Модальная семиотика: основания и обоснования Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

С.Т. Золян

МОДАЛЬНАЯ СЕМИОТИКА: ОСНОВАНИЯ И ОБОСНОВАНИЯ

Конец прошлого - начало нынешнего века ознаменовались попыткой тотального пересмотра идей и методов структурализма, в особенности же того, что еще в 60-х годах Ж. Деррида было названо Соссюрианским «логоцентризмом» [Деррида, 2000]. Не претендуя на оценку того, что было создано в результате подобной «деконструкции», заметим, что сегодня в гуманитарных науках вновь утверждается возврат к основам, заложенным в структурной лингвистике и аналитической философии, причем в их первоначальном варианте. Вместе с тем очевидно, что необходимы значительные уточнения. Уместно вспомнить провидческое замечание Ю.М. Лотмана относительно ситуации, сложившейся в конце 70-х: «Обобщение опыта развития принципов семиотической теории за все время, протекшее после того, как исходные предпосылки ее были сформулированы Фердинандом де Соссюром, приводит к парадоксальному выводу: пересмотр основных принципов решительным образом подтверждал их стабильность, в то время как стремление к стабилизации семиотической методологии фатально приводило к пересмотру самых основных принципов» [Лотман, 1978, с. 18].

Как нам представляется, необходимо уточнение, если не пересмотр самой концепции знака и семиотики, поскольку традиционная семиотика сегодня оказалась оторванной от семантики. То, что было достигнуто в лингвистической семантике начиная с 60-х годов, в семиотике оказалось незамеченным - во всяком случае, в том, что касается не дескриптивных и прикладных аспектов, а теоретических основ, затрагивающих само определение знака. С одной стороны, модальная семантика, а с другой - когни-тивистика могут во многом дополнить наше понимание семиозиса, в то время как генеративная семантика ставит перед необходимостью коренного уточнения взаимодействия синтактики и семантики и отказа от рас-

97

смотрения их как автономных сфер (что с 70-х годов уже можно считать укорененным в лингвистике)1.

В данном случае мы хотим предложить основные принципы такой версии семиотики, которую можно назвать модальной - это семиотика, в эксплицитной форме использующая модальную семантику. Но перед этим необходимо уточнить, а что же есть «основные принципы семиотики», которые и подлежат пересмотру, т.е. рассмотреть сами основы семиотики, в том виде, в котором они намечены ее основателями. Соответственно, наша статья будет состоять из двух частей - сначала мы попытаемся рассмотреть, что лежит в основе «классической» версии семиотики, а затем обратимся к вопросу о том, как это можно дополнить принципами и методами современной семантики, в первую очередь, введя в определение знака его модальное измерение.

1

Безусловно, крайне затруднительно говорить о какой-либо канонической версии семиотики. Это возможно только как результат крайне поверхностного подхода, при котором игнорируется та разнородность и мно-говекторность развития семиотики, которая изначально была задана Ф. Соссюром, Ч. Пирсом и Г. Фреге. До сих пор неясно, а что есть семиотика? Недостаточность этого определения очевидна - уже в популярном учебнике Чандлера «Семиотика для начинающих» резонно ставится вопрос: если семиотика есть наука о знаках, то что же есть знак?2 Ответ, однако, далеко не столь ясен, и не только для начинающих, но и для отцов-основателей семиотики.

Само определение знака вовсе не очевидно: знак определяется посредством семиотической теории, он относится к метаязыку3. Утвержде-

1 Заметим, что уточнение взаимодействия этих трех аспектов приводит к «стабилизации» исходных принципов: для предложившего данную триаду Чарльза Морриса «автономия» синтактики, семантики и прагматики, в отличие от его последователей, была относительной. Ср.: «Верно, что синтактика и семантика, как в отдельности, так и вместе, характеризуются сравнительно высокой степенью автономности. Однако синтактические и семантические правила - это не что иное, как созданные семиотикой словесные констатации того, каковы особенности употребления знаков реальными пользователями в каждом конкретном случае семиозиса. "Правила употребления знаков", так же как сам термин "знак", - это семиотический термин, и его нельзя определить только синтактически или семантически» [Моррис, 1983, с. 62].

2 «Semiotics could be anywhere. The shortest definition is that it is the study of signs. But that doesn't leave enquirers much wiser. "What do you mean by a sign?" people usually ask next» [Chandler, б. г.]. Михаил Лотман считает такое определение тавтологией [Lotman, 2003].

3 Знаки, которые используются в семиотических процессах, и знаки как понятие семиотики - это различные объекты. На это указывал еще Ч. Моррис, но он же и указывал, что трудно избежать этого смешения. Ср: «Очень важно видеть различие между отношениями, присущими данному знаку, и знаками, которые мы используем, когда говорим об

98

ние «Знак есть знак» не является полной тавтологией - казалось бы, слово «знак» употребляется двояко: первое употребление, субъектное, относится к языку-объекту, второе, предикативное, - к метаязыку. Но дело обстоит сложнее: уже первое, субъектное употребление слова «знак» зависит от теории: если есть нечто общее между громом и романом «Война и мир», то это только то, что мы рассматриваем их как знаки, и общность эта может быть установлена только в пределах семиотической теории, описывающей эти сущности как знаки. Нам представляется, что речь должна идти о двух уровнях метаязыкового употребления - уровне наблюдения и оперирования знаками и уровне описания того, чем мы оперируем как знаками. Принципиальная сложность в том, что сами по себе знаки нам не даны - они либо конструируются, либо же употребляются как знаки. Что есть знак - это одновременно и вопрос практического использования чего-либо в качестве знака, и вопрос семиотической теории, описывающей это нечто как знак. Разумеется, исторически знаки предшествуют семиотике, логически - они порождаются соответствующей теорией1. И неслучайно, что с самого возникновения семиотики намечаются две различные ее версии - Ф. Соссюра и Ч. Пирса. Их обычно рассматривают как двух разделенных океаном единомышленников, различия между которыми лишь в том, что один назвал новую науку «семиологией», а другой предпочел

этих отношениях, - полное осознание этого является, быть может, самым важным общим практическим приложением семиотики. Функционирование знаков - это, в общем, способ, при котором одни явления учитывают другие явления с помощью третьего, опосредующего класса явлений. Но если мы хотим избежать величайшей путаницы, нам следует тщательно разграничить уровни этого процесса. Семиотика как наука о семиозисе столь же отлична от семиозиса, как любая наука от своего объекта... Для констатации фактов о знаках семиотика как наука пользуется особыми знаками, это некий язык, на котором можно говорить о знаках. Термин «знак» - это термин семиотики в целом; его невозможно определить в пределах одной лишь синтактики, семантики или прагматики; лишь при очень широком использовании термина «семиотический» можно сказать, что все термины этих дисциплин являются семиотическими терминами» [Моррис, 1983, с. 43-44].

1 Так, долгое время в советской семиотике наиболее популярным было определение И.И. Ревзина: семиотика есть перенесение методов лингвистического анализа на нелингвистические объекты [Ревзин, 1971]. Четко прослеживается следующая логика - если нечто, не являющееся знаком, (нелингвистический объект) описывается как знак (лингвистический объект), ибо он может рассматриваться именно как знак. В дальнейшем Евгений Горный продолжил эту логику: «Семиотика - это то, что люди, называющие себя семиоти-ками, называют семиотикой» [Горный, 1996, с. 170]. Примечально, что в таком определении изначальная тавтологичность определения знака сохраняется, но с семиотики она переходит на семиотиков. Таким образом, все три определения семиотики тавтологичны: в традиционном определении тавтологичен объект (знак), в определении И. Ревзина - метод, И. Горного - субъект. Объединение этих трех определений приводит к своеобразному per-petum mobile - семиотики создают метод, метод - объект, объект - людей, которые его изучают, семиотиков, и так на каждом витке будут порождаться соответствующие теории и методы.

99

переосмыслить более традиционный термин «семиотика»1. Между тем теоретические различия между Пирсом и Соссюром куда значительнее, чем различие в терминах2. Сегодняшняя разноголосица в понимании самих основ семиотики - отголосок изначально различных подходов к ее главному герою - знаку.

По Соссюру, знак и язык - это социальное явление. «Следовательно, можно представить себе науку, изучающую жизнь знаков в рамках жизни общества; такая наука явилась бы частью социальной психологии, а следовательно, и общей психологии; мы назвали бы ее семиологией (от греч. зешеюп "знак")» [Соссюр, 1977, с. 54]. Между тем язык - это абстрактная система знаков и, соответственно, знак есть абстрактная сущность3. И, строго говоря, в социальной жизни функционирует не язык, а речь.

