Мировой экономический кризис в социально-политическом разрезе (материалы круглого стола) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

•ш ц

о/ц^ои

МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОМ

РАЗРЕЗЕ

МАТЕРИАЛЫ КРУГЛОГО СТОЛА

12 ноября 2008 г. в Институте социологии РАН состоялся круглый стол, посвященный анализу причин и возможных социально-политических последствий мирового экономического кризиса. В круглом столе приняли участие д.э.н. Ю.А.Борко (Институт Европы РАН), д.и.н. О.И.Величко (ИС РАН), д.и.н. А.А.Галкин (ИС РАН), д.и.н. И.В.Данилевич (ИС РАН), д.филос.н. Ю.А.Красин (ИС РАН), к.и.н. М.Е.Орлова (ИС РАН), д.и.н. К.Г.Холодковский (ИМЭМО РАН), д.и.н. И.С.Яжборовская (ИС РАН) и др.

В предлагаемом вниманию читателей материале мы публикуем вводный доклад А.А.Галкина, а также фрагменты наиболее интересных выступлений участников дискуссии.

А.А.Галкин Социально-политические ипостаси кризиса: наметившиеся и перспективные

Прогнозировать социально-политическое развитие общества, тем более в глобальном разрезе, непросто — особенно на том этапе кризиса, когда окончательно не определились ни его конечные масштабы, ни вероятная продолжительность. Однако прилагать усилия, направленные на получение прогностических результатов, с одной стороны, необходимо (чтобы своевременно и объективно оценить потенциальные последствия происходящего и попытаться их, по меньшей мере, минимизировать), а с другой — возможно, ибо наиболее важные отличительные черты кризиса уже проявились.

Что же можно сказать о развертывающемся на наших глазах кризисе?

Во-первых, он сразу же стал мировым не в метафорическом (как это нередко бывало в прошлом), а в буквальном смысле, охватив практически все континенты и поразив все страны. Во-вторых, начавшись как чисто финансовый, он быстро распространился на реальный сектор экономики, что придало ему особо разрушительный характер. В-третьих, уже на ранних этапах он продемонстрировал высокую устойчивость по отношению к регулирующим импульсам, не свойственную его непосредственным предшественникам. Все это заставляет предположить, что по своим социально-политическим последствиям нынешний кризис может оказаться гораздо серьезнее тех, что сотрясали мировую

экономику в послевоенные годы. Фактически мы имеем дело с первым экономическим кризисом эпохи глобализации.

Нарастание кризисных процессов с самого начала заметно повлияло на массовое сознание. Еще до того, как кризис перестал быть латентным и приобрел всеобщее признание, во многих обществах, хотя и в разной степени, стало расти ощущение того, что господствовавший на протяжении трех десятилетий неоконсервативный подход к экономике, некогда стимулировавший развитие народного хозяйства, потерял былую эффективность. Со страниц политической публицистики тревога по поводу грядущего неблагополучия проникла в серьезную научную литературу и все чаще звучала в ходе массовых, преимущественно молодежных, манифестаций. Участились поиски экономической и социально-политической альтернативы неоконсервативной политике. Вместе с тем до поры до времени многим продолжало казаться, что эти поиски если и не маргинальны, то, во всяком случае, далеки от того, что именуют «мэйнстримом».

Сейчас ситуация изменилась в корне. Радикально-либеральный (неоконсервативный) подход к экономическим процессам клянут повсеместно — вне зависимости от страны, социального статуса и политических предпочтений. Политики, как бы соревнуясь, оспаривают друг у друга репутацию сторонников альтернативных подходов, выдвигая все новые проекты, предусматривающие преобразование мировых финансовых структур и национальных экономических институтов. Всплыло из небытия вроде бы канувшее в Лету критическое отношение к капитализму как общественной системе. О необходимости «нового капитализма» начали говорить даже президенты некоторых развитых стран, прежде вполне благополучных. Идеи альтернативной политики (по крайней мере, в экономической сфере) получили доступ в самые изысканные политические салоны.

Разумеется, было бы наивным воспринимать данное явление чересчур всерьез. Однако с ним нельзя не считаться как с сигналом, отражающим процессы, происходящие в общественном сознании.

Станет ли все это основой, на которой сложится новая, отличная от нынешней расстановка политических сил, пока судить трудно. Тем не менее иметь в виду такие возможные перемены крайне важно.

Очевидно, что влияние кризисных процессов не могло ограничиться одной социально-психологической сферой.

Обычно очередной экономический кризис почти сразу же больно бьет по рынку труда. На первом этапе эта тенденция четко просматривалась далеко не во всех странах. Отдельные массовые увольнения в сфере строительства, авиационных кампаниях и автомобильных концернах слабо сказывались на общей (статистической) картине.

Так, в Западной Европе, за редким исключением (Испания), уровень безработицы вплоть до конца 2008 г. не выходил за символическую черту в 10% экономически активного населения, слывущую границей, пересечение которой чревато серьезными социально-политическими

сбоями. К безработице, не достигшей этой черты, большинство населения развитых стран до сих пор относилось довольно спокойно, что во многом обусловлено социальным законодательством, завоеванным за годы сравнительного экономического благополучия и гарантирующим лицам, потерявшим работу, пособие и пусть скромный, но вполне терпимый уровень жизни.

При всем том из отдельных стран, относящихся к категории развитых, все чаще поступают тревожные сигналы. В частности, на первом этапе кризиса серьезно пострадал рынок труда в Соединенных Штатах. За истекший год там было потеряно около 2 млн. рабочих мест. И хотя доля экономически активного населения, оставшегося без работы, составляет в США лишь около 7% (в Европе, как уже говорилось, такой уровень считается если не приемлемым, то, во всяком случае, не очень опасным), многие американцы, отвыкшие от массовой безработицы, стали проявлять серьезное беспокойство. А ведь это, судя по всему, только начало. Есть все основания ожидать, что в силу уже наметившегося спада реального производства в целом ряде развитых стран критическая черта в обозримые сроки будет не только достигнута, но и преодолена.

Одним из неизбежных следствий экономического кризиса всегда было ухудшение структуры массового спроса, а значит, и потребления. В этом явлении можно вычленить две составляющие. Первая связана с сокращением спроса на товары длительного пользования, без которых можно обойтись, не нанося непосредственного ущерба образу жизни и здоровью. Негативные последствия такого воздержания проявляются лишь опосредованно — в результате свертывания производства соответствующих товаров и обусловленного этим сокращения наемного персонала. Вторая предполагает отказ от жизненно необходимых затрат на приобретение качественных продуктов питания и лекарств, от некоторых форм медицинского обслуживания, отдыха и т.д.

Подобные процессы статистически фиксируются, как правило, со значительным опозданием. Однако данные о том, что они, хотя и с разной степенью интенсивности, набирают силу во многих странах, уже поступают, и чем дальше, тем больше.

Пока в наиболее трудном положении, как это обычно бывает, оказались относительно слаборазвитые страны. Не лучше обстоит дело в государствах с так называемой переходной экономикой, причем вследствие глобализации число стран, вплотную подошедших к критической черте, продолжает расти.

Решающую роль в этом играет несколько обстоятельств.

Порожденная финансовым кризисом острая нехватка наличности, тормозящая реальное производство, создала условия, благоприятствующие утечке капиталов из регионов с низким или переходным уровнем экономического развития, куда они прежде в массовом порядке притекали, привлеченные дешевизной рабочей силы. В результате свертывание реального производства в этих регионах и, соответственно,

обусловленные им социальные проблемы уже на первом этапе кризиса оказались гораздо значительней, чем в странах с высоким развитием.

Кризис обусловил падение спроса на многие товары, производимые в относительно слаборазвитых и переходных государствах (определенные виды сельскохозяйственной продукции, металлургическое и химическое сырье и полуфабрикаты, углеводородное топливо и т.д.), что повлекло за собой как сокращение закупок соответствующей продукции, так и заметное снижение цен на нее. Это, в свою очередь, негативно сказалось и на объемах производства, и на бюджетах, а следовательно, на уровне занятости и возможности хотя бы в минимальной степени компенсировать ее отсутствие.

Многие из «отстающих» государств и стран с переходной экономикой решали проблему избытка рабочей силы, стимулируя иммиграцию в регионы высокого развития, заинтересованные в ее притоке. Кризис, существенно сократив потребность в рабочей силе даже там, где еще недавно в ней остро нуждались, начал превращаться в барьер на пути иммигрантов — гораздо более эффективный, чем все прежние законодательные и административные меры. Мало того, не исключено, что экономически развитые страны, которые до сих пор с теми или иными оговорками принимали и использовали иностранную рабочую силу, попытаются решить проблему сокращения занятости путем первоочередного увольнения и выдворения иммигрантов. Как это скажется на рынках труда в странах массового исхода рабочей силы, очевидно.

Известно, что бюджет ряда стран с низким и переходным уровнем экономического развития пополнялся за счет валюты, поступавшей родственникам недавних иммигрантов из-за границы. Ныне ввиду проблем с занятостью, которые испытывают эти иммигранты, денежные поступления такого рода сократились и, насколько можно судить, будут сокращаться и впредь. Тем самым под ситуацию в странах «исхода» подводится еще одна опасная мина.

В условиях благоприятной конъюнктуры некоторые развитые страны, заинтересованные в экспорте товаров и капитала, субсидировали «отстающие» государства, стремясь укрепить в них свое экономическое и политическое влияние. Теперь, в ситуации мирового кризиса, эта практика, скорее всего, будет сходить на нет.

Кризис неизбежно сократит объем финансовых средств, которыми располагают государственные институты даже в самых богатых странах. Между тем потребность в денежных вливаниях для «расшивания» узких мест в экономике будет возрастать. В подобной ситуации, как правило, возникает соблазн решить проблему за счет минимизации расходов на социальные нужды — от свертывания государственного финансирования образования и здравоохранения до экономии на пенсиях и других видах социального обеспечения. Наиболее распространенные формы такой экономии — расширение сферы платных социальных услуг, отмена льгот, предоставляемых отдельным группам

нуждающихся, увеличение возраста выхода на пенсию, сокращение ее размеров и т.д.

Самые состоятельные группы населения при этом обычно не затрагиваются. Попытки принудить их «раскошелиться» во имя «социальной справедливости» в большинстве случаев не только не приветствуются, но решительно пресекаются. Дело в основном ограничивается «платоническими» призывами к благотворительности, не сопровождаемыми сколько-нибудь реальными мерами. Такое положение вещей обусловлено как своеобразной корпоративной солидарностью (наличие разветвленной системы деловых и личных связей между политическим классом и состоятельной стратой ни для кого не секрет), так и прагматическими соображениями, в частности опасением, что любые действия, которые могут быть истолкованы как покушение на привилегии состоятельных групп, способны спровоцировать не подающееся контролю бегство принадлежащих им капиталов за границу.

Впрочем, сокращение социальных расходов — тоже вещь далеко не простая. Речь идет о весьма болезненной процедуре, подрывающей важные основы существования значительной части граждан. Причем наиболее болезненна она для населения тех стран, где за долгие годы борьбы сложилась разветвленная социальная инфраструктура и система социального обеспечения, ставшая неотъемлемой частью привычного образа жизни.

