CC BY
18
ведений Р. Киреева и М. Булгакова: «Поскользнувшись на пролитом подсолнечном масле, растягивается женщина в разодранном до пупка платье» [5, с. 83].
«Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тот час рука скользнула и сорвалась, нога неудержимо, прямо по льду, поехала по булыжнику, откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.
- Аннушка, наша Аннушка! С Садовой! Это ее работа! Взяла она в бакалее под-солнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбку изгадила. <...> Уж она ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть, поскользнулся да и поехал на рельсы.». Такое «соотнесение», на наш взгляд, становится уже классической сюжетной линией. Как нам кажется, во фрагменте романа М. Булгакова можно выделить словесный ряд «прямых наименований» (выделенный нами), связанный с образом героини романа («рука скользнула и сорвалась» — «нога неудержимо, прямо по льду, поехала по булыжнику» — « другую ногу подбросило, и ... выбросило на рельсы»
— «Аннушка»; «взяла она в бакалее подсолнечного масла» — «всю юбку изгадила»), который более подробно описывает сцену, на которую мы обратили внимание в романе Р. Киреева: «поскользнувшись на пролитом подсолнечном масле, растягивается женщина в разодранном до пупка платье». Примерами аллюзии и «межтекстового» словесного ряда могут послужить строки из лирики Б. Пастернака, которые по смыслу соответствуют мыслям героя, рассуждающего «об одной только правде», о случившемся в день смерти Фаины Ильиничны: «Во всем мне хочется дойти до самой сути» [5, с. 176], и упоминание строк А. С. Пушкина в тот момент, когда герой при разговоре с возлюбленной Фаиной говорит о «вечной нравственной каторге», которую ему создаст рождение ребенка: «За что ? На свете счастья нет, но есть покой и воля.» [5, с. 243].
Итак, языковая композиция текста романа «Апология» характеризуется следующими приемами межтекстовых связей: цитата, реминисценция, аллюзия. Приемы межтекстовых связей усиливают «типичность образов» (Н.А. Николина) или явлений произведения, входят в состав межтекстовых словесных рядов, соответственно, в состав языковой композиции текста романа.
литература
1. Высочина Ю.Л. Интертекстуальность прозы Т. Толстой: на материале романа «Кысь»: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Челябинск: ЧГУ, 2007. 24 с.
2. Горшков А.И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М.: Литературный институт им. А.М. Горького, 2008. 544 с.
3. Десницкий А.С. Интертекстуальность в библейских повествованиях // Вестник Московского университета. 2008. № 1. С. 14-20.
4. Калыгин А. Цитата как иконический знак // Вестник Московского университета. 2008. № 2. С. 109— 112.
5. Киреев Р.Т. Лот из Содома: романы. М: Центрполиграф, 2001. 508 с.
6. Пешкова С.Н., Чувакин А.А. Межтекстовые отношения как проблема теории текста // Актуальные проблемы текста: лингвистическая теория и практика обучения: материалы международной научно-практической конференции, посвященной 85-летию д. филол. наук, профессора О.А. Нечаевой. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского ун-та, 2004. С. 24— 27.
7. Beaugrande R. — A. ge, Dressier W. Introduction to text linguistics. L.; N. Y., 1981. C. 188.
УДК 482 ББК Ш 141.2
И. В. Ерофеева
модель «ответственности»
В сОБОРНОй культуре: специфика репрезентации в медиатексте
Встатье анализируется концепт«соборность» в информационном пространстве, а также говорится об информационно-коммуникативной функции журналистики.
ключевые слова: соборность, медиатекст, СМИ.
I. V. Erofeeva
«responsibility» model in the synodic culture: representation specifity in a media text
The article deals with the analysis of the concept «conciliarism» in the information space. It is also concerned with the information and communicative functions of journalism.
Key words: conciliarism, mediatext, mass media.
Соборность — ключевой концепт русской языковой картины мира. В пространстве концептуализированной схемы «соборность» фрейм «общая ответственность» является одним из основных. Несмотря на наличие индивидуального долженствования перед другими, чувство ответственности за совершаемое в соборной культуре по природе коллективно. Так же, как состояние сплочения подразумевает тезис: «один за всех», также и принцип ответа за поступки и мысли человека умещается в формулу: «все за всех», что непосредственно и символизирует общество солидарности. Знаковым в контексте подобной философии является тезис: «Если никто не виноват, а катастрофа случилась, значит, виноваты все» (Но пораже-нья от побед...НГ. 19 октября. 2007).
