CC BY
209ОБСУЖДАЕМ ИДЕЮ: ТРАНСДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ОРГАНОНЫ
С.Т. ЗОЛЯН
СЕМИОТИКА КАК ОРГАНОН ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ: ВОЗМОЖНОСТИ И ОГРАНИЧЕНИЯ
ВВЕДЕНИЕ
Обсуждение самой возможности и путей интеграции гуманитарного знания в форме «Нового органона наших дней» неизбежно приводит к двум взаимосвязанным вопросам: 1) каковы пределы возможностей (или претензий) семиотики стать таковым (по крайней мере для гуманитарных наук) и 2) какова степень актуальности семиотической теории и метатеории Чарльза Морриса [Моррис, 1983 (1938)], в которой эта претензия изложена как доминантная функция семиотики. Так, неоднократно высказанная идея Михаила Ильина о том, что семиотика может стать алгеброй гуманитарных наук [Теория... 2015, с. 142], естественно приводит к рассмотрению того, насколько она может стать также и органоном - интегратором гуманитарного знания [см.: Авдонин, 2014; Ильин, 2014; Фомин, 2014; Козлов, 2015; Математика и семиотика, 2014; Теория. 2015]. Это, в свою очередь, делает необходимым рассмотрение причин также и того, почему предложенная Ч. Моррисом программа так и осталась нереализованной.
Обобщая итог дискуссий относительно вышеприведенных двух проблем - роли семиотики как интегратора гуманитарного знания и значимости соответствующих идей Ч. Морриса - Иван Фомин справедливо отмечает:
«На сегодняшний день едва ли можно говорить о семиотическом органоне как о чем-то, что уже в полной мере сформировалось и реализовало весь свой потенциал, однако для развития семиотического инструментария можно усмотреть весьма богатые перспективы. <... > в силу возможной роли интегратора, которую он может сыграть в отношении разделенных дисциплинарными границами областей социально-гуманитарного знания. Иными словами, язык семиотики может стать тем общим языком для гуманитарных наук, каким стала математика для наук естественных. В качестве одного из возможных метанаучных мето-
74
дологических интеграторов семиотика обсуждается уже в течение достаточно долгого времени. В частности, такая перспектива была намечена для нее американским семиологом Ч.У. Моррисом... Впрочем, в своей максималистской версии намеченная Моррисом программа для семиотики на сегодня еще далека от реализации» [Фомин, 2014, с. 144].
Подобное резюме предыдущих дискуссий [см.: МЕТОД 2014] позволяет, не углубляясь в рассмотрение заявленных Чарльзом Моррисом целей, непосредственно перейти к рассмотрению следующих проблем: а возможна ли реализация «максималистской» версии Морриса? И какова может быть та версия, которая имеет перспективы на реализацию? Каковыми могут быть пределы ее интегрирующей функции?
1. Реализуема ли программа Чарльза Морриса?
В ставшей знаменитой статье Чарльза Морриса главной заявленной целью было использовать семиотику как «инструмент всех наук»:
«Семиотика, таким образом, может сыграть важную роль в деле объединения наук, хотя природу и степень участия семиотики в этом процессе еще предстоит выяснить. Но если семиотика - это полноправная наука, изучающая вещи и свойства вещей в их функции служить знаками, то она в то же время и инструмент всех наук, поскольку любая наука использует знаки и выражает свои результаты с помощью знаков. Следовательно, метанаука (наука о науке) должна использовать семиотику как органон, или орудие» [Моррис, 1983, с. 38].
Однако своей «счастливой» судьбой статья обязана, скорее, тому, что в ней была систематизировна и разумно упрощена концепция Чарльза Пирса. Чарльз Моррис сделал ее возможной для практического применения, и именно в той форме, которую придал ей Ч. Моррис, она получила широкое распространение. Стали общепринятыми такие систематизированные Ч. Моррисом понятия, как семиозис, всепроникающая семиотическая триада (синтактика, семантика, прагматика), типология знаков (символы, индексы, иконы), разграничение семиотических и метаязыковых операций над знаком.
Однако если семиотика в той форме, которую придал ей Моррис, стала хрестоматийной, то идеи Ч. Морриса о семиотике как инструменте всех наук остались без каких-либо серьезных последствий, хотя и интерес к ним периодически возникает1. Подобную ситуацию, на наш взгляд,
1 Так, помимо дискуссий последних лет можно вспомнить показательный эпизод из истории семиотики в СССР. Так, в 1962 г. доклад Б.А. Успенского о том, что семиотика может заменить гносеологию, послужил поводом для уничтожения уже напечатанных тезисов симпозиума по структурно-типологическому изучению знаковых систем, а семиотика оказалась если не под негласным запретом, то на полуподпольном положении. Отсюда
75
нельзя считать случайностью, поскольку она связана с самой сердцевиной концепции Морриса - понятием знака: «Понятие знака может оказаться столь же фундаментальным для наук о человеке, как понятие атома для физических наук и клетки для наук биологических» [Моррис, 1983, с. 74].
