась в стороне. Автор статьи утверждает, что изображаемые Соллогубом характеры романтика Ивана Васильевича и «земного» Василия Ивановича - «не выдумка остроумия, не искусственное сближение голых понятий и отвлечённых крайностей мышления, а живой, действительный факт, данный современным обществом».
При этом «своеобразный и прямой» свет должен падать на обе стороны, «автор должен стать выше противоположности и борьбы», ему «должно быть доступно примирение в высшем единстве» [6, с. 548].
В отсутствии идеи примирения противоположных жизненных позиций Ю. Самарин видит главный недостаток повести, в которой два разных характера демонстрируют «разрыв жизни с сознанием»: «Сознание и жизнь в раздоре; но они должны примириться, узнать друг друга и слиться в единство .сознанием просветлённой жизни» [6, с. 562, 573]. Однако финальная сцена сна в повести, где изображена как будто обновлённая Россия («Русь обетованная») неубедительна и напоминает маскарад - «подделка под народность» [6, с. 577].
Вывод Ю. Самарина после характеристики «Тарантаса»: «Критика современных явлений общественных необходима и полезна, но она требует не одного только беспристрастия, но ещё определённого и неизменного мерила» - авторской мысли. «Она (мысль. - В. Т.) есть в произведениях Гоголя., она не вредит художественности» [6, с. 578]. Она даёт произведению «общественное значение, к которому призвано современное искусство» [6, с. 579]. Суждение Ю. Самарина о повести Соллогуба явно объективнее, чем у Белинского, в статье которого заметны признаки критики «по поводу» (как позднее в критике Н.А. Добролюбова и Д.И. Писарева). В то же время литературно-критическая позиция Ю. Самарина оказывается более терпимой и менее категоричной, чем у других славянофилов (А.С. Хомякова или К.С. Аксакова).
«Московский литературный и учёный сборник» 1846 года получил разноречивую оценку не только в журнале «Отечественные записки». Более лояльным по отношению к славянофилам оказался «Современник», редактор которого П.А. Плетнёв приветствовал стремление издателей сборника «выяснить идею славянской самобытности, или хоть вызвать славянское племя к умственной деятельности независимо от. западной Европы» [4, с. 239]. По мнению Плетнёва, издание сборника привело к тому, что «в обществе нашем и в литературе чаще начали рассуждать об отечестве, языке его, истории. Собравши множество драгоценных памятников, в которых является самобытность ума и жизни славян вообще ., доказывающая, что безотчётное заимствование всего, возникающего в гражданственности западных европейцев, вредит успехам действительной образованности нашей. Издатели намекнули на мысль, что как бы хорошо было, если бы славяне и особенно .русские сделались внимательнее к поддержанию своей независимости от западных европейцев по части литературы, образа мыслей» [4, с. 326]. Таким образом, московские славянофилы получили поддержку в Петербурге в лице редактора-издателя журнала «Современник» профессора П.А. Плетнёва.
Более взвешенной была позиция автора рецензии на «Московский литературный и учёный сборник», опубликованной в журнале «Библиотека для чтения» (1846 г., т. 78). Им был коллега П.А. Плетнёва по Петербургскому университету профессор А.В. Никитенко, ставший с 1847 г. официальным редактором «Современника», в котором ведущая роль принадлежала Белинскому.
Никитенко в своей рецензии сосредоточился на полемике с А.С. Хомяковым, находя в его историко-культурной концепции «исключительность» и категоричность суждений и «односторонность» мнений», «потому что она не согласна ни с широтою русского ума, ни с величием истины». Позиция Хомякова - «прямое противоречие общественному смыслу и общественным понятиям» [3, с. 5]. По мнению Никитенко, «нам досталось в наследство от предков наших не много приобретённых умственных богатств - надобно самим большею частью начинать то, что другие только продолжают и довершают» [3, с. 7]. Ошибка славянофилов в том, что «они идею самостоятельности умственной смешивают с идеей исключительности, особ-ности, разъединения со всеобщей образованностью человечества. Ложная идея исключительности не годится даже в смысле реакции против преступного неуважения своей народности уже потому, что она ложная. Из того, что мы русские, нимало не следует, чтобы нам не было прилично многое приличное другим образованным существам одного с нами роду и быть ни на кого не похожим не значит ещё быть лучше всех» [3, с. 8].
Никитенко - сторонник терпимого отношения к разным мнениям, в том числе и в литературе: «Пусть всякий стоит крепко за свой взгляд на вещи, за своё убеждение. Великое зло угрожало бы науке и литературе, если бы найден был способ подчинить одному направлению и одной форме все исследования, все творческие движения мысли., пусть больше и больше является мнений различных. Но мы желали бы, и конечно всякий с нами пожелает, чтобы эти мнения были не чем иным, как логическими выводами мысли, правильно и стройно действующей» [3, с. 11]. Призыв рецензента к терпимости разных мнений содержит явный намёк и на позицию противников славянофильства, прежде всего Белинского.
Автор рецензии признаёт, что увлечения русских Европой, возможно, устремились «далее ., чем бы
следовало», но это простительно для молодой нации. После реформ Петра I «начало будущего, начало образованности скоро сделалось поводом к другому противоречию с народным бытом, где право было уже на стороне прошедшего. В этом прошедшем заключаются не одни предрассудки и невежество, там почитают первоначальные святые стихии народности нашей - наша нравственная сила» [3, с. 15]. Русские виноваты в том, что слишком увлеклись новым и к старому «приносили не мысль примирения, а чувство враждебное, чувство раздора и разъединения» [3, с. 15]. Мнения, подобные высказанным А.В. Никитенко, нечасто звучали в литературных кругах того времени, когда преобладала конфронтация позиций, проявлялся «дух ожесточения и дикой неприязни» [3, с. 17] к оппонентам.
О терпимости и широте взглядов А.В. Никитенко свидетельствует и тот факт, что он положительно оценил опубликованные в сборнике статьи А.Н. Попова и Ф.В. Чижова об искусстве и рецензию Ю.Ф. Самарина на повесть В.А. Соллогуба «Тарантас».
(Продолжение следует)
Библиографический список
1. Аксаков К.С. Письмо С.М. Великопольской // Русский архив - 1904. - № 7.
2. [Аноним.] Критика // Отечественные записки - 1846. - № 7. - Отд. 5.
3. Никитенко А.В. Московский литературный и учёный сборник 1846 года // Библиотека для чтения. - М., 1846. - Т. 78. - Раздел 5. Критика.
4. Плетнёв П.А. Московский литературный и учёный сборник. - М., 1846 // Современник - М., 1846. - Т. 43. Новые сочинения.
5. Попов А.Н. О современном направлении искусств пластических // Московский литературный и учёный сборник. - М., 1846.
6. М... З... К [Самарин Ю.Ф.] Тарантас. Путевые впечатления. Соч. графа В.А. Соллогуба. - СПб., 1845 // Московский литературный и учёный сборник - М., 1846. Критика.
7. Хомяков А.С. Мнения русских об иностранцах // Хомяков А.С. О старом и новом. - М.: Современник, 1988.
8. Чижов Ф.В. Письмо о работах русских художников в Риме // Московский литературный и учёный сборник. - М., 1846.