На пороге веков в ряде развитых стран Европы власти уже несколько раз пытались посягнуть на укоренившуюся систему материальной поддержки социально ущемленной части населения. Как правило, они обосновывали эти попытки тем (кстати, реальным) обстоятельством, что с выходом на мировые рынки новых влиятельных игроков, использующих дешевую рабочую силу, продукция государств, тратящих на социальные нужды большие средства, становится все менее конкурентоспособной.

Активное сопротивление значительной части общества, в том числе многочисленных групп, интересы которых не были (или почти не были) затронуты планируемой экономией на социальных расходах, вынудило ее инициаторов существенно скорректировать свои первоначальные намерения. Помня не очень удачный недавний опыт, власти, покушаясь на социальные расходы, будут, вероятно, вести себя осторожнее и попытаются добиться поставленных целей не кавалерийским наскоком, как это делалось прежде, а через переговоры и компромиссы с трудовыми коллективами. Тем не менее настойчивые усилия в этом направлении неизбежны.

Жесткий нажим будет, скорее всего, применяться там, где общественность проявит недостаточную организованность и низкую способность к сопротивлению. Иными словами, главными жертвами курса на свертывание социальных расходов станут опять же социально ущемленные слои в странах со слаборазвитой и переходной экономикой, то есть как раз в тех, где система социального обеспечения еще не обрела достаточной прочности.

Специфической формой попытки решить назревшие проблемы за счет социально слабой части населения стал выбор модели антикризисной политики.

Существуют две основные модели такой политики. Первая исходит из того, что в целях оздоровления экономики надлежит оказывать безвозмездную государственную помощь наиболее мощным финансовым институтам, прежде всего банкам, немедля обеспечивать их денежными средствами, предоставляя кредиты или выкупая потерявшие стоимость ценные бумаги. При этом предполагается, что поддержанные государством банки станут активно кредитовать реальную экономику, которая, в свою очередь, использует полученные кредиты для инвестиций в производство и наладит выпуск нужной обществу продукции. Все звенья экономики заработают, и кризис рассосется.

Слабость данной модели обусловлена как минимум двумя обстоятельствами. Во-первых, нет никаких гарантий, что в процессе движения от государственных сейфов к непосредственному производителю большая часть денежных средств не застрянет на промежуточных этапах, утратив тем самым свое изначальное целевое назначение. Рассчитывать на порядочность финансовых воротил, стимулировавших своими махинациями финансовый кризис и заинтересованных в том, чтобы как-то компенсировать собственные потери, по меньшей мере, наивно. Во-вторых, истоки экономического кризиса обычно кроются не столько в нехватке инвестиций, которая играет в нем, безусловно, важную, но далеко не определяющую роль, сколько в падении платежеспособного спроса населения. Нет спроса — нет сбыта — нет возможности продолжать выпуск продукции. Предприятия сокращают производство или закрываются, увольняя персонал. Спрос на товары массового потребления еще больше падает, уменьшая объем сбыта. Экономика как бы попадает в заколдованный круг, из которого нет выхода. Наращивание инвестиций, при всей его важности, решить эту проблему не в состоянии.

Именно из этого исходит другая модель, опирающаяся на систему взглядов, сформулированных в свое время выдающимся английским экономистом Дж.М.Кейнсом. Не отрицая значения вложений в реальную экономику, она предполагает, что в основе антикризисной политики должно лежать стимулирование массового потребления. Порождая дополнительный спрос, оно подталкивает предприятия к увеличению выпуска продукции. Вот тогда-то и возникает потребность в добавочных инвестициях, которые сделают возможным расширение производства. Иными словами, основная часть средств, выделяемых на борьбу с кризисом, должна не идти на санацию прогоревших банков в надежде, что они пустят полученные деньги в реальное дело, а в той или иной форме попадать к населению.

Разработан ряд методов, призванных обеспечить искомый результат в наиболее эффективной форме. Для этого используется финансовый и налоговый инструментарий, неоднократно опробованный в

прошлом многими странами. Детальное рассмотрение такого инструментария требует отдельного разговора. В данном случае достаточно констатировать его наличие и явные преимущества. Главное из них состоит в том, что выход из кризиса происходит не за счет и так пострадавших от него массовых слоев населения и не связан с финансовыми премиями тем, кто, по сути дела, его вызвал. Обращение к этой модели предпочтительно также потому, что позволяет минимизировать негативные политические последствия кризиса и неадекватных антикризисных усилий.

К сожалению, при проведении антикризисных мероприятий до сих пор применялась главным образом инициируемая неоконсервативными и радикально либеральными силами первая модель.

Политические последствия экономического кризиса пока мало заметны. Тем не менее в ряде случаев они уже фиксируются. В частности, не вызывает сомнений, что они отразились на итогах президентских выборов в Соединенных Штатах, а затем и на результатах парламентских выборов в Румынии, завершившихся электоральным разгромом правившей в стране национально-либеральной партии.

Как бы то ни было, есть все основания утверждать, что экономический кризис способен создавать серьезные сложности действующей власти, а иногда и всей общественной системе. Это естественно, поскольку он влечет за собой заметное ухудшение условий существования граждан. Виновной в этом обычно выглядит власть, особенно если она, увлекшись пропагандой действительных и мнимых достижений, не замечала признаков кризиса, отрицала его наступление и медлила с принятием мер, направленных на его преодоление.

Тем важнее задуматься о содержании возможных альтернатив.

Их выбор в значительной степени обусловлен расстановкой политических сил в каждой стране и в мире в целом. Немалую роль при этом играет опыт, накопленный социумом. В прошлом кризисные процессы в обществе, базирующемся на принципах неограниченного свободного рынка (капитализма), чаще всего имели следствием сдвиг политических предпочтений значительной части граждан влево, что, в свою очередь, предполагало возрастание популярности коллективисткой, социалистической альтернативы. Впрочем, и тогда из этого правила были серьезные исключения. В ряде стран Европы и за ее пределами, паразитируя на бедствиях населения, к рычагам власти прорывались праворадикальные силы.

В этом смысле сложившаяся сегодня ситуация принципиально отличается от «традиционной». Нынешний экономический кризис разразился в условиях, когда мировое сообщество еще не преодолело резко критического отношения к левой системе ценностей в целом, обусловленного крахом так называемого «реального социализма». Одни левые силы рассыпались, другие заметно сместились вправо. На левом фланге многих партийно-политических систем образовались огромные лакуны. Это создало серьезные барьеры для поворота влево. Однако, как

говорится, свято место пусто не бывает. Поэтому вполне вероятно, что социальное недовольство, порожденное экономическими бедствиями, найдет выражение в большей открытости населения к праворадикальным ценностям и более активной поддержке соответствующих политических сил. Это явление не обязательно станет всеобщим. Но в отдельных странах подобное развитие как минимум не исключено. И некоторые предварительные признаки движения в данном направлении налицо.

Теперь о том, как обстоят дела с кризисом в России. Первоначально власти всячески избегали использовать этот термин применительно к ситуации у нас дома. Сейчас это уже невозможно. Отрицать наличие в стране кризиса не приходится. Можно лишь успокаивать себя тем, что кризис — это еще не катастрофа и, чисто теоретически, именно он в конечном счете открывает путь к выздоровлению.

Конечно, паниковать перед лицом кризиса неразумно. Более того, есть основания уповать на то, что он не примет у нас столь острых форм, как в Соединенных Штатах. Тем не менее очевидно, что России не миновать большинства тех неприятностей, которые с ним связаны.

Российская экономика испытывает острый дефицит ликвидности. Спрос на товары (пока преимущественно длительного пользования) падает. Некоторые жизненно важные отрасли промышленного производства уже ощутили болезненные последствия трудностей со сбытом. С нарастающими проблемами сталкивается сфера услуг. Повсеместно начались увольнения, хотя еще не массовые, но, бесспорно, заметные. Широкое распространение получило сокращение заработной платы. На первых порах наибольшие потери несет так называемый средний класс, прежде всего банковские и конторские служащие. Но не за горами то время, когда всю тяжесть кризисного развития почувствуют на себе и «синие воротнички» — многочисленный индустриальный пролетариат.

Разумеется, мощная финансовая прокладка, созданная благодаря высоким ценам на углеводородное сырье, державшимся все последние годы, может в какой-то степени смягчить наиболее крайние проявления кризисного развития. Однако существующие резервы, во-первых, не бесконечны, а во-вторых, не всегда используются по делу. В силу утвердившихся во властных структурах неоконсервативно-либеральных установок выбор чаще всего делается в пользу первой из описанных выше антикризисных моделей, что чревато крайне неэффективным использованием наличествующих средств, дающим минимальные результаты.

Как будет реагировать на все это российское общество? Ответить на данный вопрос непросто.

В российской политической науке доминирует представление, будто подавляющая часть населения страны деполитизирована, безынициативна и склонна безоговорочно следовать предписаниям власти. Такое представление, мягко говоря, не совсем адекватно реальной ситуации.

Отношения «общество — власть» обычно весьма многозначны.

Общепризнанно, что решающую предпосылку более или менее нормального функционирования общественной системы образует такое состояние массового сознания, при котором институтам политической власти и возглавляющим их лицам делегируется определенный набор полномочий, позволяющий осуществлять властные функции. В этом случае общество или, по меньшей мере, наиболее влиятельная его часть признает право институтов власти принимать обязательные решения, осуществлять различные, в том числе принудительные, действия, необходимые для их реализации, и, соответственно, демонстрирует готовность подчиняться этим решениям.

Пока объем общественного доверия превышает необходимый минимум, система институтов, обеспечивающая действенность государственной машины, может выполнять свои функции. Если же доверие опускается ниже критического уровня, уступая место недоверию, механизмы общественного управления и регулирования начинают пробуксовывать, их способность принимать действенные управленческие решения падает.

Сокращение доверия к властным структурам проявляется прежде всего в нарастании активного неприятия сначала правящей политической силы, затем режима и в конечном итоге власти в целом. В первом случае возникает правительственный, во втором — политический, в третьем — системный кризис.

Если неприемлемая для большинства населения политика проводится на протяжении многих лет и демонстративно оправдывается правящей элитой, то ее неизбежным следствием становится возрастающее отчуждение граждан от власти. Однако поскольку этот процесс носит противоречивый характер и связан с преодолением инерции доверия, развивается он отнюдь не равномерно: по отношению к одним политическим институтам быстрее, по отношению к другим — медленнее. В России, например, отчуждение от власти долгое время сказывалось преимущественно на восприятии представительных органов, правительства и средств массовой информации. Применительно к президентской власти оно проявлялось в гораздо меньшей степени.

