CC BY
35
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XV, № 1
Р СОЦИАЛЬНЫХ ЭСТАФЕТ1
Е. Н. ИВАХНЕНКО
Выход в свет объемного труда известного российского философа М. А. Розова предоставляет читателю возможность познакомиться с суммирующим результатом его многолетней работы над фундаментальными проблемами эпистемологии и философии науки.
Читателю предлагается совершить увлекательное, и вовсе не легкое, пугешествие: познакомиться с улыбкой Чеширского Кота, перенестись в царство парадоксов структурной лингвистики Ф. де Соссюра и Э. Бенвениста, попасть в пространство волшебной сказки В. Я. Проппа, после чего обратиться к «третьему миру» К. Поппера, погрузиться в сферу интерсубъективных правил теории литературы Р. Уэллека и О. Уоррена и т.д. Предложенное М. А. Розовым движение по пути широких аналогий позволяет встроить в контекст общей задачи рассмотрение самых разнообразных сюжетов из истории науки (например, реконструировать логику догадки Ч. Дарвина о происхождении коралловых рифов, или дать рисунок закономерностей развития чертежа в России), а также, наряду с этим, предоставить возможность читателю вчитаться в тексты Д. Максвелла, Э. Маха, Н. Бора, В. Гейзенберга, Л. И. Мандельштама.
По сути, М. А. Розов в рамках своей концепции меняет ракурс рассмотрения, казалось бы давно известных, фрагментов истории науки, заставляя обратить внимание на те частности и детали, которые не видны с «пригорка» устоявшихся делений и классификаций.
В первую очередь, следует выделить основные положения, позволяющие автору удерживать в едином концептуальном поле столь разнородный - тематически и предметно - материал. Представленные феномены научного знания, так же как коммуникативные функции языка, вся сфера трансляции опыта и человеческой деятельности в целом рассматриваются в контексте воспроизведения образцов. Автор по ходу изложения не раз возвращает читателя к важнейшему для его концепции тезису: образцы не задают четкого множества их реализаций, а приобретают относительную определенность только в контексте других образцов. Этот тезис позволяет:
а) развернугь центральные понятия всего исследования - «кума-тоиды» (от древнегреч. - волна) и «социальные эстафеты»; б) показать их действенность в рамках исследования семиотических объектов и построения научных программ в различных предметных
1 Розов М. А. Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии. Смоленск, 2006.
5
Ж Ф
1
аа О
Е. Н. ИВАХНЕНКО
¡Щ$|
N ! )!!-':!
^
2 X
X ф
1 Ш
О
н
областях знания; в) сформулировать на основе раскрытия эстафетного принципа трансляции знаний и социальных практик содержание общей задачи эпистемологии и философии науки.
Книга состоит из четырех разделов, однако смысловая структура заложенного в нее материала трехслойна.
Первый слой создается на основе самой постановки ключевого вопроса о способе бытия семиотических объектов. Этим вопросом автор обозначает самые первые подступы к освещению концепции и им же подводит итог всего исследования, называя его «главным в этой книге». Предложенная М. А. Розовым «волновая семиотика» позволяет глубже всмотреться в парадокс, обнаруженный еще Ф. де Соссюром, когда «точка зрения на объект создает этот объект» (С. 23-25). Природа всяких волновых процессов - в семиотике, физике, почвоведении, климатологии и т.д. - постигается, прежде всего, со стороны отказа от материала, внутренних свойств (морфологии, вещества, субстанции) транслируемых объектов. Она схватывается со стороны социального опыта, знания, образцов поведения и действия, научных программ.
Вход в «невещественную» природу социальных эстафет открывается автором со стороны «волшебных» свойств семиотического треугольника Фреге, где имя содержательно (онтологически) никак не связано с денотатом. И только в пределах конкретных речевых практик, в которые вовлечены люди - единственные носители и одновременно трансляторы этой мнимой связи - устанавливаются их смысловые соответствия. Подлинные связи М. А. Розов предлагает искать в другом мире - в реальном мире социальных эстафет.