Для Пирса, напротив, семиотика есть формальная система, но знак не предполагает какой-либо системы, он конкретен и тем самым неотделим от каких-либо форм социального поведения. Для Пирса семиотика -это формальное учение о знаках (философская логика), которое представляет собой «абстракцию от всех типов знаков, используемых интеллектом, способным учиться на основании опыта»4. Но вместе с тем определение знака конкретно (и даже - наглядно) и зависит от ситуации, а не от системы: «Для Пирса знак есть конкретный объект, субститут, который замещает другой конкретный объект» [Ьс^шап, 2003, с. 80]. Соответственно, семантика, т.е. отношение между знаком и замещаемым объектом (по Пирсу) или между означаемым и означающим (по Соссюру) получат различную интерпретацию: для Пирса это отношение между объектами, не имеющее никакого касательства к мышлению5, для Соссюра - это

1 Приведем расхожее определение из Encyclopedia Britannica: «semiotics, also called Semiology, the study of signs and sign-using behaviour. It was defined by one of its founders, the Swiss linguist Ferdinand de Saussure, as the study of "the life of signs within society." Although the word was used in this sense in the 17-th century by the English philosopher John Locke, the idea of semiotics as an interdisciplinary mode for examining phenomena in different fields emerged only in the late 19 th and early 20 th centuries witsh the independent work of Saussure and of the American philosopher Charles Sanders Peirce» [Semiotics... б. г.].

2 Ряд принципиальных отличий отмечен в: [Бенвенист, 1974; Lotman, 2003].

3 Но при этом «точно определить место семиологии - задача психолога» [Соссюр, 1977, с. 54].

4 Ср.: «Думается, я уже имел случай показать, что логика, в своем наиболее общем смысле, есть всего лишь иное название семиотики, квази-необходимого или формального учения о знаках. Говоря, что это учение "квази-необходимо" или формально, я имею в виду, что мы наблюдаем свойства известных нам знаков, и от этого наблюдения, путем процесса, который можно называть Абстрагированием, переходим к утверждениям, в высшей степени ненадежным (и в этом смысле совершенно не необходимым) о том, какими должны быть свойства всех знаков, используемых "научным" разумом, т.е. разумом, способным учиться на опыте» [Пирс, 2000, с. 176, § 227].

5 «Logic is formal semiotic. A sign is something, A, which brings something, B, its interpretant sign, determined or created by it, into the same sort of correspondence (or a lower implied sort) with something, C, its object, as that in which itself stands to C. This definition no more

100

исключительно ментальная сущность1, отношение между означаемым и означающим; и то, и другое являются мысленными образами.

Но в таком случае знак определяется вне рамок собственно знаковых процессов. Семантика перестает быть лингвистической или семиотической дисциплиной и рассматривается либо как ветвь (социальной) психологии, либо как часть математики (логики). Соответственно, можно будет говорить о двух не связанных между собой семантиках - математической и психоло-гической2. Такой подход оборачивается потерей как лингвистического, так и семиотического базиса. Так, Э. Бенвенист указывает на следующее глубинное противоречие, к которому приводит последовательное развитие идей Ч. Пирса: «Человек в целом есть знак, его мысль - знак, его эмоция -знак. Но если все эти знаки выступают как знаки друг друга, то могут ли они в конечном счете быть знаками чего-то, что само не было бы знаком? Найдем ли мы такую точку опоры, где устанавливалось бы первичное знаковое отношение? Построенное Пирсом семиотическое здание не может включать само себя в свое определение. Чтобы в этом умножении знаков до бесконечности не растворилось само понятие знака, нужно, чтобы где-то в мире существовало различие между знаком и означаемым» [Бенвенист, 1974, с. 70-71]. Выход Э. Бенвенист видел в соссюровской концепции, определяющей знак внутри некоторой системы (структуры). Но в таком случае, как заметил Умберто Эко, происходит следующее: «Благодаря коду определенное означающее начинает соотноситься с определенным означаемым. И если потом это означаемое принимает в голове у говорящего форму понятия или же воплощается в определенных навыках говорения, то это касается таких дисциплин, как психология и статистика. Парадоксальным образом, когда семиология, кажется, вот-вот определит означаемое, в тот самый миг она рискует изменить самой себе, превратившись в логику, философию или метафизику». Далее, однако, У. Эко предлагает в качестве противовеса теорию... Пирса: «Один из основателей науки о знаках Чарльз Сандерс Пирс пытался уйти от этой опасности, введя понятие "интерпретан-ты", на котором следует остановиться» [Эко, 1998, с. 52]. Подобное хождение по кругу вслед за У. Эко можно было бы продолжить и в другом направле-

involves any reference to human thought than does the definition of a line as the place within which a particle lies during a lapse of time» [Peirce, 1976, p. 54].

1 «Мы можем изобразить язык в виде ряда следующих друг за другом сегментаций, произведенных одновременно как в неопределенном плане смутных понятий, так и в столь же неопределенном плане звучаний... Языковой знак есть двусторонняя психическая сущность...» [Соссюр, 1977, с. 114, 99].

2 Ср.: «Я различаю два объекта рассмотрения: во-первых, описание возможных языков или грамматик как абстрактных семантических систем, посредством которых символы связываются с аспектами реальности; во-вторых, описание психологических и социологических факторов, обусловливающих то, что некоторое лицо или группа лиц использует именно данную семиотическую систему. Смешение этих двух объектов может привести только к путанице» [Льюиз, 1983, c. 254].

101

нии, используя понятие отсутствующей структуры: акцентируя необходимость знака быть включенным в какой-либо код, мы, по логике У. Эко, придем к таким нежизнеспособным абстракциям, как «код кодов» и т.п.

Как видим, постоянно возникают ситуации либо тавтологических кругов, либо же «ухода» в иные дисциплины, что предполагает использование уже иных методов, отличные от семиотических. Такая ситуация складывается, на наш взгляд, вследствие того, что абсолютизируется один из аспектов знака, и тогда возникают или тавтологические круги, или не имеющий предела самодостаточный семиозис1. А при разъединении этих аспектов знак теряет свои особенности, и, соответственно, семантика и семиотика теряют свой объект, сливаясь либо с психологией, либо с математикой.

Между тем здесь не требуется изобретать что-либо принципиально новое. На наш взгляд, баланс между различными аспектами семантики знака, между субъективным и объективным, лингвистическим и экстралингвистическим, был найден еще Готлобом Фреге. Его теорию знака надо освободить от последовавших популяризаторских толкований в духе Огдена - Ричардса («треугольника Фреге») и вспомнить о той основной проблеме, которую поставил Г. Фреге - выражают ли утверждения тождества отношения между объектами или же между именами или знаками объектов, понимая под объектами как физические или же абстрактные объекты так и мысленные представления о них? [Фреге, 1977, с. 181]. Фре-ге уходит от якобы очевидного «объективистского» решения: отношения идентичности устанавливаются не между объектами, а между именами объектов, т.е. это семиотическое отношение. Отсюда и будут следовать ответы на вытекающий вопрос: а что есть семиотическое отношение? Есть ли это отношение между знаками (Соссюр) или же отношение между знаками и объектами (Пирс)?

Решение Фреге известно - это различные знаковые отношения, которые следует разграничить: одно есть смысл знака, другое - его значение, или денотат2. Но, разграничивая эти отношения, Г. Фреге указывает и на соотнесенность между ними: отношение между знаком и объектом детерминировано отношением между смыслом и знаком. Тем самым эти два аспекта выступают не как независимые друг от друга семантические аспекты (как в пресловутом треугольнике), а как смысловые уровни. Внут-

1 Ср. определение знака у Пирса - «Нечто, что определяет что-то другое (свою ин-терпретанту) к тому, чтобы это что-то тем же самым образом, что и оно само, относилось к некоторому объекту, к которому оно само относится (к своему объекту), причем интерпре-танта, в свою очередь, становится знаком, и т.д. ad infinitum» [Пирс, 2000, с. 216, § 303]. В оригинале яснее: «The interpretant of a sign becomes in turn a sign, and so on ad infinitum».

2 Фреге противопоставляет Sinn и Bedeutung; первый член не представляет трудности для перевода - это смысл (Sense / Significance). Однако второй до сих пор не имеет общепринятого перевода. На русский язык его переводят то как денотат, то как значение. Еще больше вариантов дают английские переводы: reference / meaning / denotation / nominatum.