Однако Моррис не ограничивает знак сферой «наук о человеке», для него это и инструмент любой науки («поскольку любая наука использует знаки и выражает свои результаты с помощью знаков») [Моррис, 1983, с. 38], и тем самым науки о науке1, и в то же время конструкт семиотики2, определяемый на основе ее операций3. Понятие знака раздваивается и множится в различных направлениях - это и объект (например, биологический или физический); вместе с тем это и не-объект, порождение семи-озиса, вне его не существующий, и в то же время это элемент то ли самой науки, то ли ее методологического аппарата. Все эти понимания не противоречат другу другу, но они лежат в разных плоскостях и вряд ли допускают какое-либо содержательное объединение, кроме как в рамках самой программы Морриса.
Такая многомерность понятия знака делает это понятие вездесущим -оно повсюду и потому может связать все воедино: «Понятие знака может оказаться важным для объединения социальных, психологических и гуманитарных наук, когда их отграничивают от наук физических и биологических. А поскольку, как будет показано ниже, знаки - это просто объекты, изучаемые биологическими и физическими науками и связанные между собой в сложных функциональных процессах, то объединение формальных наук, с одной стороны, и социальных, психологических и гуманитарных наук - с другой, создаст необходимую базу для объединения этих двух рядов наук с физикой и биологией» [Моррис, 1983, с. 38].
возник и «Эзопов» язык для ее обозначения - ср.: конференции по вторичным моделирующим системам, «труды по знаковым системам»; в центральных академических изданиях того времени практически отсутствуют публикации по семиотике («москвичи» не могли публиковаться нигде, кроме Тарту, что и привело к формированию так называемой Московско-Тартуской школы). Столь резкую реакцию на неопубликованные тезисы Б.А. Успенского можно объяснить лишь тем, что идеологи-ортодоксы, видимо, в значительной мере разделяли эти положения, почему и видели в семиотике столь опасное покушение на принятые в то время в гуманитарных науках догмы.
1 «Метанаука (наука о науке) должна использовать семиотику как органон, или орудие... Так как ничто нельзя изучать без знаков, обозначающих объекты в изучаемой области, то и при изучении языка науки приходится использовать знаки, указывающие на знаки» [Моррис, 1983, с. 38-39].
2 Ср.: «Свойства знака, десигната, интерпретатора или интерпретанты - это свойства реляционные, приобретаемые объектами в функциональном процессе семиозиса. Семиотика, следовательно, изучает не какой-то особый род объектов, а обычные объекты в той (и только в той) мере, в какой они участвуют в семиозисе» [Моррис, 1983, с. 40].
3 «Термин "знак" - это термин семиотики в целом; его невозможно определить в пределах одной лишь синтактики, семантики или прагматики» [Моррис, 1983, с. 44].
76
Однако подобная сводимость всего и вся воедино проблематична -именно потому, что сам Моррис всякий раз говорит о самых различных характеристиках знака. Последовательное применение такого принципа может привести к абсурду: например, изучение химических свойств типографской краски как знаконосителя никак не приведет к обнаружению политических характеристик напечатанной в газете передовицы, почему и не может служить «базой для объединения» химии и политологии.
Справедливо указывая на важность выявления семиотических характеристик языка науки, Ч. Моррис неправомерно генерализирует эти свойства: «Изучение науки может быть целиком включено в изучение языка науки, поскольку изучение языка науки предполагает не просто изучение его формальной структуры, но и изучение его отношения к обозначаемым объектам, а также к людям, которые используют этот язык... » [Моррис, 1983, с. 38].
Изучение языка и используемых знаков какой-либо науки - это лишь один из ее аспектов, а не наоборот (например, математическая нотация или принципы картографирования в географии не предопределяют характеристики этих наук)1. Изучение той или иной науки предполагает, как один из ее аспектов, изучение ее языка, однако сама наука не может рассматриваться как предметная область ее языка. Между тем, согласно Моррису, «изучение науки может быть целиком включено в изучение языка науки»; «научное изучение науки есть изучение языка науки» [Моррис, 1983, с. 38-39]. Но так может функционировать только та наука, предметом которой являются знаковые системы, т.е. семиотика. Подход, предлагаемый Моррисом, действительно возможен только в семиотике, поскольку она изучает не ту или иную науку в целом, а только ее знаковый инструментарий. (Так, например, в рамках филателистического подхода к миру можно рассматривать географию, историю, политику, искусство и т.п. как тематические разделы филателии. Однако вне его все это оказывается бессмысленным и не может оправдать претензии на то, чтобы рассматривать филателию как метанауку или органон-интегатор).
