МОЛЧАНИЕ ОБВИНЯЕМОГО В УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И ИНОСТРАННЫХ ЮРИСДИКЦИЙ Текст научной статьи по специальности «Право»

2023

PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES

Выпуск 3(61)

Информация для цитирования:

Шатайлюк Е. Е. Молчание обвиняемого в уголовно-процессуальном законодательстве Российской Федерации и иностранных юрисдикций // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2023. Вып. 3(61). C. 521-539. DOI: 10.17072/1995-4190-2023-61-521-539.

Shatailyuk E. E. Molchanie obvinyaemogo v ugolovno-protsessual'nom zakonodatel'stve Rossiyskoy Federatsii i inostrannykh yurisdiktsiy [The Defendant's Silence Under the Criminal Procedure Law of Russia and Foreign Jurisdictions]. Vestnik Permskogo universiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2023. Issue 3(61). Pp. 521-539. (In Russ.). DOI: 10.17072/1995-4190-2023-61-521-539.

УДК 343.1

DOI: 10.17072/1995-4190-2023-61-521-539

МОЛЧАНИЕ ОБВИНЯЕМОГО В УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И ИНОСТРАННЫХ ЮРИСДИКЦИЙ

Е. Е. Шатайлюк

Московский государственный институт международных отношений (университет)

Министерства иностранных дел Российской Федерации

E-mail: shatailyuk@gmail.com

Поступила в редакцию 10.06.2023

Введение: статья посвящена анализу моделей права на молчание в зарубежных государствах (Англия и Уэльс, Ирландия, США, Нидерланды, Бельгия) и в России в части доказательственного порога, позволяющего формировать неблагоприятные выводы из отказа обвиняемого давать показания, и пределов таких выводов. Исследуется историческая ретроспектива развития вопроса и генезис международных стандартов, допускающих придание молчанию обвиняемого доказательственного значения. Цель: изучить правовое регулирование и правоприменительную практику избранных юрисдикций в части условий использования молчания обвиняемого в целях доказывания по уголовному делу. Методы: общенаучные методы анализа, синтеза, аналогии и интерпретации; сравнительно-правовой, формально-юридический и аксиологический методы. Результаты: выявлены категории (группы) преступлений, при расследовании которых молчание обвиняемого в целом или в отношении отдельных вопросов может служить источником выводов по уголовному делу. Рассмотрены гарантии, призванные компенсировать ограничение исследуемого права. Проанализированы отражение таких гарантий в российском законодательстве и их реализация на практике. Описаны возможные негативные сценарии развития производства по уголовному делу в России в случае выдвижения обвиняемым в суде новых защитных версий и представления новых доказательств, о которых он имел возможность сообщить на стадии предварительного расследования. На примере опыта Бельгии и Нидерландов по расследованию автономной легализации (отмывания) преступных доходов показаны алгоритм использования косвенного метода доказывания и роль неопровержения подозреваемым обстоятельств, ставящих под сомнение законность происхождения активов, как косвенного доказательства, «скрепляющего» иные улики. Выводы: несмотря на универсальный характер презумпции невиновности, правовые подходы иностранных государств к формированию неблагоприятных выводов из молчания обвиняемого неоднородны. Придание последнему доказательственного значения при соблюдении компенсирующих гарантий не нарушает право на справедливое судебное разбирательство. Отношение к доказательственной

© Шатайлюк Е. Е., 2023

силе молчания обвиняемого в России требует корректировки с учетом известных сложностей привлечения к уголовной ответственности за совершение преступлений, приносящих доход.

Ключевые слова: право хранить молчание; привилегия против самообвинения; презумпция невиновности; неблагоприятные выводы; стандарт доказывания; косвенные доказательства; автономное отмывание;

косвенный метод доказывания

THE DEFENDANT'S SILENCE UNDER THE CRIMINAL PROCEDURE LAW OF RUSSIA AND FOREIGN JURISDICTIONS

Е. Е. Shatailyuk

MGIMO University

E-mail: shatailyuk@gmail.com

Received 10 Jun 2023

Introduction: the article analyzes the defendant's silence models in foreign states (England and Wales, Ireland, the United States, the Netherlands, Belgium) and in Russia, with a focus on the evidence thresholds that allow drawing adverse inferences from the accused's refusal or failure to answer questions as well as on the scope of these inferences. The historical retrospective of the issue and the development of international standards permitting the use of silence for evidentiary purposes are explored. The purpose of the paper is to study the legislation and law enforcement practice of the selected countries with regard to the conditions under which adverse inferences can be drawn from the defendant's silence. Methods: general scientific methods of analysis, synthesis, analogy, and interpretation; comparative legal, formal legal, and axiological methods. Results: the author identifies the categories (groups) of crimes to which provisions on adverse inferences are applicable and indicates the guarantees designed to compensate for the limitation of the right to remain silent. The implementation of such guarantees in Russian legislation and their practical application are analyzed. The author outlines the possible negative scenarios for criminal process in Russia in cases where ambush defenses are raised. The experience of Belgium and the Netherlands in investigating stand-alone money laundering exemplifies the algorithm of using the indirect method of proof and demonstrates the role of the defendant's failure to clarify the origin of an asset suspected to originate from an illegal source as corroborative evidence. Conclusions: while the presumption of innocence is a universal principle, the legal approaches to adverse inference from the defendant's silence differ from state to state. Attaching the evidentiary importance to the accused's silence does not violate the right to a fair trial, subject to compliance with the safeguards. The attitude to the evidentiary value of the defendant's silence in Russia is to be changed due to the known difficulties of prosecution for profit-driven crimes.

Keywords: right to remain silent; privilege against self-incrimination; presumption of innocence; adverse inferences; standard of proof; circumstantial evidence; stand-alone money laundering; indirect method of proof

Невиновность требует права говорить, а вина - привилегии молчать1.

Джереми Бентам

Введение

Право лица не свидетельствовать против себя является не только опорным положением национальных уголовно-процессуальных законодательств во всем мире, общепризнанным международным стандартом в области защиты прав человека, но и принципом, широко эксплуатируемым в

1 Англ. "Innocence claims the right of speaking, and guilt invokes the privilege to silence". Цит. по: [12, p. 698].

массовой культуре. Именно источники массовой культуры, прежде всего американской, за счет цитирования в кинематографических произведениях так называемого «предупреждения Миранды» (Miranda warning)2 [23; 31] абсолютизировали в общественном сознании право лица на молчание в уголовном судопроизводстве.

2 Наиболее типичная формулировка «правила Миранды» в переводе на русский язык: «Вы имеете право хранить молчание. Всё, что Вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если Вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Ваши права Вам понятны?».

Вместе с тем подходы к установлению пределов привилегии против самообвинения с точки зрения возможности негативных выводов из отказа лица давать показания в целом или отвечать на отдельные вопросы разнятся от юрисдикции к юрисдикции. Некоторые правовые системы общего права, включая Англию и Уэльс, Ирландию, Сингапур и некоторые части Австралии, прямо разрешают делать неблагоприятные выводы из молчания обвиняемого при условии соблюдения гарантий и ограничений [14], в то время как другие правовые системы, такие как Соединенные Штаты Америки, Германия и Шотландия, прямо запрещают делать подобные выводы [12]. В ряде стран, например Италии [24] и Нидерландах [33], отсутствуют законодательные положения, определяющие обстоятельства, при которых в суде могут быть сделаны выводы из любого отказа обвиняемого предоставить определенную информацию, однако абсолютная природа права на молчание скорректирована судебной прецедентной практикой, иными словами - изменена «снизу вверх».

С учетом этого право на молчание, вразрез с большинством российских исследований по теме, предлагается рассмотреть не в русле концепции благоприятствования защите (favor defensionis) [3], а с позиций формирования из такого молчания умозаключений доказательственного характера.

1. Терминология и международные стандарты защиты права хранить молчание

В англоязычной литературе для обозначения права обвиняемого не быть источником сведений для своего уголовного преследования используется два, как правило, взаимозаменяемых термина: «право хранить молчание» (англ. "right to remain silent") и «привилегия против самообвинения» (англ. "privilege against self-incrimination") [25, p. 121]. В некоторых правопорядках, например в Бельгии, привилегия против самообвинения рассматривается как часть права на молчание и является как бы его облегченной версией [7, p. 124]. В то же время данные категории не стоит приравнивать к презумпции невиновности (англ. "presumption of innocence"). Последняя признается стоящим за правом на молчание руководящим принципом, направленным на исключение риска осуждения ввиду ошибок в фактах [16, p. 26]. В совокупности все обозначенные конструкции призваны уравновесить сложности, причиняемые стороне защиты ограничением ее прав, и служат процессуальными гарантиями обеспечения состязательности процесса и защиты от государственного принуждения.

В отечественной правовой традиции, напротив, сходная по емкости терминология не является об-щеупотребимой. Более того, в российской доктрине уголовного процесса привилегия против самообвинения не выделяется отдельно, а чаще исследуется

в рамках института свидетельского иммунитета (свидетельской привилегии)1 в целом [4], который, помимо права не свидетельствовать против себя, охватывает право не давать показания против своих близких родственников (ст. 51 Конституции РФ, п. 2 ч. 4 ст. 46, п. 3 ч. 4 ст. 47, п. 1 ч. 4 ст. 56 УПК РФ), а также включает невозможность лица быть свидетелем в связи с выполнением уголовно-процессуальных обязанностей или в целях сохранения профессиональной тайны, не связанной с производством по уголовному делу (ч. 3 ст. 56 УПК РФ).

Само по себе появление принципа nemo tene-tur se ibsem accusare (лат. «никто не обязан обвинять самого себя») связано с отказом от использования мер физического принуждения в уголовном судопроизводстве [1, с. 43-44]. О запрете принуждения к даче показаний говорят положения Международного пакта о гражданских и политических правах2: «Каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему уголовного обвинения <...> не быть принуждаемым к даче показаний против самого себя или признанию себя виновным» (п. «g» ч. 3 ст. 14).

Конвенция о защите прав человека и основных свобод3 не упоминает право на молчание напрямую, но прецедентной практикой Европейского Суда по правам человека (далее - Европейский Суд) привилегия против самоизобличения признается составным элементом справедливого судебного разбирательства, право на которое гарантировано статьей 6 Конвенции. Впервые такая позиция обнаруживается в постановлении по делу «Функе против Франции» (Funke v. France) от 25 февраля 1993 г. (жалоба № 10828/84, § 44)4, в котором Европейский Суд отметил, что осуждение заявителя за нераскрытие информации (о счетах в зарубежных банках и документах о покупке недвижимости в Германии. -Прим. автора) является нарушением его права на справедливое судебное разбирательство, выразив-

1 п

В некоторых исследованиях термины «свидетельская привилегия» (возможность отказа лица от дачи свидетельских показаний при невозможности привлечения его к какой-либо ответственности за такой отказ) и «свидетельский иммунитет» (допрос соответствующего лица в качестве свидетеля исключается) противопоставляются либо используются в качестве синонимичных терминам «относительный свидетельский иммунитет» и «абсолютный свидетельский иммунитет» [2].