102

рисистемное отношение, смысл (как у Соссюра)1, в свою очередь, определяет отношение между знаком и и объектом (как у Пирса)2. При этом Г. Фреге четко отграничивает смысл как внутристемное явление, поскольку «смысл можно рассматривать сам по себе, т.е. можно говорить о смысле как таковом» [Фреге, 1977, с. 356], от индивидуальных представлений, проводя «важное для нас различие между представлением, которое вызывается словом у слушающего, с одной стороны, и смыслом и денотатом слова - с другой»3.

2

Концепция Г. Фреге в определенной степени синтезирует подход и Соссюра, и Пирса, но добавляет весьма существенный аспект: как сам знак, так и его денотат определяются через смысл. Смысл понимается как явление внутриязыковое, но не замыкающееся языком: посредством смысла осуществляется соотнесение знака с именно его денотатом: денотат здесь не какой-либо объект, отличный от знака (как у Пирса), а де-

1 Ср.: «Чтобы понимать смысл имен собственных, требуется лишь в достаточной степени владеть соответствующим языком или знать совокупность обозначений, к которой принадлежит данное имя» [Фреге, 1977, с. 183].

2 «В идеале соответствие между знаками, смыслами и денотатами должно быть устроено таким образом, чтобы всякому знаку всегда соответствовал один определенный смысл, ...всякому знаку всегда соответствовал один определенный смысл, а всякому смыслу в свою очередь всегда соответствовал один определенный денотат; в то же время денотату (вещи) может соответствовать не один смысл, а несколько, и один и тот же смысл может выражаться разными знаками не только в разных языках, но и в пределах одного и того же языка .Знак как таковой (будь то слово, словосочетание или графический символ) может мыслиться не только в связи с обозначаемым, т.е. с тем, что можно было бы назвать денотатом знака [Bedeutung], но и в связи с тем, что мне хотелось бы назвать смыслом знака [Sinn]; смысл знака - это то, что отражает способ представления обозначаемого данным знаком» [Фреге, 1977, с. 183, 182].

«Условимся говорить, что собственное имя (слово, знак, сочетание знаков, выражение) выражает свой смысл и обозначает, или называет, свой денотат» [Фреге, 1977, с. 188].

3 Приведем пример, наглядно поясняющий, как Фреге понимает и это различие, и «объективность» смысла: «Между денотатом и представлением располагается смысл - не столь субъективный, как представление, но и не совпадающий с самой вещью, т.е. с денотатом. Поясним это соотношение следующим примером. Допустим, что некто смотрит на Луну в телескоп. При этом имеют место два реальных изображения Луны: первое образуется на линзах внутри телескопа, а второе - на сетчатке глаза наблюдателя. Тогда саму Луну можно сопоставить с денотатом, первое изображение Луны - со смыслом, а второе -с представлением (или восприятием). Верно, что изображение в телескопе является односторонним и зависит от расположения телескопа, тем не менее оно вполне объективно, поскольку его могут одновременно воспринимать несколько наблюдателей. Однако изображение Луны на сетчатке глаза у каждого будет свое. В силу разного строения глаз, вряд ли можно ожидать даже геометрического подобия изображений на двух разных сетчатках, а их полное совпадение совсем исключено» [Фреге, 1977, с. 186-187].

103

терминированный данным смыслом. Вместе с тем смысл знака вовсе не ограничивается отношением данного знака к другим знакам внутри данной системы (как у Соссюра) - он предполагает в качестве функции знака (функции во всех смыслах этого слова) его соотнесенность с денотатом, т.е. объектом, лежащим вне знаковой системы.

Как видим, для наличия смыслов совсем необязательно наличие объектов или же психологических или мысленных представлений о них. Более того - не может быть денотатов, если нет обозначающих его знаков - могут быть объекты, которые станут денотатами только после того, как будут обозначены некоторым знаком1. Тем самым Фреге создает основу для собственно семиотического и семантического подходов, не предполагающих их растворения в психологии или логике. Но тут возникает ряд вопросов, которые отчасти были намечены и самим Фреге, который уделил им значительное место в своей работе.

В центре теории Фреге оказывается смысл, на основе которого возможно определение других семиотичеких явлений. Однако сам по себе смысл не играет самостоятельной роли - он есть способ, или правила соотнесения знака с его денотатом. Может ли знак не иметь смысла - такой вопрос для Фреге бессмысленен, если нечто не имеет смысла, то невозможно соотнести его с некоторым объектом. Соответственно, не может быть смысла, который оказался бы не выраженным в знаках и характеризовал бы сам объект (очевидно, что когда мы говорим о смысле дерева или же о смысле истории, то используем слово смысл в ином контексте). В то же время, по Фреге, смыслы «могут быть рассмотрены сами по себе» [Фреге, 1977, с. 186]2. Но если смысл есть «способ соотнесения», или отношение, то как возможны ситуации, когда отсутствует второй член отношения -денотат? В таком случае смысл оказывается явлением исключительно внутрисистемным, что не согласуется с общим подходом Фреге. Даже ограничивая себя рассмотрением в качестве знаков исключительно собст-

1 Видимо, так надо понимать Л. Витгенштейна: «...слово "значение" употребляется в противоречии с нормами языка, если им обозначают вещь, "соответствующую" данному слову. То есть значение имени смешивают с носителем имени. Когда умирает господин N, то говорят, что умирает носитель данного имени, но не его значение. Ведь говорить так было бы бессмысленно, ибо, утрать имя свое значение, не имело бы смысла говорить "господин N умер"» [Витгенштейн, 1985, п. 40].

2 Заметим, впрочем, что далеко не ясно, как в рамках теории Фреге можно рассматривать смысл «сам по себе», не релятивизируя его к знакам и денотатам. По Фреге, «косвенный денотат слова совпадает с его обычным смыслом», где под косвенным денотатом понимается денотат слов, используемых в косвенном употреблении, напр. при цитации. Однако это далеко не так: например, в предложении «Говорят, что Петя любит Аню» денотатами этих имен будут Аня и Петя, а не смысл этих слов. Если же считать, что Фреге имеет в виду самое узкое понимание цитации, исключительно как воспроиздение слов «Аня» и «Петя», а не сказанного о них, то тогда пропадает само понятие смысла. О не-фрегевском подходе к цитации и косвенным смыслам см.: [Davidson, 1967; Barwise, Perry, 1981; Cresswell, 1980; Золян, 1989].

104

венных имен, Фреге сознает, что язык устроен иначе, чем то предписывает его семантическая теория. Он же сам и описывает эти «отклонения» от постулируемого им «идеального» языка. Это: 1) зависимость смысла языковых выражений от контекста1; 2) наличие у имени различных смыслов2, и, что наиболее существенно, это 3) то, что имена и предложения могут иметь смысл, но не иметь денотата3. Все это в разной степени и по-разному, но довольно существенно колеблют сами основы теории Фреге. И если первые два еще могут быть объяснены «несовершенством» естественного языка и быть элиминированы в языке идеальном, то третье препятствие неустранимо и в идеальном языке. Видимо, поэтому ему и уделено особое внимание:

«Дело здесь в несовершенстве языка, от которого, впрочем, не вполне свободна и знаковая система математического анализа; здесь мы также встречаем выражения, которые внешне выглядят так, как будто они что-то обозначают, однако в действительности, по крайней мере до сих пор, денотат их неизвестен, например: сумма бесконечного расходящегося ряда. Этого можно избежать, если особым соглашением приписать данному выражению денотат "0". От логически совершенного языка <...> нужно требовать, чтобы любое выражение, образуемое как собственное имя грамматически правильным образом из уже ранее введенных знаков, действительно обозначало некоторый предмет и чтобы в качестве собственного имени не вводилось ни одного знака, не обеспеченного некото-

1 Ср.: «Разумеется, в действительности указанное соответствие часто нарушается. Как было только что сказано, в идеальной знаковой системе всякому выражению должен соответствовать только один определенный смысл; однако естественные языки далеко не всегда удовлетворяют этому требованию: редко бывает так, чтобы слово всегда имело один и тот же смысл в разных контекстах» [Фреге, 1977, с. 183-184]. Заметим, что, на наш взгляд, адекватнее исходить из того, что контекстная зависимость семантики языковых выражений -это не исключение, а, напротив, общее правило, что, кстати, в весьма категорической форме утверждает и сам Фреге при рассмотрении понятия ...числа: «Необходимо всегда учитывать полное предложение. Только в нем слово обладает подлинным значением ...Слова обозначают нечто только в контексте предложения» [Фреге 2008, с. 196; 198].

