CC BY
56
ставляют 74%, 73%, 73%, 75% соответственно.
Итак, вопросы местного значения отодвигаются на второй план, поскольку муниципальные органы вынуждены тратить основные силы на осуществление переданных им государственных полномочий под страхом реальной ответственности за невнимание к их реализации или за ненадлежащее их выполнение, что лишает смысла существование местного самоуправления как института организации жизнедеятельности муниципальных образований. Анализ структуры расходов местных бюджетов подтверждает, что местные власти занимаются реализацией не столько собственных, сколько переданных им государственных полномочий. По итогам 2006 года расходы на выполнение переданных государственных полномочий среди муниципальных образований составили 29%, в том числе для муниципальных районов — более 40% (2). Муниципалитеты решают общегосударственные проблемы во всех развитых странах, что не является препятствием для исполнения ими обязательств перед населением. В России данное правило на современном этапе не соблюдается.
Трансформационные ожидания, порожденные политикой государства в целом и муниципальной реформой в частности, достаточно высоки в Оренбургской области. Однако, по нашему мнению, негативный тренд усиливается, что вызвано финансовым кризисом, высокой инфляцией, финансовой политикой в отношении местного самоуправления, поэтому так важно сейчас поддержать доверие населения к данному институту, как мы надеемся, самоорганизации непосредственного жизнеобеспечения граждан.
Примечания
1. Большинство россиян ничего не знают о реформе местного самоуправления [Электронный ресурс] / ВЦИОМ; ИА REGNUM. - Режим доступа: http://www.regnum.ru/news/ 564517.html. (22 авг. 2006).
2. Валентей С. Д. Проблемы реализации полномочий местных органов власти / С. Д. Валентей, Т. Я. Хабриева // Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://jn.vscc.ac.ru/content/view/555/ 84/. (2 дек. 2008.).
Е. М. Реуцкая
МОДЕЛИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
Моделирование художественной интерпретации включает в себя процесс вхождения литературного текста в историко-культурное пространство (и хождение в нем) и само перевоплощение (пересоздание) первотекста в новый текст в новом виде искусства. Собственно, новый текст, возникающий под сводами другого искусства на основе образно-смысловой энергетики первотекста, и есть особая (окончательная) модель интерпретации последнего. Ключевые слова: теория культуры, модель, интерпретация, перевоплощение.
The process of modeling of art interpretation includes penetration of literary text into historical and cultural area (and rotation in it). And, as well, transformation (re-creation) of proto-text into entirely new text in a new brand art domain. That is, actually, a new brand version of the text, so creating under vaults of utterly different art on the basis of imaginative and creative art power of proto-text, is specifically new interpretation version and model of the latter. Keywords: theory of culture, model, interpretation, transformation.
В культурно-философской традиции сложился ряд способов конструирования образной мысли в процессе ее творческого пересоздания. Формальное построение модели, ее историко-культурного движения становятся основой для содержательно-смысловой интерпретации литературного текста. При этом особое внимание уделяется полноте модели: модели реализуют объект-оригинал в конечном числе энергетических отношений, что является критерием их типологизации.
Смысл интраверсионной энергетики текста раскрывается в образе; она только тогда обретает движение, если вбирает в себя поэзию и вызывает к себе интерес у тех читателей, для кого существует истина. Но истина обретает жизнь в поэзии: не только классически выверенное, но и посредственное поднимается в образе, становясь занимательным и значительным в искусстве. Бытовое в повестях Гоголя значительно, потому что оно связано с сущностными явлениями ушедшей истории. Манилов, Коробочка, старосветские помещики обладают социокультурной силой, отчего и остаются среди полнокровных и совершенных образов староклассической литературы.
Считается, что искусство подражает жизни; но случается, что и жизнь, благотворно организуя свою духовную сторону, ориентируется на искусство. Если художественное творение есть форма жизни, вбирающая мысли самой природы, то художник обычно считает воспроизводимую им картину мира более реальной, чем будничная повседневная жизнь. Известно, что все, описанное в «Илиаде» и «Одиссее», в древности считалось реальными событиями, и многое в освещении реальной жизни античной эпохи понималось и представлялось в соотношении с содержанием эпоса Гомера.
