CC BY
69
Terra Humana
УДК 314.727.2:316.7 (045) (571.56) ББК 60.54Я43 (2Рос. Яку)
С.В. Никифорова
МИГРАЦИЯ: ОТДЕЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Рассматривается конфликт между оседлым и миграционным опытом в рамках одной культуры на примере переезда из села в город. Сознательный отказ от форм традиционной культуры, выстраивание экспериментальной повседневности, по сути, - культурный шок. Наибольший интерес представляет второй этап миграции. Выстраивание повседневности в малознакомой культурной среде, проблемы самоидентификации имеют общие структурные характеристики с опытом мифологического путника.
Ключевые слова:
границы культуры, интерпретация смыслов, кризис культурной идентичности, сознание мигранта, функции мигранта, экспериментальная повседневность.
Нас интересует кратковременный, но наиболее значимый по последствиям период, условно определяемый как второй этап внутренней миграции. Воспользуемся моделью П. Адлера, описавшего процесс культурного шока и установившего последовательность его переживания. Он выделял пять стадий переживания культурного шока. Нас интересует вторая, по Адлеру, стадия, связанная с дезинтеграцией старой системы знакомых ориентиров, при которой мигрант ощущает себя сбитым с толку и подавленным пока невнятными для него требованиями новой культуры. Момент, когда не срабатывает «поведенческий автоматизм» (Х. Ортега-и-Гассет) оседлого опыта традиционной культуры, и мигрант на ходу моделирует свою экспериментальную повседневность, которая приведет (или не приведет) к повседневности той культуры, интегрироваться в которую он стремится.
В ходе конструирования новой повседневности в сознании мигранта происходит кризис культурной идентичности, представляющий интересный материал для наблюдения с позиции механизмов вытеснения привычного стандартного осмысления жизненного пространства, выстраивания нового культурного поля и обретения в нем себя в новом качестве. Процесс преодоления одной повседневности и встраивания в другую, относительно подробно рассмотренный социологами и психологами, в культурологии остается малоисследованным.
Рассмотрим конфликт между оседлой повседневностью традиционной культуры и иммиграционной, экспериментальной повседневностью, переживаемой в процессе социокультурной интеграции в новую среду, до оформления городской повседневности. Мы по возможности не касаемся содержательной стороны процесса - описания мигранта: уровня образования, мировоззренческой специфики агентов традиционного и индустриального
типов культуры, характера деятельности, социальной принадлежности; понимая, что они вносят существенные коррективы в процесс инкультурации, усложняя либо упрощая его, - для нас важнее структурные характеристики. Попыткой рассмотреть, какие механизмы культуры актуализируются, как происходит вытеснение одних и встраивание других элементов повседневности на уровне сознания мигранта, является предлагаемый материал.
Миграция возникает как критика, выражение неудовлетворенности, в ситуации, когда наличная повседневность не предлагает адекватных способов приспособления или преодоления вмешивающихся извне инноваций. В этом конфликтном поле происходит трансформация родового сознания. Опыт подобного переживания в культуре всегда заранее уже отрефлексирован мифологическим сознанием, но там он осуществляется на виртуальном, умозрительном уровне. Миграционный опыт мифы излагают в форме изобретения и проговаривания «идеальных паттернов». Мифы всех народов, включая и саха (якутов), эксплуатируют сюжеты путешествия за границы обыденного мира и за Бытие. Образ путника заставляет слушателя эпоса - представителя традиционной повседневности оседлой культуры - эмоционально сопереживать, проживая ситуацию «среди чужих», и, что не менее важно, закладывает в сознание саму идею возможности миграции. Предлагаемые в мифах «рецепты», действенные в фантастических условиях, мало приложимы к реалиям повседневности мигранта, ни в качестве выбора линии поведения (как правило, достаточно агрессивной), ни как инструкция по технике разрешения проблем, встающих перед мигрантом и требующих мгновенного разрешения. Но один «урок» миф дает всегда - нацеленность на победу, достижение цели во имя прославления рода. Сознание личной от-
ветственности за род (фамилию), особенно ярко проявляющееся в мигранте первого поколения, сохраняет актуальность и в новых реалиях. Хотя самоидентификация осуществляется уже по другой шкале достижений: карьерный рост, уровень доходов, качество жилья и т.п.
