CC BY
35
Кажется очевидным, что исследование политико-правовой доктрины российского консерватизма предполагает концептуальный анализ таких категорий, как традиционализм, консерватизм, либерализм. Поэтому проблема переносится в сферу не только выяснения тех смыслов, которые зафиксированы в данных понятиях или хотя бы связываются с ними на уровне научных и ненаучных интуиций, но и в область отношений, складывающихся между ними, тем более, что в современной литературе, как и в литературе XIX века, достаточно часто между понятиями «консерватизм» и «традиционализм» особых различий не делалось. Кроме этого, достаточно давно сложилась традиция рассматривать консервативные и либеральные идеи, доктрины, модели в качестве разных способов миропонимания, освоения национальной и наднациональной (общечеловеческой) политико-правовой и социально-экономической действительности, имеющих собственные духовные смыслы противоречивых проектов переустройства жизнедеятельности.
Однако если дискурс включает проблемы традиционализма как способа освоения мира, то следует в той или иной мере однозначно обозначить смысл самого этого термин, выяснить содержание понятия «традиционализм», которое является весьма неоднозначным, и в истории своего научного и обыденного употребления претерпело самые различные смысловые наслоения.
Прежде всего, нужно отметить, что под традиционализмом нередко понимается радикальный антипрогрессивный консерватизм, исток которого обнаруживается в работах Д. Местра, В. Бональда и других мыслителей XIX столетия. С другой стороны, традиционализм - вполне состоятельная научная методология или научная идеология, берущая свое начало в трудах Р. Генона и его последователей. При этом традиционалистская методология исходит из факта существования изначальной традиции, которая после упадка сакральных цивилизаций древности транслировалась через определенные, особые институты (политические, юридические, религиозные и др.).
Принято считать, что впервые разграничивать консерватизм и традиционализм предложил К. Манхейм, который рассматривал традиционализм в качестве вневременной психологической особенности, свойственной индивидам и заключающейся в «тенденции к сохранению старых образцов, вегетативных способов жизни, признаваемых всеобщими и универсальными» [1, с. 593]. В подобном значении традиционализм «имеет чисто формальную природу, у него практически нет истории, которую можно было бы проследить, с другой стороны, консерватизм, напротив, представляет собой качество с явно исторической общественной длительностью, сформированной и развитой в особой исторической социальной ситуации; как раз на то указывает лучший фактор анализа истории, то есть - язык» [1, с. 597].
Нельзя не отметить, что традиционализм является неотрефлектированной предварительной формой исторического консерватизма, его «антропологически-структурным источником» [2, с. 3359], и проявляет специфически консервативные черты «только тогда, когда становится выражением определенного, цельно и последовательно реализованного способа жизни и мышления, формирующегося с самого начала в оппозиции к революционным позициям, и когда он функционирует как таковой, как относительно автономное движение в рамках общественного процесса» [1, с. 601].
Следует обратить внимание, что традиции, конечно, складываются не сами по себе, их создают, их отрицают и изменяют сами социальные (политические и др.) субъекты, поскольку различна значимость тех элементов по отношению к развитию общества, тех взглядов на государственность, которые складываются в ту или иную историческую эпоху.
Обратим внимание и на то, что позиция К. Манхейма в отношении традиционализма в итоге понимается как неотрефлексированная массовая реакция низших слоев общества на те или иные изменения социума, это будет своеобразный «естественный консерватизм», противопоставленный консерватизму как «объективной мыслительной структуре» [1, с. 593]. Нельзя не отметить, что такой известный исследователь, как Е. Шацкий понимал традиционализм с позиции своеобразного противопоставления традиционализма примитивного и традиционализма идеологического. Так, он пишет: «С позиции идеологического традиционализма можно заниматься историей, примитивный же традиционализм, естественный, довольствуется мифологией» [3, с. 382].
Вообще, традиционализм - это ответ на вызов истории, на те трудности, жизненные коллизии, которые, естественно, существуют во все более и более усложняющемся обществе. Это переживания относительно тех или иных потерь в отношении, допустим, целостности общества, единства государства, справедливости права и т.д., а иногда - это и разочарование в будущем, негативное отношение к возможным перспективам и т.д. В этом плане традиции являются источником, который в известной степени легитимизирует политико-правовые и иные взгляды на прошлое, на исторический и политический опыт конкретной нации. «Специфика традиционализма, - пишет А. Ахиезер, - не в отсутствии новаций, а в господстве ценностей статичности, что выражается в жесткости фильтра новшеств, узости шага новизны, подавления всего, что выходит за допустимые рамки» [4, с. 40].