2 «По поводу того, что следует считать смыслом настоящих имен собственных, таких как, например, Аристотель, могут быть разные мнения. Можно, в частности, считать, что слово Аристотель имеет смысл "ученик Платона и учитель Александра Великого". Тот, кто придерживается такого мнения, извлечет из предложения (2) Аристотель родился в Стагире не тот же самый смысл, который извлечет из него человек, считающий, что слово Аристотель имеет смысл "учитель Александра Великого, родившийся в Стагире". Но до тех пор, пока значение имени остается одним и тем же, подобные колебания смысла допустимы, хотя в языках точных наук их следует избегать. В идеальном языке неопределенность смыслов нежелательна» [Фреге 1977, 183].

3 «Далее, хотя можно предполагать, что любому грамматически правильному выражению, выступающему в роли имени собственного, всегда соответствует некоторый смысл, вовсе не всякому смыслу соответствует некоторый денотат. Например, выражение "наиболее удаленное от Земли небесное тело" имеет вполне определенный смысл, но вряд ли у него есть денотат» [Фреге 1977, с. 184].

105

рым денотатом. Известно, что в логике недопустима неоднозначность выражений, ибо она является источником логических ошибок. Я полагаю, что не менее опасны псевдоимена, которые лишены денотата. История математики знает много заблуждений, которые возникли по этой причине. Псевдоимена, по-видимому, даже в большей степени, чем неоднозначные выражения, способствуют демагогическому злоупотреблению языком. "Воля народа" может служить этому хорошим примером: легко можно установить, что у этого выражения нет никакого, по крайней мере общепринятого, денотата. Поэтому мне представляется исключительно важным закрыть этот источник заблуждений - по крайней мере в науке - раз и навсегда. Тогда те недоразумения, которые мы только что рассматривали, станут невозможны, так как в таком случае наличие или отсутствие денотата у собственного имени не будет зависеть от истинности мысли» [Фре-ге, 1977, с. 199-200].

Как видим, ситуация, когда смыслу знака не соответствует какой-либо денотат, объясняется Фреге «несовершенством языка» и не приводит его к мысли о необходимости усовершенствования не языка, а собственной теории. Но вместе с тем Фреге допускает такое употребление языка, при котором оказывается естественной ситуация, что предложение имеет смысл, но не имеет денотата - это поэтический язык. Так, рассматривая предложение «Одиссея высадили на берег Итаки в состоянии глубокого сна», Фреге замечает: «Например, при чтении эпоса нас волнуют, наряду с красотой языка, только смысл предложений и вызываемые ими представления (образы) и чувства. Вопрос об истинности этих предложений увел бы нас из сферы художественного восприятия в сферу научных изысканий. Вот почему, коль скоро мы воспринимаем поэму Гомера только как художественное произведение, нам безразлично, в частности, имеет имя Одиссей денотат или нет» [Фреге. 1977, с. 190]. Однако и в этом случае речь, по Фреге, идет о некоторой частной форме языковой деятельности, а для имен, подобных имени «Одиссей», желательно даже иметь особый термин: «изображения» [Bilder]1 - чтобы отличать их и от «псевдоимен» и от «настоящих» знаков.

3

Как мы попытались показать, основной проблемой, которая не получает удовлетворительного решения в рамках теории Фреге - это то, что у знака (имени или предложения) при наличии смысла может и не быть денотата. Необъясненной остается и возможность наличия у имени собственного нескольких смыслов. Между тем все эти проблемы получают ре-

1 «Желательно иметь для знаков, которые должны быть наделены только смыслом, особое название, например, "изображения" [Bilder]; тогда слова, произносимые актером на сцене, будут изображениями; более того, и сам актер будет изображением» [Фреге, 1977, с. 190].

106

шение, если дополнить концепцию Готлоба Фреге модальным компонентом - ввести в качестве области интерпретации (денотации) не только актуальный мир, но и возможные и невозможные миры. В принципе это уже сделано в модальной семантике (семантике возможных миров), особенно в той ее версии, которая непосредственно ориентирована на описание естественных языков (Д. Льюиз, М. Крессвелл). Требуется лишь перенести выработанные подходы в семиотику, уточнив понятие знака. Поэтому, не вдаваясь в детальное обсуждение известного, продемонстрируем то, что при внесении модального компонента и множества возможных миров как области интерпретации языковых выражений ситуация меняется: при наличии смысла знак будет иметь также и денотат. Другое дело, что денотаты этих выражений могут быть локализованными в возможных или невозможных мирах и не иметь денотата в мире, принимаемом за актуальный. Так, все приводимые Г. Фреге выражения можно разбить на три группы:

а. Денотат имени не существует в актуальном физическом мире, но мог бы существовать. Возможность сушествования принято определять как существование в некоторых возможных мирах. Так, Одиссея не существует в мирах истории Греции, но он существует в мирах греческого эпоса. Единорогов не существует в зоологии, но они существуют в мифологии. Они могли бы существовать при ином течении событий.

р. Денотат выражения не существует в актуальном мире и не может существовать ни в одном из возможных миров. Например: «наибольшее натуральное число», «круглый квадрат». Это те случаи, когда правила сочетания смыслов приводят к ситуации, когда компоненты выражения могут иметь и смысл, и денотат, но их композиция характеризуется только смыслом. Так язык создает «псевдоимена», и их денотатом оказывается пустое множество (ноль). В таком случае все «псевдоимена», отличаясь по смыслу, будут иметь один и тот же денотат. Но это решение, которое содержится у Фреге, может быть дополнено - если в качестве области интерпретации рассматривать и невозможные миры. В таком случае денотаты этих выражений будут локализованы в различных невозможных мирах, и возможна ситуация, когда в одном из таких миров существуют круглые квадраты, но не существует наибольшего натурального числа [см.: Хинтикка, 1980; УепШег, 1975; Сгез^'еИ, 1983 и др.]. Такой подход выявляет зависимость понятия возможных миров от используемых для их конструирования языковых средств.

X. Пусть не покажется странным, но с этой точки зрения наименее ясным оказывается то, как рассматривать такое, по Фреге, «псевдоимя», как обиходное выражение «воля народа». Мы считаем, что подобные случаи, как и в случае художественного знака, должны быть рассмотрены как непрямое употребление знака. В данном случае необходимо специальное рассмотрение характера референции имен в политическом дискурсе, напоминающее Оруэлловское двоемыслие: одновременная референция к

107

мирам, в некоторых из которых данный референт существует, и к мирам, в которых он не существует [Золян, 2010].

S. Оказываются преодоленными колебания Г. Фреге относительно того, признавать ли за предложением «Одиссея высадили на берег Итаки в состоянии глубокого сна» наличие истинностного значения или нет. Ведь очевидно, что если отрицать за этим предложением истинностное значение, то его оценка будет такой же, как и его отрицание: «Неверно, что Одиссея высадили на берег Итаки в состоянии глубокого сна». Между тем первое предложение следует признать истинным применительно к области его референции (Гомеровскому эпосу) и языковому универсуму, включающему имя Одиссей как каузальную историю его различных употреблений [ср.: Donnelan, 1972]. Кроме того, если признать у имени Одиссей наличие денотата (см. выше), то тем самым мы признаем наличие денотата и у включающего его предложения (именно отсутствие денотата у имени Одиссей служило для Фреге основой для отрицания у этого предложения истинностного значения).

е. Наконец, относящаяся уже к другому аспекту смысла - это смущавшая Фреге возможность наличия у имени собственного двух смыслов1. Не вдаваясь в описание хорошо известных различий между именем и определенной дескрипцией (Б. Расселл) и жесткими и нежесткими десигна-торами (С. Крипке) укажем следующее: в данном случае очевидно, что, хотя у выражений «Аристотель», «ученик Платона» и «учитель Александра Великого» один и тот же денотат в актуальном мире, но они не равно-экстенсиональны: в различных возможных мирах это могут быть различные индивиды. Так, при ином течении событий Аристотель мог и не быть учеником Платона, а у Александра мог быть и другой учитель. Еще более сложную - модально-темпоральную структуру - имеет выражение «учитель Александра Великого, родившийся в Стагире» - в отличие от выражения «Аристотель родился в Стагире» - в тот момент, когда родился Аристотель, он еще не был учителем Александра Великого. Первое выражение предполагает описание из мира, будущего по отношению к миру, в котором родился Аристотель, и соответственно, одновременную денота-цию имени Аристотель к этим двум мирам [ср.: Данто, 2002]. И если предложение «Аристотель родился в Стагире» истинно начиная с момента рождения Аристотеля, то в тот момент в актуальном мире имя «учитель Александра Великого» еще не имело денотата, а предложение «учитель Александра Великого родился в Стагире» стало истинным спустя десяти-

1 «Можно, в частности, считать, что слово Аристотель имеет смысл "ученик Платона и учитель Александра Великого". Тот, кто придерживается такого мнения, извлечет из предложения "Аристотель родился в Стагире" не тот же самый смысл, который извлечет из него человек, считающий, что слово Аристотель имеет смысл "учитель Александра Великого, родившийся в Стагире". Но до тех пор, пока значение имени остается одним и тем же, подобные колебания смысла допустимы, хотя в языках точных наук их следует избегать. В идеальном языке неопределенность также нежелательна» [Фреге, 1977, с. 183].

