CC BY-NC-ND
39
Н.Н. Гончарова
МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ И МЕНТАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЫ ХУН-ХУШ вв.
Статья посвящена взглядам, оценкам и образным представлениям русского народа, сложившимся в ХУН-ХУШ вв. и нашедшим свое отражение в предметно-пространственной среде. Резные и расписные сюжеты на бытовых вещах передают представление современников о месте человека в окружающем пространстве, о формировании их художественного сознания и эстетических идеалах, о нормах и ценностях, убеждениях и принципах.
Ключевые слова: народное искусство, предметы быта, образы фольклорной архаики, символы, семантика, Александр Македонский, Самсон, царь Василий, царь Лев, Владимир Мономах, Мордарий Хренников, Пи-скатор.
Предметно-пространственная среда создавалась человеком в течение многих веков. Но ее значение в жизни общества не исчерпывается только утилитарными функциями. Вещи, окружающие человека, всегда отражают его духовный мир, пропущенный через призму традиций, воспитания, личного опыта.
Мы знаем, что русское общество в указанный период было обществом высокой знаковости, в культурном пространстве которого на изображение смотрели как на условный знак или как на «символическую формулу»1. Существовала понятная современникам особая система приемов и правил, определяющих семантическое содержание произведения. Позднее эта очевидность была забыта.
Безусловным доказательством является то общеизвестное обстоятельство, что предметы быта не просто так декорировались резьбой и росписью. Этот декор нес определенное сообщение,
© Гончарова Н.Н., 2014
нравоучение или послание. Другими словами, «элементарные по своему выражению символы обладают большой культурно-смысловой емкостью» и играют огромную роль в общей истории художественного опыта человечества2. Прочтение любого невербального рассказа-изображения помогает не только определить вкус владельца и его эстетические предпочтения. Это позволяет установить мировоззренческие и философские представления людей об устройстве мира, выявить нравственные категории, на которые опиралось общество.
Дохристианский период культуры обнаружил себя в изображениях таких персонажей, как конь, птица, олень, белка и пр., - наиболее традиционных и широко используемых образов до настоящего времени. С принятием христианства они органично вошли в русский бестиарий наряду с античными сиринами, кентаврами-полканами, грифонами и единорогами. Композиционное соединение этих образов представляет собой своеобразный рассказ, понятный лишь современникам. Этот фольклорно-архаичный пантеон нес в себе несколько смыслов и в том числе почтительное, уважительное отношение к традициям. Значение каждого образа со временем менялось, а центральный персонаж напрямую зависел от периферийных изображений.
Охлупень, архаичный элемент конструкции двускатной крыши северного дома, завершался головой коня или птицы. Конь - древнейший образ, стоящий у истоков русской культуры. Образ коня особенно богат смысловыми значениями. Конь - мускулистая сила и бег времени. Геоцентрические представления о дневном пути солнца по небу на конях возникли с незапамятных времен.
Идея охраны при помощи магических изображений возникла в глубокой древности и просуществовала очень долго. Декоративные (а по своей сути магически-заклинательные) изображения помещались на крышах домов, наличниках окон, торцовых досках, воротах, калитках, хозяйственных постройках. Основные персонажи - львы, кони, птицы-сирины, русалки, бесконечные вариации птиц, располагающихся среди пышных растительных побегов.
Образ птицы нес в себе несколько смысловых нагрузок: это и отголоски космогонических мифов о птице как посреднике между небом и землей, и птице как участнице сотворения мира, и птице как воплощении души и Святого Духа. Кроме того, образ лебедя или утицы соотносился с образом девушки-невесты.
Сдвоенные или строенные изображения коньков или птиц присутствуют на многих предметах. Это увеличивало магически-защитный смысл скульптурного образа.
Любое изображение в русской народной культуре создавалось для определенного места в жизненном пространстве и несло в себе не столько декоративные функции, сколько неразрывную связь с окружающей средой и строгое следование своему «внутреннему» назначению. Декор не «украшал», а «одухотворял» предмет, придавал ему личные начала, как бы устанавливал внутренний диалог между предметом и его владельцем. Личность автора не выявлялась, но пряталась в его изделии.
Например, древнейшим видом ритуального предмета являлся праздничный деревянный ковш. Рукоять ковша украшалась резными скульптурными изображениями. Иногда на ней размещалась сложная многофигурная композиция, состоящая из нескольких изображений: вереница бегущих коньков или плывущих уточек, сидящих на спинках друг друга.
В основе многих композиций лежал растительный побег из листьев - символ Древа жизни, Райского сада и благодати. Образ Древа уходит своими истоками к глубинам архаичного миросозерцания, где оно являлось системообразующим стержнем в древних представлениях человека о вселенной.
Мачты речных судов часто украшались дисками с изображением солнца3. На мачте поволжского судна первой половины XVIII в. укреплен солнечный лик, лучи которого завершаются расположенными по кругу стилизованными человеческими фигурками. Фигурки образуют хоровод, который сам по себе является древнейшим дохристианским магическим танцем. Поднятые вверх руки воплощали восход солнца, опущенные вниз - заход. Эти архаичные ритуальные движения служили своего рода молением к силам природы о хорошей погоде, о благополучном завершении путешествия.