Аппарат (можно сказать - язык) различных наук создается именно внутри них, а не заимствуется из семиотики. Единство языка (в данном случае - в самом широком смысле2) не есть та характектеристика, которая дает основание для каких-либо содержательных выводов. Устанавливаемое семиотикой единство знаковой формы описаний, используемых дру-
1 Подобный подход уже позднее получил название междисциплинарного редукционизма («стремление свести познание сложных явлений к познанию более простых»), с которым связан также и «методологический империализм» [Авдонин, 2014, с. 18].
2 Ср.: «Язык в полном семиотическом смысле этого термина есть любая межсубъектная совокупность знаковых средств, употребление которых определено синтактическими, семантическими и прагматическими правилами» [Моррис, 1983, с. 67-68].
77
гими науками1, есть существенный результат внутри самой семиотики, но это не может стать основой интердисциплинарной интеграции. Но та же ситуация возникнет, даже если ограничиваться «узким» пониманием языка, -например, все написанное на русском языке выводить из свойств русского языка и видеть в этом некую интегрирующую основу. Общность будет ограничиваться именно тем, что все эти тексты написаны на русском языке. В случае поэзии или культуры это еще имеет некоторые содержательные основания, но во всех других сферах лишено какого-либо смысла. Другое дело, что в русистике вполне резонно иметь разделы, специализирующиеся на изучении особенностей употребления русского языка в химии, биологии и т.п. Это может быть полезно при разработке терминологии, составлении учебников для иностранцев, переводе и т.п., но вряд ли приведет к какому-либо прогрессу в соответствующих науках.
Но даже и такое скромное взаимодействие между науками может и не предполагать какого-либо семиотического инструментария, а будет зависеть от содержательных факторов. Так, например, изучение человека и физиологических особенностей его артикуляционного аппарата имеет важную роль в фонетике, и на нем основана артикуляционная классификация звуков. Однако это имеет какую-либо значимость только в пределах фонетики и связанных с ней дисциплин (логопедии, методики преподавания и т.п., но не в хирургии или биологии). Но даже при этом роль семиотики совершенно не ясна. Другое дело - ментальные характеристики человека и семантика языка, поскольку и то и другое основано на знаковых операциях, и здесь интегрирующая роль семиотики несомненна. Как видим, вопрос не в свойствах семиотического аппарата, а в характеристиках объекта и целях исследования. Неадекватность ситуации станет еще яснее, если перейти к формальным аспектам языков науки. В таком случае язык науки сводится к определенной системе нотации, которая уже вовсе лишена каких-либо содержательных аспектов (ср. корпус текстов на русском, сербском, аварском, якутском и др. языках, использующих кириллицу).
Заметим, что в концепции Морриса понятие знака явно доминирует над понятием языка. Язык рассматривается как производное от знаков, сами знаки имеют тенденцию формировать систему2 (а не система определяет, что в ней является или не является знаком). Учитывая время написа-
1 Ср.: «Задача семиотики как раз и заключается в том, чтобы разработать необходимые знаки и принципы такого исследования. Семиотика создает общий язык, применимый к любому конкретному языку или знаку, а значит, применимый и к языку науки, и к особым знакам, которые в науке используются» [Моррис, 1983, с. 39].
2 Ср.: «Совокупность знаков имеет тенденцию превращаться в знаковую систему; это справедливо и для знаков, воспринимаемых органами чувств: жестов, музыкальных тонов и живописи; для речи и письма. В одних случаях системная организация относительно свободна и вариативна и может включать в себя подсистемы различной степени организованности и взаимосвязанности; в других случаях она относительно замкнута и стабильна, как, например, язык математики и других наук» [Моррис,1983, с. 47].
78
ния статьи, естественным представляется и то, что для Морриса как семиотические объекты выступают скорее не столько языки, сколько их знаковая форма. Разумеется, в этом случае формальные языки логики и математики оказываются наиболее характерными представителями класса языков и рассматриваются как эталонные, к которым следует привести все остальные типы. Уже позднее Л. Витгенштейн выявит и легитимизирует разнообразие языков - языковых игр1 - и назовет язык «Трактата» лишь одной из них. Однако Моррис, как и вся современная ему наука, ориентировался именно на язык «Трактата».
При этом Моррис исходит из идеи единства всех языков, поэтому и выделяемые им семиотические характеристики оказываются равноприме-нимыми для всех областей знания. Именно вследствие ее универсальности возможны две семиотики - чистая и дескриптивная
«Однако именно к этой цели (формализации семиотики - С. З.) нам следует стремиться. Когда она будет достигнута, возникнет так называемая чистая семиотика (pure semiotic), которая будет включать в себя в качестве составных частей чистую синтактику, чистую семантику и чистую прагматику. В систематической форме будет разработан метаязык, с помощью которого будут обсуждаться все знаковые ситуации. Применение этого языка для описания конкретных разновидностей знаков можно было бы назвать дескриптивной семиотикой (или соответственно дескриптивной синтактикой, семантикой или прагматикой)» [Моррис, 1983, с. 44].