Чувство ответственности в российской культуре — явление общее и тягучее, контролирующее эмоции всего коллектива, что, как зеркало, демонстрируют тексты СМИ. Когнитивные модели «общая вина» и «коллективная ответственность» часто фигурируют как лейтмотивы журналистского произведения: «Телевидение моделирует наше восприятие проблем как ему заблагорассудится. Трудно найти виноватых, потому как тут вина общая» (Взгляд. 27 января. 2008); «Осетия — беда общая» (АиФ. 13 сентября. 2008). Основанием для признания коллективной вины и одновременно символическим релевантом фрейма в метатексте являются:
1) Общность бытия (совместность духовного проживания): «Кафкианские ужасы страны советов — это общая судьба, а значит, общая вина и общее горе, которые должны бы не разъединять, а, наоборот, соединять два бесконечно близких друг другу народа» (Известия. Играем голодомор. 25 февраля. 2009). Общность судьбы детерминирует коллективную ответственность: «Гражданская ответственность, которую мы несем перед стариками и детьми гораздо больше и серьёзней» (АиФ. 2 октября. 2008); «Общая социальная ответственность перед незаконно репрессированными» (Пора отдать долги «лагерной пыли». Известия. 20 марта. 2008).
2) Величие страны. Выдающиеся державы свою мощь ассоциируют с ответственностью: «Величие русского народа в том, что он берёт на себя ответственность перед историей, перед будущими поколениями» (АиФ. 25 июня. 2008); «Но не ценой общего прошлого, отказа от признания вины и ответственности за то, что было сделано для нации, для страны, для государств» (Взгляд. 9 апреля. 2008); «Должна быть общая ответственность ведущих держав перед миром — за события на Кавказе и за финансовый кри-
зис» (Россия должна занять свою позицию в мире. Известия. 1 октября. 2008).
Философия ответственности, базирующаяся на ментальных представлениях, была центральной темой русской классической литературы, по-разному преломляясь в творчестве Ф. Достоевского, Л. Толстого, Н. Островского, М. Салтыкова-Щедрина. Согласно национальной традиции, «модель ответственности» включает в себя следующие бытийные (и смысловые) компоненты: «преступление (переступание) — покаяние — прощение или преодоление Зла в самом себе через Любовь. Символичным в рамках данного аксиологического алгоритма является журналистский материал об убийстве царя Николая и его семьи: «Вина одна на всех. Без покаяния нет будущего у страны» (АиФ. № 32. 2008).
Фрейм «общая вина» обязывает обратить особое внимание на некоторые реалии существования рыночных СМИ, использующих популярную технику «представление сообщений в виде запретного плода» [3, с.610]. Апеллируя в информационном пространстве сугубо к агрессивному и сексуальному инстинктам, осуществляя атаку на табу и запреты, мы не учитываем, что в индивидуалистических культурах нарушение нравственных норм, свободное перемещение через границы Добра и Зла — есть привлекательное чудачество, демонстрация твоей необычности и оригинальности, это некая попытка выделиться в обществе, подчеркнув свою исключительность. Но при этом индивид осознает личную ответственность за содеянное, его свобода всегда «заканчивается там, где начинается свобода другого человека». В нашей коллективисткой культуре подобного не происходит, ответственность часто искренне перекладывается на членов всего коллектива (родителей, школу, дворовое окружение, средства массовой информации). Поглощение информационной «Ненормы» деформирует аксиосферу бытия конкретного человека (среднестатистического потребителя), который, увы, не испытывает потребности в личной и самоценной ответственности.