Среди бытовых предметов, несущих в себе принципы и образные представления, определяющие понимание мира, места в нем человека, а также жизненные позиции или программу поведения, можно выделить две группы. Первая - предметы с надписями, содержащие притчи-пословицы, притчи-поговорки, своего рода поучения и советы. В основном это деревянная посуда, пряничные доски, швейки и т. д. Ко второй группе относятся предметы с живописными сюжетными композициями - сундуки, коробьи, дверные филенки, предметы мебели и прялки.
Наставления и нравственные критерии звучат и в надписях на ларцах, деревянной посуде, прялках ХУ11-ХУ111 вв.: «...будь при славе смирен, а при печали мудр...», «...в высокомъ месте не садис...», «...къ чюжимъ женамъ в кутъ не ходи.», «.будь поумнея живи поскромнея. », «. вся стыдения стяжавшая блага. », т. е. стыдли-
вость - добродетель и это качество необходимо человеку, стыдливый человек награждается благополучием и «стыдом украшается» и т. п.4
Авторы живописных сюжетов создавали композиции из образов той или иной знаковой направленности, в зависимости от своего мироощущения. Старые, традиционные мотивы служили основанием для «нового смыслового содержания»5. Какие-то сюжеты и их герои исчезали совсем, другие, забытые, возникали вновь. Преемственность фольклорных явлений в значительной степени осуществлялась за счет «переосмысления содержания мотива при внешнем сохранении его традиционной формы»6. Символические изображения всегда содержали какой-либо текст или повествование. Часто эти сообщения транслировались из прошлого в настоящее и будущее. Те или иные композиции переходили из одного пласта культуры в другой.
Эпоха фольклора и Средневековья была ориентирована на использование канона, выработанного веками. В то же время «канон никогда не служил помехой, и трудные канонические формы во всех областях искусства всегда были оселком, на котором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования»7. Подобная совокупность законов, норм и правил давала возможность проявить подлинное искусство. Индивидуальность проявлялась в композиции, иногда в цвете, но «личное» здесь звучало гораздо тоньше, чем в других произведениях.
На рубеже ХУП-ХУШ вв. большое внимание уделялось назидательным или притчевым сюжетам. В изобразительном искусстве притча обычно воплощалась в виде сюжетной композиции нравоучительного характера, обогащенной аллегорическими и символическими знаками и образами. Притчево-назидательный жанр возник из естественной потребности человека к нравственному самосовершенствованию. Сюжеты-притчи «утверждали, прежде всего, нравственные идеи, вызывали интерес к аллегорической иллюстративной форме и доставляли при этом эстетическое удоволь-ствие»8. Назидательные сюжеты аккумулировали в себе пласты того духовного опыта, который столетиями накапливался народом, и дополняли зрительным примером словесные поучения. В данном случае назидательность усиливалась зрелищностью. Получался некий «симбиоз», увеличивающий влияние назидательности9. Для наставления обычно брался «кульминационный момент произведения», который ярче всего раскрывал идею замысла10. Большой интерес представляет двучастная композиция на лопаске северной прялки 1781 г. Живописное пространство условно разделено на два поля. В верхней части на темно-зеленом фоне среди цветов помещено изображение крупной бабочки с пестрыми крыльями. Над
бабочкой, между двух цветков, стоит дата «1781 г.». На нижнем, белом, поле изображен юноша, скачущий по горам на коне. Над фигурой всадника и по сторонам расположена надпись: «Сижу я на борзом коне ито не обузданъ по горам по холмамъ везде конь стре-каетъ оумъ мои разбиваетъ где бы и не нады поспевает», «юнось моя юнось беспечалное время куды ты стремишся куды ты летишь скоро придетъ твоя старость будь поумнея живи поскромнея». Изображение всадника и коня, сама манера художника свидетельствуют о его навыках в иконном письме. Надпись выполнена характерным для своего времени почерком.
С одной стороны, всадник на коне и сама надпись иллюстрируют традиции конца ХУ11 в., где назидательность и философские рассуждения о быстротечности жизни были в то время одной из наиболее популярных тем. Юношам как бы дается совет о том, что устремления молодости не должны быть бесцельными, беспечальное время юности должно быть осмыслено, довольно быстро приходит старость - время подведения итогов.
Изображение бабочки - дань новым символам. В славянском бестиарии этот образ отсутствует. В петровское время начали собирать гербарии и энтомологические коллекции. Изображения бабочек и мотыльков появились на расписной и инкрустированной мебели, на обманках. Западноевропейская культура с ее эмблематическими и аллегорическими символами транслировала в русскую культуру многие свои образы, и один из них - бабочка. Этот образ является символом человеческой души. Бабочка, появившаяся из куколки, - та стадия души, «которую она проходит для того, чтобы развернуть свои силы для полета», т. е. молодость11. Смена возрастов, человеческая жизнь, ее быстротечность - те темы, которые волнуют заказчика. Таким образом, оба сюжета как в средневековом, так и в новом западноевропейском варианте содержат одну и ту же идею: беспечальная юность прекрасна, но она быстро пролетает (как бабочка или быстроногий конь).