М. Дессуар, фиксируя на уровне читателя поэтапный характер эстетического переживания, выявил в его структуре несколько моделирующих стадий. Первая связывается с «общим впечатлением»: ее результатом является формирование эмоциональной позиции по отношению к избранному произведению на уровне «нравится — не нравится». На второй стадии восприятием «вещественного» устанавливаются особые отношения между субъектом (читателем) и избранным текстом. В рамках этих отношений (по М. Дессуару, это вторая стадия) возникает эмоционально-психическое напряжение между восприятием как внешней субъект-объектной процедурой и экзистенциальным стремлением субъекта «раствориться» в тексте, «примерить его на себя». Ситуация разрешается моделью эстетического наслаждения; она выступает в качестве третьей, финальной стадии восприятия текста, являя собою, по классификации М. Дессуара, не только эстетический, но и экзистенциально-оценочный результат «эстетического переживания» (1).
Р. Ингарден ограничил характеристику творческих связей, которые возникают между классическим художественным текстом и реципиентом, моделирующим понятием «вчувствование». Читатель (слушатель, зритель), постигая творение писателя, вбирает в себя его мотивы, идеи, образы через «внутренние врата» сердца и оценивает сущностное основание произведения уже в умственных анналах мысли.
Это положение, однако, требует уточнения. «Вчувствование» в «чужой» художественный мир сопрягается с его «пониманием», о чем писал В. Дильтей. Оно родственно интуитивному проникновению в «чужую жизнь» и осуществляется путем «вживания» в нее, «сопереживания» с нею. В чувственном понимании происходит непосредственное постижение целостности духовно-образной энергетики текста, благодаря чему рождается то творческое озарение, которым исполнено воображение реципиента-потребителя и которое выступает началом «вхождения» литературного текста в свое историко-культурное пространство. Сопутствующие озарению акты осмысления и преображения связывают этот процесс с перевоплощением (пе-
реложением) интраверсионной энергетики текста на язык иных видов искусства и в конечном счете определяют перспективы жизни избранного произведения во времени (2).
Процесс моделирования завершается возникновением нового жанрового образования, формально и содержательно отличного от первоавторского текста и принимающего очертания видов и подвидов искусства, под сводами которого оно закрепляется. В скульптуре такое жанровое образование (скажем, воссозданное из поэмы А. Т. Твардовского «Василий Теркин») начинает жить по нормам художественного ваяния (памятник солдату Теркину в Смоленске, скульптор А. Г. Сергеев), в драматургии принимает канонические предписания театрально-постановочной поэтики (спектакль «Василий Теркин» в театре им. Моссовета, 1972 год, постановщик Б. Е. Щедрин), а в живописи структурно усваивает традиционные законы изобразительного письма (иллюстрации М. К. Рыбакова к тексту поэмы). Разумеется, сам текст автора при этом остается консервативно нетронутым; моделирующему преображению, перевоплощению подвергается в историко-культурной жизни лишь источаемая им образно-смысловая энергетика. Она, органично трансформируясь, сращивается с эстетическими вкусами, потребностями и нуждами новой эпохи и нового художественного пространства, образуя из себя иные самостоятельные тексты и тем самым свидетельствуя о длительности собственного бытия.
Смысловые модели текста порождаются в процессе его «обезличенного» функционирования, в ходе его интерпретации в соучаствующих актах чтения и письма. Акты эти, инициируя «игру» означающих, порождают практики означивания и, не выражая означаемое, отсылают к другим означающим, к их бесконечному ряду, что очерчивается «горизонтом» языка (письма). Вообще, бесполезно искать в тексте смысл вне практик работы с ним; его невозможно обнаружить вне процедур чтения и письма, деконструкции и интерпретации, которыми только и задаются смыслы. Причем текст, в каждой своей модели, допуская вольное прочтение, остается принципиально избыточным к каждому из них.