Краеугольным камнем на Руси является вопрос: «кто виноват?». Этнопсихология утверждает, что у разных культур своя каузальная атрибуция — приписывание причин поведения. Так выражение «Том зацепился рукавом за ворота» в зависимости от устоявшихся представлений того или иного народа, может быть переведено как «ворота зацепили рукав Тома» или «Том зацепил рукав за ворота». Согласно многочисленным экспериментальным исследованиям [5, с.45], были сделаны выводы, что японцы причиной несчастья
считают самих себя, в Испании, наоборот, коренной житель может вполне серьезно заметить: «часы явились причиной моего опоздания». В России виноваты, как правило, обстоятельства, неудача, невезения и кто-то там еще.
Именно установка на «переключение ответственности» (механизм социальной каузальной атрибуции) обуславливает частоту использования в отечественных СМИ техники «поиск врага». Язык вражды, как явление языкового сознания, существует с тех пор, как человек стал себя осознавать частью общности. Психолингвистическая оппозиция «свой-чужой» явилась инструментарием оценивания себя и окружающей действительности, неким ориентиром в осмыслении мира. Процесс осознания происходящего требует дихотомии, сравнения (так мы можем говорить о Зле, только противопоставляя его Добру). Диапазон интерпретации «Другого» достаточно широк: от нейтрального «не наш» до крайнего — «враг». Образ врага в медиатексте есть «набор ожиданий, в соответствии с которыми усматриваются, отбираются, группируются и комментируются факты» [2, с.47], он представляет собой идеологический и психологический стереотип, позволяющий выстраивать свое поведение в условиях дефицита информации.
В пространстве рыночных СМИ национальная константа «соборность» столкнулась с проблемой информационной асимметрии, которая часто оставляет традиционное стремление к единству на основе добра и любви за пределами аксиосферы средств информации. Авторы медиатекста, стремясь к продаваемым категориям: неожиданности, новизне и конфликтности, конструируют «образ врага» и формируют устойчивые стереотипы по отношению к другим нациям, народностям, личностям. Создавая необходимый резонанс, журналисты успешно эксплуатируют предрасположенность аудитории остро реагировать на расовые, этнические и религиозные ситуации: «Девушки Бурятии разжигали ненависть к русским воинам» (НГ. 24 апреля. 2009); «В Киргизии начались погромы курдов» (НГ. 28 апреля. 2009); «Бескорыстная ненависть» (ОГ. 6 ноября. 2007). В 2005 г. газета «Известия» начала публикацию оригинального проекта «Ненависть в России», создатели которого обеспокоены количеством преступлений на почве ненависти. Газета констатирует, что все больше неприязни возникает между бедными и богатыми, между русскими и нерусскими, молодыми и старыми, верующими и атеистами.
Медиатопика «ненависти» базируется на «ядерном образе» вражды, вербальными репрезентантами которого являются лексемы: злоба,
недоброжелательство, нелюбовь, неприязнь, неприятие. В информационном пространстве ненависть устойчиво ассоциируется с враждой национальной — расовой — религиозной — классовой — социальной (например, между фанатами и милицией) — кровной. Микроконцепт «ненависти — вражды» расширяется в следующих основных оппозициях: Восток — Запад; христианская цивилизация — иноверцы; роскошь и нищета; столица и провинция; мигранты и коренное население; противоборствующие политики и т. д. Смысловая сфера концепта включает семы «внезапности», «разрушительности», «эмоциональной чрезмерности», ее детализируют экспрессивно-оценочные словосочетания (например, «всплеск экстремизма») и глаголы (ненависть возбуждают — разжигают
— насаждают).
В рамках актуализированного приема «канализации негативных эмоций» [7, с. 98] в качестве жертв выступают несуществующие (в определении) «лица кавказской национальности», а также мусульмане, евреи, Литва, Белоруссия, Америка, Украина, Грузия. Агрессивная экспрессия поддерживается неоднозначными формулами-оценками, переходящими в статус лексических стереотипов: русский фашизм, чеченский терроризм, европейские олигархи, татарский сепаратизм и др. При этом, как правило, в медиатексте национальные конфликты становятся элементарным объектом рассмотрения, выступают в качестве оперативного повода в момент накала эмоций. А в сенсационном репортаже положительный коннотативный ореол, связанный с поиском путей решения проблемы, значительно ослаблен или отсутствует вовсе.
