CC BY
488
Международные отношения
и процессы
С. А. Ланцов
МОРАЛЬ, ПРАВО И ПОЛИТИКА КАК РЕГУЛЯТОРЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ И ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА
Вопрос о путях и способах регулирования международных отношений всегда был актуальным как для политической теории, так и для внешнеполитической практики большинства государств мира. С глубокой древности и до наших дней выбор средств такого регулирования был невелик — ими могли быть либо сила, либо норма (Давыдов, 2002, с.12). Основными социальными нормами, регулирующими международные отношения, принято считать нормы моральные, политические и правовые. Каждый вид норм имеет свои преимущества и свои недостатки, но без их соблюдения международная жизнь сегодня представляла бы собой полный хаос.
Под политическими нормами понимают правила поведения, которые устанавливают государства и которых они придерживаются в соответствии с собственными интересами. Например, два государства договариваются между собой о военном союзе, направленном против их общего противника. Такая договоренность может быть достигнута в устной или письменной форме, но она не приобретает статус юридически обязательного документа. Пока есть общая цель и общие интересы, государства выполняют принятые на себя обязательства. Но как только общая цель исчезает, а интересы перестают совпадать, то исчезают и мотивы для согласованных совместных действий. Очень часто вследствие изменения интересов и целей одна из сторон прекращает выполнять принятые обязательства, но обжаловать ее действия в международных организациях или международных судебных инстанциях пострадавшая сторона не может, поскольку такие обязательства не имеют юридической силы.
© С. А. Ланцов, 2005
Отказ от выполнения политической нормы не влечет за собой каких-либо официальных санкций, в чем и заключается ее принципиальное отличие от норм международного права. Политические нормы относительны, они зависят от текущих интересов государств и поэтому на них сложно рассчитывать в долгосрочной перспективе. Политические нормы зафиксированы в различных декларациях, заявлениях и соглашениях. Иногда источники политических норм внешне весьма сходны с источниками норм международного права, поскольку являются письменными документами, подписанными высокопоставленными официальными представителями государств. Однако от международных договоров подобные документы отличаются тем, что не проходят процедуры приобретения юридической силы, как правило, заключающейся в ратификации их высшими органами законодательной власти соответствующих государств.
Например, в середине 1990-х годов, когда встал вопрос о расширении НАТО на восток, Россия, как известно, возражала против подобных планов. Между российским руководством и руководством ведущих западных стран начался активный обмен мнениями по этому острому вопросу. Хотя принципиально негативное отношение России к включению в состав Северо-Атлантического блока бывших союзников СССР по Варшавскому договору не изменилось, стороны все же пришли к определенному компромиссу. Одним из элементов этого компромисса стало намерение придать отношениям между Россией и НАТО особый, близкий к партнерскому характер. В связи с этим тогдашний министр иностранных дел России Е. Примаков предложил заключить между нашей страной и организацией юридически обязательный договор. Западные партнеры, ссылаясь на то, что вступление в силу этого договора потребует ратификации его текста парламентами всех государств-участников блока и займет слишком много времени, предложили иной вариант. В результате 27 мая 1997 г. в Париже президентом РФ, генеральным секретарем НАТО и главами государств-членов этой организации был подписан «Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией Северо-Атлантического договора». Несмотря на красивое и громкое название этого документа и содержащиеся в нем многочисленные заверения о совпадении целей и интересов договаривающихся сторон, об их взаимных обязательствах друг перед другом, он с самого начала оставался политической декларацией о намерениях. Пока не было существенных расхождений между Россией и НАТО по ключевым проблемам мировой политики, «Основополагающий акт» был фундаментом для развития взаимного сотрудничества. Но как только отношения между НАТО и Россией обострились в связи с ситуацией в Косово в 1999 г., выяснилось, что никаких особых отношений между ними не сложилось, а вышеупомянутый документ не помешал фактическому свертыванию отношений, которые были разблокированы только после преодоления косовского кризиса.