«Для того, чтобы выяснить, чего хочет "либерал", достаточно перевести это слово на русский язык, и все станет понятно: "индивидуализм, конкуренция, парламент". "Коммунист" - тоже нетрудно догадаться: "коллективизм, обобществление, власть трудящихся". В обоих случаях сущность идеологии четко выражена в самом слове. А "консерватор"? "Консервировать", т.е. сохранять, можно все, что угодно, в том числе и либерализм с коммунизмом...» [5]. Однако «консерваторы не занимались сохранением гнилушек, они как раз чаще выступали за строительство каменных стен. Значит, главное в их идеях - не сохранение вообще чего-либо, а сохранение и преумножение исторической традиции, которая может менять формы в зависимости от эпохи, оставаясь в принципиальных пунктах - неизменной по содержанию. Следовательно, "консерваторов" гораздо правильнее именовать "традиционалистами". Называясь так, они сбрасывают с себя налет исторической обреченности и интеллектуальной неполноценности, присущих слову "консерватор"»
[5, с. 6].
Интересно и то, что российская модернизация общественной жизни шла в определенном согласии с институтами государственной власти в том смысле, что и народные массы, и привилегированные социальные слои реально не расходились во мнении по отношению к тому, что самодержавие является наиболее приемлемой для России формой власти (конечно, в данном случае мы не учитываем различные радикально настроенные элементы). И при этом преимущество такой политико-правовой системы, по мнению ряда русских мыслителей, заключалось в отсутствии конфликтогенности в высших эшелонах публичной власти, поскольку в самодержавной системе осуществляется единая воля самодержца.
В этой связи обратим внимание на позицию Л.А. Тихомирова, который писал: «Единство народной воли почти никогда не существует, а потому верховная власть в демократическом государстве имеет те недостатки (шаткость, переменчивость, неосведомленность, капризы, слабость), которые в монархии являются как исключение. Единство воли в отдельной личности столь же нормально, как редко и исключительно в массе народа. В организации же самого управления монархия единственная способна охранить самостоятельность народной массы» [6, с. 79].
Традиционалистский взгляд на процесс модернизации российской государственности во многом обладал некоторой внутренней противоречивостью. Речь идет о том, что и консервативные, и либеральные варианты исходили от самой верховной власти, которая ставила прежде всего задачу сохранения самодержавия в России, тем не менее, сталкивалась с достаточно серьезной проблемой, которая, возможно, и не была в полной мере свойственна российскому самодержавию как таковому, но вызывалась им к жизни в силу содержания и логики самих модернизационных процессов.
Речь идет о том, что верховная власть в России в XIX веке активно пыталась войти в европейскую цивилизацию, в западное социально-правовое пространство. В этом плане вполне естественно широкое распространение в этот период западноевропейских доктрин, которые, тем не менее, не только не подменили собой отличающийся концептуальным своеобразием отечественный государственно-правовой дискурс, но и, в определенной мере, стимулировали его развитие: русские мыслители этого периода (и консерваторы, и либералы) ведут «диалог» со многими европейскими мыслителями, рассматривают их концепции в российском социокультурном и правовом контексте.
Поэтому такой, «вечный», вопрос политико-правового бытия, как вопрос о государственной власти, ее особой (далеко не всегда «юридической») природе, структуре, институциональной
динамике, в трудах многих представителей российского консерватизма решается с иных, чем в западном научном мире, эвристических и эпистемологических позиций.
Например, если Г.В.Ф. Гегель в рамках своей (в полной мере рациональной, «рассудочной») философско-правовой системы считал, что «понятие монарха - самое трудное понятие для рассуждения, т.е. для рефлектирующего рассудочного рассмотрения...» [7, с. 320], а для такого противника «метафизических тонкостей», как Э. Берк, монархия есть в первую очередь «продукт естественной эволюции», а монарх являет собой пример «высшего аристократизма», в силу чего ему (впрочем, как и иным аристократам) и должна быть делегирована верховная власть, то для Н.М. Карамзина монархия как в высшей степени легитимизированная форма правления необходима, прежде всего, для того, чтобы охранять духовно-нравственное здоровье народа, способствовать благу людей и обеспечивать «величие государства Российского».