Второй слой авторской мысли составляют социальные эстафеты
знания (куматоиды), представляемые как волноподобный процесс передачи социального опыта, который, собственно, образует и длит социум в историческом времени. Полагаю важным выделить вслед за автором два свойства, коренящихся в самой природе социальных эстафет. Это - невозможность разложения их на элементарные составляющие и то, что они, подобно субатомным частицам в физике, не существуют изолированно, а только в рамках социального целого (С. 71). Способ бытия социальных эстафет, как и способ бытия семиотических объектов, безразличен к субстрату, его наполняющему. И здесь, как представляется, мы существенно опростили бы мысль М. А. Розова, если бы поддались искушению увидеть все только так, как на то наталкивает аналогия между описаниями волновых процессов в физике и представленной экспликацией социальных (и гуманитарных) кума-тоидов. Авторская мысль простирается значительно дальше. Попытаемся за ней проследовать. Но чтобы сделать следующий шаг, необходимо обстоятельно разобраться в разделе книги, отданном анализу рефлексии и рефлексивным преобразованиям.
Так, обращаясь к социальным эстафетам, автор подчеркивает необходимость вернуться к дихотомии понимающего и объясняющего подходов. Понимающий подход связан с вербализацией содержания образцов и представляет собой их феноменологическое (не в смысле философской феноменологии!) описание. Объясняющий подход нацелен на выявление строения и структур самих эстафет. Здесь М. А. Розов обращает внимание на определенный категориальный изоморфизм, который устанавливается соответствием понимающего подхода в гуманитарных науках и феноменологического описания в
естествознании. В конкретной же деятельности исследователя часто возникает «морфологический парадокс», когда феноменологическое описание представляется или выдается за анализ структуры.
Социальные эстафеты могут существовать и передаваться как неявным образом, гак и средствами языка. В последнем случае они становится объектами рефлексии. Изучения рефлексирующих систем чрезвычайно важно для всего понимания (и объяснения) механизма грансляции социального опыта. Системы с рефлексией, по М. А. Розову, - это социальные образования, в рамках которых не только осуществляется определенное поведение, но реализуется и описание этого поведения. Полученные описания используются для дальнейшего воспроизводства широкого спектра социальных действий. Объектом изучения может стать и сама рефлектирующая система. В этом случае мы получаем надрефлексивную позицию, предоставляющую возможность описания эстафетных структур - самого механизма воспроизводства поведенческих актов и социальной памяти в целом. Над-рефлексивная позиция - это позиция теоретика, в том числе и того, кто берется за вопросы эпистемологии и философии науки. Такую позицию демонстрирует сам автор, и она не совпадает ни с понимающим, ни с объясняющим подходом.
Соотношение феноменологии деятельности (понимание), ее вербализации (объяснение) и выстраивания надрефлексивной позиции может быть понято и по аналогии с принципом дополнительности Н. Бо-
ра. Представленная в таком смысле дополнительность призвана пролить свет на решение ряда методологических проблем гуманитарного познания, в том числе и проблем эпистемологии и философии науки.
Пусть читатель сам решает насколько уместно привлечение принципов квантовой механики - дополнительности и несепарабельности (квантовой запутанности)" - для смыслового описания куматоидных механизмов трансляции социального опыта. С нашей точки зрения, оно вполне уместно уже потому, что включение М. А. Розовым в свою концепцию положения о категориальном и понятийном изоморфизме гуманитарного и естественнонаучного знания вкупе с другими составляющими его аргументации содержат глубину и оригинальность предпринятого им методологического анализа науки. Развивая это и другие положения своей концепции, автор сумел перевести взгляд заинтересованного читателя с теории и методов науки на ее смысловое наполнение, на эмпирическое богатство, вариативность, на обусловленность социальными образцами и программами. И, что особенно важно, в этом контексте он сумел показать неразрывность изучения эпистемологии и философии науки с описанием того, как фактически работает ученый и «в силу каких обстоятельств работает так, а не иначе». Последнее дает автору основание сделать несколько неожиданное утверждение, что «история философии науки начинается с работ Томаса Куна» (С. 321), и это утверждение трудно назвать бесспорным. Однако в контексте подхода М. А. Розова
Принцип несепарабельности (в противоположность принципу сепарабельности) означает взаимную несамостоятельность двух или более пространственно разделенных физических систем, что говорит о принадлежности их к некой целостной системе или о наличии между ними какой-то связи, физическое содержание и значение которой пока нам известно не полностью или неизвестно совсем.
X X
X
ф
1 со
о
16 Зак 625
241
Е. Н. ИВАХНЕНКО
«¡8
¡1 |
11
и
х
X
X
ф
2 ее О
0
оно приобретает вполне определенный смысл: ведь Кун впервые широко предста-вил науку в модальности существования (а не долженствования), как некий естественный объект, со своими образцами постановки и решения конкретных задач и проблем. Тем самым была впервые очерчена граница между методологией и философией науки (С. 325).