Политические последствия падения доверия к власти далеко не однозначны. Само по себе оно еще не рождает политической активности. Первоначально это падение вызывает скорее персональное отчуждение от политики. Затем начинает нарастать социальное раздражение, которому сопутствуют настроения уныния, предчувствие близящейся катастрофы. Одновременно происходит своего рода замещение объекта недовольства. Социальное раздражение нередко сублимируется в повышенную агрессивность, направленную не столько на властные структуры, сколько на искусственно сконструированного «врага», чаще всего в виде той или иной этнической группы. И только при далеко зашедшем размывании политического капитала власти возникает феномен повсеместного отчуждения, а потом и откровенно враждебного отношения

к властным структурам, при котором большинство населения с нескрываемым злорадством следит за их конвульсиями.

Для того чтобы эта многоступенчатая эскалация общественного недовольства вылилась в более или менее осознанный общественный протест, сопровождающийся активными действиями, необходим не только высокий уровень общей социальной напряженности, но и глубокая личностная идентификация людей со своими социальными общностями.

На протяжении последних лет социальное недовольство в России не приближалось к критическому уровню. Отсутствовала и четко выраженная идентификационная кристаллизация общества. Социальное недовольство и даже напряженность сохраняли локальный характер, тем более что материальные лишения и задавленность житейскими заботами порождали усталость, отвлекали духовные и физические силы на адаптацию к нелегкой экономической ситуации.

Немалую роль в поддержании такого положения вещей сыграло психологическое давление на общество и отдельных индивидов с помощью новейших средств массовой коммуникации. Вместе с тем, оценивая нынешнюю ситуацию, нельзя не учитывать, что все большая доступность информации, поступающей по различным каналам, и углубляющаяся плюралистичность общественной жизни повышают степень сопротивления индивидов и общественных объединений попыткам искусственно навязать им угодные верхам позиции и взгляды. Поэтому применение новейших информационных технологий порой приводит не к увеличению, а к ослаблению восприимчивости общества к импульсам, поступающим сверху.

Стоит только власти нарушить пределы, признаваемые обществом необходимыми и оправданными, как тут же возникают разрушительные процессы.

Сказанное в полной мере относится к ситуации, складывающейся в России. Если экономический кризис повлечет за собой болезненные последствия, от которых будет страдать большая часть населения, упомянутые пределы окажутся нарушенными. В этом случае разрушительных процессов не избежать. Разумеется, такое развитие событий далеко не обязательно. Но, оценивая перспективы, исключать его возможность было бы легкомыслием.

Ю.А. Борко За минувшие два месяца в выступлениях экспертов не раз упоми-

Социально- налась Великая депрессия 1929—1933 гг. Действительно, нынешний

политические кризис в финансовой сфере и начавшийся вслед за ним спад в реальной

последствия экономике сопоставимы только с ней. Их объединяет прежде всего все-

глобального общность кризисных процессов. Правда, надо сделать одно немаловаж-

финансово- ное уточнение. Кризис 1929—1933 гг. именовался мировым постольку,

экономического поскольку им были охвачены высоко- и среднеразвитые капиталисти-

кризиса ческие страны, производившие тогда 80% мирового ВВП и, по сути,

представлявшие собой мировое рыночное хозяйство. Десятки стран и территорий в Азии, Африке и отчасти Латинской Америке, в которых доминировала натуральная или полунатуральная экономика (в целом, две трети населения планеты), этот кризис или не затронул вообще, или затронул поверхностно. Между тем нынешний финансово-экономический кризис является глобальным в прямом смысле слова.

Несмотря на колоссальный опыт регулирования экономических процессов, накопленный развитыми капиталистическими странами за последние 60 лет, нынешний кризис оказался столь же неожиданным для бизнеса и политических верхов, как и Великая депрессия. В конце 1920-х годов они просмотрели тот момент, когда дисбаланс между процессами, происходящими в рамках национального рынка, и способностью государства корректировать эти процессы достиг критического предела. Сейчас ни национальные власти, ни международные финансовые и экономические организации не смогли своевременно оценить степень разрыва между рыночными процессами и институтами регулирования в масштабе мирового хозяйства.

Конечно, нынешний кризис существенно уступает Великой депрессии по глубине спада. К 1933 г. падение реального производства в экономически развитых странах составляло 10—40%. Ничего подобного сейчас не ожидается. Согласно последним прогнозам МВФ и ОЭСР, в 2009 г. ВВП в США сократится на 0,9%, в зоне евро — на 0,5%, в Япо-1 www.rte.ie/ нии — на 0,1%'. В прошлом такие небольшие осечки проходили почти ш/oeCidhjin/ незаметно; теперь же, судя по многим признакам, они воспринимаются весьма болезненно. И это вполне закономерно: чем более развито общество, тем сложнее его структура и, как следствие, тем чувствительнее для него даже небольшие сбои в какой-то сфере жизнедеятельности, в каком-то звене системы регулирующих механизмов. Поэтому в современных условиях даже небольшой спад, если он происходит одновременно в ведущих экономических центрах мира, способен вызвать мощный мультиплицирующий социально-политический эффект.

Приступая непосредственно к теме своего выступления, хочу подчеркнуть, что анализ воздействия глобального кризиса на отдельные группы стран, качественно отличающихся по основным экономическим, социальным и политическим параметрам, может быть только дифференцированным. Объектом моего анализа является группа высоко- и среднеразвитых государств евроатлантического региона.

К концу 2008 г. выявились как минимум три направления воздействия финансово-экономического кризиса на социально-политическую сферу.

Первое, непосредственное и наиболее очевидное, последствие — повсеместный рост безработицы и уменьшение доходов трудящегося населения. Начавшись в сфере финансовых услуг, сокращение занятости постепенно распространилось на розничную торговлю, ремонтные и другие услуги, государственный аппарат и, last but not least, отрасли реальной экономики. Отовсюду поступают сообщения о свертывании и

2 www.point.ru/ business-news/ 2008/10/21/18095.

даже приостановке производства на предприятиях, включая крупнейшие, из-за падения спроса. В большинстве случаев национальные статистические службы уже зафиксировали рост безработицы. По прогнозам Международной организации труда, опубликованным в октябре 2008 г., к концу 2009 г. в мире будет сокращено примерно 20 млн. рабочих мест2. Почти половина из них придется на страны, входящие в ОЭСР. Параллельно стали сокращаться доходы. Этот процесс принимает разные формы — отмена бонусов и других видов дополнительного вознаграждения и прямое снижение окладов в финансовых учреждениях и офисах крупных компаний; перевод рабочих и служащих на неполную рабочую неделю с соответствующим сокращением заработной платы; уменьшение доходов обширного слоя мелких и средних предпринимателей, а также крестьян и фермеров; обвальное обесценение акций, которыми владеет часть граждан, особенно принадлежащих к средним слоям.

Подобный ход событий вызвал подлинный шок у населения экономически развитых стран Запада, которое привыкло к высокому уровню и качеству жизни, к благоприятной ситуации на рынке труда и устойчивой системе социального обеспечения. В немалой степени это относится и к среднеразвитым странам, а также к группе динамично развивающихся государств с так называемой «рождающейся» рыночной экономикой. Хотя уровень и качество жизни в этих странах существенно ниже, там тоже уже появились слои, привыкшие к высоким темпам экономического роста и пользующиеся его благами.

Не надо быть оракулом, чтобы предсказать неизбежное нарастание недовольства этой новой реальностью, разочарования в государственных институтах, партиях и коалициях, попеременно приходящих к власти. Не очевидно, однако, в какие формы выльется социальный протест. В минувшие десятилетия весьма эффективно действовали системы социального партнерства трудящихся и работодателей и трехстороннего диалога с участием социальных партнеров и государства. Профсоюзы как традиционные центры защиты интересов и прав трудящихся в значительной степени утратили былую силу и роль, их численность и влияние заметно уменьшились. Гораздо реже используются такие формы открытого протеста, как забастовки и массовые манифестации.

Немаловажным дополнительным фактором, осложняющим социальную и политическую обстановку в целом ряде стран Запада, является рост напряженности в отношениях между коренным населением и иммигрантами, в наплыве которых многие видят одну из главных причин увеличения безработицы. Иммигранты, консолидировавшиеся в рамках территориальных этнических сообществ и создавшие свои организации, в свою очередь, требуют прекращения трудовой и социальной дискриминации, добиваются свободного осуществления своего права на культурную и конфессиональную автономию. Обусловленное кризисом ухудшение социально-экономической ситуации, как эхо, отзовется обострением коллизии между «своими» и «пришлыми».

jflpflinrnbi ошктмиюго ршж

Вернутся ли на социально-политическую авансцену профсоюзы с их испытанными в прошлом методами действий, как «перепрофилируются» и перегруппируются партии и другие политические движения, насколько существенную роль будут играть в изменившейся обстановке межэтнические и межконфессиональные отношения, — все это, видимо, начнет проясняться в 2009—2010 гг. Но уже сейчас можно констатировать, что если не во всех, то в большинстве стран, пострадавших от глобального финансово-экономического кризиса, наметилась тенденция к радикализации социально-политической жизни. Эта тенденция просматривается на обоих флангах политического спектра. Соотношение между право- и леворадикальными тенденциями варьирует в зависимости от конкретной страны, однако в последнее время складывается впечатление, что правый радикализм националистического толка набирает силу быстрее, чем левый радикализм, выступающий под социальными лозунгами. В ближайшие два-три года напряженность и динамика социально-политического развития в подавляющей части развитых стран Запада, видимо, будут возрастать, и вектор их эволюции изменится не единожды.

Этому будет содействовать и второе последствие финансово-экономического кризиса, а именно очередной пересмотр экономической политики государства. После 1945 г. альфой и омегой стратегии правительств развитых стран стала кейнсианская теория государственного регулирования рыночного хозяйства. Во второй половине 1970-х годов ее сменили теории монетаризма и либеральной экономики, творцы которых, М.Фридман и Ф. фон Хайек соответственно, в противовес кейн-сианству предложили вновь свести экономическую роль государства к определению «правил игры» и контролю над соблюдением их субъектами хозяйственной деятельности. Относительно плавная динамика экономического роста в США и Великобритании — двух странах, наиболее последовательно проводивших политику экономического либерализма, — казалось, полностью подтвердила адекватность данного подхода условиям и потребностям современной экономики.

Глобальный финансовый кризис развеял эту иллюзию. По заключению ряда западных экспертов, нынешние события означают крушение неолиберальной модели, которой придерживалась администрация Р.Рейгана, и даже самоуничтожение самой идеи свободного рынка. Здесь, несомненно, присутствует элемент преувеличения. Как отмечают российские экономисты Л.Григорьев и М.Салихов, «меняются не основы экономики, а идет отрезвление от возможностей развития вне обес-' Григорьев, печения регулирования, вне адекватных институтов»3, и такая оценка, на мой взгляд, является точной.

Чрезвычайные меры, предпринимаемые правительствами США, Великобритании, Германии, Франции и других стран с целью спасения финансовой системы и поддержки реальной экономики, носят пожарный характер. Но вопрос о пересмотре экономической стратегии государства, усилении его регулирующего воздействия на рыночные

Салихов 2008.

4 Цит. по: Рейнолдс 2008.

5 Цит. по: Полтавский 2008.

