CC BY
55
УДК 821.161.1.09"19"
Тихомиров Бладимир Басильевич
доктор филологических наук, профессор Костромской государственный университет
К.С. АКСАКОВ О СУЩНОСТИ СЛОБЕСНОГО ТВОРЧЕСТВА
Статья содержит характеристику литературно-критической позиции К.С. Аксакова в её развитии и наиболее характерных проявлениях. В основе этой позиции было сочетание немецкой философской диалектики и догматического православия, в соответствии с которым искусству предназначалась исключительно служебная роль, а само искусство должно быть творением не отдельной личности, а коллектива, поскольку православие, по мнению славянофилов, отвергает творческое начало индивидуума. К. Аксаков не принимает основанное на личном авторстве европейское искусство, авторство он признаёт лишь как переходный этап от народного творчества к новому «целостному осмыслению жизни» на основе преобладания этического начала над эстетическим. В этой недооценке художественности в искусстве славянофилы сближались со своими идейными противниками - радикальными демократами.
Ключевые слова: философская диалектика и православие, коллективное и индивидуальное в творчестве, соотношение этического и эстетического начал, словесное творчество, славянофилы.
В конце 1848 г. К.С. Аксаков в письме своей знакомой С.М. Великопольской высказал мнение, что «искусство в настоящем смысле слова есть язычество и несовместимо с жизнью христианскою. В католицизме оно могло существовать, ибо католицизм есть (по крайней мере, во многом) христианское язычество; в нашей русской жизни, верою православною основанной, оно быть, как искусство, самостоятельно не может; оно может принять лишь служебный характер, как принимает оно в иконописи» [1, с. 451]. Ещё раньше, в 1845 г., он в краткой форме высказал подобную мысль в письме своему приятелю и единомышленнику историку А.Н. Попову: искусство «в настоящем значении своём с христианством несовместно, а основание жизни, единое, истинное - есть христианство» [4, с. 33-34]. В тезисах к ненаписанной статье «Искусство и художественность» (конец 1840-х годов) он утверждает, что христианство «для искусства неуловимо». И далее: «...личность необходима для изображения художественного, но личность по началам христианства есть грех, уже потому христианин, русский человек, личность отвергающий, в искусстве неуловим». В словесности «нехудожественность, бестелесность изображения. единственная возможность» [2, с. 186].
Для славянофила К. Аксакова подобные умозаключения вполне логичны: общество, которое славянофилы считали нормой, должно существовать на основах православия, при котором в принципе нет места светскому искусству (не случайно и народное творчество в допетровской Руси преследовалось как языческое). Эпоха Возрождения в Западной Европе воспринималась в допетровской Руси как уступка языческой античности. Современная европейская культура, и прежде всего искусство, ведёт начало от древнегреческой традиции, когда сакрализовалась (обожествлялась) сама красота, которая была в античности сродни религии. Это не могло быть принято православной (ор-
тодоксальной) концепцией прекрасного, в основе которой - духовное, нравственное начало.
Сформулированные К. Аксаковым представления об искусстве - это норма, к которой, по его мнению, необходимо стремиться, а пока что приходится иметь дело с тем искусством, с той литературой, которую даёт современное общество. Поэтому в его суждениях о литературном процессе и о писателях имеют место различные оценки и выводы, близкие бытовавшим в середине XIX века критическим методам, прежде всего философской критике. Об эстетической и литературно-критической позиции К.С. Аксакова, как и славянофилов вообще, написано немало интересных исследований. Прослежена связь славянофильской эстетики с немецким идеализмом: её истоки в шеллингианстве, а более основательные философско-эстетические принципы близки Гегелю. Диалектика немецкого идеализма способствовала формированию социальной и философской доктрины русского славянофильства, включая позицию эстетическую, литературно-творческую и литературно-критическую. В последние годы литературоведы обращают внимание на соотношение славянофильских представлений о литературе и искусстве с религиозными верованиями (В.А. Котельников, Е.И. Анненкова). Однако не всё в этом отношении прояснено. Попробуем проследить динамику представлений К.С. Аксакова о литературе как искусстве.