Третий слой книги составляют оптики социальных эстафет, через которые автор предлагает читателю рассмотреть конкретные вопросы знания и развития науки: описания и предписания, референции и репрезентации, группы научных программ, их когерентное продолжение, механизмы перестроений, новаций и т.п. Так, например, М. А. Розов полагает, что бурная полемика вокруг «Структуры научных революций» заслонила от нас главное, что сделал Кун, - он впервые изобразил («крупными мазками») первую модель науки. В этой модели не столько ученый как свободный творец делает науку, сколько наука «делает» его как ученого. Но М. А. Розов предлагает идти дальше. В первую очередь, как он полагает, обращение к теории социальных куматоидов позволит построить более однородную (по сравнению с «нормальной наукой» Куна) модель науки. Ключевое значение в построении философии науки приобретает концепция множественности образцов и эстафетных программ. В таких условиях, полагает автор, существенно расширяются рамки свободы выбора ученого. Кроме того, важной предпосылкой творчества в науке М. А. Розов считает вербализацию эстафет. Именно это позволяет рассматривать науку как «систему с рефлексией», которая постоянно строит описания своих собственных действий.
Сам автор предпринимает по-
пытку усовершенствовать «дисциплинарную матрицу» Куна посредством классификации основных групп научных программ и подробного анализа дисциплинарных комплексов. В составе науки он выделяет три группы программ: 1) программы получения знаний (методические и методологические); 2) программы систематизации знаний (коллектор-ские); 3) аксиологические программы. Так, методические программы состоят из большого числа непосредственных образцов, когда путь (алгоритм) решения еще не найден, но образцы все же задают некоторые ориентиры поиска. Здесь зарождается (в смысле открытия нового) и проявляется категориальный изоморфизм различных областей знания. Но подлинно эвристический дух в исследование привносят программы методологические. Эвристика в данном случае истолковывается в терминах комбинаторики и когерентности социальных эстафет, когда явным или неявным образом осуществляются «попытки использования в рамках одной научной дисциплины опыта других научных дисциплин» (С. 343). Интуиция, фантазия, эмоциональный тонус - все это, говоря словами М. Полани, личностное знание (неявное, молчаливое), которое остается при самом исследователе и не включаются напрямую в волну социальной памяти. Таковая формируется и передается эстафетой коллекторских программ, где вступают в силу стандартизации, описания образцов и формулировок, принципов исследования и оценок полученных результатов.
Но есть ли место в теории социальных эстафет механизму новаций? Автор периодически возвращается к этому вопросу на протяжении всего изложения. Наконец, в последнем разделе (в гл. IX) дается лаконичный ответ: «Для того что-
бы совершить революцию, надо действовать в традиции». Речь здесь идет о «когерентных эффектах знания», и новации представлены в терминах наложения, перестройки, конструирования, сборки, комбинации - «когда результаты в рамках одной программы революционизируют другую» (С. 372).
В этом пункте возникает одно из возражений, которое может быть предъявлено автору. Как представляется, одной комбинаторики (пусть и волновой со всеми ее когерентными эффектами и интерференционными картинами) явно недостаточно для создания удовлетворительной модели возникновения новаций. Ведь еще А. Эйнштейн отмечал, что нельзя прийти к открытию путем перегруппировки известных положений! Попросту говоря, комбинировать можно только то и только тем, что уже есть. Но попадает ли такое возражение в цель? Ситуация напоминает ту, в которой отец Ричарда Фейнма-на, будучи озадаченным некоторыми иллюстрациями квантовых эффектов, ставил вопрос перед своим сыном. «Если при переходе из одного состояния в другое, - допытывался он, - атом испускает световую частицу, которая называется фотоном, то этот фотон находится в нем заранее?». Получив ответ «нет, заранее этого фотона там нет», - Фейнман-старший так и остался в недоумении. «Откуда же он тогда появляется? Каким образом он выходит?» И тогда, после не очень успешных попыток объяснить своему отцу суть дела, Р. Фейнман предложил следующее: «Это подобно звуку, который я сейчас создаю: раньше во мне его не было»1. Так же, как не существует «фотонного мешка» в атоме, не существует и «словарного мешка»,
который заставляет нас расходовать слова по мере того, как они из него появляются. В том же смысле не следует примеривать к механизму новаций социальных эстафет сросшиеся со здравым смыслом схемы поиска первоэлементов. М. А. Розов поясняет это просто и ясно, когда пишет, что изучение языка - это не заучивание готовых фраз, а приобретение способности «понимать и строить новые фразы в трудно предсказуемом многообразии сигуаций и контекстов» (С. 73).