108

летия. Так что и с этой точки зрения не во все моменты времени и не во всех мирах у выражений «Аристотель» и «родившийся в Стагире учитель Александра Великого» один и тот же денотат.

Как видим, все те случаи, которые Фреге склонен был объяснять «несовершенством языка», из-за чего нарушалась соотнесенность между смыслом и денотатом, получают свое решение, если предположить, что денотация знака осуществляется не только в актуальном, но и в возможных и невозможных мирах. Но такое расширение требуется не для того, чтобы получили объяснения случаи, которые вызвали трудности или же рассматривались как исключения. На наш взгляд, напротив, как раз они, выявляя то, что не столь очевидно в случае «обычных» знаков, подсказывают, что в определение знака необходимо включить и модально-темпоральное измерение.

Рассмотрим такой знак, как архитектурный чертеж здания. Безусловно, это знак, выступающий как имя собственное в полном соответствии со всеми мыслимыми подходами к имени собственному. Что может являться его денотатом? Ответ будет зависеть от той области интерпретации, в которой мы будем искать этот денотат. Так, на стадии проектирования это будет дом-в-будущем - денотат еще физически не существует в момент проектирования, но он существует в достижимом из актуального мира возможном мире, который станет актуальным через некоторый момент времени. После постройки дома этот чертеж станет субститутом дома, например при оформлении собственности. Если этот дом будет разрушен, этот же чертеж станет историческим фактом - домом-в-прошлом, его денотатом будет дом, который существует в том возможном мире, который достижим из актуального мира, поскольку был актуальным некоторое время назад [ср.: Прайор, 1981]. Это временноПе отношение может быть осложнено модальным - например, если данный чертеж представлен на конкурсе - то денотатом станет дом, который может стать домом в будущем. Если же на конкурсе этот проект не станет победителем, то денотатом чертежа станет дом, который мог бы, но никогда не станет домом, т.е. этому дому суждено будет существовать исключительно в возможных мирах. Можно представить и ситуацию, когда дом разрушен, но архитектор-археолог реконструирует его по сохранившимся деталям. О подобной реконструкции никогда нельзя будет утверждать, что она есть точное соответствие, поэтому денотат данного чертежа будет существовать в возможных мирах прошлого, - возможно, но не обязательно, что один из этих миров был некогда и актуальным миром. Наконец, можно представить (как на гравюрах Эшера), что дом спроектирован неправильно и построенный по этому чертежу дом рухнет или же просто не может быть построен. Тогда денотатом знака станет дом, который не существует ни в одном из возможных миров, но существует в некоторых из невозможных.

Ситуация станет еще интереснее, если вспомним, что чертеж - это знак-икона, т.е. должно быть определенное соответствие между означаемым

109

и означающим. В данном случае это соответствие носит взаимооднозначный характер. Стало быть, будут ситуации, когда знак будет подобием того, что не только не существует, но и не может существовать. Как видим, в отличие от общепринятой точки зрения, возможны ситуации, когда не означающее должно походить на означаемое, а как раз наоборот - означающее задает то, каким должно быть означаемое, чтобы соответствовать означающему. Далеко не всегда верно то, что знаки-иконы обращены к прошлому опыту1.

Что же в таком случае является смыслом знака - чертежа дома? Изменяется ли смысл во всех этих случаях, как то предполагал Фреге применительно к имени «Аристотель», или же остается одним и тем же? Наконец, что считать денотатом данного знака - один и тот же дом, локализованный в разных мирах, или же множество различных несводимых друг к другу домов. Мы считаем, что смысл данного знака-чертежа есть функция, которая соотносит данный знак с соответствующим ему денотатом в том или ином мире. Денотатом этого знака будут возможные значения функции2: чертеж однозначно задает параметры здания. Разумеется, все соответствующие этому чертежу дома будут, хотя и локализованными в разных мирах, но одним и те же домом. Мыслимые или реальные отличия между этими локализациями уже не будут касаться семантики данного знака (например, в разные моменты времени один и тот же дом может быть окрашенным в разные цвета, быть новым или покосившимся от старости, на фоне разного ландшафта и т.п.). Разумеется, в даном случае имеется ввиду денотат чертежа, а не реальный дом - в физическом отношении непостроенный или разрушенный дом отличаются от реальных домов, но рассматриваемые как денотаты чертежа они неотличимы друг от друга. (Вспомним Витгенштейна - денотат имени «Иван Иванович» остается тем же, даже если Иван Иванович болеет или даже, не дай Бог, умер.)

Это решение основано на расширении на все знаки того подхода, который принят при описании дейктических единиц: смысл дейктического выражения понимается как функция, которая применительно к любому контексту однозначно определит денотат данного выражения применительно к данному контексту3. Например, местоимение «я» может указывать на различных индивидов, но его смысл при этом остается тем же - указание на того, кто применительно к данному контексту является говорящим.

1 «Бытие иконического знака принадлежит прошлому опыту. Он существует только как образ в памяти» - эту мысль Ч. Пирса из его книги «Экзистенциальные графы» воспроизводит Роман Якобсон, обобщая свою знаменитую статью «В поисках сущности языка» [Якобсон, 1983, с. 116].

2 В данной статье мы специально использовали термин денотат, а не значение, чтобы не было смешения значения-meaning - и значения-value.

3 Насколько можно судить по отдельным разрозненным замечаниям, сам Фреге, вероятнее всего, возражал бы против подобного подхода [Perry, 1997]: семантика дейктиче-ских единиц (например, «я») была для него скорее связана с субъективными и даже невыразимыми мысленными представлениями [Фреге, 2008, с. 36-39].

110

Мы предлагаем перенести этот подход и на все остальные знаки -рассматривать смысл как функцию, которая соотносит знак с его денотатами во всех возможных мирах, причем денотация к актуальному миру -это лишь один из возможных случаев. Это решение может иметь две версии. Для имени собственного это будет один и тот же индивид, как в рассмотренном случае с чертежом. В случае имени нарицательного (общего имени), как и в случае семантики «я», это могут быть и различные индивиды. Так, например, денотатом слова «стол» могут быть не только реально существующие столы, но и те, которые сгорели при пожаре, нарисованы на картине, были увидены мной во сне, столы, которые я собираюсь купить на будущий год или те, которые мне нравятся или не нравятся, - хотя все эти объекты обозначаются словом «стол», но вовсе необязательно, что они являются одним и тем же денотатом.

Аналогично мы будем рассматривать и имена собственные. В естественном языке, в отличие от знаков, подобных чертежу, денотаты могут изменяться физически. Например Лев Толстой в 1848 г. и Лев Толстой в 1908 г. - если судить по фотопортретам (см. ниже) - это совершенно разные люди. Если в качестве знака рассматривать фотографии, то денотатом одной фотографии будет Лев Толстой в 1848 г., а другой - Лев Толстой в 1908 г.1

1 Вероятно, так яснее становится идея основателя «общей семантики» Альфреда Коржибски снабдить каждое имя собственное временны Пм индексом: чтобы за преступление молодого Смита не страдал сидящий в тюрьме пожилой Смит, или же самоубийство Смита рассматривалось бы как убийство Смита-первого впавшим в безумие Смитом-вторым [Korzybski, 1958, p. xiii]. В основе этой идеи стремление уподобить знаки естественного языка иконам-моделям (например, фотографиям), в которых наблюдается однозначное соответствие между означаемым и означающим.

111

Но применительно к имени Лев Толстой денотатом будет один и тот же индивид, пусть и локализованный в различающихся по времени мирах: Лев Толстой в разные периоды его жизни. Имя Аристотель во всех мирах выделит Аристотеля, хотя это могут быть и различные индивиды (безотносительно к тому, какую семантическую версию мы принимаем -С. Крипке, Д. Льюиза или Я. Хинтикки) с различающимися биографиями -так, Аристотель будет Аристотелем и в тех возможных мирах, где ему не суждено будет встретиться с Платоном или же где не существует Александра Македонского. При этом следует учитывать гибкость языкового знака - при определенных условиях имя нарицательное может функционировать как имя собственное и наоборот.