До середины 1830-х годов его эстетические взгляды в целом совпадали с русскими романтиками-шеллингианцами. В.А. Кошелев, много сделавший для изучения творческого наследия славянофилов, их философско-эстетических и литературных взглядов, приводит немало доказательств этому, в частности подчёркивая, что К. Аксаков исходит «из понимания художественного образа как системы целостного отражения мира. Произведения искусства есть высшая ступень познания "внутренней жизни" предмета, которая составляет "идею" этого предмета. "Звук" и "смысл" поэтического
© Тихомиров В.В., 2017
Вестник КГУ „Ь № 4. 2017
73
произведения (то есть форма и содержание. - В. Т.) должны... соотноситься и оформляться в некое высшее единство» [4, с. 65]. В отличие от разумной деятельности, уточняет В.А. Кошелев позицию К. Аксакова, поэзия как творчество «есть способ целостного осмысления жизни и непосредственного воссоздания её» (курсив автора) [4, с. 67].
Романтические представления об искусстве как самосознании духа у К. Аксакова постепенно трансформировались в поиски «цельного» искусства, «национально сознанного», национально определённого. Ещё С.А. Венгеров в начале ХХ века достаточно подробно проследил связь историко-литературной позиции К. Аксакова с философией и эстетикой Гегеля [3, с. 131-133]. В статье «О некоторых современных собственно литературных вопросах», над которой К. Аксаков работал в 1838-39 годах, он, по мнению его брата И.С. Аксакова, попытался «оправдать православие Гегелевой философией» [2, с. 490]. По выражению П.Б. Струве, усилиями «русской метафизической мысли» «произошло то химическое соединение немецкой философии с византийской богословской мыслью, которое есть идейное существо славянофильства» [6, с. 20-21].
Гегелевскую диалектику развития К. Аксаков распространяет на процесс развития литературы вообще и русской в частности - от коллективного народного творчества («первичного эстетического самоощущения народа») к этапу авторской «индивидуальности» в собственно литературном творческом акте и в перспективе - к возникновению нового «синтетического» искусства [4, с. 73]. Литература, как и культура в целом, соотносится с национальной историей и поэтому специфична у каждого народа. По мнению К. Аксакова, «чем более народ наполняется через индивидуумов общим содержанием, тем истиннее, тем просветлённее становится народность» [4, с. 74]. В процессе развития литературы происходит синтез социального, национального, эстетического, духовного бытия народа. Носителем этого синтеза («перехода») становится «индивидуум», «гений», «автор», через его индивидуальность проявляется «общее», и это «общее» снимает, уничтожает индивидуальное [4, с. 78]. В ранний период своих философско-эстетических исканий К. Аксаков выше литературы ставит фольклор, а литература авторская как необходимый этап творчества, по его мнению, - лишь путь к будущей гармонии целостного поэтического восприятия окружающего мира, его созерцания [4, с. 79].
Поэтому К. Аксакова не удовлетворяла новая русская литература как выражение ложного личного начала и «безнародности», следовательно «антинародности» творчества - в отличие от русской словесности допетровской Руси.
До середины 1840-х годов К. Аксаков интересовался главным образом общими проблемами
становления русской литературы в соотношении с европейской, а также вопросом специфики литературы как искусства с точки зрения современной эстетики и в соотношении с православием. Редкие случаи непосредственного обращения к характеристике литературных произведений также определялись стремлением подтвердить и испытать соответствующее направление творчества. Это проявилось, например, в известной статье «Несколько слов о поэме Гоголя: "Похождения Чичикова, или Мёртвые души"» (1842 г.), которая вызвала резкую отповедь со стороны Белинского. Аксаков не даёт целостного анализа «Мёртвых душ», основа критической характеристики поэмы у него - синтез, целостное восприятие произведения, выявление специфики присущего поэме эпического начала, столь дорогого славянофильскому сознанию критика, противопоставлявшему его европейскому индивидуализму. Гоголь для К. Аксакова, как и для всех славянофилов, - знамя и начало той русской литературы, какой она должна стать. Критику важно обнаружить проявление творческого гения Гоголя, соответствовавшего православному представлению о прекрасном как отражении и реализации духовных ценностей.