На протяжении столетий шли споры о том, могут ли на международные отношения и международную политику оказывать влияние моральные нормы. Эти споры стали частью более широкой дискуссии о соотношении морали и политики. Эта дилемма в истории соци-
ально-политической мысли решалась по-разному. Н. Макиавелли проповедовал тезис о неприменимости морально-этических критериев к политической деятельности, которую нужно оценивать только с точки зрения эффективности способов и средств достижения поставленных целей. Подобных взглядов придерживался, например, В. Ленин, который считал, что «морали в политике нет, а есть только целесообразность». Противоположное мнение, исходящее из того, что мораль первична по отношению к праву, а следовательно, государству и политике, принадлежит И. Канту.
Эти разночтения объясняются сложностью взаимоотношений морали и политики. На заре человеческой цивилизации можно было обходиться без политики, регулируя общественные взаимоотношения и обеспечивая общественный порядок с помощью обычаев, традиций и вырастающей на их основе морали. Политика возникает вследствие регулярной недостаточности морали, как ее дополнение. Главные социальные функции политики и морали совпадают, но их базовые характеристики расходятся. В соответствии с концепцией немецкого политического философа К. Шмитта, моральная оценка общественных явлений исходит из парной категории «добро — зло», а политическая оценка опирается на антиномию «свой — чужой» ^тнй, 1963, р. 9).
Аморальные проявления, нередко встречающиеся в политической жизни, во многом связаны с перенесением политических принципов на область морально-нравственных отношений. Уместное в политике разделение всех объектов, явлений, событий, личностей на соответствующих или несоответствующих собственным интересам неминуемо ведет к выработке двойного стандарта при оценке неблаговидных поступков, деформирует морально-этические принципы. Именно этим объясняется часто встречающаяся ситуация, когда политические деятели активно используют против своих противников обвинения в аморальных поступках и не замечают подобных или даже больших прегрешений своих единомышленников и союзников. Для минимизации общественного вреда, который могут принести аморальные проявления в политической жизни, необходим жесткий контроль за соблюдением этических норм, регламентирующий любые виды политической деятельности.
Сформулировать новый подход к решению старой дилеммы и избежать при этом крайностей морализаторства и аморализма удалось М. Веберу. Он ввел понятия «этика убеждений» и «этика ответственности» (Вебер, 1990, с. 695-700). Первое понятие означает оценку поступков человека в соответствии с раз и навсегда установленной шкалой, четко определяющей нравственное и безнравственное. Второе понятие предполагает оценку человеческих поступков и действий с учетом обстоятельств места и времени. Этика ответственности особенно важна для сферы политики, где люди принимают решения в ситуациях, немыслимых для частной жизни человека, на которую и ориентируются нормы общечеловеческой морали. На основе веберовского подхода и были выработаны представления Г. Моргентау о месте и роли морали в регулировании международных отношений (см.: Могдегйаи, 1965). По мнению Г. Моргентау, Р. Арона и многих других специалистов в области теории международных отношений, главными моральными добродетелями государственных деятелей, принимающих внешнеполитические
решения, являются осторожность, взвешенность и понимание необходимости соответствия целей и средств их достижения (см.: Aron, 1968).
Формирование норм международной морали началось в глубокой древности параллельно с нормами международного права. Однако эволюция моральных норм зачастую опережала развитие норм международного права. Представления о безнравственности таких действий, как агрессия, захват чужих территорий, работорговля, колониализм существовали с давних времен. Но еще долго эти действия и явления оставались законными с точки зрения тогдашнего международного права. Лишь в XX столетии международное право в этих вопросах пришло в соответствие с нормами международной морали. Из факта опережающего развития морали по отношению к праву не следует делать вывод о ее более важном значении в процессе регулирования международных отношений. Напротив, необходимо помнить об ограничениях и недостатках, которые присущи нормам международной морали. Дело не только в том, что нарушение моральных норм, подобно нарушению политических норм, не влечет за собой правовых последствий, а виновники нарушений не несут юридической ответственности. Моральные нормы существуют лишь в сознании людей, поэтому они весьма субъективны и допускают самую разную трактовку, могут не только сглаживать, но и усугублять разногласия между государствами, провоцировать конфликты в международных отношениях. Вольная трактовка морально-этических норм при желании может оправдать любые действия в международной политике. В итоге регулировать международные отношения будет только сила.