Однако здесь требуются дополнительные уточнения. Понимая смысл как функцию, мы должны уточнить, что является областью ее значения. Здесь можно принять две точки зрения. Первая, абсолютная, она сегодня представлена в модальной семантике: область значения функции, или стратифицированная область интерпретации имени, - это и есть некоторое неуточняемое множество возможных миров (начиная с пустого мира и кончая их универсальным множеством). В соответствии с этой точкой зрения смысл знака описывает значения функции во всех возможных и невозможных мирах и тем самым выделяет денотат данного знака в любом из этих миров (подобно Богу у Лейбница, который мог видеть все множество возможных миров и выбрать из них наилучший: например, найти денотат имени Аристотель в мире, в котором не было Платона). Тем самым знание семантики имени - это умение выделить данный индивид в любом из представленных для обозрения миров.

Однако за исключением некоторых экстравагантных случаев (фантастика, театр абсурда, альтернативная история и т.п.), в рассмотрение может быть принято ограниченное множество возможных миров1. Смысл и денотат знака существуют не в вакууме, а в некотором темпорально-модальном пространстве, мире или поле. Тем самым знак, как правило, имеет некоторую сферу денотации, которая определена условиями, обсуждение которых выходит за рамки настоящей статьи. Если смысл знака понимается как функция, которая определена на некотором множестве возможных миров, то и границы этой сферы также следует считать компонентом семантики знака - это его модально-темпоральное измерение, или же поле2. Оно не произвольно, а детерминировано, с одной стороны,

1 Я. Хинтикка предложил разграничивать «возможные» миры и эпистемические альтернативы - поскольку «не все возможные миры равно возможны», то субъект, как правило, рассматривает в качестве возможных только те миры, которые совместимы с его представлениями о мире [Хинтикка, 1980, с. 228-229].

2 Мы используем многообещающую идею Михаила Лотмана о том, что определение знаковой системы как набора элементов, правил и отношений еще недостаточно - требуется также ввести и понятие поля. Например, излюбленный пример Ф. Соссюра, шахма-

112

контекстом высказывания (где и когда), с другой - тем компонентом семантики знака, который с определенными оговорками можно назвать каузальной историей имени (С. Крипке, К. Доннеллан): цепочкой его употреблений, начиная с момента «первокрещения», первого названия, т.е. памятью о предыдущих контекстах. Разумеется, границы этого поля дено-тации (радиус действия имени) могут быть изменены за счет создания новых текстов или же новых интерпретаций имеющихся. Во всех этих случаях действует прагмасемантический механизм, останавливаться на описании которого в данном случае не имеет смысла. Он достаточно исследован, с одной стороны, в работах по модальной семантике и прагматике (Р. Столнейкер, Д. Каплан, Д. Льюиз, Ю. Степанов и др.), с другой - в исследованиях по интертекстуальным отношениям, цитации, прецедентным текстам, концептам и т.д.

Приведем несколько примеров, показывающих зависимость имени собственного от темпоральных характеристик. Например, нижеприведенные предложения:

1. Москва - столица России.

2. Москва была столицей России.

3. Будь Москва столицей России.

4. Неверно, что Москва столица России.

5. Возможно, что Москва будет столицей России.

6. Возможно, что Москва не будет столицей России.

В некоторых, но не во всех, контекстах являются истинными, поскольку денотаты имени Москва будут локализованы в различных мирах. В некоторых исторических мирах Москва была столицей России, в некоторых - нет, в будущем она может быть столицей России, но может и не быть. Эта отнесение имени Москва к тому или иному темпоральному миру осуществляется за счет эксплицитных (содержащихся в предложении модально-временны Пх показателей) или имплицитных форм (времени контекста высказывания). Но одно и то же предложение: Москва - столица России -может быть истинным или ложным в зависимости от контекста его выска-зываания - высказывается ли оно в XIX или XX в., в мире романа Льва Толстого «Война и мир» или же повести Кабакова «Невозвращенец» и т.п. Разумеется, оценка того или иного высказывания - это факт не только языка, но и истории России, но эта история существенна для правильного использования имени «Москва» и, значит, для знания его семантики. Соотнесенность между модально-темпоральными характеристиками смысла

ты - помимо описания фигур и ходов, требуется и понятие доски, которая также является некоторым набором знаков и отношений [Ьо1шап, 2012]. М. Лотман под полем понимает скорее сферу действия формальных операций, т.е. синтактику, и определяет поле применительно к знаковой системе. Мы считаем уместным распространить данный подход на знак, его семантику и прагматику (последнее предполагает обращение к текстовым структурам и здесь не рассматривается).

113

имени и его денотата наглядно проявляется при изменении имени, а стало быть, и смысла. Изменение имени не может повлиять на физические объекты, но изменяет не только смысл, но и его денотацию, поскольку со смыслом оказывается ассоциировано и модально-темпоральное измерение (поле, пространство, рамка) смысла. Так, переименование города никак не может повлиять на сам город, но приводит к изменению денотата. Поэтому возможны предложения: «Санкт-Петербург - это Ленинград» и «Ленинград -это Санкт-Петербург», поскольку эти два имени синонимичны (взаимоза-менимы в некоторых контекстах, но не во всех); они не тождественны и не симметричны1. Употребление этих высказываний ограничено определенными контекстуальными временны П ми рамками. «Санкт-Петербург - это Ленинград» - высказывание, истинное после 1991 г. - когда Ленинград был переименован в Санкт-Петербург. И напротив, высказывание «Ленинград - это Санкт-Петербург» истинно в момент от 1924 до 1991 г. Поэтому возможны и такие предложения, как «Ленинград был Санкт-Петербургом» или же «Санкт-Петербург был Ленинградом». Но неверным будет: «Петроград был Ленинградом», тогда как истинным - «Ленинград был Петроградом» (истинным будет - «Петроград стал Лениградом»). Таким образом, Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград - это разные имена одного и того же города, но при этом мы видим, что их денотат не всегда один и тот же, поскольку может быть локализован в различных временны Пх мирах. Поэтому денотаты этих имен не тождественны, но связаны линией межмировой соотнесенности, поскольку миры, в которых они локализованы, достижимы один из другого: один мир есть мир, который был (есть, будет) этим другим миром. Что же касается обозначения одного и того же города, то нам потребуется ввести еще одно собственное имя: «город, который в разные времена назывался Санкт-Петербургом, Петроградом, Ленинградом» (как то делается в справочниках - дается нынешнее название, а в скобках - прежние). Приведенные случаи весьма похожи на приводимые Фреге как примеры имен, имеющих различные смыслы, но тот же денотат (это имена Венера, Вечерняя звезда и Утренняя звезда) - в духе ска-

1 Этот случай отличен от достаточно редких случаев так называемой абсолютной синонимии, когда имеет место полная взаимозаменимость имен: «Лингвистика - это языкознание» и «Языкознание - это лингвистика». Здесь мы не рассматриваем и те смысловые отличия, которые принято связывать с так называемой «внутренней формой» слова - в предложениях «Ленинград был назван в честь Ленина», «Санкт-Петербург был назван в честь святого Петра» (при абсурдности «Ленинград был назван в честь Святого Петра») -эти имена перестают быть взаимозаменимыми безотносительно к какому-либо времен-ноПму контексту. Определение синонимии как взаимозаменимости в некоторых, но не во всех контекстах, и определение многозначности как наличие у слова двух и более рядов синонимов дано нами в: [Золян, 1991]. Там же намечено и разграничение между синонимией и семантическими и прагматическими характеристикам равноинтенсиональности и рав-ноэкстенсиональности.

114

занного положение об идентичности денотатов у этих имен должно быть уточнено1.

Аналогичный подход можно распространить и на имена нарицательные. В условиях конкретного речевого акта они начинают ввести себя как имена собственные, указывая не на класс объектов, а на определенный объект. Тем самым, можно считать, что к неизменному компоненту языкового смысла (его внутрисистемным характеристикам) прибавляется тот, который мы определили как модально-темпоральное поле, характеристики которого определяются коммуникативным контекстом (кто - кому - где -когда говорит), подобно тому, как имя Москва в высказывании «Москва -столица России» синхронизировано со временем контекста его высказывания. Так, в высказывании «Дом покосился» имя соотнесено с тем объектом, который имеют в виду собеседники - будь то реальные сегодняшние собеседники, исторические личности или же вымышленные собеседники из романа. Тем самым смысл имени нарицательного в речи получает дополнительные модально-темпоральные характеристики, которые определяют модально-темпоральную локализацию его денотата (мир и время). Впрочем, не только в речи, но и в языке смысл имени может иметь темпо-рально-модальные характеристики. Например, в предложении «Вчера я купил лапти» имя лапти будет интерпретировано как шутливое обозначение некоторой обуви, поскольку никак не соотносится с современными мирами. Но в контексте «Вчера в магазине сувениров я купил лапти» это же имя будет интерпретировано в соответствии со своим прямым смыслом. Аналогично, смыслы имен кентавр, единорог, ведьма и т.п. включают указание, что их область интерпретации - это сказочные и литературные миры. Поэтому возможно высказывание «Петя верит, что он убил единорога» при аномальности «Петя убил единорога». Если же коммуникативный контекст высказывания требует интерпретации имени в актуальном мире, то прямой смысл изменяется на переносный; ср.: «Иванушка-дурачок обманул ведьму» и «Начальница Ивана - ведьма».