Споры о «Мёртвых душах» не только окончательно развели сторонников разных представлений об искусстве, основанных на социальных или религиозных принципах (в частности, К. Аксакова и В. Белинского), но и продемонстрировали специфику соответствующих критических методов. Единомышленники К. Аксакова обратили внимание на то, что он заметил способность Гоголя возводить «пошлую сторону жизни в мир искусства», что, по его мнению, «смешное у Гоголя, определившее несерьёзное отношение к нему читателей, не смешно, ибо за ним кроется нечто большее» [4, с. 115, 116]. Вопреки характерным для славянофилов представлениям о единстве этического и эстетического начал в художественном произведении, в оценке «Мёртвых душ» К. Аксаков, по существу, попытался отделить форму от содержания, выдвинув на первый план общую, по его мнению, для Гоголя и Гомера способность к эпическому созерцанию в самом акте творчества, при осознании различий в его сущности. Это противоречило высказанному ещё в 1839 году его же суждению: «Когда внешнее (форма) есть соразмерное выражение внутреннего (идеи), тогда перед собою видим мы живое явление... Но как скоро эта гармоническая связь нарушена, тогда явление становится недействительным» [2, с. 45]. В то же время несомненным приобретением К. Аксакова - критика и теоретика искусства - было его представление о том, что «поэзия заключается уже в самом наименовании, в простом выговаривании словом того, что есть», то есть понимание онтологичности, сакральности слова [4, с. 45].
Современная литература, утверждает критик, изображает жизнь обыкновенных людей, художественное слово «измельчало», утрачена его логос-ность, его связь с религиозным началом, и оказался невозможным возврат к прежнему эпосу, к воспроизведению действительности в её «непосредственном величии». Гоголь - исключение, но у него эпическое начало трансформировалось в комическое, причём комическое в русской литературе специфично: «Другое значение имеет у нас комедия и вообще вся комическая сторона литературы. <...> В ней обличение лжи нашей общественной жизни, и потому наша комическая поэзия имеет в себе много трагического. <.> В нашей литературе восторг часто смешон, а смех серьёзен» [4, с. 118]. В другом месте К. Аксаков пишет: «Юмор в наше время есть то, что необходимо сопровождает самое полное и спокойное созерцание поэта, и у Гоголя он находился с самого начала его деятельности; но это не тот юмор, который выдаёт, выставляет субъект, уничтожая действительность. но тот, который связует субъект и действительность, сохраняя и тот и другую» [2, с. 90].
Усвоив школу философской диалектики Гегеля, К. Аксаков, естественно, постарался проследить динамику русского литературного процесса в соотношении с европейским. Этой проблеме он посвятил ряд статей в конце 1830-х и в 1840-е годы, получивших итоговое развитие в обширной работе «Обозрение современной литературы» (Русская беседа. 1857. № 1). В известной степени историко-литературный экскурс К. Аксакова противостоял обозрениям Белинского в том, что касалось представлений об особенности русского литературного процесса.
К. Аксаков не согласен с мнением о том, что русская литература началась после петровских реформ (именно это утверждал Белинский). Понимая литературу как «выражение жизни народной в письме и слове», подчёркивая, что это «выражение было по преимуществу духовное», он утверждает, что эта словесность сохранилась в русском народе, но стала чужой для «преобразованного общества», потому что «сам образ его жизни лишён присутствия веры» [2, с. 152, 153]. С эпохи Петра началась «вся эта вереница стихотворений и прозаических сочинений, весь этот бумажный хлам, которым мы довольно богаты» [2, с. 152]. «Литература с Петра есть. литература отвлечённой стороны народа, литература дворянская. правительственная» [2, с. 155].
В подобном духе К. Аксаков оценивает почти всю русскую литературу XVIII века, в основе своей панегирическую. Нечто новое появилось у Карамзина, который покинул «пафосность» классицизма, но не ради интереса к русской жизни, а придуманного «руссицизма». В его творчестве нет места народу, но у него заговорило «русское чувство», и это
был шаг вперёд в русской словесности к утверждению «русского направления» [2, с. 185]. В первые десятилетия XIX века русская словесность достигла определённых успехов, в ней как будто зазвучала «любовь к России», но это была та удобная любовь, которая не мешала быть вовсе чуждым своей родной земле. <...> Самостоятельная жизнь ещё не обнаруживалась, стремления к пониманию русской земли, сознания ложности пути западного просвещения ещё не было» [2, с. 189]. И Пушкин -не исключение в ряду писателей своего времени.
По мнению К. Аксакова, сознание необходимости народного начала в русской мысли и русской литературе впервые возникло у А.С. Хомякова [2, с. 189-190]. Почти одновременно в противовес этой тенденции возникла литературная натуральная школа, значительно повлиявшая на «литературу современную» и ставшая настоящей «фабрикой повестей и романов» [2, с. 197, 199]. Сторонники натуральной школы утверждают, что «она создана Гоголем; нет, она возникла вследствие ложного понимания художественного гения, вследствие усвоения себе внешних его приёмов, но не идеи. Механическое отражение жизни, со всеми её мелочами, но без её смысла, производило обратное впечатление, и вся эта наружная верность жизни была клеветою на жизнь» [2, с. 339].