Бог и государь соединены Н.М. Карамзиным (и это для него аксиома) в одной формуле, поэтому и православие есть надежная опора самодержавия, но это только один из источников легитимности последнего, т.к. наиболее важным здесь является представление российского самодержавия в качестве исторически сложившейся формы единения монарха и народа, пришедшей на смену древней вечевой системе.
Силу самодержавного правления Н.М. Карамзин видел в «сердце» монарха. Исторически обосновывая самодержавие в России, Н.М. Карамзин видел его назначение и в поддержке стабильности, правового и политического порядка. «История народа принадлежит царю» - такими словами закончил Н.М. Карамзин свое обращение к Александру I в связи с завершением работы над «Историей государства Российского».
В наиболее концентрированном виде консервативно-легитимистские государственно-правовые взгляды Н.М. Карамзина изложены в «Записке о древней и новой России», обращенной к императору Александру I и переданной государю его сестрой Екатериной Павловной в марте 1811 г. Записка содержит доказательство необходимости самодержавия для Российского государства («самодержавие есть палладиум России»). «Россия основывалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием» [8, с.10].
Следует отметить, что в «Записке о древней и новой России» Н.М. Карамзин одним из первых в духовной традиции XIX в. противопоставляет самобытную русскую национальную культуру «унифицирующей все и вся.» западноевропейской культуре. В частности, он выступил против попыток либерализации российского общества на французский или иной иностранный манер, так как видел в этом начало разложения отечественной культуры и специфической, по отношению к имеющим место в первой половине XIX в. монархическим государствам, самодержавной государственности.
Главной темой этой работы Н.М. Карамзина было исследование форм правления, наиболее приемлемых для России в ее современном состоянии. Причем целесообразность той или иной формы правления он связывал с реальным уровнем нравственности людей и степенью их политической грамотности, а также с (в этом плане он, безусловно, развивает идеи Ш.Л. Монтескье) величиной государственной территории (еще один фактор легитимации русской монархии, постоянно расширяющей свою территорию). Мыслитель полагал, что обширность территории России, многочисленность и многонациональность ее населения предопределяют ее приверженность монархической форме.
Кроме этого, Н.М. Карамзин полагал, что для современной ему России монархическое правление есть более надежная организация власти в смысле установления и сохранения эффективной системы порядка и подчинения. Его идеалом был сильный монарх, но опирающийся в своей деятельности на законы и принимающий меры к нравственному воспитанию и политическому просвещению своей страны.
Н.М. Карамзин (как в свое время и Аристотель) считал, что одной из главных задач государства является нравственное воспитание людей. Однако если Аристотель связывал осуществление этой задачи с демократическим устройством государства, политией, то Н.М. Карамзин - с образом
«просвещенного венценосца». Обосновывая же свою точку зрения, он традиционно воспроизводит учение о нравственном облике носителя верховной власти, усложняя его атрибутику уже на уровне идей своего века [9, с. 228-229].
Предъявляя высокие требования к личности государя, поставленного «по воле Бога над людьми», Н.М. Карамзин совершенно ясно выражает мысль о том, что важно полагаться на нравственные качества правителя, нежели на те законы, которыми в современных ему западных государствах принято ограничивать монарха. Более того, Н.М. Карамзин утверждал, что в нравственном государстве законы гражданские должны полностью соответствовать законам естественным. Однако более, чем на законы, этот представитель легитимистской государственно-правовой идеологии полагался на распространение просвещения в стране и нравственное воспитание народа.
Так, Н.М. Карамзин советует Александру I покончить с «либеральными колебаниями» и дать свободу исконно русским явлениям в общественно-политической жизни. «Русское право, - считал он, - также имеет свои начала, как и Римское - определите их, и вы дадите нам систему законов» [10, с. 405-406].