Чтение, в сущности, не разрешает смыслового содержания текста; в процессе чтения невозможно добраться до единственно правильного «авторского смысла». Его нельзя снять в классическом гегелевском понимании: литературный текст расплывчато раздвигается до реально-текстовых очертаний мира. Множество смысловых моделей порождается многообразием читателей. Проблема поиска смысловых «следов» перекладывается на читателя, как бы априорно записанного в тексте. В основании его работы лежит «желание», или «историческое бессознательное». Оно возбуждается текстом, который, по словам М. Фуко, сам выступает «машиной производства желаний». В этом ключе Р. Барт различает «тексты-удовольствия» и «тексты, порождающие новые творческие замыслы». Они, собственно, и стимулируют различные читательские стратегии, ориентированные, соответственно, на потребление и на «производство» читаемых текстов (аналогично в американской традиции различают «наивных» и «сознательных» читателей).
Литературный текст, как нам видится, не следует рассматривать лишь в качестве сообщения автора, которое транслирует его замысел. Известное смысловое единство привносится в текст читателем. В связи с этим основными фигурантами текстовых практик предстают безличный некто («читающий») и анонимный скиптор («пишущий»). Соответственно, в перспективе чтения-письма общество перестает быть средой обмена, где самое главное - циркулировать и заставлять циркулировать. Оно скорее представляет собой записывающее устройство, которое стремится «метить и быть помеченным» (Делёз и Гваттари). Тем самым социокультурная реальность вос-
принимается «заговорившей реальностью»; стратегии чтения (и письма) оказываются и «репрезентами» реальности и «средствами» организации социума, поскольку они сами пронизаны «множественностью силовых отношений» (М. Фуко). «Воля к знанию», реализуемая в чтении, есть одновременно «воля к власти». В конкретном поддержании этой процессуальности происходит, по М. Фуко, перераспределение знания-власти, стремящегося через переструктирование проблемных смысловых полей к собственной институализации.
Первоавтора, по нашей мысли, непосредственно нет вне текста. Его участие в становлении моделирующего энергетического поля за пределами собственного сочинения невозможно в классическом его понимании. Ему теперь доступно лишь консультативное содействие извне. Но его творческое сознание, растворенное в структуре созданного им текста, «оживает» в преображенном виде и за ее гранями и, «оживая», перетекает с образной энергетикой в сферу интерпретации, где на основе первоисточника происходит дискурсивное его «обсуждение» и формирование иных жанровых образований.
Теперь фигура «нового автора», функционально скрепленная с безымянным читателем (зрителем, слушателем), начинает центрировать вокруг себя в своем воображении семантические узлы-«копии» сложившегося текста, свободно передающего содержательно-образную модель первотекста. Проблемное смысловое поле последнего растекается по многим связеобразующим полюсам. Подобная деконструкция, безусловно, не свидетельствует об отсутствии внутри энергетического поля «полноты смысла», но обнаруживает множество полюсов его «центрации», способствующих порождению на их основе множества «других» текстов.
Текстовый смысл не является более автохтонным и автономным, и сам перво-текст оказывается теперь не самотождественным. Субъект (автор) и объект (его текст) «растворяются» в культурном пространстве историко-функциональной жизни. В этом контексте принципиально и конституируется «не-субъект-объектная» модель интерпретации, обозначаемая экспрессивно-эпатирующей метафорой «исчезновение» субъекта.
Структурно модель движения литературного текста к границам иного своего бытия складывается в соотношении с процессом творческого перевоплощения. Воп-лощенно-опредмеченное (текст) сосредотачивает в себе и источает из себя расвоп-лощенно-распредмеченное (внутреннюю энергетику). Она живет в образах, мотивах, событиях, картинах. Это незримое «дыхании»е текста. Духовнодейственное обнаруживается в распредмеченной форме, открываясь через воображение читателя. Мотивы и образы, заполняя воображение, способствуют развитию эстетического интереса. Интерес к тексту уже возникает при первом знакомстве с ним. Распредме-ченное соотносится с пониманием и изучением, в результате чего возникают критические очерки, статьи. Окончательно опредмечивание внутренней энергетики выявляется в ином жанровом образовании, где может возникнуть целая цепочка опредмеченных компонентов (сценарий, спектакль, картина, скульптура).