2 Международный пакт о гражданских и политических правах (принят 16 дек. 1966 г. Резолюцией 2200 (XXI) на 1496-м пленарном заседании Генеральной Ассамблеи ООН) [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

3 Конвенция о защите прав человека и основных свобод (заключена в г. Риме 04.11.1950) [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

4 Здесь и далее все ссылки на прецедентную практику Европейского Суда приводятся по URL: https://hudoc. echr.coe.int.

шимся в принуждении представить доказательства изобличающего характера против самого себя.

Тремя годами позже было вынесено Постановление по делу «Джон Мюррей против Соединенного Королевства» ("John Murray v. United Kingdom") от 8 февраля 1996 г. (жалоба № 18731/91, §§ 47, 51), в котором так же, как и в деле «Функе против Франции», оценивалась реакция властей на молчание обвиняемого. Однако если в деле «Функе против Франции» молчание обвиняемого рассматривалось в контексте установления на национальном уровне самостоятельной ответственности за отказ в содействии следствию, то в деле «Джон Мюррей против Соединенного Королевства» - в разрезе применения законодательных правил о придании ему доказательственной ценности. В частности, с одной стороны, отмечена очевидная недопустимость основывать обвинительный приговор исключительно или преимущественным образом на молчании обвиняемого, его отказе отвечать на вопросы или предоставлять доказательства, а с другой - указано, что столь же очевидным является и то, что привилегия против самообвинения не может и не должна препятствовать тому, чтобы молчание в ситуациях, явно требующих объяснения, принималось во внимание при оценке убедительности доказательств, представленных обвинением. Иными словами, Европейским Судом поддержана аргументация национальных судов о том, что непредставление каких-либо объяснений может позволить, исходя из здравого смысла, сделать вывод о том, что объяснения нет и что обвиняемый виновен - абсолютный характер права на молчание был отвергнут.

Таким образом, международные стандарты не демонстрируют общепризнанного запрета на составление выводов «здравого смысла» (англ. "common sense inferences") из молчания обвиняемого, будь то на досудебной стадии или в ходе судебного разбирательства. И хотя привилегия против самообвинения, на первый взгляд, подразумевает право на молчание без риска составления выводов о виновности, в действительности же современное право возрастающего количества государств идет по пути признания идеи о том, что формирование неблагоприятных выводов из молчания при определенных обстоятельствах способствует справедливости судебного разбирательства .

1 Некоторые исследователи в защиту института неблагоприятных выводов даже приводят аргументы из области общей морали. Например, по мнению Kent Greenawalt, негативные выводы могут быть надлежащей реакцией на молчание, если имеются существенные доказательства преступления, что отчасти объясняется тем, что обвиняемый имеет моральное обязательство отвечать на вопросы следователя, чтобы ограничить негативные последствия преступления и помочь защитить общество от будущих негативных последствий [19].

Новые законодательные положения отчасти корреспондируют и выводам различных лингвистических теорий дискурсивного анализа о «крайне малой вероятности того, что молчание когда-либо будет рассматриваться как адекватный ответ на вопрос или обвинение» [20, p. 2308].

2. Формирование неблагоприятных выводов из молчания в Англии и Уэльсе

Наиболее известный пример регламентации института неблагоприятных выводов из молчания -это Закон об уголовном судопроизводстве и общественном порядке 1994 года (Criminal Justice and Public Order Act 1994, CJPOA) , действующий на территории Англии и Уэльса. Однако исторически он не самый первый. За 10 лет до него аналогичные нормы, которые послужили прообразом регулирования в Англии и Уэльсе, были приняты в Ирландии, еще четырьмя годами ранее - в Северной Ирландии.

В настоящее время CJPOA одержит 7 статей (с 34 по 39А), позволяющих суду при определенных обстоятельствах придавать молчанию обвиняемого (подозреваемого) на стадии предварительного следствия или при рассмотрении уголовного дела в суде доказательственное значение.

Статья 34 CJPOA «Последствия того, что обвиняемый не упомянул факты при допросе или предъявлении обвинения» устанавливает, что умозаключения «такие, которые покажутся правильными» (англ. "such inferences as appear proper") из поведения обвиняемого могут быть сделаны судом или присяжными заседателями при решении о наличии

Ч д. ¡,3

"case to answer" и в последующем при определении виновности обвиняемого в инкриминируемом преступлении, если обвиняемый (подсудимый) в любое время до предъявления ему обвинения во время допроса с предостережением, направленного на выяснение того, было ли совершено преступление и кем оно было совершено, после предъявления обвинения в совершении преступления или официального уведомления, что он может быть привлечен к уголовной ответственности за его совершение, не указал на какой-либо факт, на который он впоследствии ссылается в свою защиту, если в существовавших на тот момент обстоятельствах разумно можно было ожидать упоминания такого факта. Перед началом перечисленных процессуальных действий лицу должна быть предоставлена возможность проконсультироваться с адвокатом

2 Criminal Justice and Public Order Act 1994. URL:

https://www.legislation.gov.uk/ukpga/1994/33/contents.

3 п

В английском уголовном процессе сторона защиты может сделать заявление о недостаточности собранных стороной обвинения доказательств ("no case to answer motion") для судебного рассмотрения дела, которое в случае его удовлетворения влечет освобождение лица от уголовной ответственности.

(солиситором) и разъяснены возможные последствия молчания .

Как отмечается, одной из причин введения статьи 34 CJPOA стала необходимость ограничить так называемую «защиту из засады» (англ. "ambush defence"), т. е. ситуацию, когда стороной защиты определенные обстоятельства и доказательства озвучиваются и представляются только на стадии судебного разбирательства [8, p. 106-107]. Считается, что подобная практика может свидетельствовать о том, что доказательство было сфабриковано с тем, чтобы «встроиться» и не противоречить всем материалам дела, которые становятся известны, когда уголовное дело окончено и подготовлено для направления прокурору и в суд [11, p. 61].

Наряду с правилами оценки молчания впоследствии «заговорившего» обвиняемого на досудебной стадии CJPOA предусматривает отдельные положения о последствиях молчания обвиняемого в ходе судебного разбирательства (ст. 35):

«(1) При рассмотрении уголовного дела в отношении любого лица применяются части 2 и 3 ниже, за исключением тех случаев, когда:

a) вопрос о вине обвиняемого не рассматривается; или

b) суду представляется, что физическое или психическое состояние обвиняемого делает дачу показаний нежелательной;

однако пункт 2 ниже не применяется, если по завершении представления доказательств обвинения представитель обвиняемого информирует суд о том, что обвиняемый даст показания, или при отсутствии представителя, суд удостоверяется в желании обвиняемого давать показания.

(2) В тех случаях, когда применяется настоящая часть, по завершении представления доказательств обвинения суд должен убедиться, что обвиняемый осознает, что наступила стадия, на которой могут быть представлены доказательства защиты, и что он может, если пожелает, дать показания, и что если он решит не давать показания, или, находясь под присягой, без уважительной причины откажется отвечать на любой вопрос, суд или присяжные вправе делать такие выводы, которые представляются уместными из его неспособности дать показания или его отказа, без уважительной причины, ответить на любой вопрос.

1 Соответствующее разъяснение формулируется следующим образом: «Вам не нужно ничего говорить. Но это может повредить Вашей защите, если Вы не упомянете при допросе то, на что будете потом ссылаться в суде. Всё, что Вы скажете, может быть использовано в качестве доказательства» (параграф 10.5 Кодекса практики для сотрудников полиции по задержанию, обращению и получению показаний (PACE Code C). URL: https://www.gov. uk/government/publications/pace-code-c-2019/pace-code-c-2019-accessible).

(3) В тех случаях, когда применяется настоящая часть, суд или присяжные при определении того, виновен ли обвиняемый в совершении инкриминируемого ему преступления, могут сделать такие выводы, которые представляются уместными, из неспособности обвиняемого дать показания или его отказа, без уважительной причины, ответить на любой вопрос...».

Представляется, что в основе указанных норм лежит предположение, что невиновное лицо будет стремиться предоставить объяснение «подозрительным» обстоятельствам как можно раньше, чтобы продемонстрировать свою невиновность. То же можно сказать и о более специфичных статях 36 и 37 ОРОА, которые дозволяют придавать доказательственное значение неспособности задержанного лица объяснить:

- наличие в момент задержания при себе (на себе), на или в своей одежде (обуви) или в ином распоряжении предметов, веществ или следов, указывающих на причастность к преступлению, или их присутствие в месте, где он находился на момент задержания. Данные положения, в частности, распространяются на ситуации, когда при задержанном (например, курьере наличных) обнаружена значительная сумма наличных денег [28, р. 127];

- свое физическое присутствие в определенном месте во время совершения преступления или в период времени, близкий к времени совершения преступления.

Законодатель оговаривает, что статьи 36 и 37 □ РОА применяются только в случае, если расследующий уголовное дело констебль полагает, что перечисленные обстоятельства связаны с участием задержанного в совершении преступления. О наличии такой убежденности констебль информирует задержанного, одновременно разъясняя ему последствия неспособности предоставить объяснение интересующим фактам или отказа в этом.

В отличие от статьи 34, статьи 36 и 37 ОРОА не содержат критерия разумности ожидания объяснений, в соответствии с которым выводы из молчания обвиняемого могут быть сделаны, только если в имеющихся обстоятельствах было бы разумным ожидать, что обвиняемый упомянет в ходе допроса на стадии предварительного следствия те факты, на которые впоследствии будет опираться в суде. При этом обстоятельства, которые должны приниматься во внимание при определении разумности ожидания в случае со статьей 34 ОРОА, не исчерпываются каким-то закрытым перечнем, а трактуются широко, учитывая среди прочего возраст обвиняемого, его личность и опыт, умственные способности, знания, уровень утомленности, доступ к юридической консультации [28, р. 131].

Приведенные предписания не означают, что суд может прийти к выводу о виновности обвиняе-

мого только лишь на основании того, что обвиняемый не дает показания и не предоставляет другие доказательства.

И хотя критерий «разумности ожидания» довольно сложно уловим и как будто непредсказуем, на практике он имеет большое значение и напрямую связан с раскрытием информации подозреваемому (обвиняемому) перед допросом (англ. "pre-interview disclosure"), относительно объема которого следствие обладает полной свободой действий.

Так, в 2014 году по подозрению в сговоре с целью совершения мошенничества путем сообщения потребителям ложных сведений был задержан г-н Блэк. Дело касалось его бизнеса по производству солнечных панелей. Следствие полагало, что некоторые сведения, размещенные в брошюрах и рекламных материалах о степени возврата вложений (и о том, как этот возврат будет достигнут), были ложными. Раскрытие информации перед допросом состояло из двухстраничного резюме имеющихся материалов уголовного дела. По вопросам, заданным следствием на допросе, г-н Блэк отказался давать комментарии. Позже, несколько лет спустя, материалы дела составили около 75 000 страниц, и суд пришел к выводу, что в деле существовали факты, о которых подсудимому было бы разумно упомянуть на допросе. Апелляционная инстанция поддержала выводы суда первой инстанции по причине того, что «г-н Блэк на перекрестном допросе подтвердил, что он являлся участником рассматриваемых событий и что перед допросом имело место раскрытие информации следователем», а также дополнительно указала, что «на суде не было представлено никаких доказательств, свидетельствующих о том, что доводы обвинения на момент допроса были недостаточными для того, чтобы требовать ответа... Общепризнано, что на г-не Блэке не лежало бремени предоставлять такие доказательства. Однако отсутствие таких доказательств означало, что на момент допроса не было ничего, что могло бы опровергнуть

надлежащие выводы о силе версии обвинения на

1

момент допроса» .