Еще один фундаментальный недостаток моральных норм связан с механизмом их воздействия на международные отношения. Существует два основных пути такого воздействия: первый — на уровне отдельных индивидов через их сознание и убеждения; второй — через общественное мнение, формирующееся на основе определенной системы этических принципов. Первый путь предполагает, что внешнеполитические решения принимают люди, для которых моральные нормы не являются пустым звуком, которые честно выполняют свой служебный долг и одновременно не допускают безнравственных поступков. Но речь уже шла о том, что политическая деятельность стимулирует формирование двойных стандартов, разрешающих аморальные действия, если они способствуют достижению определенных целей. Кроме этого, властью могут обладать и безнравственные люди. История одного XX в. дает возможность составить длинный список диктаторов, для которых не существовало понятия «мораль». Достаточно вспомнить А. Гитлера.
Второй путь воздействия морали на международную политику требует наличия развитого института общественного мнения. Общественное мнение по своей природе склонно оценивать все политические решения и действия с морально-этических позиций, приветствуя нравственные поступки и осуждая безнравственные. Но оно не всегда имеет возможности для формирования и функционирования. В условиях авторитаризма и тоталитаризма общественного мнения как независимого явления не существует. Но и
в демократических странах влияние общественного мнения на политику, в том числе и международную, не всегда одинаково. Оно увеличивается в период избирательных кампаний, когда политические партии и политические лидеры заинтересованы в привлечении голосов избирателей и поэтому озабочены тем, как в глазах общественности выглядит их деятельность. После окончания выборов и до начала следующей избирательной кампании политические элиты теряют интерес к общественному мнению и могут им пренебрегать, если этого требуют их текущие интересы.
Сегодня общественное мнение существует не только в рамках отдельных государств, но и на международной арене. Мировое общественное мнение, формирующееся на основе современных информационных систем, способно в определенных условиях оказывать влияние на принятие внешнеполитических решений в отдельных государствах и деятельность международных организаций. Но на мнение международной общественности правительства и политические лидеры обращают внимание тогда, когда им необходимо либо сохранить положительный внешнеполитический имидж своего государства, либо изменить его в благоприятную для себя сторону.
Следует учитывать и то, что формирование общественного мнения как внутри государства, так и на международной арене далеко не всегда стихийный процесс. В современных условиях им можно манипулировать. Примером могут служить уже упоминавшиеся события конца 1990-х годов в Югославском крае Косово. Действовавшие там сепаратисты из Освободительной армии Косово специально провоцировали бегство из края албанского населения, якобы из-за проводившихся там сербскими властями этнических чисток. Все это определенным образом формировало общественное мнение стран Запада, в нем усиливались антисербские настроения и выдвигались требования к собственным правительствам о вмешательстве в ситуацию с целью предотвращения «гуманитарной катастрофы». В результате руководство НАТО приняло решение о начале бомбардировок Союзной Республики Югославии, затем последовал ввод миротворческих сил в Косово, что, однако, не привело к торжеству справедливости, как это предполагало общественное мнение в Западной Европе и Северной Америке. На смену нарушениями прав албанского населения Косово пришли реальные этнические чистки, ставшие причиной массового исхода сербов из этого края, территория которого когда-то была ядром сербского государства.