В статье Дж. Шонбернера «Информация или власть суфлеров» описаны правила конструирования врага, образа «козла отпущения». Атрибутами указанной технологии становятся: культ страха, общественной опасности, создание препон для положительной информации о персонаже медиатекста. Правда, трихотомическая культура Запада подчеркивает, что, выстраивая негативный образ, необходимо соблюдать «золотую середину»: доминирующий минус в характеристике героя обязан дополняться минимальным плюсом — положительными его качествами.
Российские журналистика и ПР, очередной раз демонстрируя дихотомичность нашего сознания и пренебрегая эффектом реальности, в общей установке повествования предпочитают говорить преимущественно о плохом. В тот или иной период нашей истории в виртуальном мире информации воссоздается образ коллективного антигероя: Скуратов, Киреенко, Гор-
бачев, Примаков, Лужков, Березовский, Бен Ладен, Ходорковский, Буш, Саакашвили и т. д. Дух коллективизма переполняет аудиторию, она обращает свой гневный возглас в сторону указанного объекта: «Ах, вот кто оказывается виноват в наших бедах!».
Разобщение людей идет не только на уровнях национальном или политическом, но в том числе, и по половым, физиологическим признакам. Страна подвергается расчленению на любителей Бориса Моисеева, поклонников «Тату» и архаичных людей нормальной сексуальной ориентации. Массовые игры с «соборностью» — ключевой константой нашей духовности — становятся нормой для российского, особенно развлекательного телевидения. В октябре 2008 г. канал ТНТ запустил реалити-шоу «Кто не хочет стать миллионером». Проект ориентирован на идею единственно сильной личности — «каждый сам за себя» (эти же смыслы воплощены в многочисленных современных передачах). Организаторы шоу искусственно провоцируют ситуацию обостренного конфликта между традиционным (коллективным) началом и личными интересами. Девять участников эксперимента находятся без часов под землей. Время заточения зависит от того, смогут ли они договориться, кому из них достанется миллион долларов. Схема игры, была обнародована в СМИ: «Конфликтность — Зрелищность — Рейтинг» (Экстра. № 39. 2008), в пространстве шоу мощное психологическое давление на соборную психику людей используется как эффективный способ привлечения внимания к нестандартному (нетрадиционному), конфликтному.
Исследователи В. А. Лисичкин и Л. А. Шеле-пин главной задачей третьей информационнопсихологической войны называют процесс уничтожения российской общинности, основы нашего менталитета [4, с. 41]. Правда, отказаться от архетипических ценностей достаточно сложно. Яркий тому пример: эволюция проекта Первого канала «Последний герой». Анти-соборная идея данной популярной передачи: «выживает сильнейший» логично вписалась в первую игру, поразив своим эгоцентризмом российскую аудиторию. Но в рамках второй и третьей игры национальные особенности и ментальные инстинкты участников проекта «погасили» первоначальный замысел. Игроки, спасая слабых, жалея обиженных, забыли о страстной борьбе и денежных соблазнах.
В этнопсихологии поиск «козлов отпущений» воспринимается как прием проекции негативных эмоций. В коллективисткой культуре агрессивное поведение направлено на членов
чужой группы, которые воспринимаются ответственными за негативные события: экономический спад, собственные неурядицы (так в средневековой Англии резня шотландцев объяснялась тем, что они якобы отравили колодца). В процессе «поиска врага» человек не задается конструктивным вопросом: «почему это произошло», его больше волнует: «кто виноват».
Факт сознательного или интуитивного использования работниками массовой коммуникации не самых лучших качеств «коллективисткой души» понятен: спрос, как известно, рождает предложение. Но есть основание полагать, что журналисты не должны быть обделены ментальной ответственностью за тех Других, к кому они обращаются в своем творчестве. Культивирование проекции негативных эмоций на кого-либо, провоцирует в целом расовую, этническую и социальную нетерпимость в обществе.
Теоретики психологии толпы уверены, что переключать свои деструктивные эмоции и злобу на меньшинство выгодно (С. Московичи), так как власть всегда принадлежит большинству. Но реально меньшинство — это та часть общества, которую отличает оригинальность, самобытность и полезность разнообразия. Поэтому, как пишет Т. Г. Стефаненко: «Кроме ненависти и презрения к меньшинству, большинство испытывает чувства подчиненности, страха и скрытой зависти» [8, с. 322].