Приведенный случай демонстрирует, что раскрытие информации перед допросом может быть довольно ограниченным, хотя подобный вектор развития правоприменительной практики и подвергается критике со стороны английских адвокатов. Последние высказываются [10], что подход судов, избранный в деле R v Black, привел к нарушению ранее недвусмысленного положения о том, что доводы стороны обвинения должны быть достаточно вескими, чтобы требовать ответа, прежде чем из молчания лица можно будет сделать неблагоприятные выводы. Отмечается, что нуждаются в корректи-

1 R v. Black [2020] EWCA Crim 915. URL: https://www.casemine. com/judgement/uk/5f1574092c94e048e955d109.

вах ранее общепринятые рекомендации адвокатов не давать показания по сложным комплексным расследованиям, если раскрытие информации перед допросом было скудным или несвязанным [10].

Стоит отметить, что категория «требовать ответа» в общем праве находит применение и в более широком контексте - при оценке и обеспечении судебной перспективы уголовного дела в целом.

Общее право оперирует понятием "prima facie case" или "a case to answer", которое предназначено для обозначения «уголовного дела, в ходе расследования которого собраны достаточно веские доказательства, позволяющие направить его в суд, иначе - уголовное дело, состоящее из доказательств, которые, если считать их достоверными, и в сочетании с основанными на них законными выводами, могут привести к убежденности суда вне разумных сомнений в доказанности каждого элемента состава 2

преступления» .

Выходит, что доказательства по делу должны быть собраны таким образом, чтобы требовать от обвиняемого ответа, т. е. требовать защищаться в суде. Под доказательствами prima facie подразумеваются доказательства, достаточные для установления факта или создания презумпции, если они не опровергнуты [22]. Иными словами, собранных доказательств должно быть достаточно при отсутствии их опровержения со стороны обвиняемого, в том числе при реализации им права хранить молчание, поскольку молчание - частный случай неопровержения доказательств обвинения.

Определение того, какие выводы из молчания обвиняемого являются правильными (надлежащими), зависит от обстоятельств конкретного дела, а мерилом их правильности выступает обычный здравый смысл (англ. "ordinary common sense") [18, p. 114].

Следовательно, если доказательственная ценность собранных стороной обвинения доказательств не достигает того порога, чтобы «требовать ответа» от обвиняемого, то молчание обвиняемого не может служить источником каких-либо выводов по делу. Если же собранные по делу доказательства в совокупности с иными известными фактами с очевидностью требуют объяснения, которое обвиняемый должен быть в состоянии предоставить, но не предоставляет, то в таком случае суд, руководствуясь здравым смыслом, может прийти к выводу об отсутствии у лица какого-либо оправдательного объяснения, а значит, о его виновности.

Видится, что урегулированность института выводов из молчания, а также выполнение констеблем обязанности по предупреждению (англ. "cau-

2 Из позиции лорда Mustill по делу R. v. Kevin Sean Murray, см. Постановление Европейского Суда по делу «Джон Мюррей против Соединенного Королевства» (John Murray v. United Kingdom) от 8 фев. 1996 г., жалоба № 18731/91, § 30.

tion") лица о вероятных последствиях молчания могут сами по себе оказывать определенное влияние на рост числа guilty pleas (соглашений о признании вины), с точки зрения процессуального «эффекта» сходных с российским особым порядком судебного разбирательства при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением.

Стоит отметить, что в среде исследователей английского права встречаются диаметрально противоположные оценки норм о неблагоприятных выводах: с одной стороны, утилитаристы (или бен-тамисты) полагают, что молчание должно считаться иррациональным препятствием для установления истины, не имеющим морального оправдания; другие, напротив, отрицательно воспринимают ограничение права на молчание, обнаруживая в принятых изменениях движение в сторону деградации презумпции невиновности и сближения с инкивизици-онным уголовным процессом [21, p. 559; 27].

Вместе с тем истина, вероятно, находится посередине: главенствующая роль презумпции невиновности, бремя опровержения которой лежит на стороне обвинения, не должна препятствовать использованию иных презумпций и формированию с их помощью умозаключений, основывающихся на конкретных фактах, являющихся доказательствами prima facie. Как и общая презумпция невиновности, любые другие презумпции должны быть опровержимыми [26, p. 5].

3. Право хранить молчание в законодательстве и правоприменительной практике России

В современной России отношение к доказательственной силе молчания обвиняемого, с одной стороны, прямым образом выражено в Постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29.11.2016 г. № 55 «О судебном приговоре» (п. 14 и 17), согласно которому отказ подсудимого от дачи показаний не может служить подтверждением доказанности его виновности и учитываться в качестве обстоятельства, отрицательно характеризующего личность подсудимого, обвинительный приговор не может быть основан на предположениях. И хотя в данном разъяснении речь идет о подсудимом, очевидно, что Пленум Верховного Суда Российской Федерации не ставил себе задачу разграничить подходы к молчанию обвиняемого на досудебной и судебной стадиях, а выразил свое отношение к использованию молчания обвиняемого в целях доказывания в принципе. Аналогичную современной оговорку содержал и УПК РСФСР 1960 г. (ст. 451): «В случае отказа подсудимого от дачи показаний и его молчания в суде председательствующий обращает внимание коллегии присяжных заседателей на то, что данный факт не имеет юридического значения и не может быть истолкован как свидетельство виновности подсудимого».

С другой стороны, российское уголовно-процессуальное законодательство (ч. 2 ст. 74 УПК РФ) устанавливает закрытый перечень источников доказательств, что обязывает следователя подбирать для той или иной информации корректную доказательственную форму. На первый взгляд кажется, что молчание может быть отнесено к двум видам источников доказательств - показаниям обвиняемого (или подозреваемого) и протоколам следственных действий. Однако при обращении к их легальным определениям обнаруживается несколько иное. В частности, под показаниями обвиняемого подразумеваются «сведения, сообщенные им на допросе в ходе досудебного производства или в суде». При этом вряд ли можно утверждать, что, отказываясь от дачи показаний, подозреваемый или обвиняемый сообщает сведения. Вместе с тем, ссылаясь на право хранить молчание, обвиняемый реализует «свидетельский» иммунитет, ссылка на который отражается в протоколе допроса. В свою очередь протокол допроса, подпадая под категорию «протоколы следственных действий и судебного заседания», является самостоятельным допустимым видом доказательств (ст. 74 и 83 УПК РФ).

Обязательность допроса задержанного подозреваемого и обвиняемого закреплена законодательно. В частности, задержанный подозреваемый допрашивается не позднее 24 ч с момента фактического задержания, для других случаев приобретения статуса подозреваемого законом не регламентирован обязательный допрос, который, тем не менее, на практике почти всегда производится. При этом с приобретением статуса подозреваемого у него появляется право на раскрытие информации со стороны следователя, а именно знать, в чем он подозревается, получить копию постановления о возбуждении уголовного дела, копию протокола задержания либо копию постановления о применении к нему меры пресечения.

Также в обязательном порядке лицо допрашивается немедленно после предъявления ему обвинения, тем самым ему предоставляется возможность оправдаться и защититься перед лицом выдвинутых обвинений. Повторный допрос «молчаливого» обвиняемого на досудебном производстве возможен только при перепредъявлении обвинения, что, в сущности, делает такой допрос первым для нового обвинения, а если речь идет о том же обвинении, то только по просьбе самого обвиняемого.

И если в течение предварительного расследования, когда доступ стороны защиты к собранным доказательствам ограничен, обвиняемый предпочитал хранить молчание, то он может его «нарушить» уже после ознакомления с материалами уголовного дела, заявив ходатайство о своем допросе, приобщении каких-либо доказательств или сделав соответствующие заявления. Если сведения, сообщенные на стадии ознакомления с материалами уго-

ловного дела, будучи неисследованными, способны зародить у прокурора сомнения в полноте следствия или поставить под вопрос судебную перспективу уголовного дела, то следователем принимаются меры к их проверке.

В том случае, если обвиняемый, воспользовавшись на стадии предварительного следствия правом хранить молчание, начинает давать показания только в суде, производство может развиваться по нескольким сценариям:

• суд, приняв меры к проверке показаний, отнесется к ним критически (не признает их относимыми, допустимыми или достоверными) и придет к выводу о достаточности для постановления обвинительного приговора совокупности иных доказательств;

• суд, приняв меры к проверке показаний, придет к выводу, что показания подсудимого в суде в совокупности с иными доказательствами по уголовному делу формируют неустранимые сомнения в доказанности обвинения (или отдельных его составляющих), которые должны быть истолкованы в

1

пользу подсудимого .

Однако пределы проверки судом новых показаний и новых доказательств, представленных обвиняемым, законом прямым образом не регламентированы.

Возможны ситуации, когда требуется их проверка следственным путем (т. е. неполнота предварительного следствия невосполнима в судебном заседании). Вместе с тем проведение такой проверки исключается ввиду того, что законодателем не предусмотрена возможность судебного доследования, равно как и возможность возвращения уголовного дела прокурору в порядке статьи 237 УПК РФ для восполнения неполноты досудебного следствия.

Ранее такая норма (о возвращении судом уголовного дела для дополнительного расследования за неполнотой предварительного следствия, которая не может быть восполнена в судебном заседании) содержалась в статье 232 УПК РСФСР и была признана не соответствующей Конституции РФ.

Конституционный Суд Российской Федерации,

чья позиция более 20 лет не претерпевает измене-

2

ний, отметил , что данное положение «создает возможность отказа гражданину в эффективном вос-

1 О судебном приговоре [Электронный ресурс]: Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 29 нояб. 2016 г. № 55 (п. 17). Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

2 По делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 3 части первой статьи 232, части четвертой статьи 248 и части первой статьи 258 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросами Иркутского районного суда Иркутской области и Советского районного суда города Нижний Новгород [Электронный ресурс]: Постановление Конституционного Суда РФ от 20 апр. 1999 г. № 7-П. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

становлении его прав судом, не обеспечивая ни обвиняемым в совершении преступлений, ни потерпевшим от преступных действий доступ к правосудию в разумный срок. Более того, рассмотрение дела судом вообще может не состояться, поскольку действующее уголовно-процессуальное регулирование допускает прекращение уголовных дел в ходе дополнительного расследования». «.Отдельные суды вместо вынесения обвинительных приговоров <...> или оправдания <...> необоснованно возвращают дела на дополнительное расследование, что порождает волокиту и нарушает права граждан». <...> «Таким образом, пункт 1 части первой статьи 232 УПК РСФСР не исключает произвольного применения, связанного как с отказом от вынесения оправдательного приговора, т. е. от публичной реабилитации незаконно привлеченных к уголовной ответственности, так и с непредоставлением своевременной защиты потерпевшим, поскольку возвращение дела органам расследования может безосновательно отдалять для потерпевших перспективу судебного определения их прав». Не допускается возложение на судебную власть каких бы то ни было функций, несовместимых с ее исключительными прерогативами по осуществлению правосудия. В силу этого «.суд разрешает дела на основании поступающих к нему обращений (в уголовном процессе таким обращением является обвинительное заключение, переданное органами уголовного преследования вместе с уголовным делом, или жалоба потерпевшего)». Статья 232 УПК РСФСР «наделяет суд при рассмотрении дела правом по собственной инициативе содействовать формированию и обоснованию обвинения, и в результате он фактически начинает решать задачи, ответственность за выполнение которых, согласно действующему правовому регулированию, возложена на органы уголовного преследования, в частности входящие в систему исполнительной власти. Между тем от суда нельзя требовать осуществления функций, несовместимых с его независимым статусом».