Таким образом, политические и моральные нормы способны оказывать определенное воздействие на международные отношения. Но это воздействие имеет ограниченный характер, поэтому решающая роль в обеспечении стабильности и безопасности современного мира по-прежнему принадлежит принципам и нормам международного права. Однако реализация этих принципов зависит и от политических факторов. Например, это касается такого известного принципа современного международного права, как принцип уважения и соблюдения прав человека.
Первоначально данный принцип сформировался как важнейший элемент политической философии либерализма, впоследствии утвердился как принцип международного
права. Произошло это после создания Организации Объединенных Наций. В Уставе ООН впервые в истории прямо говорилось об обязанности государств сотрудничать в сфере прав человека на многосторонней договорной основе. 10 декабря 1948 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека. Первоначально этот документ носил рекомендательный, а не обязывающий характер. Но со временем он превратился в свод важнейших универсальных и императивных норм международного права. Конкретизация этих норм была осуществлена в двух других важнейших международно-правовых документах: международном пакте о гражданских и политических правах и международном пакте об экономических, социальных и культурных правах. Оба этих пакта были приняты 16 декабря 1966 г. Генеральной Ассамблеей ООН и вступили в силу в 1976 г. после их ратификации большинством государств мира.
В самом общем виде механизм обеспечения прав человека в современном международном праве выглядит следующим образом. Права человека принято делить на гражданские и политические, с одной стороны, и социально-экономические, с другой стороны. К основным правам человека, защищаемым международным правом, относятся следующие гражданские и политические права: 1) равноправие и недискриминация; 2) право на жизнь; 3) право на участие в государственном управлении; 4) право на защиту от жестокого, бесчеловечного или унижающего обращения; 5) право на свободу и личную неприкосновенность; 6) право на свободу передвижения и выбора места жительства; 7) право на свободу мысли, совести и религии; 8) право на свободу мнений и их выражения; 9) право на мирные собрания; 10) право на свободу ассоциаций и др. К социально-экономическим правам относятся: 1) право на труд; 2) право на справедливые и благоприятные условия труда; 3) право на создание профсоюзов; 4) право профсоюзов на свободную работу; 5) право на забастовки; 6) право на социальное обеспечение; 7) право на охрану и помощь семье, матерям, детям; 8) право на достаточный жизненный уровень; 9) право на охрану здоровья; 10) право на образование и участие в культурной жизни и др.
Для эффективного международного сотрудничества в области прав человека международное сообщество создало целый ряд контрольных механизмов и процедур, которые призваны наблюдать за применением норм и деятельностью государств в этой области. Контрольные механизмы представляют собой определенные организационные структуры, которые могут быть коллективными (комитеты, рабочие группы и т. д.) и единоличными (специальные докладчики). Процедуры устанавливают порядок и методы получения информации по правам человека и степень реагирования на результаты исследований.
Центральное место во всей системе контроля за соблюдением прав человека занимает ООН, в ее компетенцию входит рассмотрение проблем в области прав человека. Генеральная Ассамблея принимает специальные резолюции по этим вопросам. Резолюции подготавливает третий комитет (по специальным, гуманитарным и культурным вопросам). Этими же проблемами занимается ЭКОСОС, при котором создана Комиссия
по правам человека и Комиссия по правам женщин. В рамках ООН при Секретариате действует и Центр по правам человека, возглавляемый заместителем Генерального секретаря. Кроме того, в соответствии с основными международными договорами по правам человека были созданы специальные органы: Комитет по правам человека; Комитет по ликвидации расовой дискриминации; Комитет против пыток; Комитет по правам ребенка.