В целом, в книге немало положений, которые могут вызывать сомнения, возражения, критику и тем самым инициировать дискуссии специалистов. Можно было бы, в частности, предложить проанализировать в контексте рассматриваемой темы логику нелинейных процессов, почерпнутую из интерпретаций математических моделей в нелинейной термодинамике, в теории случайных процессов или же в теории нелинейных колебаний и волн. Многое может подсказать в этом вопросе анализ математических моделей современной неклассической теории информации, где, к слову, вполне в духе М. А. Розова, информация представляется как «запомненный выбор одного варианта из нескольких возможных и равноценных»4.
Книга М. А. Розова написана доступным языком, в ней практически отсутствуют «затемненные места» и нет злоупотребления сложной терминологией. Но продемонстрированное автором стилистическое мастерство вовсе не избавляет читателя от специфических когнитивных трудностей и напряженной работы мысли. Текст вовсе не рассчитан на того, кто вознамерился совершить легкое путешествие в область наукознания.
Фейнман Р. Какое тебе дело до того, что думают другие? Ижевск, 2001. С. 17.
Чернавский Д. С. Синергетика и информация. Динамическая теория информации. М., 2001. С.9.
ностным, отмечая, что с такой же вероятностью из тех же практик могут быть выделены и совершенно другие правила4. Рейг прав, подчеркивая трудность анализа повседневных практик, заключающуюся в нерефлексивности их оснований. Голдман обращается с материалом и примерами, взятыми из повседневности, достаточно непринужденно, используя их там, где это нужно для доказательства естественности его собственной концепции. Кроме того, пристрастие к примерам из повседневности часто делает аргументацию Голд-мана нерелевантной в тех случаях, когда речь идет о науке - главном предприятии по созданию знания.
«Веристская» (от лат. ventas -истина) эпистемология3 видится им как специальная дисциплина, нормативная функция которой состоит в том, чтобы не ограничиваться существующими социальными практиками, но предписывать должные практики на основании теоретического анализа. Истину он определяет в терминах теории корреспонденции, а знание понимает в слабом смысле как истинное убеждение.
Следует сказать два слова о модификации автором корреспон-дентной теории истины.
Теория Голдмана отличается от других теорий корреспонденции тем, что она подразумевает наличие «соответствий» (truth makers), под которыми он имеет в виду мировые сущности любого вида, делающие истинными утверждения о реальности6.
Обычный кандидат в «соответ-
ствия» - факт. Но это порождает проблему изоморфизма суждения и факта (Витгенштейн, Рассел, Ку-айн). Голдман обходит эту проблему, утверждая, что теория корреспонденции не должна быть обременена фактами.
Он считает выходом формулировать понятие «соответствий» (truth makers) так широко, как только это возможно. Это просто часть, фрагмент реальности; более об этих загадочных сущностях ничего не говорится. Нам кажется, что данный обход основных проблем теории корреспонденции делает понятие истины принципиально неопределяемым и предельно расплывчатым. Голдмановское понятие «соответствий» расплывчато в той же мере. При определенных условиях утверждение может иметь соответствующий ему фрагмент реальности, понимаемый в широком смысле (например, мнение в сознании индивида), и не быть истинным. Голдман, однако, отрицает тривиальность своего подхода: он считает введение понятия «соответствий» серьезной философской находкой.
Аргументы Голдмана в пользу наличия трансцендентной истины часто содержат логический круг и заранее предполагают то, что доказывают. Кроме того, существуют конструкции, например метафора, модель, которые не могут быть заведомо истинными или ложными (и не претендующие на это), но только более или менее точными. Однозначно истинными или ложными можно назвать утверждения о довольно ограниченном классе
НМ-Н
I; I h й É
4 Rehg William. Goldmam's Veritistic Rhetoric and the Tasks of Argumentation Theory// Social epistemology. 2000. V. 14. № 4. P. 294.
5 Самоназвание Э. Голдмана.
6 Goldman Alvin I. Knowledge in a Social World. P. 61.
X X
Ш
л sa
О
Ю. С. МОРКИНА
1 I t
S
и 11. S z
X ф
IE
ш
о
объектов, но по отношению к большинству научных утверждений операция простого сопоставления с действительностью неприменима.
Голдман нередко игнорирует реальную сложность классических философских проблем. Так, он уг-верждает, что знание, понятое в слабом смысле (как истинное убеждение) легко достижимо (одно из двух противоположных по смыслу экзистенциальных утверждений с необходимостью является истинным). При этом он игнорирует проблему выбора того, какое именно из противоположных утверждений является истинным знанием, и проблему критериев истинности утверждения.