Аналогичная оценка дана возвращению уголовного дела для предварительного расследования при наличии оснований для предъявления другого обвинения либо для изменения обвинения на существенно отличающееся по фактическим обстоятельствам от обвинения, содержащегося в обвинительном заключении.

Каждое из приведенных оснований возвращения уголовного дела судом актуально для случаев, когда обвиняемый на досудебной стадии «придерживает» определенные доказательства и показания для суда (например, об обстоятельствах сделок, совершаемых в целях сокрытия активов или выступающих сами по себе способом совершения преступления, своей роли в преступной деятельности и соучастниках, источнике происхождения отдельных активов и т.п.), которые могут быть как сфабрико-

ванными (в том числе после ознакомления со всеми материалами уголовного дела), так и истинными, частично или полностью.

На практике в таких случаях возможно возвращение уголовного дела по пункту 1 части 1 статьи 237 УПК РФ при выявлении на досудебной стадии каких-либо нарушений норм уголовно-процессуального закона, после чего следователь по поступившему к нему уголовному делу, наряду с устранением указанных судом процессуальных нарушений, также проводит дополнительное расследование, в ходе которого собирает новые доказательства. Иными словами, суд возвращает уголовное дело по одному основанию, а следователь, выходя за его пределы, устраняет также другие нарушения, в действительности восполняя неполноту предварительного расследования.

И хотя Конституционный Суд Российской Федерации выработал позицию, что возвращение уголовного дела - это «особый порядок движения уголовного дела, не тождественный его возвращению

для производства дополнительного расследова-

1

ния» , ни закон, ни практика не ограничивают следователя в производстве дополнительных следственных действий, выходящих за рамки требующихся для устранения нарушений, послуживших основанием для возвращения уголовного дела в порядке статьи 237 УПК РФ.

Таким образом, российское законодательство эксплицитно не выставляет заслоны для ambush defence, отдавая разрешение этих вопросов на откуп изобретательности стороны обвинения и суда.

Представляется, что отсутствие четких и предсказуемых в своем применении инструментов, компенсирующих выдвижение обвиняемым на суде новых защитных версий и представление ранее не известных доказательств, не стимулирует органы предварительного следствия разбираться в сложных преступлениях, по которым сторона защиты не склонна к сотрудничеству, вместо этого предпочтение отдается однозначным и понятным фабулам с прозрачной судебной перспективой.

В связи с предсказуемыми рисками уголовные дела могут не возбуждаться вовсе, предварительное следствие может быть приостановлено, а уголовное дело (уголовное преследование) может быть прекращено ввиду утраты доказательств, состоявшейся, пока обвиняемый молчал о существенных для уголовного дела обстоятельствах, даже если уголовное дело и было возвращено в порядке статьи 237 УПК РФ.

1

Например, Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 28 янв. 2021 г. № 12-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Байно-ва Дмитрия Витальевича на нарушение его конституционных прав пунктом 1 части первой статьи 237 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации» [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

Помимо изложенного, изменение взглядов на молчание могло бы повлиять на справедливость уголовного судопроизводства в целом и справедливость окончательного процессуального решения по делу в частности, а также оказало бы положительное влияние на повышение профессионализма следственных органов и сокращение применения запрещенных и недобросовестных практик получения признательных показаний.

4. Право хранить молчание в законодательстве и правоприменительной практике США

Точно так же, как и в России, возможность использования молчания обвиняемого в доказательственных целях отрицается в США.

Упоминавшееся в начале статьи правило Миранды было сформулировано в 1966 году Верховным Судом США и придало новое толкование Пятой поправке к Конституции США («ни одно лицо не должно принуждаться свидетельствовать против себя»). До дела «Миранда против Аризоны» признательные показания исключались только в тех случаях, когда было доказано, что они были сделаны в результате фактического принуждения, угрозы или обещания [30, p. 21-22], после же показания стали считаться вынужденными, а не добровольным, если задержанному лицу не было озвучено «предупреждение Миранды». Последующая прецедентная практика развивает его применение в части установления случаев, когда признательные показания, полученные без «предупреждения Миранды», могут иметь доказательственную ценность (например, дело New York v. Quarles (1984) [34, p. 22]). В противовес юрисдикциям общего права, правовая мысль в США сконцентрирована не на формировании правил допустимости неблагоприятных выводов из молчания обвиняемого, а на возможных сценариях ограничения действия «правила Миранды».

Непосредственно выводам из молчания современная американская научная литература и судебная практика уделяет существенно меньшее внимание, вероятно, поскольку однажды сформулированная позиция не находит политической опоры для пересмотра.

В 1965 году в деле «Гриффин против Калифорнии» Верховный Суд США отметил, что действует общий запрет на негативные комментарии относительно неспособности обвиняемого (подозреваемого) дать показания. На тот момент в шести штатах, включая Калифорнию, действовали дозволяющие такие комментарии правила, их конституционность неоднократ-

2 Miranda v. Arizona, 384 U.S. 436 (1966). URL: https://sup-reme.justia.com/cases/federal/us/384/436/.

3 Griffin v. California, 380 U.S. 609 (1965). URL: https://sup-reme.justia.com/cases/federal/us/380/609/.

но подтверждалась Верховным Судом США в первой

1 W W

половине XIX века . Новый вектор, заданный в деле «Гриффин против Калифорнии», получил продолжение в 1981 году в деле «Картер против Кентукки» , в котором Верховный Суд США постановил, что по ходатайству подсудимого присяжные должны быть проинструктированы о недопустимости делать неблагоприятные выводы из его молчания.

Изменение подхода Верховного Суда США не вызвало воодушевленного принятия не только в профессиональном сообществе, но и на уровне Министерства юстиции США, которое в 1989 году подготовило доклад и 100-страничное исследование Генеральному прокурору США о неблагоприятных выводах из молчания [15].

В своем докладе управление правовой политики Министерства юстиции США рекомендует «убедить» Верховный Суд США ограничить или даже отменить запрет, введенный делом «Гриффин против Калифорнии», а также допустить раскрытие присяжным заседателям молчания подсудимого на досудебной стадии, с тем чтобы можно было поставить под сомнение его показания в суде. Отмечается, что новые правила «являются неоправданными препятствиями на пути поиска истины. Не существует преград в конституционном принципе запрета самообвинения или в разумной политике для исправления ситуации путем дозволения нормальных стимулов реагировать на обвинения в серьезном правонарушении и путем разрешения делать естественные выводы, если такой реакции (ответа) не последовало. Проведение предлагаемой реформы привело бы к созданию более рациональной и справедливой системы уголовного правосудия. Это не лишило бы существенной защиты невиновного, а только бы лишило убежища виновного, на которое он никоим образом не имеет права».

В 1999 году судья Scalia в своем особом мнении по делу «Митчелл против США» отразил, что в деле «Гриффин против Калифорнии» суд «даже не претендовал на историческое понимание Пятой поправки», а судья Thomas - что решению «не достает оснований в тексте Конституции, истории и ло-

3 Г!

гике» . В одной из статей того времени также отмечалось, что «правило Гриффина» «подорвало эффективное функционирование системы уголовного правосудия» [6, p. 842].

Выходит, что далеко не все американские юристы разглядели принуждение, от которого как раз и

1 Cm.: Twining v. New Jersey, 211 U.S. 78 (1908). URL: https://supreme.justia.com/cases/federal/us/211/78/; Adamson v. California, 332 U.S. 46 (1947). URL: https://sup-reme.justia.com/cases/federal/us/332/46/.

2 Carter v. Kentucky, 450 U.S. 288 (1981). URL: https://sup-reme.justia.com/cases/federal/us/450/288/.

3 Mitchell v. United States, 526 U.S. 314 (1999). https://sup-reme.justia.com/cases/federal/us/526/314/.

защищает привилегия против самообвинения, в правилах о неблагоприятных выводах из неспособности обвиняемого дать показания.

5. Концептуальные подходы на уровне Европейского союза

Без дискуссий по поводу пределов права хранить молчание не обошлось и на уровне наднациональных образований. Например, в Европейском союзе принята Директива 2016/343 от 9 марта 2016 г. об усилении презумпции невиновности и о праве участвовать в разбирательстве своего дела в уголовном процессе , которая в буквальном прочтении статьи 7 (5) вводит запрет на неблагоприятные выводы из молчания: «Реализация подозреваемыми и обвиняемыми права хранить молчание или права не свидетельствовать против себя не должна использоваться против них и рассматриваться в качестве доказательства совершения ими соответствующего уголовного преступления».

В то же время при трактовке данного положения во взаимосвязи с пунктом 27 преамбулы к директиве нельзя прийти к подобному категоричному выводу, поскольку в ней отмечается, что «при определении того, было ли право на молчание и право не свидетельствовать против самого себя нарушено, должно учитываться толкование Европейским Судом права на справедливое судебное разбирательство», которое, как известно, допускает делать выводы доказательственного характера из молчания при предоставлении ряда гарантий [9]:

• обвиняемому обеспечен доступ к адвокату;

• установленные факты «требуют» объяснения от обвиняемого;

• стороной обвинения представлены prima facie доказательства, т. е. доказательства, которые сами по себе или в сочетании с другими доказательствами позволяют сделать вывод о том, что обвиняемый совершил преступление;

• суд удостоверился, что разумной причиной молчания может быть только то, что у обвиняемого нет ответа, который можно было бы дать, или нет такого, который бы выдержал проверку (перекрестный допрос)5;

• молчание обвиняемого не являлось единственным или основным доказательством.

4 Directive (EU) 2016/343 of the European Parliament and of the Council of 9 March 2016 on the strengthening of certain aspects of the presumption of innocence and of the right to be present at the trial in criminal proceedings. URL: https://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=celex %3A32016L0343.

5 Постановление Европейского Суда по делу «Кондрон против Соединенного королевства» (Condron v United Kingdom) от 2 мая 2000 г., жалоба № 35718/97, § 61; Постановление Европейского Суда по делу «Адеторо против Соединенного Королевства» (Adetoro v United Kingdom) от 20 июля 2010 г., жалоба № 46834/06, §§ 24- 32.

6. Формирование неблагоприятных выводов из молчания в Ирландии

Чтобы лучше разобраться в юридической логике и механике использования молчания в качестве поддерживающего доказательства, прежде всего при преследовании за преступления, генерирующие доход, предлагается рассмотреть практику еще нескольких юрисдикций, принадлежащих к разным правовым семьям: общего права (Республика Ирландия) и континентального (Королевство Нидерланды).