В период холодной войны, в условиях раскола мира на два противоположных лагеря, права человека не могли не быть объектом конфронтации между ними. Поскольку сама концепция прав человека имела либеральное происхождение, страны Запада часто использовали ее для борьбы против своих противников из коммунистического лагеря. Однако было бы неверно считать, что Советский Союз занимал лишь оборонительную позицию. Да, при принятии Декларации прав человека 1948 г. СССР воздержался при голосовании, ссылаясь на то, что она ущемляет суверенные права некоторых «демократических правительств». Но в дальнейшем именно СССР стал инициатором принятия пакта о социальных и экономических правах (поскольку данные права связаны не с либеральной, а с социалистической идеологией). Тексты Пакта о гражданских и политических правах и Европейской конвенции о защите основных прав и свобод человека были приведены в соответствие с устраивавшими СССР стандартами. Советский Союз, как и многие другие государства включая США, подходил к нормативным актам по правам человека избирательно, исходя из своих интересов. «Пакты по правам человека, — указывает в связи с этим современный российский исследователь С. Чугров, — как и многие другие международные документы периода холодной войны и разрядки, ставшие результатом компромисса между Востоком и Западом, изобилуют стерильно правильными (и потому подчас малоэффективными) формулировками, содержание которых зависит от последующей интерпретации» (Чугров, 2001, с. 4).
Казалось бы, после окончания холодной войны никаких проблем с международной охраной прав человека быть больше не должно, ведь, согласно формуле Ф. Фукуямы, наступил «конец истории», ознаменованный полной победой либеральных ценностей (см.: Фукуяма, 1990). Однако на практике ситуация с правами человека во многих странах не улучшилась, а ухудшилась. На смену нарушениям прав человека по идеологическим и политическим причинам пришло нарушение этих прав по причинам религиозного или этнического характера. Как и в годы холодной войны, сейчас вопросы прав человека активно используются во внешней политике отдельных государств в целях, весьма далеких от осуществления самих этих прав. Двойные стандарты в этой сфере, пожалуй, даже усилились по сравнению с прошлым. Нарушение прав человека, особенно в результате этнополитических конфликтов, стало предлогом для выдвижения концепции «гуманитарной интервенции», опирающейся, в свою очередь, на концепции «ограниченного суверенитета» и «приоритета безопасности личности над безопасностью государства». Практическим воплощением такого подхода могут быть названы все те же действия НАТО против Югославии в 1999 г. Дело даже не в результате этой акции, которая
оправдывалась этническими чистками албанцев, а привела к этническим чисткам сербского населения в Косово. Дело в том, что в международных отношениях был создан опасный прецедент. Его теоретическим обоснованием стало смешение двух абсолютно противоположных методологических оснований: с одной стороны, принципов «реалистической внешней политики», опирающейся исключительно на силу, с другой стороны, либеральной доктрины, ставящей традиционно на первое место моральные и правовые принципы и противопоставляя их вооруженному насилию.
Классический политический реализм, как, впрочем, и современный неореализм, исходили и исходят из того, что политика государства определяется его объективными национальными интересами, центральное место среди которых всегда занимали интересы национальной безопасности. Именно угроза безопасности государства оправдывает, по мнению реалистов и неореалистов, применение силы. Г. Моргентау редко возражал против возведения какого-либо морального или правового принципа в абсолютно универсальный, стоящий выше суверенитета отдельного государства. Либеральные и неолиберальные мыслители и политики, утверждая приоритет права над силой, связывали свои идеалы с будущим, с преодолением ограниченности государственного суверенитета за счет усиления роли наднациональных и транснациональных структур. Но при этом никто никогда не устанавливал четкой иерархии международно-правовых принципов и норм, никто не указывал, какие из них являются наиболее важными и универсальными.
Проблема прав человека в современных международных отношениях обретает новое измерение и в связи в набирающими силу процессами глобализации. Следует отметить, что сама глобализация не является принципиально новым феноменом, но сегодня мы наблюдаем ее новый этап, имеющий принципиальные отличия от прежних. В современном мире глобализация реализуется в соответствии с неолиберальными экономическими принципами, что неизбежно ведет к усилению разрыва между богатыми и бедными странами, усиливает социальную дифференциацию во всем мире. Нынешний вариант глобализации выгоден наиболее развитым в экономическом и технологическом отношении странам, стремящимся обеспечить свое доминирование и в политической сфере. Отсюда проистекает часто встречающееся суждение, что защита прав человека во внешней политике стран Запада «все в большей степени демонстрирует опасные тенденции трансформации в инструмент продвижения безальтернативной модели глобализации, призванной обеспечить, в том числе с применением силы или угрозы силой, наиболее комфортные условия существования развитым странам, способствуя подрыву принципа универсальности прав человека и увеличивая масштабы их нарушений» (Кук-лина, 2000, с. 29).