процессы уже включен в повестку дня общественно-политической жизни многих стран, не только развитых, но и развивающихся. Эта тема прозвучала в выступлениях целого ряда авторитетных политических деятелей, в том числе таких, как президент Франции Н.Саркози, федеральный канцлер ФРГ А.Меркель и лидер британских консерваторов Д.Камерон. Она, несомненно, войдет в новые партийные программы, которые будут представлены избирателям на очередных парламентских и президентских выборах. Не исключено, что наибольшего успеха на этих выборах добьются те партии, которые решительнее других выскажутся за повышение роли государства в регулировании экономических и социальных процессов.

Движению в данном направлении, в свою очередь, будет содействовать третье последствие глобального кризиса. Авторитетные западные эксперты описывают его по-разному. Английский философ Дж.Грей оценивает происходящее как «исторический геополитический сдвиг, сопровождающийся необратимым изменением расклада сил в мире»4. Французский политолог Д.Муази предрекает: «...Если мы не сможем справиться с финансовым кризисом 2008 г., это ускорит относительный закат Запада, сегодня — в качестве значимой силы, а завтра — в качестве модели для остального мира»5. Несмотря на присущий этим высказываниям налет алармизма (вероятно, призванный привлечь внимание властей предержащих и общества в целом к острым проблемам, которые могут обернуться катастрофой для государства и нации), в них нашла отражение новая реальность: современный мир не моноцентричен, в нем сложилось несколько центров (государств и интеграционных союзов), обладающих значительным экономическим и политическим потенциалом и обоснованно претендующих на самостоятельную роль в мире. Коренное отличие нынешней ситуации от той, которая имела место в 1930-х годах, состоит в том, что к субъектам и творцам мировой истории сегодня относятся десятки развивающихся и формирующих свою рыночную экономику стран Европы, Азии, Латинской Америки и Африки. На их долю приходится примерно 45% мирового ВВП, а четверка их лидеров — Бразилия, Россия, Индия и Китай (группа БРИК) — входит в десятку крупнейших национальных хозяйств. Одним из важнейших последствий кризиса станет дальнейший сдвиг в соотношении экономических потенциалов и политического влияния в пользу развивающихся стран.

В целом данная тема выходит далеко за рамки обсуждаемых здесь проблем. Но один из ее аспектов имеет к ним прямое отношение. Глобальный финансово-экономический кризис неизбежно скорректирует существующие в странах Запада представления о мировом сообществе, его главных участниках и движущих силах, что, в свою очередь, приведет к переоценке населением этих стран — будь то рядовые обыватели, интеллектуалы, деловые люди или политики — приоритетов и механизмов развития общества и государства. Конечно, это будет не одномоментный сдвиг в умах и чувствах, но постепенный, продолжительный процесс с неочевидными пока практическими последствиями.

Интенсивность данного процесса и масштаб возможных перемен во многом будут зависеть от того, как быстро и с какими потерями выйдет из нынешнего кризиса Запад, прежде всего Соединенные Штаты. Согласно прогнозам, в США и ЕС экономический рост возобновится в середине 2010 г. К лету 2009 г., видимо, прояснится, насколько обоснованны ожидания западных экономистов и политиков. Так или иначе, предстоящие годы будут напряженными, нестабильными и принесут немало неожиданностей.

К.Г.Холодковский Россия в условиях глобального кризиса

Мировой финансовый кризис назревал давно. В основе его — нараставший за счет бурного развития рынка многообразных деривативов отрыв финансовой системы от производимого продукта, составляющего реальное ее обеспечение. Образовавшийся гигантский спекулятивный пузырь, в частности, долго позволял Соединенным Штатам безбедно существовать при колоссальном государственном долге и почти триллионном бюджетном дефиците. Но рано или поздно этот пузырь должен был лопнуть.

Еще не до конца ясны глубина, продолжительность и — тем более — последствия мирового кризиса, как и то, насколько эффективными окажутся меры по его нейтрализации. Но очевидно, что по своим масштабам он сопоставим с кризисом 1929—1933 гг. Вместе с тем было бы неверным представлять его как простую кальку того кризиса. Это не только первый по-настоящему глобальный кризис. Не менее важно, что, в отличие от 1929 г., промышленность уже перестала быть основой экономики ведущих стран мира и в значительной части переместилась в развивающиеся страны. С одной стороны, это избавляет наиболее развитые страны от быстрого увеличения стремительно радикализирующейся массы потерявших место рабочих, с другой — затрудняет рассасывание резервной армии труда, поскольку речь идет о совершенно иных безработных, не готовых соглашаться на любую работу.

Второе отличие ситуации 1929 г. от нынешней — тогда еще не были задействованы разнообразные методы государственного вмешательства, которые, будучи применены, позволили преодолеть кризис. Сегодня же весь арсенал таких мер (вопреки распространенному представлению, неолиберализм не устранил их, а скорее сделал более тонкими и изощренными) не помогает справиться с кризисом. Значит, требуется пересмотреть антикризисный инструментарий и одновременно изобрести что-то новое. А.А.Галкин говорил о том, что поиск идет в двух противоположных направлениях — неокейнсианском и неолиберальном. Я бы добавил еще одну развилку: одни ищут выход в международных договоренностях, соединении усилий ряда стран, другие пытаются найти решение в национальных рамках, вплоть до возвращения к протекционистской политике.

Что касается России, то ее политика в отношении кризиса еще фактически не определилась. До недавнего времени власти и официозные

СМИ утверждали, что в обстановке мирового кризиса наша страна остается чем-то вроде «тихой гавани». Сейчас подобные утверждения исчезли. Вместе с тем, избегая применять к российской ситуации термин «кризис», правительственная пропаганда всячески стремится создать впечатление, будто Россия надежно защищена созданной в годы нефтегазового бума «подушкой безопасности» — накоплениями, содержащимися в золотовалютных резервах, в Резервном фонде.

Но Россия является чем угодно, только не тихой гаванью. Она относится к числу тех развивающихся стран, куда в период экономического бума ринулись портфельные инвесторы и откуда они побежали с наступлением кризиса. Хвастаясь досрочным сокращением государственного долга, наши власти допустили (в том числе и в результате «антиинфляционного» замораживания растущих государственных доходов) громадное увеличение корпоративных заимствований за рубежом. В итоге, когда начался кризис, возник резкий дефицит ликвидности. Мало того, кризис привел к троекратному (на середину ноября 2008 г.) снижению цен на нефть. Таким образом, Россия оказалась под двойным ударом — ведь доходы от нефти и газа составляют 40% ее бюджета (слава богу, цены на газ пока не снизились, хотя в дальнейшем, вероятно, снизятся). В этих условиях массированные вливания денег в экономику ведут к быстрому таянию накоплений. За какие-то несколько недель золотовалютные резервы уменьшились на 100 млрд. долл. При таких темпах накопления могут истощиться за считанные месяцы.

Похоже, наши власти находятся не просто в трудном положении, но и в состоянии некоторой растерянности. Выдвинув широковещательную программу развития экономики до 2020 г., они не очень ясно представляют, в чем должна выражаться антикризисная перестройка социально-экономической политики на ближайшую перспективу. При массированном вливании в крупнейшие банки средств казны меры контроля над их использованием вводятся лишь тогда, когда часть денег уже ушла за границу. Трехлетний бюджет принимается в неизмененном виде, хотя очевидно, что вследствие кризиса его основные параметры подвергнутся ревизии. Утверждается, что государство выполнит все взятые на себя социальные обязательства, но даже если государственные расходы не будут урезаны из-за падения доходов (во что трудно поверить), социальные выплаты неминуемо обесценятся ростом инфляции.

Сильное впечатление на общественность произвели меры, объявленные правительством Китая, — массированные (586 млрд. долл.) государственные ассигнования на строительство дорог, аэропортов, развитие сельского хозяйства, техническое переоснащение промышленности. Это во многом заимствование методов, использованных в свое время Рузвельтом в США. В современных западных странах они уже едва ли применимы: почти все, что могло быть сделано в этом направлении, уже сделано. Сомнительно, чтобы этот опыт пригодился России, учитывая практику массового расхищения средств и незаинтересованность бизнеса в долговременных вложениях.

Чем же в социально-политической сфере могут обернуться такие, по-видимому, неизбежные в ближайшие месяцы последствия кризиса, как увольнения, сокращения рабочей недели, задержки зарплаты, обесценение доходов и социальных выплат вследствие инфляции и ползучей девальвации рубля?

Весьма вероятно, что все это поставит под вопрос сохранение той стабильности, которая существовала в стране последние годы. Как известно, первой предпосылкой упомянутой стабильности было доверие большинства населения В.Путину, умело выразившему стремление этого большинства к «порядку»; доверие, выражаемое через плебисцитарный механизм — от социологических опросов до всеобщих выборов. Но такое доверие, скорее всего, не удержалось бы без второй предпосылки — роста «пирога» доходов за счет экономического, прежде всего экспортно-сырьевого, бума, позволившего несколько повысить жизненный уровень населения, в том числе путем некоторых мер государственной социальной политики (повышение пенсий и зарплат).

В стране сложилось нечто вроде социального контракта из трех элементов: доверия верховному лицу со стороны большинства населения, закрепления привилегированной роли бюрократии — главного инструмента и главной опоры власти, обретшей невиданную силу и свободу действий, и защиты этой бюрократией экономических интересов приближенного к ней крупного бизнеса при условии отказа последнего (в пользу все той же бюрократии) от политических амбиций и части прибылей.

В сущности, три элемента «социального контракта» находились в латентном противоречии друг с другом, поскольку стоял вопрос о дележе «пирога», а тут интересы его участников расходились. Но пока шло увеличение этого «пирога», а значит — увеличивались, хотя и в разной степени, их доли, противоречия оставались более или менее скрытыми. Другое дело — теперь, когда «пирог» начал уменьшаться. Здесь можно напомнить недавнее решение Московской городской думы, сократившей расходы на социальные и экологические нужды и пустившей высвободившиеся средства на выкуп у строительных компаний (по рыночной цене) непроданных квартир в построенных домах.

Выявление скрытых противоречий с большой вероятностью нарушит «социальный контракт». Казалось бы, наиболее опасно при этом выпадение из него первого и главного элемента — доверия основной части населения верховному лицу. Социальные расходы неизбежно должны уменьшиться с уменьшением доходов. Между тем в массах существуют порожденные подъемом и обещаниями властей ожидания дальнейшего улучшения материального положения. Правда, среднее и старшее поколения имеют богатый опыт «затягивания поясов», поэтому они могут пусть с неудовольствием, но смириться с наступлением нового периода «тощих коров», тем более оправдываемого внешними обстоятельствами. Но у молодежи такого опыта нет, и ее завышенные ожидания особенно резко столкнутся с действительностью.

В то же время этот первый элемент «социального контракта» наиболее инерционен — ведь речь идет о большой массе людей, и перемена настроений, по всей видимости, потребует времени. К тому же в нашей стране существует устоявшаяся практика переваливания ответственности на исполнителей, принесения в жертву «козлов отпущения». Кроме того, даже рост пассивного недовольства вряд ли сразу даст активный и организованный протест. Судя по всему, речь пойдет об отдельных, хаотичных, не скоординированных вспышках, не проецирующихся непосредственно в политическую сферу. Слишком велик в нашем народе дефицит взаимного доверия, солидарности и организованности, а либеральная политическая оппозиция — чужая для масс. Так что ничего конструктивного взамен утраченного доверия, похоже, еще долго не получится. Как представляется, его утрата пойдет на пользу лишь заядлым националистам и популистам.