В Ирландии, которая изначально шла по пути криминализации отказа в сотрудничестве со следствием [13, p. 350-351], впоследствии возобладала позиция о целесообразности установления правил о неблагоприятных выводах. Считается, и это было подтверждено Верховным Судом Ирландии, что право на молчание подлежит защите как производное от права на свободу слова (свободу выражения мнений) и что оно может ограничиваться в целях обеспечения общественного порядка и нравственности. Ограничение в таких целях обеспечивает необходимый баланс между правом на молчание и обязанностью государства защищать жизнь, личность и имущество всех других граждан [13, p. 353].

Сейчас ирландский Закон об уголовном судопроизводстве 1984 года (Criminal Justice Act 1984) содержит статьи 18, 19 и 19А о молчании на досудебной стадии, зеркально по смыслу повторяющие статьи 36, 37 и 34 CJPOA соответственно (неспособность или отказ объяснить наличие при себе отдельных предметов; свое нахождение в определенном месте, неупоминание факта, позже называемого при построении защиты).

Однако, в отличие от английского, ирландский законодатель ограничивает круг преступлений, при уголовном преследовании за которые могут применяться обозначенные правила, преступлениями, в связи с которыми лицо может быть заключено под стражу (англ. "arrestable offences" ).

Аналогично английским правилам о молчании об обстоятельствах, на которые защита ссылается в суде и упоминания которых было разумным ожидать на стадии предварительного следствия, нормы о выводах применимы не к молчанию в целом, а к молчанию в отношении определенного факта (англ. "identifiable fact") .

1 Соответствующие изменения внесены Законом об уголовном судопроизводстве 2007 г. (разделы 28, 29 и 30) (Criminal Justice Act 2007). URL: https://www.irishstatute-book.ie/eli/2007/act/29/enacted/en/html?q=criminal+justic e+act&years=2007.

2 К arrestable offences относятся преступления, за совершение которых потенциальное наказание составляет пять и более лет лишения свободы.

3 DPP v Bowes [2004] IECCA 44. URL: https://ie.vlex.com/ vid/dpp-v-bowes-793436489.

Помимо общих положений, нормы о выводах из молчания в Ирландии включены в статью 76А Закона об уголовном судопроизводстве 2006 года (Criminal Justice Act 2006) и касаются усилий правоохранительной системы по противодействию преступным организациям (англ. "criminal organizations") [32, p. 85]. Под последними подразумеваются группы, основной целью или деятельностью которых является совершение или способствование совершению серьезного преступления (т. е. преступления, наказание за которое может составлять четыре года лишения свободы или более).

Получается, что институт выводов из молчания в Ирландии рассматривается в качестве ключевого инструмента расследования и уголовного преследования за наиболее опасные общественные деяния , по которым у преступников мотивация избежать наказания наиболее высока.

Помимо молчания, статьей 76А ирландский законодатель одновременно решает вопрос с выводами из предоставления заведомо ложных или вводящих в заблуждение ответов, используя категорию «неспособности ответить» на вопрос, имеющий существенное значение для расследования (англ. "failure to answer any question material to the investigation of the offence") . Дословно: «суд <...> может сделать такие выводы, которые представляются надлежащими, из неспособности лица ответить на любой вопрос, имеющий существенное значение для расследования», и «подобная неспособность может, на основе таких выводов, рассматриваться в качестве подтверждения доказательств (англ. "cor-roboration of evidence") или приравниваться к доказательству».

Для обеспечения доказательственной ценности неблагоприятных выводов и законности их формирования ирландские нормы содержат своего рода объективно-субъективное требование о том, что следователь должен обоснованно полагать, что задаваемые им вопросы и затрагиваемые обстоятельства являются существенными для расследования, т. е. имеют отношение к совершению лицом преступления или его участию в нем.

Точно так же, как и в Великобритании, для того чтобы у суда была возможность сформировать выводы из молчания лица, последнее, так же, как и его адвокат, должно быть не только предупреждено простым языком о вероятных последствиях своего молчания перед допросом, но и проинформировано об основных фактах, позволяющих по-

4 Criminal Justice Act 2006. URL: https://www.irishstatute-book.ie/eli/2006/act/26/enacted/en/print.

5 Da' il Debates. Written Answers, Parliamentary Question 2019. № 265. September 17. URL: https://www.oireachtas. ie/en/debates/question/2019-09-17/section/219/#pq-answers-265.

6 Ibid.

нять контекст, к которому будут относиться потенциальные вопросы.

При первом взгляде на англо-ирландские требования о раскрытии информации у юриста, привыкшего к российскому порядку уголовного судопроизводства, неизбежно возникнут сомнения в целесообразности их изучения с учетом национальной специфики уголовного процесса, предусматривающего допуск обвиняемого и защитника к основному массиву следственно значимой информации только на стадии ознакомления с материалами уголовного дела (ст. 217 УПК РФ).

Однако зарубежные правопорядки также различают раскрытие информации по окончании предварительного расследования и раскрытие информации перед проведением допроса. Последнее предполагает лишь то, что обвиняемому (подозреваемому) и его адвокату будет предоставлено достаточно информации для осуществления защиты, т. е. раскрытые сведения должны позволить адвокату компетентно проконсультировать подзащитного по поводу решения отвечать или не отвечать, как отвечать на конкретные вопросы следователя. Иными словами, собранная следствием информация в преддверии допроса раскрывается лишь частично, контекстуально.

Проводя параллель с российским уголовным процессом, стоит еще раз отметить, что и в отечественной процессуальной практике существуют требования к раскрытию информации потенциальному преступнику до стадии ознакомления с материалами уголовного дела, как то сообщение подозреваемому (обвиняемому), в чем он подозревается (обвиняется), предоставление ему копии постановления о возбуждении уголовного дела (ст. 46 и 47 УПК РФ), а также предъявление обвинения (ст. 172 УПК РФ), в котором, в частности, описывается преступление с указанием времени, места его совершения и других обстоятельств, подлежащих доказыванию.

7. Формирование неблагоприятных выводов из молчания в Нидерландах

В контексте использования молчания обвиняемого в доказательственных целях интересен опыт Королевства Нидерландов (далее - Нидерланды), модель уголовного процесса которого характеризуется в качестве «умеренно инквизиционной с элементами обвинительной» (англ. "moderate inquisitorial with accusatorial features") [33, p. 390]. Инквизиционные черты проявляются в том, что расследование осуществляется ex officio в целях установления истины, а обвинительные (или как более привычно для российской правовой традиции - обвинительно-состязательные) - в том, что каждая сторона отвечает за предоставление доказательств в поддержку своей позиции, а установление вины или невиновности определяется тем, что представят обе стороны, судья осуществляет лишь мониторинг со-

блюдения процессуальных норм. С точки зрения принятой в российских исследованиях терминологии нидерландский уголовный процесс стоило бы охарактеризовать как смешанный и в этом смысле сходный с основными началами российского уголовного процесса. В части взаимодействия национального и международного права в Нидерландах признается монистическая концепция, в соответствии с которой как писаные, так и не писаные нормы международного и наднационального права являются частью национального законодательства без транспонирования, но, что важно, применяются в толковании Верховного Суда Нидерландов [33, p. 391]. Последний считает право на молчание производным от привилегии против самообвинения, не распространяя его на информацию и доказательства, существующие за пределами, т. е. независимо от воли обвиняемого (например, биометрические данные, полученные в том числе против воли подозреваемого ).

С одной стороны, статья 29 УПК Нидерландов закрепляет, что во всех случаях получения показаний от подозреваемого лицо, ведущее производство по делу, должно воздерживаться от всего, что выглядит как попытка получить показания, которые не могут рассматриваться как данные добровольно. С другой стороны, нидерландские суды, поддерживаемые национальной верховной инстанцией, так же, как английские и ирландские, демонстрируют прагматичное отношение к праву на молчание и допускают неблагоприятные выводы из молчания с точки зрения использования их в доказывании и учете при назначении наказания. Как следует из судебной практики, молчание в целом или отсутствие ответов на какие-либо вопросы само по себе не может рассматриваться в качестве доказательства вины, но оно может приниматься во внимание, если подозреваемый не дает разумное объяснение известным обстоятельствам, которые взятые в отдельности или во взаимосвязи с другими доказательствами, являются для него инкриминирующими [29, p. 3].

Не так давно, в 2016 году, Верховный Суд Нидерландов постановил, что доказательственный порог, позволяющий делать выводы из молчания подозреваемого, ниже, чем для стандарта вне разумных сомнений. Суд определил этот стандарт, сославшись на соответствующую прецедентную практику Европейского Суда, как случай prima facie, о котором велась речь ранее и который как раз и

1 Аналогично границы привилегии против самообвинения и права на молчание определены в Постановлении Европейского Суда по делу «Саундерс против Соединенного Королевства» (Saunders v. United Kingdom) от 17 декабря 1996 г. (жалоба № 19187/91, § 69).

2 Dutch Code of Criminal Procedure 1926. URL: https://legislationline.org/sites/default/files/documents/d2 /Netherlands_CPC_am2012_en.pdf.

толкуется как «обстоятельство, которое само по себе или в сочетании с другими доказательствами позволяет сделать вывод, что подозреваемый совершил преступление». Обстоятельства (доказательства) должны быть такими, чтобы в совокупности с молчанием обвиняемого единственным разумным или здравым умозаключением было то, что подозреваемый виновен [12, p. 707-708]. В этом смысле молчание является как бы последней каплей, которая в конкретном случае склоняет чашу весов к позиции, в которой бремя доказывания считается достигнутым.

Выводы из молчания или неспособность предоставить убедительное объяснение могут находить применение в различных целях. Например, ссылка на молчание на ранних стадиях расследования подрывает в дальнейшем убедительность защитных версий, в частности такого вида практики, когда подозреваемый возражает против обвинения с той аргументацией, что факты, использованные для обвинения, также укладываются в альтернативный и не столь уж маловероятный оправдательный сценарий (англ. "Meer en Vaart defence") [29, p. 5].

С другой стороны, отказ от дачи показаний может «усиливать» презумпции, применимые к определенным элементам преступлений, например, преступному умыслу в отмывании преступных доходов или знанию о незаконном происхождении при торговле похищенным, если было выявлено владение подозреваемым имуществом незаконного или «подозрительного» происхождения. С 2015 года соответствующая практика набирает обороты. Единственным способом избежать осуждения в таких случаях становится убедительное объяснение происхождения активов, которое не должно быть слишком общим, оценка молчания специально прописывается в мотивировочной части судебного решения [12, p. 712].

Для расследования и осуждения за «автономное» отмывание (англ. "stand-alone money laundering") Апелляционным Судом Амстердама разработано обобщение или «пошаговое руководство» по косвенному методу доказывания таких преступлений (англ. "indirect method of proof") , в котором определенное место отводится оценке показаний и молчания подозреваемого. Данное руководство продолжает позицию Верховного Суда Нидерландов о том, что «для того, чтобы прийти к осуждению за отмывание доходов, должно быть доказано, что объект происходит от какого-либо преступления <...> конкретное предикатное преступление доказывать нет необходимости» . Занимая такую точку зрения, суд de facto имплементирует в практику

1 Amsterdam Court of Appeal, ECLI:NL:GHAMS:2013:BY8481. URL: https://www.amlc.eu/step-by-step-plan-handout/.

2 Ibid.

положения пункта 6 статьи 9 Конвенции Совета Европы об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности и о финансировании терроризма от 16.05.2005 (далее - Варшавская конвенция) и Директивы № 2018/1673 Европейского парламента и Совета ЕС от 23.10.2018 «О противодействии отмыванию доходов, полученных преступным путем, в рамках уголовного права» (подлежала транспозиции в национальные законодательства государств-членов до 03.12.2020).