Интересно, что назидательность была не менторская, не дидактическая. Она апеллировала к житейской мудрости, евангельским истинам.
Большой популярностью в указанное время пользовалась библейская тематика. Художники использовали библейские рассказы не только в назидательных или притчевых сюжетах. Многие композиции, не имея назидательного значения, иллюстрируют те или иные события ветхозаветной истории.
Например, популярный сюжет - «Самсон, раздирающий пасть льву». В различных вариациях его часто использовали художники
в росписях на коробьях и сундуках. Хотя в облике героя нет никаких признаков библейского персонажа, содержание происходящего перед нами не вызывает сомнения.
Авторы росписей ищут для своих произведений значительных лиц, бесспорных героев. Художники старались воплотить «идеалы эпохи». Гиперболизация персонажа шла «по пути создания собирательного образа героя»12. Конкретная личность отсутствует или, вернее, понимается как часть целого. В данном случае возвеличивались сила, храбрость и мужество Самсона.
Бесспорно, влияние православной культуры сказалось и на изображении такого известного и любимого средневекового персонажа, как Александр Македонский. К этому времени уже сложился архетип русской духовной жизни. Ее символ: «Не в силе Бог, но в правде». Важны были не столько военные победы, сколько сражения, потребовавшие наибольшей жертвенности13. В рамках именно этой философии трактуется и образ Македонского.
Дохристианская Русь привнесла в русскую культуру свои образы, свои представления об окружающем мире и месте в нем человека. Христианство приняло полученное наследие, привлекая и перерабатывая его для полноты и совершенства своего художественного языка. Православная Россия продолжила этот процесс собирания, включая в него то культурное наследие, которое оставила после себя языческая Русь. Происходит не проникновение в православную культуру языческих обычаев, а их воцерковление и христианизация языческого искусства. Резьба и роспись на предметах домашнего обихода - одно из проявлений этого искусства, и естественно оно существовало в рамках православной культуры, морали и человеческих ценностей.
На рубеже ХУП-ХУШ вв. появляются новые сюжеты, перефразируются и изменяются старые композиции. Осуществляется смена ценностных систем. Необходимо отметить, что «чем более разрушительными являлись перемены, тем активней возрождалась архаика»14. Неповторимое по национальному своеобразию художественное мышление русских резчиков и изографов допетровской Руси не могло исчезнуть сразу. Еще долгое время обаяние старых образов заставляло как заказчиков, так и исполнителей украшать предметы быта традиционными и любимыми персонажами.
В данной работе мы предложили рассмотреть народное искусство в контексте православной культуры, что особенно актуально в настоящее время. Занимаясь народным искусством, многие исследователи подчеркивают его языческую составляющую. Нам кажется, что на протяжении более десяти столетий православия на Руси
эта составляющая не так значима. Так же как Византия вобрала в себя культуру Малой Азии, античности, искусство многих народов и вместе с православием перенесла этот синтез культур на русскую землю, таким же образом и русский дохристианский пантеон был воспринят и синтезирован православием. Автором предлагается новый термин - «образы фольклорной архаики», которым можно обозначить как иудейского льва, античных кентавра и птицу Сирин, так и славянских медведя, коня и птицу.
Примечания
1 Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. СПб.: Академический проект, 2002. С. 215, 321.
2 Порфирьев И.Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. М.: Индрик, 2005 С. 12, 32.
3 Гончарова Н.Н. Мачта волжского речного судна первой половины XVIII в. // Труды ГИМ. Вып. 121. М., 2000. С. 405-412.
4 Уханова И.Н. Северный ларец первой половины XVIII в. из собрания Государственного Эрмитажа // Народное декоративно-прикладное искусство городов и посадов Русского Севера конца XVII - XIX века. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. С. 133-134.
5 Фрейдендберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978. С. 15. Криничная Н.А. Персонажи преданий: становление и эволюция образа. Л.: Наука, 1988. С. 13.
Настольная книга священнослужителя: В 7 т. М., 1983. Т. 4. С. 159. Колесов В.В. Древнерусская притча // Сокровища древнерусской литературы. М.: Наука, 1991. С. 17.
Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Наука, 1977. С. 158, 167.
Мишина Е.А. Русская гравюра на дереве XVII-XVIII вв. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. С. 26.
Холл Менли П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. Новосибирск: ВО «Наука», 1993. С. 309.
Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.: Наука, 1970. С. 68, 109-110.
Яковлева А.М. Устав о жизни по правде и с чистой совестью // Развлекательная культура России XVIII-XIX вв. М.: Новая русская книга, 2001. С. 24-25. Хренов Н.А. Переходность как следствие колебательных процессов между культурой чувственного и культурой идеационального типа // Переходные процессы в русской художественной культуре. М.: Академия, 2003. С. 31.