Несколько по-иному стоит вопрос о взаимоотношениях бюрократии и бизнеса. Противоречия в элите, скорее всего, скажутся быстрее и очевиднее. Строго говоря, они существовали и раньше, но в основном «за кулисами» и разрешались теневыми методами. Теперь они неизбежно начнут выходить на поверхность. «Первой ласточкой» здесь стало выступление президента РСПП А.Шохина против намечавшегося повышения единого социального налога.

Ю.А.Красин Реакция российской власти на кризис демонстрирует, как сказали

Мировой бы в советские времена и как, скорее всего, уместно сказать и сейчас, финансово- социально-классовый характер государственной политики. экономический Наши лидеры гордятся своей предусмотрительностью: благодаря

кризис монетаристской финансовой политике мы-де заранее создали «подушку и его влияние безопасности» на случай подобного кризиса. Но ведь эта «подушка» на социально- стала причиной дефицита внутренних капиталовложений, который да-политическое вил в первую очередь на мелких предпринимателей (из-за высоких бан-развитие ковских процентов на кредиты) и простых граждан (ввиду замедленных российского темпов роста зарплаты и, следовательно, очень медленного повышения общества заведомо заниженной стоимости труда). Крупный капитал при попустительстве государства нашел для себя удобную лазейку: стал брать кредиты за рубежом. Государственная власть закрывала глаза на подобные заимствования. Это же не государственный долг, и ответственность за кредиты лежит на частных фирмах и корпорациях. Однако еще до кризиса было ясно, что Россия как национально-государственное сообщество в убытке от такой политики. Российские накопления вкладывались в ценные бумаги западных стран под 3—5% в год, а зарубежные кредиты брались под 8—9%. Прямой убыток национальной экономике как целому.

Когда первые волны финансового кризиса захлестнули российских олигархов, государство незамедлительно пришло им на помощь. По отношению к мелкому бизнесу и основной массе населения такой

оперативности и такого рвения проявлено не было. Дело ограничилось мелкими подачками и паллиативными мерами. Что касается заимствований граждан — в основном ипотечных, поощряемых властью, — то в Государственную Думу были даже внесены беспрецедентные законопроекты о привлечении должников, неспособных погашать кредиты, к уголовной ответственности, а залоговая недвижимость граждан (квартиры, дачи, автомашины) стала изыматься кредиторами без судебных решений.

Конечно, не надо упрощать общую картину государственного реагирования на последствия кризиса. Очевидно, что, исходя из общенациональных интересов, государство должно помогать ключевым банкам вылезти из долговой ямы. Иначе из-за дефицита ликвидности будет стагнировать вся экономика, начнут закрываться предприятия, расти безработица, то есть в конечном счете пострадает все население. Однако, оказывая поддержку крупному капиталу, необходимо добиваться от него социальной ответственности. Судя по тому, как банки распоряжаются государственными денежными вливаниями, этим пока и не пахнет. А власть мягко увещевает финансовых воротил.

Социальная сущность такой политики на фоне антикризисных мер проступает особенно рельефно: самым богатым — всесторонняя поддержка, малообеспеченным — завораживающие обещания, подслащенные профилактическими мерами целевого назначения — не допустить роста народного негодования.

Теперь о стимулировании спроса. Я разделяю общую логику А.А.Галкина. Но хотел бы сфокусировать внимание на проблемах и трудностях решения этой задачи в нынешних российских условиях.

Недостаточно провозгласить стимулирование спроса, надо еще предложить механизм, с помощью которого это будет сделано. А его пока нет. Нам говорят, что механизм хорошо известен из международного опыта антикризисных практик. Данный аргумент не работает, поскольку многое из того, что приводило к позитивным результатам в других странах и в другие времена, в нынешней России не дает положительного эффекта. Взять хотя бы практику создания рабочих мест за счет организуемых государством общественных работ, например строительства дорог. Сразу же выясняется, что внутри страны нет спроса на рабочие места в этой сфере. Все претенденты хотят быть юристами, менеджерами или банковскими клерками, да еще с высокими зарплатами. Не хватает даже индустриальных рабочих высокой квалификации. Структура рабочей силы в России за 1990-е годы была деформирована и теперь не отвечает ни потребностям инновационного развития, ни требованиям нормального индустриального общества, ни все более угрожающим вызовам растущей в условиях кризиса безработицы.

Но дело не только в структуре рабочей силы. Не меньшее значение имеет состояние трудовой этики. На днях по радио я слышал выступление руководителя жилищно-коммунального хозяйства одного из городов российской провинции. Он жаловался на безответственность

коллективов рабочих-ремонтников. Разберут крышу дома и потом несколько дней пьянствуют. Идут дожди, а дом стоит без крыши. К сожалению, в постсоветской России такое не редкость. Хотя корни этого феномена, по-видимому, уходят еще в советское время.

Вот и получается: сверху — гламур, а снизу — запой. Подобная состыковка «верхов» и «низов» создает не лучшую атмосферу для изменений структуры труда, стимулирующих спрос, который дает импульс экономическому росту.

И еще один довод. Государственное регулирование экономики, в том числе и стимулирование спроса, эффективно тогда, когда государство представляет собой здоровый социальный организм. Наше государство — больное, оно заражено вирусом всепроникающей коррупции. И это требует особенно тщательной проработки конкретного механизма стимулирования спроса, механизма, работающего под контролем общества.

И здесь я перехожу к последнему своему замечанию. Как влияет сама постановка вопроса о преодолении негативных последствий финансово-экономического кризиса на политическое развитие российского общества в контексте присущей ему антиномии «демократия— авторитаризм»? Открываются ли более благоприятные перспективы демократического развития или, напротив, создается почва для дальнейшего усиления авторитарных тенденций?

Сразу скажу: мой прогноз неутешителен. Во всяком случае, в ближайшем будущем вряд ли можно надеяться на какой-то новый демократический прорыв. Обстановка кризиса скорее способствует развитию политической системы в обратном направлении. В подтверждение приведу два главных аргумента.

Во-первых, у нынешней власти нет эффективного демократического инструментария для «разруливания» вызванной кризисом неблагоприятной ситуации. Нет конкурентной среды ни в экономике, ни в политике. Нет свободных средств массовой информации. Нет прозрачных демократических процедур в принятии политических решений. Нет независимой судебной системы. Нет достаточно зрелого гражданского общества. Нет умения и привычки (что немаловажно) править демократическими методами. Выбор в пользу укрепления административно-авторитарных рычагов власти становится в этой обстановке едва ли не политическим императивом.

Во-вторых, в обществе отсутствуют массовые силы и консолидированные очаги социальной активности, генерирующие демократические настроения. Сказываются неструктурированность, аморфность гражданского общества, «приватизация» публичной сферы клановыми группировками, череда разочарований в «демократических» обещаниях и экспериментах, усталость населения от всех этих чуждых публичному интересу политических игр и, наконец, разлагающее влияние всеобщей коммерциализации и уродливого российского потребительства. Иными словами, в нынешнем российском обществе

отсутствует массовая субъектная база поддержки демократического курса развития.

С довольно высокой степенью вероятности можно прогнозировать: если Россия и отреагирует на кризис массовым выбросом политической энергии (что тоже весьма сомнительно), то он примет не демократическую, а, скорее всего, разрушительную националистическую направленность.

В заключение все же один оптимистический штрих. Финансово-экономический кризис не только сулит России ужесточение авторитаризма, но и ясно обнаруживает границы его возможностей в социально-экономической сфере. Несмотря на пропагандистский флер, все видят, что административно-бюрократическая вертикаль не справляется с негативными последствиями кризиса. Начиная осознавать собственное несовершенство и слабость, она вынуждена искать иные способы деятельности. А поиск дает импульс общественной рефлексии и развитию публичной сферы. Из этого высвечиваемого кризисом внутреннего противоречия авторитаризма, возможно, появится новая демократическая альтернатива, которая изменит вектор развития российской политической системы.

О.И.Величко Австрийский опыт «вхождения» в кризис

6 Nauschnigg 2005: 23.

7 Neue Zuricher Zeitung. 29.01.2005.

В предшествующих выступлениях подробно рассматривались общие особенности и направления развития кризиса, принявшего в последние месяцы глобальный масштаб, а также его воздействие на ситуацию в России. Я же хочу остановиться на австрийском опыте «вхождения в кризис», позволяющем дополнить представленную картину и оценить те возможности, которыми располагают национальные экономики для смягчения социально-политических последствий происходящего.

Первым шагом на пути «глобализации» австрийской экономической и политической жизни стало вступление страны в Евросоюз (1995 г.), что способствовало ее быстрой интеграции в общеевропейское пространство. Благодаря достигнутым к тому времени экономическим успехам Австрия сразу же вошла в число стран-доноров, но при этом и сама оказалась в выигрыше. В частности, по расчетам Венского института изучения экономики, только за первые семь лет членства в ЕС каждый австриец в среднем увеличил свой доход на 700 евро в год6. В начале XXI в. доход на душу населения в стране сравнялся со швейцарским, то есть самым высоким в Европе. Возникло даже определение — «результативная австрийская модель»7.

Наращивая конкурентоспособность своей экономики, Австрия непрерывно увеличивает расходы на «исследования+развитие» (<^г-schung+Entwicklung»), последовательно модернизирует различные отрасли хозяйства. Важнейшим и непременным условием эффективного экономического развития считается постоянное совершенствование инфраструктуры, так называемое «инфраструктурное наступление»

8 Dachs, Gerlich, Gottweis 2006: 619.

9 http:// www.bka.gv.at/site/ infodate03.11.2008/ 5923/default aspx.

10 Ibid.

(«Infrastrukturoffensive»)8. Нужно признать, что в канун глобального экономического кризиса австрийская экономика являлась одной из самых устойчивых. Немалую роль в обеспечении этой устойчивости сыграли хорошо налаженная система социального партнерства и консенсус -ная демократия, базирующиеся на принципе разумного компромисса. В кризисных ситуациях значительную долю ответственности берет на себя государство, стараясь удержать общество от потрясений. Так было во время экономического кризиса начала 1970-х годов («австрокейнси-анство») и спада производства в 1980-е годы («государственная программа экономии»). Однако обусловленное глобализацией сужение поля для маневра национальных политических институтов и распространение неолиберальной экономической практики рождают новые вызовы.

В октябре 2008 г. кризис, не оставивший «белых пятен» на экономической карте мира, докатился до Австрии. При первых известиях о затруднениях с кредитами и платежами правительство занялось банками. Уже 13 октября оно приняло «пакет помощи» экономике, выделив на эти цели 100 млрд. евро9. Прежде всего речь идет о поддержке банковской системы, причем, что особенно важно, при предоставлении кредита в размере от 15 млрд. евро государство получает право приобрести акции соответствующего банка или страховой компании. Одновременно были задействованы финансовые возможности государственного холдинга OJAG, созданного в 1986 г. и уже не раз использовавшегося для поддержки проблемных предприятий (преимущественно мелких и средних, но иногда и крупных), который предоставил 500 млн. евро австрийским авиакомпаниям10.