Суть подобного подхода заключается в том, что если какой-либо объект не происходит из законного источника, то он, должно быть, происходит из незаконного источника. Косвенный метод может использоваться в случаях, когда отсутствуют прямые видимые «нити», связывающие объект и основное (предикатное) преступление. Это может быть обусловлено отсутствием бумажного следа между преступлением и объектом, утратой данных о предикатном преступлении на момент выявления отмывания или может быть в целом связано с давностью событий или выбранным способом маскировки отмывания доходов. Расследование возможного предикатного преступления как такового не является целью обособленного расследования отмывания. Считается, что когда незаконные доходы всплывают через много лет в виде банковского счета, расследование отмывания доходов может быть успешным, в то время как успешное расследование предикатного преступления, например взятки или сделки по сбыту наркотиков, состоявшейся десятки лет назад, будет крайне маловероятным. Косвенный метод доказывания дает правоохранительным органам второй шанс в ситуациях, когда основное преступление осталось незамеченным [17, р. 4]. Он состоит в исключении законного источника происхождения актива и в формировании убежденности в том, что имущество является ничем иным, как результатом (доходом или преобразованным доходом) какого-либо преступления.

Если лицо не имеет законных средств к существованию (заработной платы или накоплений), как оно может приобрести дорогостоящий автомобиль? Особенно, если денежный след с его банковского счета не демонстрирует снятия средств или перевода предыдущему владельцу или автотрейдеру, а последний предоставляет документ об оплате наличными. Такой способ оплаты, как из-

3 Конвенция Совета Европы об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности и о финансировании терроризма (заключена в г. Варшаве 16.05.2005) [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

4 Directive (EU) 2018/1673 of the European Parliament and of the Council of 23 October 2018 on combating money laundering by criminal law. URL: https://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=uriserv:OJ.L_.2018.284.01.0022.01.ENG.

вестно, не позволяет проследить источник их происхождения [17, p. 9].

Чтобы прийти к выводу о преступном происхождении имущества в уголовном деле об обособленном отмывании, как отмечалось выше, нидерландские суды предлагают следовать вполне конкретному алгоритму (своеобразному чек-листу) сбора и оценки доказательств, прежде всего косвенных. Молчание подозреваемого относительно обстоятельств, ставящих под сомнение законность происхождения актива, их неопровержение подозреваемым или предоставление недостаточно убедительных объяснений - своего рода condicio sine qua non, скрепляющее иные косвенные доказательства в рамках избранного метода доказывания:

1) отправная точка: следствием не установлены прямые факты и доказательства, указывающие на происхождение актива от конкретного предикатного преступления, т. е. отсутствует очевидное, известное предикатное преступление;

2) установлено, что имеющиеся факты и обстоятельства позволяют обосновать подозрение (именно подозрение, а не обвинение) в отмывании доходов (англ. "contribute to a suspicion of money laundering"); для того чтобы прийти к такому подозрению, можно использовать различные индикаторы, в том числе опираться на общеизвестные знания и информацию о типологиях отмывания, в том числе выявляемых как международными организациями (например, ФАТФ и ОЭСР), так и национальным подразделением финансовой разведки;

3) если подозрение в отмывании доходов наличествует, иными словами, обозначенные факты и обстоятельства требуют объяснения, то от подозреваемого ожидаются показания относительно актива, который «подозревается» в происхождении от отмывания преступных доходов. Если подозреваемый отказывается предоставить объяснение, то такой отказ также может быть принят во внимание при рассмотрении вопроса о преступном происхождении актива;

4) показания подозреваемого должны быть конкретными, более или менее поддающимися проверке, непротиворечивыми сами по себе и не должны заранее считаться крайне маловероятными; также они должны в достаточной мере подтверждаться документами и показаниями третьих лиц; помимо источника формирования актива, должны быть четко изложены сопутствующие денежные потоки. Если подозреваемый отказывается

1 Например, практикой нидерландских судов признается общеизвестным, что для частного лица весьма необычно владеть значительными суммами наличных денег ввиду рисков их кражи или утраты в пожаре, при этом такие риски признаются приемлемыми, если наличные деньги являются преступным доходом [17, р. 17].

или не предоставляет объяснение фактам и обстоятельствам, создающим подозрение в отмывании доходов, то суд приходит к выводу, что актив имеет преступное происхождение;

5) если показания подозреваемого соответствуют обозначенным критериям, то предложенная им версия альтернативного происхождения актива должна быть проверена следствием. В этом отношении необходимо придерживаться принципа «следуй за деньгами»: из известных легальных источников дохода не может быть обнаружено никакой видимой связи с активом (прямое отслеживание), и наоборот, от актива денежный след не ведет обратно к законному источнику происхождения (обратное отслеживание);

6) по результатам расследования должно быть доказано, что можно с достаточной уверенностью исключить, что подозрительные денежные суммы и активы имеют законное происхождение и, следовательно, преступное происхождение должно рассматриваться как единственное приемлемое объяснение.

Достоинства расследования обособленного отмывания заключаются, среди прочего, в том, что можно конфисковать доходы, полученные преступным путем в результате предшествующего преступления, путем постановления обвинительного приговора за отмывание, не ставя под угрозу принцип non bis in idem. Например, может случиться так, что человек будет осужден за основное преступление, а спустя годы - за преступление, связанное с отмыванием. Кроме того, косвенный метод доказывания позволяет провести расследование и осудить лицо, которое не было непосредственно вовлечено в предикатное преступление (например, денежного мула или торговца криптовалютой).

8. Использование молчания в доказывании по уголовным делам об автономной

легализации (отмывании) преступных доходов: опыт Бельгии

Аналогичная концепция доказывания по уголовным делам об автономном отмывании применяется в Бельгии. Допустимость осуждения лица на основании косвенных доказательств, в частности придания доказательственного значения молчанию, подтверждается надгосударственными судебными органами.

Например, в 2017 году Европейским Судом было рассмотрено дело «Зсюсхен против Бельгии» (Zschüschen v. Belgium, решение № 23572/07 от 02.05.2017), фабула которого состояла в следующем. Нидерландец г-н Зсюсхен открыл банковский счет в Бельгии и внес на него в течение двух месяцев пятью транзакциями 75 000 евро. Г-н Зсюсхен привлекался к ответственности за преступление в сфере незаконного оборота наркотиков и не имел известных источников дохода в Нидерландах. Про-

тив него в Бельгии возбуждено уголовное дело об отмывании доходов. Первоначально обвиняемый утверждал, что деньги были получены в результате незадекларированной работы в течение четырехлетнего периода, назвать работодателей он отказался. Впоследствии он воспользовался правом хранить молчание. По результатам судебного разбирательства в Бельгии заявитель был приговорен к 10 месяцам условного заключения, штрафу в размере 5000 евро и конфискации 75 000 евро.

В своей жалобе заявитель ссылался на нарушение права на справедливое судебное разбирательство, презумпции невиновности и права на молчание. Он полагал, что недоказанность предикатного преступления образует нарушение права на защиту и права знать, в чем он обвиняется.

Вместе с тем Европейский Суд не усмотрел оснований для несогласия с правоприменительной практикой Бельгии, согласно которой вина осужденного по делу об отмывании может быть доказана с помощью совокупности косвенных доказательств (отсутствие официального источника дохода, сведения о привлечении на территории другого государства к ответственности за наркоторговлю) и подкреплена отказом обвиняемого давать объяснения по поводу происхождения денежных средств. При этом, как отмечается, выводы из отказа объяснить происхождение денежных средств не являются несправедливыми или необоснованными, а продиктованы здравым смыслом. Заявитель был надлежащим образом проинформирован о выдвинутых против него обвинениях, поскольку ему было предоставлено четкое и подробное описание подозрительных транзакций и дано правовое разъяснение преступления отмывания доходов.

9. Предпосылки для пересмотра отношения к доказательственной силе молчания в России: на примере уголовного преследования за автономную легализацию (отмывание) преступных доходов

Нидерландский и бельгийский подходы обнаруживают сходство с российской процедурой «гражданской» конфискации доходов чиновников неясного происхождения, предусмотренной статьей 17 Федерального закона от 03.12.2012 № 230-ФЗ «О контроле за соответствием расходов лиц, замещающих государственные должности, и иных лиц их доходам».

В то же время в части отмывания в отечественном национальном законодательстве диспозиции составов преступлений, связанных с легализацией (отмыванием), оперируют понятием «денежные средства и иное имущество, приобретенные преступным путем», которое во взаимосвязи с пунктом 4 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 07.07.2015 г. № 32 «О судеб-

ной практике по делам о легализации (отмывании) денежных средств или иного имущества, приобретенных преступным путем, и о приобретении или сбыте имущества, заведомо добытого преступным путем» (далее - Постановление Пленума Верховного Суда РФ № 32) не позволяет привлечь лицо к ответственности по статьям 174, 174.1 УК РФ без установления конкретного предикатного преступления. Требуется как минимум постановление о прекращении уголовного дела (уголовного преследования) по нереабилитирующим основаниям или постановление о приостановлении предварительного следствия за неустановлением лица, если как в первом, так и во втором случае материалы уголовного дела содержат доказательства, свидетельствующие о наличии события и состава такого преступления, и следователем им дана соответствующая оценка.

На практике же привлечение лица к уголовной ответственности за легализацию (отмывание) осуществляется при одновременном постановлении приговора по легализации и предшествующему преступлению либо при постановлении приговора по легализации на основании вступившего в силу приговора о предикатном преступлении.

Стоит отметить, что опыт Нидерландов может быть учтен и в российской правоприменительной практике.

Согласно пояснительной записке к Рекомендации 3 ФАТФ , которая, как и иные рекомендации ФАТФ, обязательна для исполнения всеми государствами, в том числе Россией, в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН 1617 (2005) , «при доказывании, что имущество является доходом от преступления, не должно требоваться осуждение лица за предикатное преступление» (то есть признается, что отмывание доходов может быть автономным), а «знание и умысел при совершении преступления отмывания денег, требуемые для доказывания факта его совершения, могли быть выведены из объективных фактических обстоятельств» (одним из которых может быть и неспособность лица дать объяснение обстоятельствам, указывающим на отмывание доходов).

При поверхностном взгляде создается впечатление, что Постановление Пленума Верховного Суда РФ № 32 (п. 4 и 10) должно было направить правоприменительную практику в русло указанной рекомендации, однако в действительности этого не произошло. Причиной тому явились, во-первых, ограничительные формулировки пункта 4, а во-вторых,

1 FATF. International Standards on Combating Money Laundering and the Financing of Terrorism & Proliferation. Paris, 2012-2023. URL: www.fatf-gafi.org/recommendations.html.