Именно ссылками на глобализацию оправдывается уже упоминавшаяся идея «ограниченного суверенитета». Но сама эта идея отнюдь не является новой. Еще в начале 70-х годов XX в. неолиберальное направление в теории международных отношений декларировало резкое снижение роли национальных государств. Наиболее видные
представители этого направления Дж. Най и Р. Кеохейн констатировали резкий рост уровня взаимозависимости между отдельными странами в экономической, политической и социальной сферах. Государство больше не способно полностью контролировать такую ситуацию, оно утрачивает свою прежнюю монопольную роль главного субъекта международных отношений. С точки зрения сторонников неолиберализма, полноправными субъектами международных отношений могут выступать транснациональные компании, неправительственные организации, отдельные города или иные территориальные общности, различные промышленные, торговые и иные предприятия, наконец, отдельные индивиды. К традиционным политическим, экономическим, военным отношениям между государствами добавляются разнообразные связи между религиозными, профессиональными, профсоюзными, спортивными, деловыми кругами этих государств, причем их роли могут иногда быть равными (см.: КеоИапе, Nye, 1971).
Последователи неолиберализма сделали вывод, что на смену традиционным международным (межгосударственным) отношениям должна прийти новая мировая политика как механизм демократической самоорганизации качественно обновленного международного сообщества. Главные тенденции этой политики будут определяться уже не столько индивидуальными действиями отдельных государств, сколько логикой развития международных политических институтов: глобальных и региональных международных организаций, системой официальных договоров и неофициальных договоренностей, институтами международного права и мирового общественного мнения. Однако ни в 1970-е годы, ни позднее ничего подобного тому, что предсказывали неолиберальные теоретики, так и не произошло. Теперь вновь повторяются прежние аргументы, снова делается вывод об «отмирании» государства как международного актора. В связи с этим вполне можно согласиться с мнением представителя МИД Российской Федерации Л. Н. Клепацкого, который считает, что «наличие на международной сцене, помимо государства, других "актеров" является выражением глобализации и одновременно свидетельствует о демократизации международных отношений. Однако из этого не следует, что суверенитет государства или его роль в международных отношениях должны уменьшаться. Скорее напротив, они должны усиливаться, если мировое сообщество не намерено породить хаос. Постулаты об умалении роли государства необоснованны уже хотя бы по той причине, что в отличие от транснациональных корпораций и неправительственных организаций, которые выступают "актерами" в отдельных сценах и эпизодах спектакля, государство выполняет функции режиссера, отвечающего за весь спектакль, — от декорации до игры актеров. Спектакль без режиссера — это демократия без правил и границ. Совершенно неоправданны утверждения, что основным игроком на мировой арене становится суверенный индивидуум, а не суверенное государство. Это преждевременный вывод: гарантом прав человека остается государство и никто иной. Поэтому речь не может идти об устранении государства от регулирования развития международных отношений» (Клепацкий, 2000, с. 93).
Суверенные государства останутся основными элементами и в новой системе международных отношений. В ней необходимо будет сформировать такой политико-правовой механизм обеспечения реализации прав человека, который соответствовал бы не интересам отдельных стран, а интересам всего мирового сообщества. Пока до этого еще очень далеко. Подмена политической конъюнктурой вопросов охраны прав человека характерна для деятельности многих международных институтов, в том числе и для Комиссии ООН по правам человека. Как отмечает российский дипломат Г. Лукь-янцев, «речь идет об устойчивой тенденции к политизации, применению "двойных стандартов" и конъюнктурным подходам стран к своему участию в функционировании главного правозащитного органа системы ООН. Печально, но это действительность, факт, который отрицать вряд ли кто-нибудь возьмется. Есть делегации, которые при голосовании оперируют скорее не правовыми, а политическими соображениями. При этом на экспертном уровне представители этих государств вышесказанное не отрицают» (Лукь-янцев, 2004, с. 125).