1 Ср.: «Представь себе многообразие языковых игр на таких вот и других примерах: отдавать приказы или выполнять их; описывать внешний вид объекта или его размеры; изготавливать объект по его описанию (чертежу); информировать о событии; размышлять о событии; выдвигать и проверять гипотезу;
представлять результаты некоторого эксперимента в таблицах и диаграммах;
сочинять рассказ и читать его;
играть в театре;
распевать хороводные песни;
разгадывать загадки;
острить;
рассказывать забавные истории; решать арифметические задачи; переводить с одного языка на другой;
просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молить.
Интересно сравнить многообразие инструментов языка и их способов применения, многообразие типов слов и предложений с тем, что высказано о структуре языка логиками (включая автора Логико-философского трактата)» [Витгенштейн, 1985, параграф 23].
79
Нечто подобное предлагал и Альфред Тарский, разграничивавший теоретическую и дескриптивную семантику1. Но Тарский под языками понимал только и только формальные языки («совершенно точными методами мы сможем развивать семантику единственно языков формализованных»), т.е. уже разработанные языки логики и математики, а не те, которые, по Моррису, в дальнейшем должны были быть созданы в недрах семиотики.
Между тем в свете высказанного возникает вопрос: а какими единицами и правилами будет оперировать эта «чистая» семиотика? Возможно, эта «чистота» должна привести к созданию новых формальных языков -например, математической семиотики (хотя и трудно представить, чем она будет отличаться от существующей математической лингвистики). Но, как показал опыт математической лингвистики, она есть ответвление математической логики, и нет никаких оснований утверждать, что описание естественных языков есть приложение моделей математической лингвистики к конкретным случаям (подобные идеи можно было встретить разве что на заре возникновения этой дисциплины).
Если же эта «чистота» должна быть достигнута эмпирически, путем выделения общих закономерностей различных знаковых систем, то, как нетрудно было убедиться, чем более высокого порядка «общности» вовлекаются в рассмотрение, чем «чище» семиотика - тем она бессодержательнее, и такое индуктивное «восхождение» (или «очищение») не может привести также и к формализации.
Как видим, все поставленные Моррисом вопросы вполне правомерны в рамках самой семиотики. Моррису удалось разработать теоретические основы семиотики и наметить возможности ее приложения, но его главная задача - в той форме, в какой ставил ее сам Моррис, видевший в ней не только отдельную науку, но и «Новейший органон», - требует значительных уточнений.
2. Дело о «семиотике как "органоне" наук»: Сэр Френсис Бэкон против Чарльза Морриса
Слово «Органон» часто встречается в статье Ч. Морриса, один из разделов назван «Семиотика как органон наук». Безусловно, это наименование отсылает к двум великим «Органонам» - Аристотеля и Френсиса Бэкона (1620). Однако в самой статье упоминается лишь одна из составляющих Аристотелевского Органона - книга «Об истолковании», имеющая непосредственное отношение к теории знаков. Между тем, если мож-
1 «Совокупность исследований семантических отношений в естественном языке в целом называют "дескриптивной семантикой ". Отношение между теоретической и дескриптивной семантикой аналогично отношению между чистой и прикладной математикой или, может быть, между теоретической и эмпирической физикой» [Тарский 1998, с. 126].
80
но найти хоть косвенную отсылку к «Новому Органону», то это, на наш взгляд, взятая как эпиграф цитата из Г. Лейбница: «Никто не должен бояться, что наблюдение над знаками уведет нас от вещей: напротив, оно приводит нас к сущности вещей».
Этот эпиграф можно рассматривать как полемический ответ на «ан-тисемиотизм» «Нового Органона», видевшего в знаках источник заблуждений. Фр. Бэкона нередко причисляют к предтечам современной семиотики. Это имеет веские основания, однако его интерес к знакам - это скорее подход врача к изучению опасной болезни, чтобы найти средства для ее лечения (если только это возможно)1. Его классификация знаков основана на том, в какой мере различные типы знаков в большей или меньшей степени приводят к заблуждениям, они разграничиваются по степени их «испорченности»2. Уже первый тезис «Нового Органона» ан-тисемиотичен: человек - истолкователь непосредственно природы: «Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может» [Бэкон, 1978, параграф I].
Почему и любое иное, помимо эмпирического, знание, основанное на знаках, оказывается неадекватным и ведет к заблуждениям. Это и есть знаменитые «идолы» Бэкона, с которыми должна бороться наука. Два идола имеют непосредственное отношение к лингвистике и семиотике: это идол площади и идол театра. Первый идол - порождение языка, второй -порождение основанных на языке иных знаковых систем (коннотативных или вторичных моделирующих), на основе которых создаются основанные на знаковых средствах семиотические миры («вымышленные и искусственные миры») [Бэкон, 1978, параграф ХЫУ]. Особо опасен язык, порождение толпы, с которым бессильны бороться и «ученые мужи»: «Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям» [Бэкон, 1978, параграф ХЬП].
