CC BY
48
Н.Б.Корнилова МОЛЧАНИЕ ВЛЮБЛЕННЫХ (КРАТКИЙ АНАЛИЗ СМЫСЛОВЫХ ЛАКУН)
Обычное занятие влюбленных - молчание.
(персидская поговорка)
В повседневном общении речевой поток всегда «разбавлен» молчанием или его разновидностями (умолчанием, паузой и т.д.). В диалоговой коммуникации определенная часть смысла обязательно вербализуется, а оставшаяся, иногда достаточно важная и весомая, - нет. Несказанное, недосказанное, умолчанное всегда органично входит в общий контекст ситуации, обеспечивая тем самым ее коммуникативную “плотность”: ведь очень часто за простыми этикетными фразами следуют некие “лакуны”, о наличии которых собеседники одинаково осведомлены, и разъяснение смысла и содержания этих “лакун” не входит в прагматический рисунок данной коммуникативной ситуации. Общение влюбленных, когда у обоих “язык не поворачивается” сказать самое главное, является разновидностью подобного рода лакун:
“...Она обернулась, и вдруг в общую оживленную беседу врезалось молчание троих, втройне накаленное молчание...”
[Саган 1999: 198]
Причины данного явления многочисленны и кроются как в специфике целенаправленного использования молчания, так и в специфике звучащего слова и его выразительных возможностей.
Значения слова могут поддаваться, а могут и не поддаваться передаче. В последнем случае люди могут молчать (“о невыразимом”), тем самым передавая это размытое, трудно формулируемое значение с помощью неязыковых средств: молчания, паузы, жеста и мимики, действия и т.д. Если бы слово воспринималось сразу во всех своих значениях (в любовном дискурсе - не только словарные значения, но и идиолекты, личностные коннотации), то оно, возможно, было бы сродни молчанию - своеобразному вакууму, в котором потенциально наличествуют все значения слова, каждое из которых “обретает жизнь” только в конкретном речевом акте. В данном случае коммуникация не имеет смысла: ведь в конкретном речевом акте (если его целью не является языковая игра, игра словарными значениями) слово представляет собой “интенцию однозначности” для говорящего, единый код для получателя и отправителя.
Намеренная же невербализация в любовном дискурсе (неговорение, неозначивание) изначально не предполагает не только однозначной трактовки, но и логической трактовки вообще, хотя чаще всего адресат любовного молчания “расшифровывает” подобную стратегию вполне адекватно. В обычном диалоге вербализация изначально нацелена на быстрое преодоление информационного разрыва между партнерами по общению,
молчание же влюбленных - динамичное интерпретационное поле, в котором важно почувствовать адресанта, и в этом его основной смысл. Таким образом, намеренное, спланированное молчание можно логизировать и выразить словами. Спонтанное же (“аффективное”) молчание, используемое влюбленными ненамеренно, подсознательно, выводит общение на уровень интуиции.
Язык “переодевает” мысли, причем настолько, что внешне выраженное не позволяет судить в полной мере о ее (мысли) изначальном виде. Любовное молчание идеально - в том смысле, что, в идеале, люди, общаясь, должны были бы “молчать свои мысли” друг другу - те мысли, содержание которых еще не искажено и не урезано словом. (Вспомним знаменитый афоризм Л. Витгенштейна - “О чем нельзя говорить, о том следует молчать”). Более того, форма внешнего выражения мысли создается человеком намеренно, но совсем не для того, чтобы по ней можно было судить об ее истинности. Фактически мы говорим очень малую часть того, что имеем в виду, т.к. большая часть информации импликативна и расшифровывается с помощью дискурса, пресуппозиции и пропозиции (когда имплицитное значение осознается, не имея формы).
Слово фиксирует реальность - предметы, явления, действия с помощью понятий; в противовес ему молчание влюбленных может рассматриваться и как своеобразный способ ухода от действительности, сознательное или неосознанное ее устранение, когда между двумя людьми устанавливается своя, ни на что не похожая реальность:
“Лиза хотела ответить Лаврецкому - и ни слова не вымолвила, не оттого, что она решилась “спешить”; но оттого, что сердце у ней слишком сильно билось и чувство, похожее на страх, захватило дыхание”.