Парадоксально, но именно некоторые архетипические составляющие российской души при некорректной акцентуации (особенно в СМК) нивелируют ключевые фреймы «соборности», в частности любовь и терпимость к окружающим. Поэтому, с точки зрения аксиологии общего российского медиатекста, необходима эффективная философия значимости Других. В обществе коллективистов фиксируется существенная разница в общении между своими (Мы) и значимыми Другими (Они). Так в общественных местах мы можем быть невежественными и грубыми с соотечественниками и очень вежливыми и гостеприимными с иностранцами (японцы отличаются этой же чертой).
Специфика СМИ, особая роль журналистики в формировании массового сознания, ценностей и идеалов людей, требуют серьезного отношения к семантическому аспекту общего медиатекста. Конструктивное воспроизведение журналистским цехом концепта «соборность» в информационном пространстве позволит реализовать природную функцию журналистики — информационнокоммуникативную, способную не только объ-
единить людей в единый социум с помощью уважительное отношение людей друг к другу
информации, но и сформировать терпимое и в обществе.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и славянством. М.: Раритет, 1997. 680 с.
2. Дзялошинский И. М. Дзялошинская М. И. Российские СМИ: как создается образ врага: статьи разных лет. М., 2007. 134 с.
3. Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. М., 2000. 736 с.
4. Лисичкин В. А., Шелепин Л.А. Россия во лжи. М., 1999. 80 с.
5. Майерс Д. Социальная психология. СПб., 1997. 186 с.
6. Маслова В. А. Введение в когнитивную лингвистику. М.: Флинта: Наука, 2007. 296 с.
7. Почепцов Г.Г. Информационные войны. М., 2000. 576 с.
8. Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 2006. 368 с.
9. Хомяков А. С. Сочинения: в 2 т. М.: Медиум, 1994. Т. 1. 590 с.
УДК 882
ББК Ш 5(2 = Р)
А. В. Иванова
антропонимическое поле в художественном тексте (на материале романа а. слаповского «оно»)
В статье раскрывается проблема антропо-нимического поля в составе художественного текста. Исследование проведено на материале романа «Оно» современного писателя А. Сла-повского.
ключевые слова: антропоцентризм, языковая картина мира, языковая картина текста, языковое сознание.
А. V. Ivanova
anthroponomical field in a literary text (on the example of a. slapovsky's novel «it»)
The article deals with the anthroponomical field problem in a literary text. The research is based on A. Slapovsky's novel "It".
Key words: anthropocentrism, linguistic
world-image, linguistic text-image, linguistic consciousness.
Современный этап развития науки о языке характеризуется тем, что на смену объективного, максимально удаленного от субъекта познания (человека) знания об окружающем мире (объекте познания) приходит знание нового типа, знание, неотделимо связанное с субъектом, знание, структурирующее мир через преломление в сознании человека. Человек выступает в роли новой «точки отсчета» на ко-
ординатной оси бытия. В науке о языке особое значение приобретает место и роль человека как субъекта речевой деятельности в процессе речевого общения и языкового творчества.
Поскольку человек познает и интерпретирует происходящее в окружающем мире сквозь призму своего сознания, фиксируя антропо-центричное понимание реальности в языке в виде сравнений, метафор, фразеологизмов и т.д. Осознание места человека в этом мире не могло не отразиться на исследованиях языка, который все чаще определяется учеными не просто как универсальное средство человеческого общения, но как отражение и преломление ментальности народа, как особый, уникальный культурный код нации или даже человечества.
Понятие антропоцентризма связывается учеными с понятием языковой картиной мира, которая отражает соотношение языка как системы, с одной стороны, с предметами и явлениями окружающей реальности, с другой, — с понятийной системой человеческого разума и эмоционально-чувственной сферой. Языковая картина мира понимается как исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности. Понятие языковой картины мира восходит к идеям В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев о внутренней форме языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, в частности так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира — Уорфа, — с другой. Данная концепция нашла свое отражение как в содержательной стороне языка, так и в отборе и организации языковых средств, что позволяет ученым говорить о таком явлении, как языковая картина мира, то есть совокуп-