Ещё одна особенность современной литературы - засилие журналов, мода на которые тоже пришла с Запада [2, с. 198-199]. В то же время Аксаков манифестирует появление в русской литературе «целого направления», основанного на «самостоятельности нравственной и жизненной» (курсив автора. - В. Т.) [2, с. 203]. Для этого направления характерно преодоление «сухого, холодного эгоизма», который ещё в поэзии Лермонтова обнаружил «сокровенное зло прежнего отвлечённого направления» [2, с. 204]. На первый план выходят поэты, отрицающие «услаждение стихом», поэты мысли: Ф.И. Тютчев, А.С. Хомяков, И.С. Аксаков. У них «содержание, мысль не укладывается в стихотворение, переходит его пределы», «стремится воплотиться в жизни, в действительности»; «в наше переходное время только такие стихотворения и могут иметь настоящее живое достоинство» [2, с. 205]. Сейчас же и поэты, и прозаики «сочиняют изящные сочинения», даже с «претензией на художественность», но «всё же вместе холодно и безжизненно до крайности» [2, с. 206]. «Чаша поэзии выпита, - утверждает К. Аксаков, - сейчас «поэтическое может быть только средством, одним из способов литературы будущего дня» [2, с. 225]. Эта мысль критика повторяет высказанное им же более раннее суждение в письме И.С. Тургеневу (начало 1850-х годов): «Я откинул притязания на художественность, откинул их давно; всюду занимает меня только мысль; для неё беру я художественные формы как средство» [5, с. 217].
Вестник КГУ № 4. 2017
75
Как позитивный факт К. Аксаков воспринимает то, что русские писатели всё чаще стали обращаться к народной теме, но, задаёт вопрос критик, «поняли ли они русский народ? исполнились они, хотя отвлечённо, хотя б разумом, его духа?» [2, с. 226]. Он затрагивает проблему, которая спустя несколько десятилетий будет волновать русских народников: способность понимания народной психологии, народной культуры людьми, относящимися к другому сословию и другой культуре: «Писатели наши жадно кидаются на все внешние признаки народности. и не видят. что истинная народность, и быт, и слова ускользают от них за этими внешними признаками» [2, с. 227].
Отличительное качество современной русской литературы, считает К. Аксаков, - её «стремление к общественному значению» [2, с. 340], и это критик приветствует. Более строг он по отношению к конкретным писателям - не славянофилам. Например, негативно оценивает раннее творчество И.С. Тургенева, особенно поэтическое, видя в нём продолжателя лермонтовского направления, «бездушного эгоизма», однако, начиная с «Записок охотника», выразившего «направление, совершенно противоположное прежнему» [2, с. 241, 342], и не только по отношению к народной теме, но и в изображении «духовного начала, нравственной истины» [2, с. 345]. Этим Тургенев отличается от других талантливых писателей, склонных к копированию действительности (А.А. Потехина, А.Ф. Писемского), в произведениях которых критик не находит авторской позиции, «благого внушения», без чего у них остаётся «копия, не имеющая ни достоинства искусства, ни достоинства действительности» [2, с. 352]. В отличие от них, «нравственный смысл» К. Аксаков находит в «Бедной невесте» А.Н. Островского, а в раннем творчестве Л.Н. Толстого он обнаруживает «прямое отношение к предмету», «уважение жизни», интерес к «личному миру человека, его душе» [2, с. 356]. Отношение К. Аксакова к Толстому было сложным: признавая его большой талант, глубину и оригинальность анализа, он в то же время констатирует «несоразмерность» и «опасность» этого анализа, чрезмерное внимание к личности, которое «искажает. собственную душу». Критик утверждает: «Надо меньше заниматься собою, обратиться к Божьему миру, яркому и светлому. и тогда, не теряя самосознания, станешь и себя чувствовать в настоящей мере и настоящем свете» [2, с. 357, 358].
В 1850-е годы К. Аксаков стал более основательно и объективно оценивать новые явления русской литературы, даже в том случае, если они не соответствовали славянофильской доктрине. Он положительно отнёсся к «Губернским очеркам» М.Е. Салтыкова-Щедрина, отметив их «общественный интерес», оценив как «утешительное явление», хотя это «не произведение искусства» [2,
с. 358]. Для него всё меньшее значение имел художественный элемент в творчестве - в том случае, если перед нами «произведения, полные искренности, полные мысли, истинного чувства, душевной красоты» [2, с. 359]. Таково, по его мнению, творчество Н.Д. Хвощинской (псевдоним «Вс. Крестовский») - без всякого притязания на художественное значение» [2, с. 359]. В целом современное состояние русской литературы К. Аксаков оценивает как переходное от периода подражательного к «самобытному», к «сознанию русского начала жизни», но пока ещё «светится какая-то, чуть видная, заря литературного будущего дня» [2, с. 361].