Обращаясь к Александру I, Н.М. Карамзин призывал императора «возвышать сан дворянства», как опору монархической власти, путем юридического закрепления привилегий этого сословия, а также «знаками внимания». «Дворянство и духовенство. Сенат и Синод как хранилище законов. Над всеми -государь, единственный законодатель, единственный источник власти. Вот основание российской монархии, которое может быть утверждено или ослаблено правилами царствующих» [11, с. 104-110].
Ясно, что благополучие и процветание России Н.М. Карамзин связывал не столько с правовыми или политическими, сколько с прочными духовно-нравственными основаниями. По его мнению, «царство счастья» в России может быть достигнуто не путем революций и насильственных потрясений, а лишь посредством медленного движения по пути разума, просвещения и воспитания добрых нравов, путем сохранения государственно-правовых ценностей на которых «зиждется величие государства Российского».
В своей «Записке о старой и новой России» Н.М. Карамзин связывает благополучие и процветание России как суверенного государства с сохранением и укреплением самодержавия. Он пишет: «.Любя Отечество, любя монарха, я говорил искренно. Возвращаюсь к безмолвию верноподданного с сердцем чистым, моля Всевышнего, да блюдет Царя и Царство Российское!» [12, с. 638].
После событий 14 декабря 1825 г. и подавления восстания декабристов в России происходит новый всплеск распространения консервативных политико-правовых воззрений. Напуганный восстанием декабристов, Николай I в течение всего своего правления оставался «врагом революции», радикальных и либеральных политико-правовых идей. В этот период консерватизм становится официальной государственно-правовой идеологией в Российской империи.
В 30-е - 40-е годы XIX в. официально-охранительные тенденции и консервативно-легитимистские идеи нашли отражение в трудах М.П. Погодина. Государственно-правовые взгляды ученого включали доказательство единства двух начал русской истории - народа и государства. Воля монарха объявлялась им действенной силой истории, носителем ее «духа». Кроме этого, именно М.П. Погодин выдвигал и отстаивал тезис об особых «началах русской истории» и русской государственно-правовой жизни. Причем особенность русского народа М.П. Погодин видел в его религиозных чувствах и христианской нравственности.
Во второй половине XIX в. революционное движение и нарастание политического радикализма в России дало новый мощный импульс развитию легитимистско-охранительных идей монархической государственности. Философско-правовое и духовно-нравственное обоснование русского монархизма в этот период отчетливо проявилось в воззрениях О.М. Новицкого, С.С. Гогоцкого, А.А. Григорьева, Н.Н. Страхова, П.Д. Юркевича, М.Н. Каткова и других представителей консервативного направления политико-правовой мысли.
В целом же, анализ воззрений консервативных мыслителей XIX в. позволяет утверждать, что особые условия развития России способствовали оформлению на ее почве самобытного варианта государственно-правовой идеологии русского консерватизма, чьи духовно-нравственные основания
проявлялись в признании особой роли государства в истории России и отстаивании нерушимости персонифицирующего ее самодержавия с жесткой централизацией власти как гаранта сохранения величия сильной и неделимой России.
Русское монархическое государство рассматривалось идеологами отечественного консерватизма как надсословная организация, главный фактор общественного развития и сохранения народных традиций. Образ Российского государства мыслился консерваторами в патриархальном духе по аналогии с огромной семьей, все члены которой безоговорочно подчиняются непреложному духовно-нравственному авторитету отца-самодержца.
Российские консерваторы провозглашали принципы социальной иерархии и особой социальной ответственности власти. Согласно консервативному взгляду, чем выше социальный статус человека, тем тяжелее его ответственность перед Богом, государством и обществом. Так, статус самодержца предполагал огромное бремя личной ответственности царя перед Богом. Л.А. Тихомиров считал, что это не «привилегия, не. простое сосредоточение человеческой власти, а тяжкий подвиг, великое служение, верх человеческого самоотвержения, крест, а не наслаждение» [13, с. 81].
Православное мировоззрение - одна из основ легитимности российского монарха - наделяло самодержца высшими духовно-нравственными качествами, так как именно он обеспечивал возможность «жить по Христовым заповедям вдали от погони за мирскими прелестями». Подлинная же самодержавная власть, по мнению русских консерваторов, не является произволом, но всегда осуществляется сообразно духовно-нравственным требованиям, ограничена началами «народности» и «веры».