1 Пусть и метафорически, но воздействие языка на науку Бэкон описывает как неизлечимый недуг (или неисправимое зло): «Отсюда и получается, что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры относительно слов и имен, а благоразумнее было бы (согласно обычаю и мудрости математиков) с них и начать для того, чтобы посредством определений привести их в порядок. Однако и такие определения вещей, природных и материальных, не могут исцелить этот недуг (malo mederi), ибо и сами определения состоят из слов, а слова рождают слова» [Бэкон, 1978, параграф LIX].
2 «Тем не менее в словах имеют место различные степени негодности и ошибочности» [Бэкон, 1978, параграф LX].
81
Предвосхищая попытки логиков и философов ХХ в. (в том числе и Ч. Морриса) логико-семантического анализа языка и конструирования некоторого идеального языка, служащего адекватным отображением действительности, Фр. Бэкон справедливо предрекает их неудачу, его точка зрения скорее ближе к точке зрения сторонников теории лингвистической относительности, причем в ее радикальной форме: «Но тягостнее всех идолы площади, которые проникают в разум вместе со словами и именами. Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки и философию софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевидных для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовали природе, слова становятся помехой» [Бэкон, 1978, параграф ХЬУ].
Причина «непобедимости» идолов площади - это не только то, что их воздействие неявно и их обнаружение требует особого анализа, но, что еще более опасно, поскольку неустранимо, - то, что борьба со словами ведется посредством самих слов. По сути, Фр. Бэкон вплотную подошел к проблеме необходимости конструирования особого метаязыка для анализа языка-объекта, а его анализ классов слов на основе их референциальных характеристик предвосхищает многие положения логической семантики (имена несуществующих вещей; имена существующих вещей, но неясные; плохо определенные имена, требующие контекстуализации, и т.п. [Бэкон, 1978, параграфы LX-LXI], но с противоположной целью - дискретировать саму возможность описания мира посредством языка.
Практически то же, но в более мягкой форме относится к идолам театра (иногда называемым также идолами теорий - system). Они создаются коллегами-философами: «Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры... При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности» [Бэкон, 1978, параграф XLIV].
Они менее опасны, поскольку являются продуктом воображения образованных людей, а их воздействие носит явный характер1. Поэтому эти заблуждения проще поддаются опровержению (поскольку порождены не-
1 «Идолы театра не врождены и не проникают в разум тайно, а открыто передаются и воспринимаются из вымышленных теорий и из превратных законов доказательств» [Бэкон, 1978, параграф ЬХ1].
82
верным способом доказательства либо же допускают процедуру верификации) [Бэкон, 1978, параграф ЬХ1]. Однако даже это не спасает от появления все новых идолов театра (или новых спекулятивных теорий): «Идолы театра или теорий многочисленны, и их может быть еще больше, и когда-нибудь их, возможно, и будет больше» [Бэкон, 1978, параграф ЬХП].
Хотя идолы театра создаются философами, постоянные аналогии с комедиями, сказками, историческими повествованиями и т.п. позволяют распространить подход Фр. Бэкона и на другие, различными семиотическими средствами описывающие мир (в том числе и возможные миры) знаковые системы.
В свое время, будучи обвиненным во взяточничестве, Френсис Бэкон в свое оправдание привел неотразимый аргумент, который во многом способствовал его весьма мягкому наказанию: получаемые им подношения не влияли на объективность его вердиктов, и по многим делам его приговоры были против тех, от кого он до этого принимал подарки. В данном случае ситуация обратная - тот суровый вердикт, который Фр. Бэкон выносит семиотическим порождениям, идолам площади и идолам театра, оказывается ценнейшим подарком, преподносимым им семиотике, - он определяет сферу действия семиотики как Органона и в этом смысле прекрасно дополняет программу Ч. Морриса, - обосновывая роль семиотики как органона, но не всех, а только гуманитарных наук, - снимая вышеперечисленные претензии на ничем не ограниченный радиус применения этого инструмента. Без только мешающего ей «семиотического империализма» семиотика есть именно тот инструмент, который адекватен для описания идолов площади и идолов театра, - т.е. всех тех конструктов (знаковых объектов), существование которых обусловлено не природой, а некоторыми знаковыми операциями, - говоря вышепроцитированными словами Бэкона, «вследствие предания, веры и беззаботности» и «порождающего их общения и сотоварищества людей».