1 Один из примеров Фреге прямо показывает соотнесенность имени с временныПми характеристиками. Ср.: «Предположим, что у данного предложения есть денотат. Заменим в нем некоторое слово на другое слово с тем же денотатом, но с другим смыслом; это никак не должно повлиять на денотат предложения в целом. Мы увидим, однако, что выражаемое предложением суждение изменится: так, например, в предложениях (6) Утренняя звезда - это небесное тело, освещаемое солнцем и (7) Вечерняя звезда - это небесное тело, освещаемое солнцем выражены разные суждения. Если не знать, что Утренняя звезда и Вечерняя звезда суть имена одного и того же небесного тела, то одно суждение можно счесть истинным, а другое ложным. Таким образом, суждение нельзя считать денотатом предложения; его надо рассматривать как смысл предложения» [Фреге, 1977, с. 189]. Ситуация меняется, если считать, что смыслы имен Вечерняя звезда и Утренняя звезда имеют различные темпоральные характеристики и их денотаты локализованы в различных, периодически сменяющих друг друга временны Ох мирах, в отличие от денотата имени Венера, которая не имеет подобного ограничения.

115

4

Мы приходим к заключению, что конституирующее знак отношение между означаемым и означающим (смысл знака, по Фреге) должно быть дополнено модальным компонентом (темпоральные отношения принято рассматривать как разновидность модальных). Это уточнение позволяет дать адекватное решение тем сложностям или кажущимся исключениям («несовершенству языка»), которые возникают при игнорировании этого аспекта.

В той версии семантической теории, которая была предложена Фреге, центральным является понятие смысла, благодаря чему возможна денота-ция, т.е. рассмотрение знака и его соотнесенности с экстралингвистическими объектами. Подобная сконцентрированность теории на смысле позволяет обезопасить семантику знака от ее растворения в мире объектов. Вместе с тем основная идея Фреге, что смысл есть отношение (функция), соотносящая языковые выражения с нелингвистическими объектами, может естественным образом пониматься и как отношение, заданное во множестве возможных миров. Такое расширение тем более уместно, что именно концепция Фреге стала основой теоретико-множественной семантики, которая и используется в модальной семантике (но не была перенесена в семиотику)1.

Но вместе с тем теория Фреге не затрагивает вопроса о том, откуда появляются, как определяются и как существуют смыслы. Безусловно, частичный ответ можно найти в теории Соссюра - смыслы определяются той системой, в который данный знак функционирует. Но смысл не может быть ограничен исключительно отношением между знаками внутри системы, он предполагает и выход за ее пределы.

1 В семиотике использование идеи Фреге ограничивается (и, возможно, блокируется) приписываемым ему семантическим треугольником, в котором потеряно столь существенное понимание смысла как отношения. Например, то существенное уточнение, которое приводит Эмиль Бенвенист применительно к соссюровской концепции произвольности знака, по сути, в более «психологизированной» форме воспроизводит идею Фреге, но без каких-либо отсылок. Ср.: «Хотя Соссюр и утверждает, что понятие "сестра" не связано с означающим 8-о-г, он при этом тем не менее мыслит о реальности этого понятия. Говоря о различии Ъ-о-£ (франц. "бык") и о-к-8 (нем. "бык"), он вопреки себе опирается на тот факт, что оба эти слова относятся к одному и тому же реальному предмету. Вот здесь-то предмет, вещь, сначала открыто исключенная из определения, проникает в него теперь окольным путем и вызывает в этом определении постоянное противоречие.. Таким образом, существует противоречие между способом, каким Соссюр определяет языковой знак, и природой, которую он ему приписывает ... означающее и означаемое, акустический образ и мысленное представление являются в действительности двумя сторонами одного и того же понятия и составляют вместе как бы содержащее и содержимое. Означающее - это звуковой перевод идеи, означаемое - это мыслительный эквивалент означающего. Такая совмещенная субстанциальность означающего и означаемого обеспечивает структурное единство знака» [Бенвенист, 1974, с. 91, 93].

116

Смыслы формируют новые системы, которые хотя и существуют в виде знаковых конструкций, уже не сводимы к тому, что можно рассматривать как манифестацию этих систем в речи. (Подобно тому, как текст нельзя рассматривать как одну из возможных реализаций системы того языка, на котором написан текст - естественный язык есть лишь один из аспектов текстопорождения.) Это уже не только отношения между знаками, но и такие системы, конструкции или, лучше сказать, модели, или возможные миры (в модальной семантике это синонимы). Это некоторые знаковые конструкты, используя которые мы в состоянии эксплицировать то, что принято называть условиями истинности, а также (продолжим) условиями денотации. Смысл некоторого предложения в модальной семантике принято определять как множество возможных миров, в которых оно истинно. Такой подход есть продолжение классического подхода, связывающего понимание предложения, т.е. экспликацию его смысла, со знанием условий его истинности: каким должен быть мир, чтобы предложение соответствовало или не соответствовало бы тому, что имеет место. Эти условия истинности предложения могут быть представлены как некоторая знаковая конструкция, описание: «Все то, что может быть описано, может и случиться» [Витгенштейн, 1958, 6.362]. Формой существования подобных конструкций явятся тексты - как существующие, так и потенциально возможные.

Аналогично, применительно к имени: его смысл можно представить только как функцию, т.е. чисто формальное отношение, которое не имеет и не требует какой-либо материализации. Но к этому определению смысла можно добавить и содержательный аспект: это условия денотации, т.е. применительно к каким мирам и посредством каких текстов и коммуникативных контекстов может быть осуществлена денотация. Тем самым смысл как отношение может быть реализован и как описание модели соотнесения, и как описание модуса существования в этой модели (в некотором множестве возможных миров) некоторого объекта (смысл имени собственного) или класса объектов (смысл имени нарицательного). Это есть соотнесенное с данным знаком его модальное измерение. При актуализации данного знака модальные характеристики соотносятся с миром-контекстом коммуникации, в результате чего определяется денотация данного знака применительно к некоторому миру-контексту.

5

Обобщая, можно наметить принципы той версии семиотики, которая исходит из модального понимания семантики знака, что влечет за собой ряд других принципов. Традиционная, или классическая семиотика - это теория знаков и знаковых систем, которая «изучает роль знаков и знаковых систем в социуме» (соссюровский подход, подход Пирса к семантике

117

как к формальной системе получил развитие в основном в логике). Основные семиотические процессы - это сигнификация, т.е. процессы соотнесения знака и его означаемого (Соссюр), или же интерпретация - процессы соотнесения некоторого предмета, выступающего как знак, с другим объектом, замещаемым этим знаком (Пирс). Тем самым ни сигнификация, ни интерпретация не предполагают коммуникации, но при этом являются бесконечным процессом: и при интерпретации, и при сигнификации один знак отсылает к другому знаку без какого-либо указания на пределы, когда этот процесс можно считать завершенным. Согласно Пирсу, этот процесс определяется отношениями между предметами, по Соссюру - внутрисистемными парадигматическими и синтагматическими отношениями. Процессы коммуникации, равно как деятельности, процесса оперирования знаками, если и присутствуют в описании, то как нечто привнесенное извне.

Та версия семиотики, которую можно назвать модальной, не ограничивается вышеописанным модальным пониманием знака, а требует привлечения и иных принципов, в первую очередь тех, что давно выработаны в логической семантике. Это, во-первых, основанная на концепции Фреге теоретико-множественная семантика, во-вторых, теории истины и значения (Витгенштейн, Тарский), в-третьих, теория языковых игр (Витгенштейн). Основой же явится семантика возможных миров.