2 Резолюция № 1617 Совета Безопасности ООН (принята в г. Нью-Йорке 29 июля 2005 г. на 5244-м заседании Совета Безопасности ООН) [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

перечисление в пункте 10 разновидностей финансовых операций и сделок, которые могут указывать на цель отмывания, без разъяснения, какой вес должен придаваться названным операциям и сделкам в общем объеме доказываемых обстоятельств. Эта проблема не решена и на уровне обзоров судебной практики Верховного Суда Российской Федерации, а

некоторые его решения идут вразрез с разъясне-

1

ниями своего же пленума .

Последствия подобной недоурегулированно-сти не остались не замеченными оценщиками ФАТФ в рамках четвертого раунда взаимных оценок Российской Федерации в 2019 году, которые в качестве недостатков отечественной правоохранительной системы среди прочего отметили [5, с. 322]:

• проведение незначительного количества финансовых расследований легализации (отмывания) преступных доходов независимо от расследования предикатных преступлений;

• низкий процент выявления и расследования «профессионального» отмывания (ст. 174 УК РФ);

• приоритет в уголовном преследовании по статьям уголовного закона, альтернативным легализации (например, статьи 172, 193, 193.1 УК РФ), состав преступления по которым проще доказать, нежели предусмотренный статьями 174 и 174.1 УК РФ, что в случае вывода активов за рубеж и необходимости получения взаимной правовой помощи может повлечь за собой отказ в ее оказании ввиду отсутствия обоюдного признания соответствующего деяния преступлением (принцип двойной криминальности).

Таким образом, у российской правовой системы есть достаточные предпосылки для того, чтобы пересмотреть устоявшиеся подходы к расследованию и доказыванию отмывания. В пользу этого тезиса свидетельствует и статистика привлечения к ответственности за легализацию доходов, полученных от конкретного преступления: в год выявляется не более тысячи преступлений, предусмотренных статьями 174 и 174.1 УК РФ, хотя число потенциальных предикатов только в разрезе преступлений экономической направленности, совершенных в круп-

1 Кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 13 янв. 2021 г. № 36-УД20-7-К2 [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс». В рассмотренном уголовном деле осужденный использовал для расчетов за незаконную торговлю наркотиками электронные кошельки, оформленные на третье лицо, а обналичивал денежные средства через банковские карты других лиц. Суд первой инстанции признал его виновным по статье 174.1 УК РФ, однако упомянутым определением данный состав исключен из объема обвинения. Верховный Суд Российской Федерации сослался на недоказанность цели отмывания доходов, поскольку, по мнению суда, «указанные операции являлись лишь финансовым инструментом, направленным на сокрытие преступной деятельности».

ном или особо крупном размере либо причинивших крупный или особо крупный ущерб, составляет свыше 30 тыс. ежегодно, регистрируется свыше 100 тыс. преступлений, предусмотренных статьей 228.1 УК РФ. На фоне незначительной выявляемости преступлений отмывания каждый третий приговор по уголовным делам такой категории является оправдательным [5, c. 323].

Представляется, что обеспечить проведение расследований автономной легализации (отмывания) возможно путем дополнения статей 174, 174.1 УК РФ примечанием, что лицо может быть привлечено к уголовной ответственности по названным статьям без установления конкретного преступления, в результате совершения которого были приобретены денежные средства или иное имущество. Внесение такого дополнения именно на законодательном уровне стало бы катализатором формирования новой правоприменительной практики и более структурированных разъяснений со стороны Верховного Суда Российской Федерации.

Заключение

Проведенный кросс-страновой анализ законодательства и правоприменительной практики, посвященных правилу "nemo tenetur se ipsum accusare", позволяет прийти к следующим выводам.

1. В четырех из шести исследованных юрис-дикций применяются правила о неблагоприятных выводах из молчания обвиняемого: в двух из них (Англия и Уэльс, Ирландия) данный вопрос регламентирован на законодательном уровне, а в других (Нидерланды и Бельгия) - на уровне res judicata.

2. Как Россия, так и США не допускают использование молчания обвиняемого в доказательственных целях. Однако, в то время как в истории США до 1965 года национальная верховная судебная инстанция поддерживала конституционность обратной практики, в России исследованию этой проблематики уделено минимальное внимание как в доктрине, так и в судебном правоприменении. Отсутствие возможности использовать молчание в качестве «поддерживающего» доказательства при формировании обвинения, а также недостаток инструментов, позволяющих сдерживать случаи ambush defence в суде, не способствуют справедливости судебного разбирательства.

3. Придание молчанию обвиняемого доказательственного значения не противоречит и не нарушает презумпцию невиновности при соблюдении ряда компенсирующих гарантий, основными из которых являются следующие: доступ к адвокату до допроса; раскрытие информации перед допросом; установленные следствием обстоятельства «требуют» объяснения (а следовательно, неблагоприятные выводы базируются не на молчании в целом, а на молчании в отношении определенных фактов);

молчание обвиняемого не является единственным или основным доказательством. Первые две из названных гарантий требуют закрепления в процессуальном законодательстве, что в России уже реализовано, вне привязки к возможности формирования неблагоприятных выводов из молчания.

4. Как видно из опыта Ирландии, избирательно определившей круг преступлений, при расследовании которых допускается составлять выводы из молчания, наиболее чувствительными к «пассивным» стратегиям защиты являются расследования arrestable offences в целом и организованной преступности в частности. В этом смысле в России возможность неблагоприятных выводов создавала бы стимул реагировать на обвинения в серьезных (особо тяжких) преступлениях, которые, если совершаются организованно, мотивированы извлечением преступной выгоды.

5. В контексте известных сложностей в расследовании автономной легализации (отмывания) преступных доходов для российской правовой системы особый интерес представляет опыт Бельгии и Нидерландов по использованию косвенного метода доказывания и формирования неблагоприятных выводов из молчания обвиняемого, как одного из элементов данного метода.

Библиографический список

1. Ильютченко Н. В. Принцип Nemo tenetur se ibsem accusare: сравнительно-правовой анализ // Вестник Московского университета. Серия 11: Право. 2015. № 3. C. 42-49.

2. Курс уголовного процесса [Электронный ресурс] / под ред. Л. В. Головко; 2-е изд., испр. М.: Статут, 2017. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

3. Михеенкова М. А. Благоприятствование защите (favor defensionis) и его проявление в современном уголовном процессе: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2012. 279 с.

4. Никитин С. Ю. Свидетельский иммунитет в российском уголовном процессе: дис. ... канд. юрид. наук. Челябинск, 2005. 184 с.

5. Шатайлюк Е. Е. Проблемы привлечения к уголовной ответственности за легализацию (отмывание) преступных доходов в Российской Федерации: итоги четвертого раунда взаимных оценок ФАТФ // Уголовно-правовое воздействие на бизнес: монография. М.: Проспект, 2021. С. 321-327.

6. Ayer D. The Fifth Amendment and the Inference of Guilt from Silence: Griffin v. California After Fifteen Years // Michigan Law Review. 1980. Vol. 78. Issue 6. Pp. 841-871. DOI: 10.2307/1288343.

7. Beazley A. Silence with caution: The right to silence in police investigations in Belgium // New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12(3). Pp. 408-426. DOI: 10.1177/20322844211028305.

8. Beckman D. You Have the Right to Be Silent... Anything You Do Not Say May Be Used Against You. Is

the Right to Silence in Great Britain Really a Protection? // Penn State International Law Review. 1995. Vol. 14. Issue 1. Pp. 95-126.

9. Berger M. Europeanizing Self-incrimination: The Right to Remain Silent in the European Court of Human Rights // Colombia Journal of European Law. 2006. Vol. 12. Pp. 340-381.

10. Cohen-Lask M. To Speak or Not to Speak: Adverse Inferences and the Court of Appeal's Decision in R v Black. 2020. URL: https://corkerbinning.com/adverse-inferences-court-of-appeal-decision-r-v-black/.

11. Cooper S. Legal Advice and Pre-Trial Silence -Unreasonable Developments // The International Journal of Evidence & Proof. 2006. Vol. 10. Issue 1. Pp. 60-69. DOI: 10.1350/ijep.2006.10.1.60.

12. Daly Y. Human Rights Protections in Drawing Inferences from Criminal Suspects' Silence // Human Rights Law Review. 2021. Vol. 21. Issue 3. Pp. 696-723. DOI: 10.1093/hrlr/ngab006.

13. Daly Y. Ireland: Curtailment of the Right to Silence Through Statutory Adverse Inferences // New Journal of European Criminal Law. Vol. 12. Issue 3. Pp. 347-364. DOI: 10.1177/20322844211028308.

14. Daly Y. When You Say Nothing at All: Invoking Inferences from Suspect Silence in the Police Station // The International Journal of Evidence & Proof. 2022. Vol. 26. Issue 3. Pp. 249-270. DOI: 10.1177/ 13657127221104649.

15. Department of Justice Office of Legal Policy. Adverse Inferences from Silence // University of Michigan Journal of Law Reform. 1989. Vol. 22. Issues 3-4. Pp. 1006-1121. URL: https://repository.law.umich. edu/mjlr/vol22/iss3/12.

16. Dijkhorst K. van. The Right to Silence: Is the Game Worth the Candle? // South Africa Law Journal. 2001. Vol. 118. Pp. 26-30.

17. Fiscal Information and Investigation Service of the Netherlands. Indirect method of proof. Providing evidence in stand-alone money laundering investigations. 2019. 23 p.

18. Easton S. Legal Advice, Common Sense and the Right to Silence // The International Journal of Evidence & Proof. 1998. Vol. 2. Issue 2. Pp. 109-122. DOI: 10.1177/136571279800200202.

19. Greenawalt R. K. Silence as a Moral and Constitutional Right // William& Mary Law Review. 1981. Vol. 23. Issue 1. Pp. 15-71.

20. Heydon G. Silence: Civil right or social privilege? A discourse analytic response to a legal problem // Journal of Pragmatics. 2011. Vol. 43. Issue 9. Pp. 2308-2316. DOI: 10.1016/j.pragma.2011.01.003.

21. Ingraham B. The Right of Silence, the Presumption of Innocence, the Burden of Proof, and a Modest Proposal: A Reply to O'Reilly // Journal of Criminal Law and Criminology. 1996. Vol. 86. Issue 2. Pp. 559-595.

22. Kamarudin A., Hassan M. Prima Facie Under Common Law and the Shariah Law in Criminal Cases // Journal of Islamic Law Review. 2021. Vol. 17. Issue 2. Pp. 247-254.

23. Li V. 50-year Story of the Miranda Warning Has the Twists of a Cop Show. // ABA Journal. 2016. August 1. URL: https://www.abajournal.com/maga-zine/article/

miranda_warning_history.

24. Marchesi D., Panzavolta M. Keep Silence for Yourself: The Protection of the Right to Silence in the Italian Criminal Justice System // New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12. Issue 3. Pp. 365-388. DOI: 10.1177/20322844211028306.

25. Mokoena M. The Right to Remain Silent: a One-Eyed Approach to Truth-Seeking? // Journal of Law, Society and Development. 2015. Vol. 2. Issue 1. Pp. 120-139. DOI: 10.25159/2520-9515/274.

26. McBride J. The Case Law of the European Court of Human Rights on Evidentiary Standards in Criminal Proceedings. 26 p. URL: https://rm.coe.int/ council-of-europe-georgia-european-court-of-human-rights-case-study-ev/16807823c3.