Судя по конкретным оценкам литературных явлений, развитие русской литературы К. Аксаков связывал с обязательной обусловленностью художественного творчества православными духовными и этическими ценностями. В упомянутом выше письме С.М. Великопольской, имея в виду свою историческую драму «Освобождение Москвы в 1612 году», он признаётся: «Здесь жизнь является без всякой личности, без героя; здесь является смирение, а не гордость; здесь, как и в русской жизни, люди русские всё относят к Богу, а не к себе. Драма моя не есть художественное произведение: здесь искусство только как средство, чтобы начертать такой высокий строй жизни. какой не поддаётся силе художественной» [1, с. 451]. Впрочем, опыт новой драмы, задуманный К. Аксаковым, оказался неудачным, перенесение на сцену исторического «действа» в его непосредственном виде, без художественных условностей не убеждало ни зрителей, ни критиков.
Стремление следовать в отношении к художественному произведению заранее определившимся установкам постоянно проявлялось в статьях К. Аксакова [7]. Показательна его оценка первых произведений Ф.М. Достоевского - романа «Бедные люди» и повести «Двойник». Критик находит в этих произведениях лишь «тенденцию», мешающую им «быть изящными», и противопоставляет их гоголевскому творчеству, при том, что, уверен Аксаков, Достоевский Гоголю во многом подражает: в «Шинели» у Гоголя «глубокая, примиряющая красота художественного произведения обняла и внесла между тем в вашу душу новую жизнь, новое начало», чего нет у Достоевского [2, с. 138]. Мировоззренческая категоричность явно мешала К. Аксакову понять новаторский характер раннего творчества Ф.М. Достоевского по сравнению, например, с В.Н. Майковым, который руководствовался в оценке тех же произведений самим их смыслом, а не теоретической установкой.
Ориентация на приоритет религиозных (православных) ценностей повлияла на отношение К. Аксакова, как и других славянофилов, к просвещению народа. В статье «Два слова о народном обучении» (Молва. 1857. № 35) он пишет: «При настоящем
положении наше дело может выразиться только одним: предложением народу средств просвещения, но не просвещения самого, нами выбранного и обработанного для народа. Это средство есть единственное: грамотность церковно-славянская и русская; об ней надобно заботиться и вместе о составлении деревенских библиотек, состоящих из книг, и без того требуемых народом, то есть Евангелия, Апостола и вообще церковно-славянских книг» [2, с. 307]. Светская литература, тем более современная, для народного чтения не допускалась. Здесь проявляется явное желание славянофилов законсервировать духовную культуру народа в рамках православия и отгородить её от культуры светской. Славянофильская консервативная утопия в понимании природы и роли словесного искусства, как это ни парадоксально, сближается с позицией оппонентов - русских радикальных демократов: крайности, как известно, сходятся... И это закономерно, потому что к подобным результатам приводит игнорирование специфики искусства, его творческого начала.
Библиографический список
1. Аксаков К.С. Письмо С.М. Великопольской (1848 г.) // Русский архив. - 1904. - № 7. - С. 451.
2. Аксаков К.С. Эстетика и литературная критика. - М.: Искусство, 1995. - 526 с.
3. Венгеров СА. Передовой боец славянофильства. Константин Аксаков. - СПб.: Прометей, 1912. - 248 с.
4. Кошелев В.А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (18401850-е годы). - Л.: Наука, 1984. - 196 с.
5. Письма С.Т., К.С. и И.С. Аксаковых к И.С. Тургеневу. - М., 1894. - С. 217.
6. Струве П.Б. Москва и Санкт-Петербург (Сопоставления, характеристики и размышления) // Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в литературе русской эмиграции / сост. М.Д. Филин.-М.: Русский мир, 2003. - Вып. 1. - С. 20-21.
7. Тихомиров В. В. Московские литературные и учёные сборники (1846 и 1847 гг.) в контексте русской литературной критики и журналистики 1840-х годов. Статья вторая // Вестник Костромского госуниверситета им. Н.А. Некрасова. -2013. - № 3. - С. 138-139.
Вестник КГУ.4 № 4. 2017
77