Первым воспользовался помощью государства Erste Bank, за 2,7 млрд. евро передавший ему часть своего инвестиционного фонда. В течение пяти лет он будет ежегодно выплачивать по 8% от суммы займа, возвращая себе право на переданную часть капитала. Аналогичные предложения были сделаны руководству других крупных банков, в том числе банка профсоюзов BAWAG, а также некоторых земельных банков, например каринтийского Alpe Adria.

Вместе с тем правительство решило национализировать банк «Kommunalkredit» — не в последнюю очередь для спасения мелких акционеров и вкладчиков. Этот шаг стал частью социальной программы, которая разрабатывалась в беспрестанных дискуссиях на протяжении ряда лет. Еще до начала кризиса австрийское общество остро реагировало на растущее имущественное неравенство (10% наиболее состоятельных австрийцев владеют сегодня 2/3 общего богатства страны) и перекосы в налоговой системе. За последние семь лет поступления от предпринимательского подоходного налога и налога на корпорации (юристов) уменьшились на 2 млрд. 864 млн. евро и почти на столько же выросли поступления от налогов на заработную плату всех видов. В целях установления более справедливой системы налогов президент Объединения австрийских профсоюзов Р.Хундсторфер предложил

11 Arbeit und Wirtschaft 2008, № 4: 30.

12 Talos 2006: 622—623.

сократить на 3 процентных пункта налоги с людей с ежемесячным доходом от 1200 до 3400 евро11. Профсоюзы и Рабочая Палата подготовили развернутую программу корректировки налоговой схемы с непременным учетом инфляции и т.д.

Политический кризис в стране обозначился раньше экономического. Правящая коалиция, в которую входили Социалистическая и Народная партии, не сумела выработать единую позицию по экономическим вопросам, и в июле было объявлено о досрочных выборах, назначенных на 24 сентября. Обе правительственные партии провели свои съезды; к руководству пришли новые люди. Парламентские выборы состоялись, когда мировой финансовый кризис уже заявил о себе. Их результаты, к сожалению, не означают, что выход из политического кризиса найден. Предчувствие экономических трудностей привело часть австрийских избирателей в лагерь националистов: две правопопулист-ские партии — Австрийская партия свободы и отколовшийся от нее в 2005 г. Альянс за будущее Австрии — набрали вместе 29% голосов. АПС не получала столько голосов за всю свою историю. Ровно столько же получила каждая из правительственных партий — СПА и АНП. Около 9% досталось «зеленым». В этих условиях формирование нового правительства превратилось в трудный затяжной процесс — на его создание потребовалось больше двух месяцев.

Хотя новое правительство возглавил социалист В.Файманн, пока не ясно, сможет ли оно реализовать социальные программы, предложенные профсоюзами и СПА. Под натиском «глобализующего» мир неолиберализма поле для социального маневра сужается. Как подчеркивает известный австрийский политолог Э.Талос, «нынешняя экономическая и финансовая политика базируется по большей части на решениях, принятых на уровне ЕС, или определяется международными рынками капитала. Как на европейской, так и на австрийской почве доминирует неолиберальная экономическая философия, смягчаемая лишь большим числом малых и средних предприятий»12.

И.В.Данилевич Влияние финансово-экономического кризиса на рынок труда (Испания)

13 El Pais. 7.11.2008.

Испания, еще недавно опережавшая другие европейские страны по росту занятости, демонстрирует сегодня самые высокие в Европе темпы ее сокращения. За период с сентября 2007 по сентябрь 2008 г. безработица там выросла на 42%, за октябрь 2008 г. — на 7%13. Почему же испанский рынок труда так остро отреагировал на мировой финансово-экономический кризис? Не претендуя на исчерпывающий ответ на этот вопрос, хочу обратить внимание на ряд факторов, создавших предпосылки для такого развития событий.

За три с небольшим десятилетия, прошедшие с момента падения франкизма, Испании удалось не только вскочить в уходящий европейский поезд, но и продвинуться к его головному вагону. Впервые за историю страны в ней сложился легитимный, стабильный демократический режим. По мнению многих исследователей, успех демократических

преобразований в немалой степени был обусловлен выбором в пользу европейской версии социальной политики, придавшей ей социал-демократический оттенок. Несмотря на значительное ослабление профсоюзов, продолжала расти роль социального партнерства — трехстороннего диалога между предпринимателями, профсоюзами и государством при участии представителей различного рода гражданских организаций.

Присоединение к ЕС и соответствующая политика социалистов переместили центр тяжести в соотношении «индивид — общество — государство», усилив индивидуальное начало, потеснив государство с лидирующих позиций и выдвинув общество на роль посредника, гарантирующего соблюдение гражданских свобод. Вместе с тем государство сохранило за собой чрезвычайно важные, особенно в условиях глобального кризиса, функции макроэкономического регулирования.

Дав толчок экономическому и политическому развитию страны, интеграция в Европейский Союз стала и важнейшим шагом на пути к включению Испании в глобальный мир.

Следует отметить, что испанцы не склонны связывать охвативший страну кризис исключительно с внешними факторами и, несмотря на ярко выраженные антиамериканские настроения, не считают США главным виновником своих невзгод. Они достаточно критичны к себе и к своему государству, и эта самокритичность проявляется даже тогда, когда речь идет о вызовах глобального порядка.

Испанская общественность крайне обеспокоена, в частности, отсутствием у правительства последовательной антикризисной программы. «Срочные» решения, принимаемые ad hoc, грозят превратить кризис в бесконечный. Кроме того, сама «срочность» таких решений противоречит духу плюралистического общества, требующего согласования интересов различных социальных агентов, территориальных и национальных общностей, «зависимых» и «независимых» групп населения.

Не прекращавшиеся на протяжении всего 2008 г. дискуссии и обсуждения, в которых принимали участие члены центрального правительства и правительств автономий, политические лидеры, эксперты, общественные деятели, банкиры и предприниматели, отчетливо продемонстрировали широкий разброс мнений по вопросу о путях выхода из кризиса. Экспертами-финансистами было предложено шесть принципиально разных антикризисных программ. Одновременно обнаружилось, что в самом правительстве нет единого подхода к решению поднятых кризисом проблем. Не удается объединить усилия правящих и оппозиционных сил. Лидеры автономий озабочены главным образом проблемами своих территорий. Все это ставит под удар политику национального согласия, которую справедливо расценивают как самое дорогое наследство, оставленное демократами переходного периода. Вместе с тем нельзя не отметить то обстоятельство, что сообщество предпринимателей и профсоюзы по-прежнему выступают последовательными сторонниками принятия согласованных решений.

Общепризнанно, что Испания вплотную приблизилась, но не перешла еще к информационному (не говоря уже о постиндустриальном) обществу. У нее нет своих «ворот в глобальный мир», нет и собственного «дорогого» продукта, не имеющего конкурентов на мировом рынке. Производимая в ней продукция низко- или, в лучшем случае, средне-технологична. Считаясь даже по европейским меркам развитой страной, Испания отстает от многих других членов ЕС по уровню благосостояния, качеству образования, культуре предпринимательства и, что особенно опасно, квалификационной структуре занятости, препятствующей переходу страны на новую технологическую ступень.

Характерные для Испании перекосы в квалификационной структуре рынка труда являются побочным следствием усилий по борьбе с безработицей, превышавшей в начале 1990-х годов 20%. К 2007 г. уровень безработицы упал до 8%. Однако способствовавшее (наряду с налоговой политикой правительства, реформой образования и, конечно, благоприятной экономической конъюнктурой) достижению этого результата разделение занятости на постоянную и временную таило в себе серьезную угрозу для развития человеческого капитала. Наиболее перспективная часть рабочей силы — молодежь — в большинстве своем могла претендовать лишь на временную занятость, а обладатели постоянного рабочего места, защищенные трудовым законодательством, не имели стимулов к повышению квалификации. В этих условиях едва ли приходится удивляться тому, что рост заработной платы в стране не сопровождался аналогичным ростом производительности труда. Утратив свое былое конкурентное преимущество — дешевизну, испанская рабочая сила ничего не приобрела взамен, что сделало экономическую систему страны крайне уязвимой. Не случайно кризис сразу же ударил по традиционным отраслям, и сильнее всего пострадали от него именно низкоквалифицированные рабочие.

В рамках антикризисной политики уже создано несколько программ (занятость плюс обучение), призванных изменить квалификационную структуру рынка труда, довести до одной трети, как в наиболее развитых странах, сектор творческих работников, готовых к постоянному обучению и смене места работы. Плодотворность такого подхода подтверждают статистические данные, свидетельствующие о продолжающемся росте занятости в сфере услуг, информатике, производстве высоких технологий, образовании, здравоохранении и фармацевтике, где

14 El Pais. только за октябрь 2008 г. было заключено 200 тыс. новых контрактов14.

7.11.2008. Одновременно обсуждаются практические шаги по перенаправлению инвестиций в человеческий капитал, образование, а также в те сектора экономики, в которых рождаются новые производственные отношения, новая структура собственности и занятости. К их числу относятся прежде всего информационные и биотехнологии, возобновляемая энергетика и так называемый high-hume (отдых, туризм, кино, театр, высокая мода и т.п.).

Как реакция на кризис началось возвращение в семью молодых людей, уже привыкших, подобно своим сверстникам из других стран Запада, жить отдельно от родителей. Семьи безработных забирают стариков из домов престарелых, чтобы вложить их пенсии в свой бюджет, переводят детей из частных в государственные школы, сокращают расходы на отдых, развлечения и т.д. Несмотря на рост индивидуализма, традиционные для Испании солидарность, ответственность, взаимоподдержка поколений отнюдь не ушли в прошлое. Именно они помогли испанцам пережить тяготы модернизации в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Возможно, они помогут им и на этот раз.

М.Е.Орлова Картину происходящего в современном мире под воздействием

Ирландская финансового и общеэкономического кризиса, как мне представляется, диаспора США интересно дополнит сюжет, связанный с таким узлом социокультурных, в условиях политических и экономических взаимодействий, как ирландская диас-кризиса пора в США. Сегодня она насчитывает более 35 млн. человек, т.е. 12% всего населения Соединенных Штатов. По данным на 2006 г., это вторая по численности американская диаспора после немецкой. Образуя множество массовых политических и культурных организаций, она составляет неотъемлемую часть гражданского общества США.

Как показывают многочисленные исследования, в настоящее время диаспора — это не просто этническая общность. Она во все большей степени выполняет особую, по сравнению с этничностью, миссию — политическую миссию служения, защиты интересов своих членов и страны «исхода» путем лоббирования и активного участия в общественной жизни страны пребывания. По мере продолжавшегося на протяжении всего последнего десятилетия ускоренного развития Ирландии, укрепления ее связей с Европой и превращения в мультинациональное и мультирасовое государство мотивационная роль этничности в деятельности ирландской диаспоры сокращалась при одновременном усилении значимости социально-политических факторов.