[Тургенев 1989: 67]
Общение влюбленных отличается от обычного диалогического дискурса. В частности, диалог можно рассматривать как такой способ языкового общения людей, при котором обязательным признаком является мена коммуникативных ролей, т.е. чередование минимум двух коммуникативных ходов. В определении диалога можно допустить наличие нескольких ходов, как минимум один из которых может являться/является неречевым. То есть молчание в диалоге естественным образом выступает коммуникативной стратегией, поскольку именно чередование речевых актов молчания и говорения (а также паралингвистических средств коммуникации - мимики, жеста и т.д.) образует дискурс - контекстуально обусловленный процесс общения. Любовный же дискурс может формироваться и наполняться исключительно силенциальными актами, смысловыми лакунами и жесто-мимическими составляющими, которые успешно интерпретируются участниками коммуникативной ситуации на интуитивном уровне.
Влюбленные часто произносят длинные монологи и речи про себя и редко - вслух, поскольку столь эмоциональное содержание вряд ли может быть адекватно выражено. Это интуитивно осознается: именно для
внутренней речи характерны всевозможные сокращения и умолчания, замена
слов образами, знаками, эмоциональными ощущениями и т.д. Человек в большинстве случаев мыслит не полными фразами, проговаривая весь текст, а наиболее удобными, неполными образными и когнитивными конструкциями поскольку “внешний” язык служит для взаимопонимания, а внутренний - для поиска и обработки информации, т.е. для мышления.
Таким образом, на примере молчания влюбленных мы наблюдаем “информационно-избыточную” ситуацию, когда «внешнее» слово является лишним:
«Молчание обоих влюбленных было красноречивее всяких слов, и не уста, но взоры выражали их радостные и безгрешные мысли»
[Сервантес 1986: 302].
(Примером описанной выше ситуации можно считать также ту, в которой двое или более близких друг другу людей (друзей, родственников) могут проводить день (или несколько дней) в молчании, поскольку этим людям комфортно находиться в таком коммуникативном пространстве).
Применительно к любовным отношениям мужчины и женщины в разных культурах слову, как посреднику в этих отношениях, придается разное значение. Например, в Японии молчание не рассматривается как вакуум общения и даже оценивается как проявление силы и мужественности. Говорить без умолку для японца - не добродетель, и по опросам жителей этой страны установлено: молчаливый (не говорливый) человек имеет больше шансов добиться успеха как в работе, так и в личной жизни [Пронников, Ладанов 1985: 220].
В практике суфизма часто говорится о невозможности объяснения любви, т.к. любовь не подлежит адекватному словесному выражению. Любовь в данном случае - это опыт, находящийся за пределами узких границ вербализованной мысли, хотя и более реальный, чем вся остальная Вселенная:
Любовь не может быть заключена в рамках того, о чем мы говорим или что слышим; Любовь - это Океан, чьи глубины не могут быть измерены.
Что бы ты ни сказал или услышал, все это - раковина; сердцевина Любви - не поддающаяся огласке тайна.
Таким образом, когда общаются влюбленные, на смену слову приходит молчание; слово как знак логического, рационального, дискретного начала ничего не может предложить или противопоставить «провалу» языка, оно «теряется» и становится бессмысленными. «Молчание окутывает вас, и в этом молчании цветет любовь» - такая поговорка существует и в буддизме.
(См. об этом у Мережковского:
Как часто выразить любовь мою хочу,
Но ничего сказать я не умею,
Я только радуюсь, страдаю и молчу:
Как будто стыдно мне — я говорить не смею...)
С другой стороны, человек изначально всегда совершает выбор между вербализацией и невербализацией (“говорить - не говорить”, “сказать - не
сказать”). И если он все-таки выбирает не говорить о вещах и предметах, то это не значит, что он их не видит или не замечает. Слово - это знак, но и его отсутствие (особенно там, где оно ожидается) - также знак, который является адекватным коммуникативным средством в конкретной ситуации. Молчащий, можно предположить, воспринимает и чувствует то, о чем настойчиво говорится везде и всюду, настолько отчетливо, что это отнимает у него желание говорить об этом словом.