Основными отличиями модальной версии семиотики от классической будут следующие:

1. Модальная семиотика основывается на семантике возможных миров и связанных с ней концепциях (семантика пропозициональных установок, интенциональность и т.д.). Соответственно, она будет предусматривать теоретический и дескриптивный инструментарий для рассмотрения таких явлений, как соотнесенность между модальностями, проявления субъективности и так называемых объективных модусов в языке и речи, зависимость смысла и денотации от контекста, выражение и обозначение возможных и несуществующих объектов, возможность описания будущего и прошлого, в том числе и их альтернатив, и т.п., всего того, что для описания средствами немодальной референтной семиотики представляет значительные трудности, если вообще возможно.

2. Подобная семиотика будет контекстно-зависимой. Это будет касаться самого определения знака - смысл и денотат знака не абсолютны, а определяются контекстом. Но контекстуальным отношением является не только соотнесение имени и объекта, но и внутренние принципы организации языкового смысла; уже в самой языковой системе имя характеризуется контекстуально-зависимым смыслом. Неизбежная при модальном понимании смысла релятивизация денотации соотносится с контекстуальной релятивизацией, как внешне-, так и внутритекстовой. Еще одним типом контекстуальной зависимости могут быть различные конфигурации интертекстуальных отношений.

118

3. Корреллятом контекстно-зависимой семантики в экстралингвистической сфере явятся межмировые отношения (модельные структуры, по Крипке). Множества возможных миров и отношения между ними - это не только область интерпретации, но и компонент смысла, т.е. механизма самого соотнесения мира и знаковой системы. В свою очередь, системы этих миров для своего выражения имплицируют создание новых знаковых систем и транформацию имеющихся.

4. Модальная семиотика может быть рассмотрена также и как функциональная семиотика, семиотика в действии. Уже само описание знака и знаковых отношений, если оно берется как контекстуально-зависимая величина, имплицитно предполагает коммуникацию. Тем самым оно дополняет традиционную, которая ограничивается уровнем сигнификации, или интерпретации (Ч. Пирс, У. Эко), или же структурными аспектами системы (Соссюр), не предполагая коммуникации. Мы видим тесную связь между структурными, интерпретативными и коммуникативными характеристиками знаков и знаковых систем, но и вместе с тем их относительную независимость. Поэтому, при всем желании соединить эти аспекты в рамках единой теории, следует допустить, что могут быть и соответствующие версии семиотики.

5. Как предполагал еще Э. Бенвенист, объектом «семиотики второго поколения» явится не изолированный знак, а высказывание и текст [ср.: Бенвенист, 1974, с. 89]. Именно текст является формой существования множества возможных миров, которое, в свою очередь, является семантикой текста. Тем самым модальная семиотика, не ограничиваясь изучением собственно семиозиса, или семиозиса первого уровня (конструирование знака и знаковой системы), оказывается ориентированной на описание таких процессов, как конструирование текстов, их функционирование, интерпретация, интертекстуальные отношения и т.д.

6. Описывая не только то, что существует, но и что могло и даже не могло существовать, семиотика из инструмента описания мира становится инструментом его создания и понимания. Уместно вспомнить мысль Ч. Морриса о том, что семиотика одновременно и самостоятельная наука, и в то же время - «инструмент всех наук» [Моррис, 1983, с. 37]. Думается, если «сузить» сферу действия гуманитарными науками, то идея Ч. Морриса имеет больше оснований, чем то имело место в 30-х. Ч. Моррис, продолжая подход Ч. Пирса и Г. Фреге, ориентировался на точные науки, претендующие на возможность адекватного отображения действительности посредством некоторых знаковых операций. Безусловно, что в таком случае нужды в привлечении модальности не было, а возникающие трудности объяснялись несовершенством языка. Между тем, хотя знаковые системы точных наук допускали достаточно простую семиотическую интерпретацию, сами они особой нужды в семиотике как «универсальном инструменте» не испытывали: их вполне устраивал их собственный.

119

Но при обращении к гуманитарным наукам ситуация существенно меняется. Здесь реальность заменяется ее описанием, модальность становится ключевым понятием, определяющей становится семантика возможных миров и пропозициональных установок, а кажущиеся «изъяны» языка оказываются свидетельством его гибкости и полифункциональности. Естественный язык - механизм, в первую очередь, для сотворения мира, и уже потом - для его описания. Семиотика в ее модальной версии предоставляет адекватный инструментарий для описания этих двух функций. Идеи, равно как и методы модальной семиотики, позволяют описывать социальные и исторические процессы так, как они осмысляются их участниками и интерпретаторами, и могут оказаться весьма существенными для выработки новых методологических концепций гуманитарных наук. Семиотика, превращающаяся из науки о знаках в науку о смыслах и текстах, выступает, по емкому выражению М.В. Ильина, как «алгебра гуманитарных наук», призванная описывать не столько знаки, сколько смыслы, тексты и интерпретации.

Литература

Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М.: Прогресс, 1974. - 477 с.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - М.: Изд-во иностранной литературы, 1958. - 131 с.

Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1985. - Вып. 16. - С. 79-128.

Горный Е. Что такое семиотика? // Радуга. - Таллинн, 1996. - С. 168-175.

Данто А. Аналитическая философия истории. - М.: Идея-Пресс, 2002. - 292 с.

Деррида Ж. О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. - М.: Дё Маг§тет, 2000. - 512 с.

Золян С. Т. О семантике поэтической цитаты // Проблемы структурной лингвистики: 19851987. - М.: Наука, 1989. - С. 152-165.

Золян С. Т. Семантика и структура поэтического текста. - Ереван: Изд-во Ереванского ун-та, 1991. - 311 с.

Золян С.Т. Язык и политическая реальность: перечитывая Орвелла // Язык, общество, коммуникация. - Ереван, 2010. - № 1. - С. 23-33.

Лотман Ю.М. Динамическая модель семиотической системы // Учен. зап. Тартусского ун-та. - Тарту, 1978. - Вып. 463: Труды по знаковым системам. - Вып. 10. - С. 18-23.

Льюиз Д. Общая семантика // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 253-284.

Моррис Ч.У. Основания общей теории знаков // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 37-89.

Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. - М.: Логос, 2000. - 448 с.

Прайор А.И. Временная логика и непрерывность времени // Семантика модальных и интенсиональных логик. - М.: Прогресс, 1981. - 424 с.

Ревзин И.И. О субъективной позиции исследователя в семиотике // Учен. зап. Тартусского ун-та. - Тарту, 1971. - Вып. 266: Труды по знаковым системам. - Вып. 5. - С. 334-344.

Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. - М.: Прогресс, 1977. - 696 с.

Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. - М., 1977. - Вып. 8. - С. 181-210.

Фреге Г. Логико-философские труды. - Новосибирск: Сибирское университетское изд-во, 2008. - 283 с.

120

Хинтикка Я. В защиту невозможных возможных миров // Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. - М.: Прогресс, 1980. - С. 228-244.

Эт У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. - СПб.: Петрополис, 1998. - 432 с.

Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 102-117.

Barwise J., Perry J. Situations and attitudes // Journal of philosophy. - N.Y., 1981. - Vol. 78 (11). -P. 668-691.

ChandlerD. Semiotics for beginners. - б.г. - Mode of access: http://www.aber.ac.uk/media/ Documents/S4B/semiotic.html (Дата посещения: 24.07.2013.)

CresswellM. Quotational theories of propositional attitudes // Journal of philosophical logic. -Dordrecht, 1980. - Vol. 9, N 1. - P. 17^0.

Cresswell M.J. A highly impossible scene: The semantics of visual contradiction // Meaning, use and interpretation of language. - Berlin; N.Y.: Gruyter, 1983. - P. 62-78.

Davidson D. On saying that // Words and objections. - Dordrecht: Reidel, 1975. - P. 158-174.

Donnellan K. Proper names and identifying descriptions // D. Davidson, G. Harman. The semantics of natural language. - Dordrecht: Reidel, 1972. - P. 356-379.

KorzybskiA. Science and sanity. - Brooklyn, N.Y.: Institute of general semantics, 1958. - 806 p.

Lotman M. Pierce, Saussure and foundations of semiotics // Sun Yat-sen journal of humanities. -Kaohsiung, 2003. - N 16. - P. 77-88.

Lotman M. Verse as a semiotic system // Sign systems studies. - Tartu: Tartu univ. press, 2012. -Vol. 40 (1/2). - P. 18-51.

Perry J. Frege on demonstratives // Readings in the philosophy of language. -Cambridge: L.: The MIT Press, 1997. - P. 563-585.

Semiotics // Britannica. - б.г. - Mode of access: http://www.britannica.com/EBchecked/topic/ 534099/semiotics (Дата посещения: 24.07.2013.)

Vendler Z. The possibility of possible worlds // Canadian journal of philosophy. - Edmonton, 1975. - Vol. 5, N 1. - P. 57-72.

121