Новый дух, новые ценностные установки привнесли в ирландскую диаспору иммигранты 80-х — начала 90-х годов прошлого века. В отличие от иммигрантов прежней волны, пришедшейся на 1950-е годы, «новые ирландцы», как они сами себя называют, уже освободились от сковывающей антиколониальной сосредоточенности на национальных проблемах прошлого, от традиционализма и изоляционизма, и демонстрируют более широкий, открытый взгляд на мир, склонность 15 Almeida 2001. к соглашению, компромиссу15. Интеграция их в ирландскую общину США способствовала ослаблению национально-религиозной составляющей ее деятельности, уменьшению акцента на сохранении этнической памяти, культурных традиций. Вместе с тем получили развитие и конкретное выражение функции, присущие скорее политическим партиям: формулирование общегосударственной «повестки дня», отстаивание интересов «ирландских американцев» в экономической, политической

16 Соыивг, Со1втап 2003: 37.

17 HaШgan 2008.

и культурной сферах, социализация и мобилизация масс, формирование национальной элиты.

Сдвиги в массовом сознании ирландской диаспоры отчетливо проявились в реакции ее представителей на развивающийся финансово-экономический кризис и их политическом поведении в ходе недавней президентской кампании в США.

Как и прежде, значительное место в деятельности ирландской диаспоры занимает лоббирование интересов страны «исхода». В частности, она активно поддержала обращение правительства Ирландии, уже остро ощутившей на себе последствия кризиса, с просьбой об экономической помощи.

Общепризнанно, что американский бизнес внес решающий вклад в ирландское «экономическое чудо» 1980—1990-х годов. К концу прошлого столетия американские капиталовложения составляли около 70% всех инвестиций в ирландскую экономику16. На филиалы американских фирм приходилось больше трети производимой в стране продукции17. Все это предопределило особую чувствительность ирландской экономики к процессам, происходящим в экономике США.

С появлением первых признаков вступления американской экономики в полосу кризиса в Ирландии стали закрываться предприятия. Прежде всего это коснулось секторов наивысшего роста ВВП — строительства и сферы услуг. В 2008 г. впервые за четверть века было зафиксировано падение темпов роста национального дохода. Безработица в стране достигла уровня десятилетней давности — 6,3%, и прогнозируется дальнейшее сокращение занятости. Это говорит о неизбежности новой волны эмиграции.

Проблемы, связанные с ростом числа нелегальных иммигрантов из Ирландии, уже превысившего 50 тыс. человек, находятся в последнее время в центре внимания ирландской диаспоры. В 2005 г. была создана новая массовая организация — Ирландское лобби за обновление законов об иммиграции, которую возглавили такие видные деятели Демократической партии, как Э.Кеннеди, Ч.Шамер, Х.Клинтон и др., а также ряд республиканцев, в том числе Дж.Маккейн. Деятельность этой организации, требовавшей законодательной разработки процедуры предоставления нелегальным иммигрантам американского гражданства, охватывала практически всю страну.

Начиная со второй половины XX в. ирландская община ориентировалась главным образом на демократов, чья политика, по общему мнению, в большей степени соответствовала «ирландским идеалам» (что, тем не менее, не мешало республиканцам с ирландскими корнями сотрудничать с диаспорой). В 1990-е годы, ввиду активной роли администрации Клинтона в так называемом «мирном процессе» в Северной Ирландии, а также поддержки демократами новых ирландских иммигрантов, связь ирландской диаспоры с Демократической партией еще больше укрепилась.

18 Irish Times 17.10.2008.

19 Напомню, что этот пост был учрежден администрацией Клинтона и занимавший его с 1995 г. сенатор Дж.Митчелл был движущей силой переговоров в ходе «мирного процесса» конца 1990-х годов.

20 Maguire 2008.

21 Daily News 26.08.2008.

22 Maguire 2008.

В 2007 г. активисты Ирландского лобби подготовили и внесли на рассмотрение Конгресса законопроект об иммиграции, который, однако, не был принят. Отклонение этого законопроекта, нанесшее «тяжелый удар по ирландской диаспоре в США»18, во многом объяснялось острыми разногласиями по этому вопросу внутри Демократической партии. В числе противников законопроекта оказался и Б.Обама, жестко критиковавший его на встречах с избирателями и в печати. Согласно оценке ряда аналитиков, непримиримость его позиции (впрочем, вполне естественная в обстановке углубляющихся экономических трудностей и роста антииммигрантских настроений) не в последнюю очередь обусловливалась тем обстоятельством, что против принятия законопроекта решительно выступило руководство американских профсоюзов, на поддержку которых Обама рассчитывал. (И эти расчеты полностью оправдались — уже в феврале 2008 г. крупнейшие профсоюзы заявили о своей активной поддержке его кандидатуры на президентских выборах.)

Прямым свидетельством начавшегося «отчуждения» Демократической партии от ирландской общины стало также высказанное Оба-мой намерение ликвидировать пост специального эмиссара по делам Северной Ирландии19, поскольку «период кризиса для Северной Ирландии закончился и ее народ может теперь сам решать свою судьбу»20. Руководство диаспоры, считавшее, что только эмиссар способен гарантировать эффективный контроль над выполнением условий соглашения Страстной пятницы (1998 г.), открывшего дорогу к восстановлению самоуправления Ольстера и положившего конец затяжному конфликту между католиками и протестантами21, расценило это заявление, сделанное без предварительных совещаний с лидерами «обеих Ирландий», как новый сигнал, указывающий на неизбежное дистанцирование США от ирландских проблем в случае победы Обамы на президентских выборах.

В то же время в последние годы отчетливо обозначилась растущая заинтересованность в сотрудничестве с диаспорой со стороны Республиканской партии. Отчасти такая заинтересованность стала следствием электорального расчета, вполне резонного в ситуации «после Буша». Но сама эта линия в деятельности партии неразрывно связана с именем Дж.Маккейна, который издавна был вовлечен в дела ирландской общины, активно участвовал в кампании за принятие нового иммиграционного закона, за оказание помощи Ирландии и т.д. Поэтому мало кого удивило, что, выступая на проходившем в сентябре 2008 г. Ирландско-американском президентском форуме, Маккейн прежде всего подтвердил уже артикулированное им ранее намерение сохранить пост специального эмиссара по делам Северной Ирландии и твердо пообещал выработать программу, в которой, наряду с усилением пограничного контроля и санкциями против компаний, нанимающих на работу нелегальных иммигрантов, будет предусмотрена законная процедура, открывающая дорогу для превращения последних в полноправных граждан США22.

jflpflinrnbi ошктмиюго ршж

23 The Irish World 31.11.2008.

24 Laves et al. 1987: 102.

25 Cox 1985: 41.

Под влиянием подобного изменения позиций обеих партий в прессе и интернете все чаще стало высказываться мнение, что «ирландским американцам» не стоит голосовать за Обаму, ибо «по иронии судьбы» победа не демократов, а именно республиканцев (Маккейна) даст им шанс снова почувствовать то внимание, которое проявляла к ним администрация Клинтона в годы «мирного процесса».

Однако, как показали опросы общественного мнения, рассмотренные выше сюжеты, касающиеся столь актуальных для диаспоры проблем, фактически оказались вне поля зрения «ирландских американцев». Так, в ходе опроса, проведенного 30 октября, голоса разделились поровну: за каждого кандидата по 43,4%. Но самое поразительное заключалось в другом: из ответов респондентов становилось ясно, что «ирландские американцы» просто не в курсе происходивших споров. Например, отвечая на вопрос, кто лучше разбирается в ирландских делах и больше интересуется ими, большинство называло не Маккейна, а Обаму.

На следующий день после публикации материалов опроса обозреватели «The Irish World» так прокомментировали его результаты: «Экономика крепко засела в головах „ирландских американцев"... Все сходятся в одном: настало время перемен. Специфически ирландские или даже ирландско-американские проблемы вроде иммиграции или Северной Ирландии не занимают важного места в их размышлениях. Более того, принимая свои решения, они основываются на таких вещах, как экономика, здравоохранение, образование, которые волнуют всех американцев»23.

Не вызывает сомнений, что ослабление в массовом сознании привычных мотиваций и поведенческих установок в немалой степени обусловлено кризисом. «Ирландские американцы» повели себя точно так же, как граждане Ирландии в период экономических трудностей 1970— 1980-х годов. Судя по данным опросов, накануне парламентских выборов 1987 г. 95% ирландцев были озабочены безработицей, 76% — высокими налогами, в то время как «мирный процесс» в Ольстере волновал лишь 15%24. Другими словами, «люди хотели бы единой Ирландии, но есть много такого, к чему в республике стремятся еще больше»25.

Вместе с тем дальнейшее углубление кризиса способно дать толчок развитию прямо противоположной тенденции в общественном сознании, связанной с усилением тех или иных форм национализма (как это уже происходит в Европе). Главным рычагом такого поворота может стать рост антииммиграционных настроений, подхлестываемый безработицей и ухудшением условий жизни.

И здесь опять-таки стоит обратиться к опыту самой Ирландии, где в кризисные 1970—1980-е годы возникло движение «возвратной идентичности» и после нескольких лет «евроэйфории» люди вновь заговорили о приоритете традиционных ценностей, основ национальной общности — гэльского происхождения, языка, католической религии, привычного уклада жизни. Следствием такого развития событий, как

ЬатЬкт 2004: 12.

отмечают социологи, стало «оживление изоляционизма и ксенофо-26 ЫаеЕып, бии»26, еще больше усилившихся в начале нынешнего века по мере нарастания кризисных явлений.

«Отчуждение» США от ирландских проблем, тесная увязка сокращения экономической помощи с изменением структур, предусмотренных соглашением Страстной пятницы (что отнюдь не исключено), могут актуализировать глубинные пласты сознания «ирландских американцев», сведя на нет те положительные сдвиги, которые стали итогом десятилетий преодоления традиционализма, постколониальной мен-тальности и сопутствующих им радикализма и насилия.

И.С.Яжборовская Центрально-и Юго-Восточная Европа на пороге кризиса

За последние два десятилетия страны бывшего социалистического лагеря, интегрировавшиеся в 2004 и 2007 гг. в Европейский Союз, провели масштабные реформы и включились в глобальную финансовую и экономическую систему. Во многом благодаря иностранным, прежде всего европейским, банкам там были созданы фондовые и финансовые рынки, появились новые компании, развивался малый и средний бизнес. В течение ряда лет странам региона было обеспечено беспроблемное финансирование, получение кредитов на основе низких процентных ставок, импорт товаров и стабильный рост экономики. Западные банки, контролирующие 80% банковской системы Центрально-Восточной Европы, щедро раздавали ипотечные и потребительские кредиты в иностранной валюте — главным образом в швейцарских франках, а также в евро.