Идеологи «гуманитарного вмешательства» исходят из того, что принцип уважения прав человека выше принципов неприменения силы и угрозы силой, невмешательства, суверенного равенства государств. Здесь имеет место фундаментальное противоречие между принципом соблюдения и уважения прав человека и принципом невмешательства во внутренние дела других государств. Вопрос о соблюдении прав человека неизбежно сталкивается со сферой внутренней политики суверенных государств. Следовательно, необходимо делать выбор между одним либо другим принципом.
Подобная коллизия возникает и между принципом самоопределения наций и принципом территориальной целостности государств. Надо признать, что юридического механизма разрешения противоречий между указанными парами международно-правовых принципов не существует. Один из них реализуется за счет другого, причем каждый раз в зависимости от того, чьи политические интересы берут верх, в зависимости от соотношения потенциалов заинтересованных сторон, в зависимости от конкретной международной ситуации.
На принцип самоопределения активно ссылались в начале 60-х годов XX в. для обоснования осуществлявшегося тогда процесса деколонизации. Когда большинство колоний получили независимость, на пути реализации этого принципа стали возникать препятствия. Например, сложная ситуация сложилась в начале 1970-х годов в связи с самоопределением населения Восточной Бенгалии. Эта территория в 1948 г. была включена в состав Пакистана, созданного искусственно, по религиозному принципу. Территория нового государства состояла из двух частей, разделенных между собой географически и не имевших ничего общего кроме того, что подавляющее большинство населения Восточного и Западного Пакистана были мусульманами. Самой многочисленной этнической группой Исламской республики Пакистан оказались бенгальцы, проживавшие в восточной части страны, а административные, политические и экономические центры находились в ее западной части. Среди правящей элиты Пакистана преоб-
ладали пенджабцы, пуштуны и представители других народов, населявших западные провинции. Бенгальцы были в меньшинстве, на их долю приходилось только 10% руководящих постов в государственном аппарате и командных должностей в армии.
Такое положение создавало напряженность между двумя частями Пакистана. А в начале 1970-х годов эта напряженность переросла в открытый этнополитический конфликт. Ситуация осложнялась еще и тем, что немалое число бенгальцев, исповедовавших индуистскую религию, проживало в Индии, с которой Пакистан с первых лет независимости находился в конфронтации. Весной 1971 г. лидеры победившей на выборах партии Авами лиг (Народная лига) призвали население Восточного Пакистана к борьбе за независимость и провозгласили создание Народной Республики Бангладеш. В ответ на эти действия пакистанские власти применили оружие, что, в свою очередь, вызвало вмешательство Индии, первой заявившей о признании независимости Бангладеш. Когда эта конфликтная ситуация рассматривалась в Организации Объединенных Наций, обнаружилось, что существуют разные мнения по поводу путей ее урегулирования. Индия, Советский Союз и еще ряд государств выступили за признание независимости Народной Республики Бангладеш, ссылаясь на принцип самоопределения народов. США и КНР поддержали Пакистан, оправдывавший вооруженное насилие необходимостью защитить свою территориальную целостность.
Поскольку все стороны апеллировали к Уставу ООН и содержащимся в нем принципам международного права, ни Совет Безопасности, ни Генеральная Ассамблея так и не смогли принять однозначного решения по обсуждавшемуся вопросу. Ситуация была урегулирована под воздействием скорее политических и военно-политических, а не правовых факторов. Пакистанские вооруженные силы потерпели поражение и фактически вынуждены были уйти с территории Восточной Бенгалии (Блищенко, Дориа, 1995, с. 51). Далее последовало признание Народной Республики Бангладеш большинством государств мира, с этим вынуждены были согласиться Соединенные Штаты и Китай.