Представляется, что речевые лакуны в молчании влюбленных тесно сопряжены с понятиями страха и лжи. Влюбленные понимают это острее, чем просто собеседники; для них становится очевиднее тот факт, что мы обманываемся, когда полагаем, что общаемся друг с другом через слово. Если между людьми нет глубины молчания, слова ничего не передают - это лишь пустой звук. Понимание, вернее, истинное общение происходит на том уровне, где два человека встречаются именно в молчании, за пределом всякого словесного выражения, то есть в любви. Чувство истинно, когда оно сопровождается внутренней умиротворенностью и молчанием, и если два человека охвачены таким молчанием, они не могут даже говорить друг с другом, потому что сознают, что любое слово разобьет это молчание и ничего не останется. Следовательно, лакуны в любовном дискурсе призваны оставить что-то скорее недосказанным, чем пересказанным, потому что здесь каждое слово должно быть правдой о том, что содержит любовное молчание.
Таким образом, основными причинами использования молчания в любовном дискурсе можно считать вариации на тему страха сказать и исказить, урезать словом истинные чувства, упростить и приземлить их. Влюбленные молчат, потому что странное, сильное, подавляющее своей невыразимостью чувство не дает им возможности выразить себя словами. Молчание здесь практически никогда не является просто паузой, передышкой в разговоре, которая может быть вызвана накалом эмоций или обусловлена физиологически (удивление, негодование, усталость и т.д.). Молчание влюбленных является лакуной, “провалом”, знаком отсутствия явно читаемого смысла, тесно сопряженным с чувственной, иррациональной составляющей нашего существования (см., например, куртуазную этику: когда рыцарь или трубадур объявлял себя вассалом какой-либо знатной дамы, об этом знала только она). Молчание здесь тесно связано с терпением, с табу, с любовной тайной, которую следует всячески оберегать от завистников и подлых людей).
Язык традиционно рассматривается как средство, при помощи которого человек может выразить, сообщить нечто; при этом очень большая часть того, что мы хотим сообщить или выразить, остается невыраженной, образуя два слоя: один - расположенный «над», другой - «под»
существующим языком. "Над" - это все неизъяснимое, неизреченное, не предполагающее вербально-логического постижения в принципе (любовный дискурс). "Под" - это то, что табуируется или умалчивается, поскольку является общеизвестным. Эти две сферы постоянно воздействуют на язык и обусловливают многие его формы.
С помощью языка мы можем высказать лишь большую или меньшую часть того, о чем думаем, и он же - язык - становится непреодолимой преградой на пути остальной части наших чувств и даже мыслей. Язык вполне справляется с изложением математических правил и доказательств, хотя и здесь не однажды можно столкнуться с его двусмысленностью и неполнотой. В быту, по мере того как разговор касается все более важных, более человечных, более "реальных" и земных вопросов, все больше дает себя знать расплывчатость, скованность, хаотичность, неполнота языка. Доверившись прочно укоренившемуся в нас предрассудку о "разговоре по душам", якобы приводящем людей к взаимопониманию, мы с таким простодушием говорим и слушаем друг друга, что в конце концов окончательно перестаем друг друга понимать, во всяком случае меньше, чем если бы, молча, пытались угадать мысли другого.
Молчание в любовном дискурсе - это скрытая активность: ведь оно не является просто непроизнесением чего-либо или отсутствием слов, непонятно с чем связанным, не является пустотой. В любовном молчании есть умысел - это осознающее себя молчание: это не столько отказ от слов, сколько осознание их отсутствия и ненужности (ср. известное крылатое выражение древних римлян “Когда они молчат, они кричат, [а когда они кричат - они молчат]”).
ЛИТЕРАТУРА
Ф.Саган. Любите ли вы Брамса? - М., 1999. М.де Сервантес. Дон Кихот. Л., - 1989. И.С.Тургенев. Дворянское гнездо. - М., 1989. Пронников И., Ладанов Д. Японцы. - Л., 1985.