Опредмечивание не исключает окончательно акта распредмечивания (внутренний образ, воображение). Одно совмещается с другим. В процессе опредмечивания и распредмечивания в культурной деятельности возникают две контактно-коммуникативные грани культурного взаимодействия и взаимоотталкивания. Они выражаются в формуле «свое» и «чужое». Из них порождается другое составляющее сцепление - «свое - чужое». В процессе пересоздания одна культурная эпоха, представленная художественным текстом («чужое»), сходится во взаимодействии и взаимоотталкивании с другой культурной эпохой, выраженной в сознании читателя («своё»).
При виде значительного художественного произведения в сознании читателя, или реципиента-творца, возникает эстетический интерес, который либо разрастается, либо затухает. Разрастающийся интерес способствует порождению нового жанрового текста в воображении реципиента, в котором «свое» и «чужое» пересекаются и, пересекаясь, связываются в единое целое - «свое». В этом «своем» «чужое» либо вытесняет «свое» прежнее, либо образует «свое чужое». В процессе чтения «свое» предстает вытесненным отчасти «чужим», сливаясь с ним. «Свое» может быть и всецело поглощено «чужим»: тогда «чужое» становится «своим». «Свое чужое» порождает иное по отношению к тексту, становясь спектаклем, живописным портретом. Но и в этом случае к «своему чужому» непременно примешивается «свое» прежнее. В итоге, возникает синтетическая форма «свое чужое»; оно и воплощается в «ином» тексте. Собственно, новый текст, возникающий под сводами другого искусства на основе образно-смысловой энергетики первотекста, и есть особая модель интерпретации последнего.
Примечания
1. Дессуар М. Всеобщая наука об искусстве / М. Дессуар. - М., 1940. - 89 с.
2. Лотман Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман. - СПб., 2001. - 704 с.
А. И. Гусакова
ГЕНДЕРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ В КУЛЬТУРЕ СОВРЕМЕННОЙ ГОЛЛАНДИИ
Данная работа посвящена анализу особой модели гендерных отношений в Голландии, а также рассмотрению некоторых особенностей истории культуры, позволивших женщине занять особое место в голландском обществе. Ключевые слова: теория культуры, гетерогенный состав, дискриминация по половому признаку, достижение равенства, женские организации.
This work analyses special model of gender relationship in the Netherlands, and also some social aspects which have allowed women to occupy a special place in Dutch Society. Keywords: theory of culture, gender relationship, social aspects, Netherlands.
Голландия в настоящее время заслуженно считается одной из наиболее либеральных и демократических стран мира, страной «культурного плюрализма», отличаясь в этом смысле даже от большинства других высокоразвитых стран. Довольно далеко продвинулась Голландия и в решении гендерных проблем, что во многом связано с историей развития культуры в данной стране.
Особенности географического положения оказали большое влияние на веками складывающееся равное социально-бытовое положение мужчин и женщин: мужчины вынуждены были уходить надолго в море, а женщины в их отсутствие выполняли огромное количество функций, что и привело к равной значимости мужчин и женщин в семье. Существенное влияние на формирование существующего на сегодняшний день статуса женщины в Нидерландах оказал целый ряд причин, среди которых и принятие в качестве официальной религии протестантизма (кальвинизма), и то, что уже на протяжении более 100 лет Нидерландами правят представительницы женского пола, и последовательно проводимая в ХХ веке политика, направленная на достижение равенства между мужчиной и женщиной.
В культуре Голландии «мужской образ» преобладает во всем, женщины носят брюки, в их стиле преобладает практичность и простота, часто можно встретить