Заключение: Новая семиотика как сверхновый органон
«Новый Органон» Бэкона очерчивает сферу, которая противостоит точному знанию, - это идолы театра и идолы площади. Между тем это именно та сфера, в которой реальность и ее знаковое конструирование оказываются неразрывно связаны. Языковой знак нельзя отделить от выражаемого им смысла - вне этого он перестает быть знаком. Однако и смысл может существовать только будучи выражен в некоторой знаковой форме. Описание не отделимо от того, что описывается. Это напоминает разграничение субъективного и объективного, но только отчасти, поскольку здесь ключевым оказывается вопрос не столько существования, сколько конструирования. Это те сферы человеской деятельности, а также
83
те науки, где объект и метод взаимосплетены и где субъект знаковой деятельности не может принять позицию, которую предполагает бэконовский «истолкователь», - истолковывать непосредственно природу, а не созданные другими ее описания.
Лингвистика и философия ХХ в. показали, что язык есть не столько инструмент описания действительности, сколько механизм и форма ее конструирования. Соответствующие различным социальным функциям различные модусы употребления языка приводят к формированию различных типов реальности, точнее, представлений о ней. Некоторые типы реальности могут быть отделены от языка, на котором они описываются, -например, физическая; некоторые существуют только как языковая структура - например, поэтическая. Но во всех случаях очевидно что: 1) представление о реальности (представление реальности) не существует вне выражающего его языка; 2) любая реальность получает какой-либо социально значимый смысл и значение только будучи выражена в языковых структурах, вне которых абсурдно говорить о смысле какого-либо исторического события или же физического явления, поскольку человеческая деятельность есть непрерывный процесс порождения, обмена и преобразования ценностей и смыслов. Поэтому «истолкователь природы» неизбежно наделяет ее знаками и смыслами и преобразует в текст: это может быть научное или художественное описание некоторого природного явления, либо же семиотизация природы (сама она рассматривается как текст, язык которого мы должны постичь1).
Тем самым в процессе функционирования (коммуникации) возникает постоянное взаимодействие текстов и знаковых систем: это и тексты, порождающие новые тексты, ибо интерпретацией некоторого текста может стать некоторый другой текст, это и новые знаковые системы, множество надстраивающихся одна над другой метасемиотик и коннотативных се-миотик2. Это позволяет выделить сферу действия семиотики и как отдель-
1 Отсюда и устойчивая метафора: мир как книга, как это прекрасно развернуто в стихах Велимира Хлебникова:
Род человечества - книги читатель, А на обложке - надпись творца, Имя мое - письмена голубые...
Эти горные цепи и большие моря,
Эту единую книгу
Скоро ты, скоро прочтешь!
В этих страницах прыгает кит
И орел, огибая страницу угла,
Садится на волны морские, груди морей,
Чтоб отдохнуть на постели орлана.
2 Семиологические основы операций, создающих вторичные моделирующие системы, были описаны еще Л. Ельмслевом, который называл их коннотативными и мета-се-
84
ной науки, и как органона тех наук, в которых областью референции будут, по классификации Ельмслева, семиотики первого и более высокого уровня (т.е. все типы не-денотативных семиотик). Денотативные семиотики, в которых ни план выражения, ни план содержания (т.е. - ни денотат, не замещающий его знаконоситель) не являются знаками, можно назвать Бэконовскими, поскольку к ним приложимы требуемые его методом процедуры интерпретации.
Таким образом, можно подтвердить, что семиотика действительно может служить органоном наук, но только тех, в которых ключевыми являются понятия смысла и ценности; описываемое не отделимо от самого описания или создается этим описанием. Круг этих наук в общих чертах совпадает с гуманитарными. Науки, где можно разграничить объект и метод, также не могут не пользоваться знаками, но тем не менее объекты изучения данной науки (денотаты) существуют независимо от нее. Это все те сферы знания и те науки, где объекты даны и могут считаться естественными (данными природой - по Бэкону), почему и сами науки оправдывают свое название естественных. В данном случае знаки имеют непосредственную референцию и могут быть заменены более точными и т.п.
В отличие от гор и океанов географа или клеток и зверушек биолога, абстрактные или ментальные объекты и отношения, социальные смыслы и ценности и т.п. не могут быть репрезентированы иначе как в знаковой форме, почему и все последующие дескриптивные или коммуникативные операции над ними будут операциями со знаками. При этом, очевидно, в результате этих операций семиотические операции будут усложняться, создавая все новые вторичные, третичные и т.д. моделирующие системы, но в целом все они будут сводиться к двум фундаментальным - ельмслев-ским коннотативным и метаязыковым операциям. Безусловно, это сфера идолов, рожденных коммуникацией и социальными функциями («общением и сотовариществом людей»), почему и антисемиотический эмпиризм оказывается не применимым.