27. O'Reilly G. England Limits the Right to Silence and Moves towards an Inquisitorial System of Justice // Journal of Criminal Law and Criminology. 1994. Vol. 85. Issue 2. Pp. 402-452.

28. Owusu-Bempah A. Silence in Suspicious Circumstances // Criminal Law Review. 2014. Issue 2. Pp. 126-135.

29. Pivaty A., ter Vrugt P., de Vocht D. Policy Report Netherlands. Maastricht University, 2021. 19 p. URL: https://empriseproject.files.wordpress.com/2022/ 06/77d99-policyreportemprisenetherlandsfin.pdf.

30. Skinnider E., Gordon F. The Right to Silence -International Norms and Domestic Realities. The International Centre for Criminal Law Reform and Criminal Justice Policy, 2001. 33 p. URL: https://icclr.org/wp-content/uploads/2019/06/Paper1_0.pdf?x82009.

31. Steiner R., Steiner R., Bauer R., Talwar R. The Rise and Fall of the Miranda Warnings in Popular Culture Culture // Cleveland State Law Review. 2011. Vol. 59. Issue 2. Pp. 219-236.

32. Sweeney K. The Changing Nature of Police Interviewing in Ireland: PhD Thesis. Limerick, 2016. 309 p.

33. ter Vrugt P. A pragmatic attitude: The right to silence in the Netherlands // New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12. Issue 3. Pp. 389-407. DOI: 10.1177/20322844211028312.

34. Yang J. Adverse Inference from Silence of Accused // War Crimes Memoranda. 2013. 31 p. URL: https://scholarlycommons.law.case.edu/cgi/ viewcon-tent.cgi?article=1298&context=war_crimes_memos.

References

1. Il'yutchenko N. V. Printsip Nemo tenetur se ibsem accusare: sravnitel'no-pravovoy analiz [The Principle of Nemo tenetur se ibsem accusare: Comparative Legal Analysis]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Se-riya 11. Pravo - Moscow University Bulletin. Series 11. Law. 2015. Issue 3. Pp. 42-49. (In Russ.).

2. Kurs ugolovnogo protsessa [The Course on Criminal Procedure]. 2nd ed., rev. Ed. by L. V. Golovko.

Moscow, 2017. Access from the legal reference system 'ConsultantPlus'. (In Russ.).

3. Mikheenkova M. A. Blagopriyatstvovanie zashchite (favor defensionis) i ego proyavlenie v sovre-mennom ugolovnom protsesse: diss. ... kand. yurid. nauk [Favoring the Defense (Favor Defensionis) and Its Manifestation in Modern Criminal Procedure: Cand. jurid. sci. diss.]. Moscow, 2012. 279 p. (In Russ.).

4. Nikitin S. Yu. Svidetel'skiy immunitet v ros-siyskom ugolovnom protsesse: diss. ... kand. yurid. nauk [Self-incrimination Immunity in Russian Criminal Procedure: Cand. jurid. sci. diss.]. Chelyabinsk, 2005. 184 p. (In Russ.).

5. Shataylyuk E. E. Problemy privlecheniya k ugolovnoy otvetstvennosti za legalizatsiyu (otmyvanie) prestupnykh dokhodov v Rossiyskoy Federatsii: itogi chetvertogo raunda vzaimnykh otsenok FATF [Criminal Prosecution in Money Laundering Cases in the Russian Federation: Results of the FATF Fourth Round of Mutual Evaluations]. Ugolovno-pravovoe vozdeystvie na biznes [Criminal Law Impact on Business: a monograph]. Moscow, 2021. Pp. 321-327. (In Russ.).

6. Ayer D. The Fifth Amendment and the Inference of Guilt from Silence: Griffin v. California After Fifteen Years. Michigan Law Review. 1980. Vol. 78. Issue 6. Pp. 841-871. DOI: 10.2307/1288343. (In Eng.).

7. Beazley A. Silence with Caution: The Right to Silence in Police Investigations in Belgium. New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12 (3). Pp. 408426. DOI: 10.1177/20322844211028305. (In Eng.).

8. Beckman D. You Have the Right to Be Silent ... Anything You Do Not Say May Be Used Against You. Is the Right to Silence in Great Britain Really a Protection? Penn State International Law Review. 1995. Vol. 14. Issue 1. Pp. 95-126. (In Eng.).

9. Berger M. Europeanizing Self-Incrimination: The Right to Remain Silent in the European Court of Human Rights. Colombia Journal of European Law. 2006. Vol. 12. Pp. 340-381. (In Eng.).

10. Cohen-Lask M. To Speak or Not to Speak: Adverse Inferences and the Court of Appeal's Decision in R v Black. 2020. Available at: https://corkerbinning.com/ adverse-inferences-court-of-appeal-decision-r-v-black/. (In Eng.).

11. Cooper S. Legal Advice and Pre-Trial Silence -Unreasonable Developments. The International Journal of Evidence & Proof. 2006. Vol. 10. Issue 1. Pp. 60-69. DOI: 10.1350/ijep.2006.10.1.60. (In Eng.).

12. Daly Y. Human Rights Protections in Drawing Inferences from Criminal Suspects' Silence. Human Rights Law Review. 2021. Vol. 21. Issue 3. Pp. 696-723. DOI: 10.1093/hrlr/ngab006. (In Eng.).

13. Daly Y. Ireland: Curtailment of the Right to Silence Through Statutory Adverse Inferences. New Journal of European Criminal Law. Vol. 12. Issue 3. Pp. 347364. DOI: 10.1177/20322844211028308. (In Eng.).

14. Daly Y. When You Say Nothing at All: Invoking Inferences from Suspect Silence in the Police Station. The International Journal of Evidence & Proof. 2022.

Vol. 26. Issue 3. Pp. 249-270. DOI: 10.1177/136571272 21104649. (In Eng.).

15. Department of Justice Office of Legal Policy. Adverse Inferences from Silence. University of Michigan Journal of Law Reform. 1989. Vol. 22. Issues 3-4. Pp. 1006-1121. Available at: https://repository.law.umich. edu/mjlr/vol22/iss3/12. (In Eng.).

16. Dijkhorst K. van. The Right to Silence: Is the Game Worth the Candle? South Africa Law Journal. 2001. Vol. 118. Pp. 26-30. (In Eng.).

17. Fiscal Information and Investigation Service of the Netherlands. Indirect Method of Proof. Providing Evidence in Stand-Alone Money Laundering Investigations. 2019. 23 p. (In Eng.).

18. Easton S. Legal Advice, Common Sense and the Right to Silence. The International Journal of Evidence & Proof. 1998. Vol. 2. Issue 2. Pp. 109-122. DOI: 10.1177/136571279800200202. (In Eng.).

19. Greenawalt R. K. Silence as a Moral and Constitutional Right. William & Mary Law Review. 1981. Vol. 23. Issue 1. Pp. 15-71. (In Eng.).

20. Heydon G. Silence: Civil Right or Social Privilege? A Discourse Analytic Response to a Legal Problem. Journal of Pragmatics. 2011. Vol. 43. Issue 9. Pp. 2308-2316. DOI: 10.1016/j.pragma.2011.01.003. (In Eng.).

21. Ingraham B. The Right of Silence, the Presumption of Innocence, the Burden of Proof, and a Modest Proposal: A Reply to O'Reilly. Journal of Criminal Law and Criminology. 1996. Vol. 86. Issue 2. Pp. 559-595. (In Eng.).

22. Kamarudin A., Hassan M. Prima Facie Under Common Law and the Shariah Law in Criminal Cases. Journal of Islamic Law Review. 2021. Vol. 17. Issue 2. Pp. 247-254. (In Eng.).

23. Li V. 50-year Story of the Miranda Warning Has the Twists of a Cop Show. ABA Journal. 2016, 1 August. Available at: https://www.abajournal.com/ magazine/article/miranda_warning_history. (In Eng.).

24. Marchesi D., Panzavolta M. Keep Silence for Yourself: The Protection of the Right to Silence in the Italian Criminal Justice System. New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12. Issue 3. Pp. 365-388. DOI: 10.1177/20322844211028306. (In Eng.).

Информация об авторе:

Е. Е. Шатайлюк

Соискатель

Московский государственный институт международных отношений (университет) Министерства иностранных дел Российской Федерации

119454, Россия, г. Москва, проспект Вернадского, 76 Прокурор

Главное организационно-аналитическое управление Генеральной прокуратуры Российской Федерации 125993, Россия, г. Москва, ул. Б. Дмитровка, 15а, стр. 1

ORCID: 0000-0002-1620-1371 ResearcherID: ITT-2046-2023

25. Mokoena M. The Right to Remain Silent: a One-Eyed Approach to Truth-Seeking? Journal of Law, Society and Development. 2015. Vol. 2. Issue 1. Pp. 120-139. DOI: 10.25159/2520-9515/274. (In Eng.).

26. McBride J. The Case Law of the European Court of Human Rights on Evidentiary Standards in Criminal Proceedings. 26 p. Available at: https://rm. coe.int/council-of-europe-georgia-european-court-of-human-rights-case-study-ev/16807823c3. (In Eng.).

27. O'Reilly G. England Limits the Right to Silence and Moves Towards an Inquisitorial System of Justice. Journal of Criminal Law and Criminology. 1994. Vol. 85. Issue 2. Pp. 402-452. (In Eng.).

28. Owusu-Bempah A. Silence in Suspicious Circumstances. Criminal Law Review. 2014. Issue 2. Pp. 126-135. (In Eng.).

29. Pivaty A., ter Vrugt P., de Vocht D. Policy Report Netherlands. Maastricht University, 2021. 19 p. Available at: https://empriseproject.files.wordpress. com/2022/06/77d99-policyreportemprisenetherlands-fin.pdf. (In Eng.).

30. Skinnider E., Gordon F. The Right to Silence -International Norms and Domestic Realities. The International Centre for Criminal Law Reform and Criminal Justice Policy, 2001. 33 p. Available at: https://icclr.org/ wp-content/uploads/2019/06/Paper1_0.pdf?x82009. (In Eng.).

31. Steiner R., Bauer R., Talwar R. The Rise and Fall of the Miranda Warnings in Popular Culture. Cleveland State Law Review. 2011. Vol. 59. Issue 2. Pp. 219236. (In Eng.).

32. Sweeney K. The Changing Nature of Police Interviewing in Ireland: PhD Thesis. Limerick, 2016. 309 p. (In Eng.).

33. ter Vrugt P. A Pragmatic Attitude: The Right to Silence in the Netherlands. New Journal of European Criminal Law. 2021. Vol. 12. Issue 3. Pp. 389-407. DOI: 10.1177/20322844211028312. (In Eng.).

34. Yang J. Adverse Inference from Silence of Accused. War Crimes Memoranda. 2013. 31 p. Available at: https://scholarlycommons.law.case.edu/cgi/viewcon-tent.cgi?article=1298&context=war_crimes_memos.

(In Eng.).

About the author: E. E. Shatailyuk

MGIMO University

76, prospekt Vernadskogo, Moscow, 119454, Russia

Prosecutor General's Office of the Russian Federation 15a, bld. 1, Bolshaya Dmitrovka st., Moscow, 125993, Russia

ORCID: 0000-0002-1620-1371 ResearcherID: ITT-2046-2023