В этом случае восторжествовал принцип самоопределения, но одновременно в другой точке «третьего мира» — в африканской стране Нигерии — при схожей ситуации был реализован принцип территориальной целостности государств. Там население одной из провинций, недовольное своим положением в рамках сложного по составу федеративного государства, попыталось отделиться и провозгласить республику Биафра. Самопровозглашенная республика обращалась с просьбой о своем признании и к африканским странам, и к Соединенным Штатам, и к государствам Западной Европы, и к Советскому Союзу, но везде получила отказ. В итоге движение, названное сепаратистским, было подавлено с не меньшей жестокостью, чем та, которую демонстрировали пакистанские власти в борьбе против национально-освободительного движения Восточной Бенгалии. Но мировое сообщество в этом случае предпочло закрыть глаза, поскольку территориальные изменения могли стать опасным прецедентом на африканском континенте, где почти все границы были проведены еще в колониальные времена искусственным образом, без учета этнических, экономических и физико-географических реалий.
После завершения деколонизации только еще один исторический период стал периодом интенсивного образования новых государств на основе реализации принципа равноправия и самоопределения народов. На рубеже 80-90-х годов XX в. в условиях кризиса и краха коммунистических режимов распались ЧССР, СФРЮ и СССР. Бывшие союзные республики, входившие в состав этих государств, получили беспрепятственное международно-правовое признание. Но дальнейшее дробление вновь возникших независимых государств было признано международным сообществом нецелесообразным. Сложился неформальный консенсус, в соответствии в которым все самопровозглашенные республики на территории бывших Югославии и Советского Союза не могли быть признаны официально. Этот консенсус действовал и действует в ситуации с сербскими «крайнами» в Хорватии, Боснии и Герцеговине, Нагорным Карабахом в Азербайджане, Приднестровьем в Молдавии, Абхазией и Южной Осетией в Грузии, в некоторых других частях современного мира. Если где-либо из этих мест будет создан прецедент признания самопровозглашенных государственноподобных образований, это может повлечь за собой цепную реакцию, способную дестабилизировать ситуацию как в отдельных регионах, так и в мире в целом.
В последние годы игнорирование рядом государств, включая единственную оставшуюся сверхдержаву США, норм и принципов международного права породило мнение о его «смерти». Однако нарушение водителями и пешеходами правил дорожного движения не свидетельствует о том, что их вовсе не существует. Международное право не является абсолютно совершенным институтом, оно имеет целый ряд серьезных недостатков, встречаются и коллизии между его нормами и принципами. Но эти недостатки постепенно преодолеваются благодаря усилиям мирового сообщества по прогрессивному развитию международного права. Иного механизма или инструмента сохранения мира и поддержания безопасности человечество пока не выработало.
Литература
Блищенко И., Дориа Ж. Прецеденты в международном публичном и частном праве. М., 1999.
Вебер М. Политика как призвание и профессия / Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
Давыдов Ю. П. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М., 2002.
Клепацкий Л. Глобализация и национальные интересы // Международная жизнь. 2000. № 1.
Куклина И. Права человека: политическое и гуманитарное измерение // Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 11.
Лукьянцев Г. Сущность права подавлена политической конъюнктурой // Международная жизнь. 2004. № 6.
Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3.
Чугров С. К вопросу о правах человека в российской внешней политике // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 6.
Aron R. Paix et guerre entre les nations. Paris, 1968.
Keohane R., Nye J. (eds) Transnational Relations and World Politics. Cambridge, 1971.
Morgentau H. Politics Among Nations. The Strugle for Power and Peace. N. Y., 1965.
Smitt K Der Begriff des Politischen. Berlin, 1963.