Среди денотативных и неденотативных знаковых систем несколько особняком стоят лингвистика и математика, в силу двойственного характера их семиотических средств. Среди объектов гуманитарных наук язык занимает особое место, поскольку семантика языкового знака носит двоякий характер1, его означаемым являются и смыслы, и значения. Если пер-
миотиками: «Под денотативной семиотикой мы понимаем такую семиотику, ни один из планов которой не является семиотикой. Предельно расширяя кругозор, мы можем указать, что существуют также семиотики, план выражения которых является семиотикой, и существуют семиотики, план содержания которых является семиотикой. Первую мы будем называть коннотативной семиотикой, вторую - метасемиотикой» [Ельмслев, 1960, с. 368-369].
1 Мы основываемся на противопоствлении Фреге «Sinn» и «Bedeutung»; первый член не представляет трудности для перевода - это «смысл» (Sense / Significance). Однако второй до сих пор не имеет общепринятого перевода. На русский его переводят то как «де-
85
вые обусловлены языком как системой и вне языка не существуют, то вторые - это реально существующие и в этом смысле не зависимые от языка объекты (в данном случае можно отвлечься от модуса существования и степени зависимости от языка денотатов общих имен, имен мнимых объектов и т.д.). Тем самым язык одновременно оказывается и денотативной семиотикой, и неденотативной, почему и может выступать в функционально различных ипостасях и семиотических статусах (ср. с теорией языковых игр Витгенштейна).
Пусть в зеркально отраженной форме, но аналогичное относится и к математике. Ее абстрактные объекты также не существуют вне знаковой формы и не имеют денотатов в самой природе, однако вместе с тем они оказываются точными и универсальными моделями существующих независимо от науки математики объектов и отношений. Кроме того, правила конструирования объектов и логического вывода делают полностью обоснованным рассмотрение математики как формального языка [Математика и семиотика, 2014, с. 127-130]. Напомним, что к разграничению смысла и значения сам Готлоб Фреге пришел от рассмотрения составляющих основы математики утверждений тождества; впоследствии наиболее существенные для семантики открытия также были сделаны при изучении математики (теория истины и метаязыков Тарского, теорема Геделя, семантика возможных миров Карнапа, не говоря уже о вкладе Витгенштейна в теорию языка).
Как мы уже имели возможность обосновать ранее [Золян, 2014 а], описывая не только то, что существует, но и то, что могло и даже не могло существовать, семиотика из инструмента описания мира становится инструментом его создания и понимания. Думается, если «сузить» сферу действия гуманитарными науками, то идея Ч. Морриса имеет больше оснований, чем то имело место в 1930-х годах. Но это требует коренного изменения методологических подходов к семиотике: перехода от моррисовский формы семиотики к той, которую Бенвенист назвал семиотикой «второго по-коления»1.
нотат», то как «значение». Еще больше вариантов дают английские переводы: reference / meaning / denotation / nominatum [Фреге, 1977].
1 Ср.: «...нужно преодолеть соссюровское понимание знака как единственного принципа, от которого будто бы зависят и структура языка, и его функционирование. Это преодоление должно идти в двух направлениях: во внутриязыковом (интралингвисти-ческом) анализе - в направлении нового измерения означивания, означивания в плане речевого сообщения, названного нами семантическим и отличного от плана, связанного со знаком, т.е. семиотического; в надъязыковом (транслингвистическом) анализе текстов и художественных произведений - в направлении разработки метасемантики, которая будет надстраиваться над семантикой высказывания. Это будет семиология "второго поколения ", и ее понятия и методы смогут содействовать развитию других ветвей общей семиологии» [Бенвенист 1974, с. 89].
86
Ч. Моррис, продолжая подход Ч. Пирса и Г. Фреге, ориентировался на точные науки, претендующие на возможность адекватного отображения действительности посредством некоторых знаковых операций. Безусловно, в таком случае нужды в привлечении модальности не было, а возникающие трудности объяснялись несовершенством языка. Между тем, хотя знаковые системы точных наук допускали достаточно простую семиотическую интерпретацию, сами они особой нужды в семиотике как «универсальном инструменте» не испытывали: их вполне устраивал их собственный.
Но при обращении к гуманитарным наукам ситуация существенно меняется. Здесь реальность заменяется ее описаниями, модальность становится ключевым понятием [подробнее см.: Золян, 2014 а, 2014 б], определяющей становится семантика возможных миров и пропозициональных установок, а кажущиеся «изъяны» языка оказываются свидетельством его гибкости и полифункциональности. Естественный язык - механизм в первую очередь для сотворения мира (в том числе и бэконовских идолов площади и театра) и уже потом - для его описания. Та версия семиотики, которую можно назвать модальной, требует привлечения иных принципов. Она предусматривает теоретический и дескриптивный инструментарий для рассмотрения таких явлений, как соотнесенность между модальностями, проявления субъективности и так называемых объективных модусов в языке и речи, зависимость смысла и денотации от контекста, выражение и обозначение возможных и несуществующих объектов, возможность описания будущего и прошлого, в том числе и их альтернатив, и т.п. - всего, что невозможно описать средствами немодальной референтной семиотики.