Можно отметить и то, что данный аргумент действен только пока речь идет о простых экзистенциальных суждениях, и не приложим к научным гипотезам, имеющим сложную структуру и обладающим объяснительной функцией. Альтернативных гипотез не о простом наличии, но о структуре объекта возможно бесконечное множество - при этом постулат Голдмана о легкости достижения знания со слабым эпистемическим статусом снимается.
Понятие знания у Голдмана является менталистским понятием, поскольку за единицу знания он принимает внутреннее состояние индивида, уверенность субъекта в утверждении, являющемся истинным (т. е., имеющим «соответствия» в реальности).
«Веритистская» оценка Голд-маном социальных практик основана на том, что убеждению субъ-
екта приписывается определенная ценность (У-ценность) в зависимости от того, насколько данное убеждение приближается к реальному положению дел. В связи с этим становится возможна «веритистская» оценка (У-оценка) социальной практики на основании того, насколько использование данной практики приводит к формированию у субъектов, включенных в практику, У-ценных убеждений (знаний).
Подход Голдмана к понятию социальных практик позволяет причислять его к индивидуалистическому направлению . поскольку социальные практики оцениваются им в терминах их влияния на суммарное знание участвующих в них отдельных индивидов. Поэтому социальная эпистемология Голдмана подразумевает индивидуальную эпистемологию, разработанную им в труде «Эпистемология и когниция»ь.
Индивидуализм Голдмана, на наш взгляд, произволен от его мен-талистской позиции. Но Голдман, принимая ментализм нерефлексивно, также не обсуждает проблемы, связанные с понятием внутреннего состояния субъекта.
Разрабатывая основания для анализа базовых практик, Голдман пользуется математическим аппаратом — теоремой Т. Байеса (английский математик XVIII в.). Теорема Байеса освещает вероятность события Ак при условии, что произошло событие В.
Применение данной теоремы Голдманом освещает вероятность события (Ак.=Х) при условии, что
Pelletier Francis Jeffry. A Problem for Goldman on Rationality // Social epistemology. 2000. V. 14. № 4. P. 239.
8 Goldman Alvin I. Epistemology and Cognition. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1986.
имеется свидетельство об этом событии или гипотеза о нем (В=свидетельство того, что X произошло). Степень владения знанием Голдман рассматривает в терминах степени уверенности инди-чда в объективно истинном зерждении. Применение теоремы Ьайеса к вторичным вероятностям (вероятность верности свидетельства или предсказания), по Голд-ману, всегда повышает степень владения истиной. Свои теоремы, производные от теоремы Бейеса, Голдман доказывает эмпирически, путем подбора примеров и конкретных вычислений, сопровождаемых интуицией их общего значения. Голдман не доказывает свои теоремы теоретически, при помощи общих формул. Этот метод доказательства теорем приносит ему определенные затруднения, поскольку порождает контрпримеры9.
Специальная прикладная часть книги посвящена анализу частных социальных практик, таких как наука, юриспруденция, демократия, образование с точки зрения разработанного им «веритистского» подхода.
Защищая понятие истины как основной эпистемологической цен-
ности, лежащей в основе его нормативного подхода, Голдман не всегда последователен в своих аргументах и часто возражает своим противникам, только чтобы хоть что-то ответить. Он берет ряд положений (например, об умеренной трансцендентности истины, о самом ее существовании) в качестве основных нерефлексируемых посылок, и даже там, где ему кажется, что он доказывает их, они на самом деле предполагаются заранее. Он игнорирует ряд проблем, связанных с его философской позицией абсолютизма, ментализма, индивидуализма. Хотя детальная разработка Голдманом его подхода к социальным практикам во многом заслуживает критики, многие эпистемологии берут этот подход на вооружение как основанный на истине в качестве главной эпистемологической ценности и этим противостоящий неклассическим, в т.ч. постмодернистским, подходам к проблеме знания"'.
Подготовлено в рамках проекта РГНФ
«Социальная эпистемология» № 06-03-00275а.
ÉI
IS
:
m
I
m
Cm.: Berends Hans. Veritistic Value and the Use of Evidence: a Shortcoming of Goldman's Epistemic Evaluation of Social Practices // Social epis-temology. 2002. V. 16. № 2. P. 177.
10 Cm.: Social epistemology. 2000. V. 14. № 4.
f— X
X Ë
m
Q
'EÉ