Мировой финансовый кризис, вынудивший иностранных инвесторов поспешно вывести свои капиталы с фондовых рынков стран Центрально- и Юго-Восточной Европы, затронул эти страны в неодинаковой степени. По оценкам Еврокомиссии, глобальный кризис обойдет стороной Польшу, Чехию и Словакию, и в 2009—2010 гг. они будут развиваться значительно более стабильно, чем страны зоны евро. Что касается Болгарии и Румынии, то, согласно прогнозам, дефицит их госбюджета может превысить допустимый в ЕС (3% от ВВП).

Острота финансовых проблем, с которыми столкнулись страны региона, не в последнюю очередь зависит от степени увязки ипотечных ссуд с иностранными валютами. В Польше, Словакии и Чехии доля держателей валютных ссуд относительно невелика — соответственно 26, 20 и 10%. В Венгрии и Румынии валютными являются 55% ипотечных ссуд, что в нынешней ситуации чревато серьезными осложнениями. К ноябрю 2008 г. курс венгерского форинта и румынской леи упал (по сравнению с началом года) на 15% по отношению к швейцарскому франку и на 5% по отношению к евро и может понизиться еще больше.

В самом тяжелом положении оказалась Венгрия, жители которой имели возможность брать кредиты в иностранных валютах по гораздо более низким ставкам, чем в форинтах. Несмотря на ужесточение налоговой политики, государственный долг Венгрии по-прежнему составляет

почти 100% ВВП. Дефицит ее бюджета — самый высокий в ЕС. Недавняя девальвация форинта затруднила выплату внешних займов. Иностранных банки прекратили выдачу кредитов и увеличили проценты по ним. Остановлен ряд автомобильных заводов («Ауди», «Опель» и др.), и рабочие отправлены в принудительный отпуск. Увольнение грозит еще более чем 100 тыс. человек (из 3 млн. работающих). Ситуацию в стране усугубляет напряженная политическая обстановка с постоянными акциями протеста и манифестациями, растущей враждебностью двух основных политических партий, нестабильностью власти. Осенью 2008 г. рейтинг премьер-министра социалиста Ф.Дюрчаня опустился до 20%, а лидера правой национал-консервативной партии «Фидес» В.Орбана поднялся до 40%.

Венгрия одной из первых обратилась к международным финансовым организациям с просьбой об экстренных займах. Выделенные ей МВФ, Всемирным банком и ЕС 25 млрд. евро позволяют надеяться на то, что даже при наихудшем развитии событий страна сохранит платежеспособность. Но за эту стимуляцию экономического роста придется заплатить дальнейшим ужесточением бюджетной и денежной политики. Резко сокращаются социальные расходы и зарплаты бюджетников. Не исключено, что будут снижены пенсии (этого, наряду с отказом от выплаты 13-й зарплаты, требует МВФ).

Польша входит в кризис существенно мягче. Банковская система (на 2/3 контролируемая западными хозяевами) до недавнего времени находилась в безопасности. Экономика развивалась устойчиво. Но с падением спроса в Европе на продукцию автомобилестроения эта главная статья польского экспорта оказалась под ударом. Если еще недавно ожидалось, что в 2009 г. экономический рост в стране составит 4,8%, то сейчас он прогнозируется на уровне 1,5% и даже ниже. Вместе с тем, по всем оценкам, безработица, снизившаяся за последние несколько лет с 20% до 8%, не должна превысить 10%. Польское правительство планирует выделить средства на осуществление ряда мер, которые позволят сгладить социальные последствия экономических трудностей (повышение стипендий желающим освоить новую профессию, частичная оплата проезда к месту работы, поощрение предпринимателей, принимающих на работу лиц старше 50 лет, и др.). В свою очередь, предприниматели рассчитывают на правительственные гарантии для кредитов, без получения которых многие фирмы придется закрыть.

Традиционно активные польские профсоюзы ведут борьбу против попыток сократить перечень специальностей, предусматривающих досрочный выход на пенсию (в 55 и 60 лет): из 1 млн. пользующихся этой льготой может остаться лишь 250 тыс. Эта проблема обсуждалась, в частности, в рамках трехсторонней комиссии по общественно-экономическим вопросам, куда входят представители правительства, репрезентативных профсоюзов и ассоциаций работодателей. В ноябре 2008 г. не включенный в число «репрезентативных», но весьма энергичный профсоюз «Август-80» на два дня оккупировал депутатскую приемную

премьер-министра и грозился организовать всеобщую забастовку в стране. Среди его требований — повышение минимальной заработной платы, оптимизация условий труда и продолжительности рабочего дня (сейчас нередко превышающей 10 часов), совершенствование системы социального обеспечения, прежде всего порядка оплаты бюллетеней. Эти требования поддерживает также недавно оформившаяся радикальная Новая левая партия.

В минимальной степени пострадала от кризиса Чехия, почти не использовавшая в ходе трансформации неолиберальную модель. В третьем квартале 2008 г. ВВП здесь вырос на 4,7% по сравнению с тем же периодом прошлого года. Чешская крона остается стабильной. Государство частично гарантирует вклады. Правда, в связи с падением спроса на чешскую продукцию (в частности, на автомобили, стекло и фарфор) на западных рынках сегодня приходится гибко регулировать производственный процесс, периодически приостанавливая его. Но рабочие ежедневно приходят на заводы и получают ту же зарплату, используя высвободившееся время для повышения квалификации и освоения новых моделей. Серьезные увольнения (1,5 тыс. человек) имели место только на заводе «Шкода», причем коснулись они исключительно поляков и словаков, приезжавших из соседних приграничных районов.

Сходная ситуация сложилась в Словакии. Рост словацкой экономики в третьем квартале 2008 г. составил 7,1% (по сравнению с третьим кварталом 2007 г.). Дефицит бюджета невелик. Кризис задел не столько финансы, сколько реальную экономику — «пересаженную» с Запада автомобильную промышленность и отчасти машиностроение, а также сферу строительства, где экономический рост замедлился на 30%. Однако власти стараются поддержать мелкий и средний бизнес, содействовать экспорту.

Несмотря на значительный макроэкономический дисбаланс, Юго-Восточная Европа пока держится на плаву, защищенная относительно небольшим рынком капитала. Вместе с тем там остро стоит вопрос о нейтрализации последствий кризиса в реальной экономике.

Хотя в Болгарии много держателей ипотечных ссуд в западной валюте, это не очень сильно отражается на ситуации в стране, поскольку болгарский лев привязан к евро. Финансовое положение Болгарии относительно стабильно, однако, предвидя негативное воздействие рецессии в Западной Европе, правительство страны уже объявило о необходимости строгого контроля над производственным сектором (чтобы вывести его из-под возможного косвенного удара), а также совершенствования бюджетной, экономической и социальной политики. Не исключено сокращение рабочих мест в металлургической промышленности, на железных дорогах и в портах, в связи с чем уровень безработицы в 2009 г. может повыситься с 5,4 до 7%.

В Румынии массовых увольнений пока нет, но ввиду ухудшения положения в металлургической, строительной, текстильной, сельскохозяйственной и некоторых других отраслях прогнозируется удвоение

числа безработных: в 2009 г. безработица в стране, видимо, достигнет 8%. Чтобы сгладить воздействие кризиса, румынское правительство уже выделило 10 млрд. евро на поддержку мелкого и среднего бизнеса и создание новых рабочих мест. Нанимающие безработных предприятия получат из бюджета по тысяче евро на каждого трудоустроенного. Ситуацию на рынке труда усугубляет тот факт, что в условиях кризиса в Румынию стали возвращаться люди, уехавшие за заработки в другие европейские страны, прежде всего в Испанию и Италию. Однако министр труда М.Кымпяну заверяет, они будут обеспечены работой.

В еще более сложном положении оказались страны с переходной экономикой — Албания, Босния и Герцеговина, Македония, Сербия, Черногория и Хорватия. Их долги огромны, в то время как спрос на поставляемую им продукцию заметно сократился. Импортируя больше, чем экспортируя, эти страны напрямую зависят от внешних инвестиций. Стремясь привлечь иностранный капитал, они завышают процентные ставки, что, в свою очередь, тормозит развитие экономики, удорожая потребительские кредиты для семей и инвестиционные займы для предприятий. Выплачивать такие проценты невозможно, если не повышать цены и не сокращать потребление. Сербии, в которой уже разразился финансовый кризис и дело дошло до массовых увольнений в металлургической промышленности, пришлось обратиться за помощью к МВФ. Хорватия за ссудой в международные организации пока не обращалась, рассчитывая на прибыли от туризма, однако его дальнейшее развитие выглядит весьма сомнительным.

В большинстве стран Центрально- и Юго-Восточной Европы правительства предпринимают меры по смягчению последствий мирового финансово-экономического кризиса. Правящие партии пытаются договориться с оппозицией о временном перемирии. Однако оппозиция не склонна идти навстречу власти. Она разрабатывает альтернативные программы и активно борется за голоса избирателей. Постепенно начинает подыматься волна протестного движения, оживают профсоюзы, активизируются левые и правые радикалы. Все это указывает на то, что страны региона, скорее всего, ждет дальнейшее обострение внутриполитических противоречий.

Библиография Григорьев Л., Салихов М. 2008. Глобальный финансовый кризис:

открывай ворота // Время новостей. 13.10 (www.vremya.ru/ptint/214692/ html).

Полтавский Д. 2008. Страх на Западе и надежда на Востоке. Обзор британской прессы (http://www.prague-czech-republic-travel.com/ article-391790-ru.html).

Рейнолдс П. 2008. Эпитафия однополярному миру (http://news. bbc.co.uk/hi/russian/business/newsid_7648000/7648140.stm).

Almeida L.D. 2001. Irish Immigrants in New York City. — Bloo-mington, IN.

jiflPflinmbi obLiifCMoro mrnm

Arbeit und Wirtschaft. 2008. № 4.

Coulter C., Coleman S. (eds.) 2003. The End of Irish History. — Manchester, N.Y.

Cox H.M. 1985. Who Wants a United Ireland? // Government and Opposition. Vol. 20. № 1.

Dachs H., Gerlich P., Gottweis H. (Hrsg.) 2006. Politik in Osterreich. Das Handbuch. — Wien.

Daily News. 2008.

El Pais. 2008.

Halligan L. 2008. Will the Credit Crisis Leave Ireland's Economy Washed Up? // Telegraph. 27.10.

Irish Times. 2008.

Laves M. et al. (eds.) 1987. How Ireland Votes? The General Election 1987. — Dublin.

MacEuri P., Lambkin B. 2004. Whose Diaspora? Whose Migration? Whose Identity? — Cork.

Maguire T. 2008. Not a Day for the Irish // Just One Minute. 27.08.

Nauschnigg F. 2005. Eine wirtschaftliche Kosten. Nutzen Rechnung des EU-Beitritts fur Osterreich. — Wien.

Neue Zuricher Zeitung. 2005.

Talos E. 2006. Sozialpolitik. Zwischen Expansion und Restriktion // Dachs H., Gerlich P., Gottweis H. (Hrsg.) Politik in Osterreich. Das Handbuch. — Wien.

The Cedar Lounge Revolution. 2008.

The Irish World. 2008.