Подобная семиотика будет также и контекстно зависимой. Это касается самого определения знака - смысл и денотат знака не абсолютны, а определяются контекстом. Неизбежная при модальном понимании смысла релятивизация денотации соотносится с релятивизацией контекстуальной, как внешне-, так и внутритекстовой. Еще одним типом контекстуальной зависимости могут быть различные конфигурации интертекстуальных отношений. Модальная семиотика может быть рассмотрена и как функциональная семиотика, семиотика в действии. Уже само описание знака и знаковых отношений, если оно берется как контекстно зависимая величина, имплицитно предполагает коммуникацию. При этом, как предполагал еще Э. Бенвенист, объектами «семиотики второго поколения» будут не изолированный знак, а высказывание и текст. Именно текст является формой существования возможных миров («идолов площади и театра»), которые, в свою очередь, являются семантикой текста. Тем самым модальная семиотика, не ограничиваясь изучением собственно семиозиса, или семио-зиса первого уровня (конструирование знака и знаковой системы), оказывается ориентированной на описание таких процессов, как конструирование текстов, их функционирование, интерпретация, интертекстуальные
87
отношения и т.д. Идеи, равно как и методы модальной семиотики, позволяют описывать социальные и исторические процессы так, как они осмысляются их участниками и интерпретаторами, и могут оказаться весьма существенными для выработки новых методологических концепций гуманитарных наук. Семиотика, превращающаяся из науки о знаках в науку о смыслах и текстах, выступает (вновь процитируем емкое выражение М.В. Ильина) как «алгебра гуманитарных наук», призванная описывать не столько знаки, сколько смыслы, тексты и интерпретации.
Таким образом, можно говорить об актуальности программы, предложенной Чарльзом Моррисом, которая при этом оказывается парадоксально инвертирована. Для ее реализации:
а) должно быть пересмотрено то, что признано, - семиотическая теория в версии Морриса;
в) признано то, что не было принято, - возможность семиотики выступать как органон знания:
с) но только такого, которое создается семиотическими средствами и без них не существует.
Список литературы
Авдонин В.С. Методологическая интеграция науки // Метод / РАН. ИНИОН. - М., 2014. -
Вып. 4. - С. 12-32. Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М.: Прогресс, 1974. - 448 с.
Бэкон Ф. Новый Органон, или истинные указания для истолкования природы // Бэкон Ф.
Сочинения в двух томах. - М.: Мысль, 1978. - Т. 2. - С. 7-214. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. - М.:
Прогресс, 1985. - Вып. 16. - С. 79-128. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. - М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. - Вып. 1 - С. 264-389. Золян С.Т. Модальная семиотика: основания и обоснования // Метод / РАН. ИНИОН. - М.,
2014 а. - Вып. 4. - С. 97-121. Золян С.Т. Теория языкового знака Готлоба Фреге в модальном ключе // Вопросы философии. - М., 2014 б. - № 12. - С. 139-149. «Математика и семиотика: Две отдельные познавательные способности или два полюса единого органона научного знания?». Круглый стол // Метод / РАН. ИНИОН. - М., 2014. -Вып. 4. - С. 122-142
МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр.: / РАН. ИНИОН.; Ред и сост. вып. М. В. Ильин - М., 2014. - Вып. 4: Поверх методологических границ.
Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика. - М.: Радуга, 1983. - С. 37-89. Тарский А. Семантическая концепция истины и основания математики // Аналитическая философия: становление и развитие: Антология. - М.: Интеллектуальный дом книги, 1998. - С. 90-129.
Теория и методология гуманитарного знания: Круглый стол / В.И. Дурновцев, М.В. Ильин, И.В. Фомин, В.С. Авдонин, О.Ю. Малинова // ГУМАНИТАРНЫЕ ЧТЕНИЯ. РГГУ -2014. - М.: РГГУ, 2015. - С. 135-155.
88
Ильин М.В. Методологический вызов. Что делает науку единой? Как соединить разъединенные сферы познания? // МЕТОД / РАН. ИНИОН. - М., 2014. - Вып. 4. - С. 6-11.
Козлов В.П. Интеграция гуманитарных и естественнонаучных знаний: Информационные подходы // ГУМАНИТАРНЫЕ ЧТЕНИЯ. РГГУ - 2014. - М.: РГГУ, 2015. - С. 290-294.
Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. - М.: ВИНИТИ, 1977. - Вып. 8. -С. 181-210.
Фомин И.В. Элементы семиотического органона для обществоведения: Анализ повествований // МЕТОД / РАН. ИНИОН. - М.: ИНИОН РАН, 2014. - Вып. 4. - С. 143-162.
89