На практике поиск лучшей доли выливается в истории экстраординарного опыта тех соплеменников, которые в силу разных обстоятельств уже совершили подобный выход за границы традиционного уклада жизни. Пример их благополучного укоренения, равно как и аутсайдерский опыт, вне традиционного социума вызывает у мигранта чувства, которые А. Тойнби описывает как «смесь восхищения с отвращением».
Так, различаются и отделяются друг от друга две сферы реальности: различение повседневного, кумулятивно накапливаемого родового опыта группы и неординарного, спонтанного, индивидуального опыта мигранта, вынужденного выстраивать свою «экспериментальную» повседневность.
Это, с одной стороны, сфера традиционного оседлого опыта, образуемая устойчивыми условиями деятельности и общения, повторяющимися, стандартными ситуациями и объяснимыми, предсказуемыми решениями. В культурном поле современного провинциального города социальные нормы поведения и традиционная мораль, составляющие социокультурное наследие сельской общины, еще продолжают играть, пусть и не так жестко, роль нормативных регуляторов, формирующих и контролирующих общественное сознание. Особенно это относится к небольшим провинциальным городам.
По данным Территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Республике Саха (Якутия), с 1997 г. миграционный прирост населения города Якутска за счет жителей улусов (районов) ежегодно составляет в среднем 3350 чел., для небольшого города -это почти катастрофа. И думается, что, пока не будет кардинально переломлена ситуация в аграрном секторе народного хозяйства, эта тенденция будет только усиливаться. Культурный уклад городов, где инфраструктура основывается на базе одного-двух градообразующих предприятий, принципиально отличается, например, Алдан, Мирный, Нерюнгри, - там, на переднем плане будут несколько иные ценности и приоритеты. В таких городах интеграция почти всегда одноканальная, через трудовой коллектив предприятия, но оттого не менее жесткая.
С другой стороны, все большую автономию приобретает сфера миграционного опыта, которая характеризуется динамично изменяющимися условиями, нестандартными ситуациями и оперативными, спонтанными, всякий раз новыми решениями. Каждая из этих сфер претендует на суверенность и по отдельности часто становится объектом исследования этнографов и социологов, психологов и политологов. Более того, каждая из них в структуре личности мигранта обзаводится относительно независимой сферой сознания.
Первая (традиционная повседневность оседлой культуры) удовлетворилась сознанием, направленным на накопление, систематизацию и обобщение прошлого опыта, на культивирование установленных образцов, на сохранение успешных и отбраковку сомнительных форм социально приемлемого поведения. Традиционная повседневность предполагает кураторство устойчивых общественных институтов над индивидом, зависимость от общественного мнения, но одновременно «развязывает руки», т.к. в традиционной культуре никогда не говорится, как правильно делать что-либо, есть только четкие, порой взаимоисключающие указания на то, как нельзя делать, что провоцирует на творчество в пределах «от запрета до запрета».
Вторая (экспериментальная повседневность мигранта) потребовала сознания, ориентированного на смелую экстраполяцию или даже полный отказ от прошлого опыта; неожиданное объяснение и рискованный, зачастую спонтанный интуитивный выбор линии поведения; на жесткий логический вывод вопреки иллюзиям и надеждам; на поиск решений, признаваемых адекватными в малознакомом культурном пространстве, правила которого еще не усвоены.
Миграция рассматривается как путешествие к границам культуры, которое влечет либо расширение поля собственной культуры, либо напротив, утрату, слом прежних границ, катастрофическое сужение их. Одновременно миграция - канал импорта и экспорта опыта иных культур, вне зависимости от того, позитивен или негативен он, и насколько этот опыт будет востребован и актуализирован. На пути к чужой культуре, полном неопределенности, опасностей и препятствий, от мигранта, как и от мифологического путника, требуется смелость, хитрость и изобретательность. На рассматриваемом этапе он обречен на механическое копирование внешних действий окружающих в малознакомой среде
Общество
Terra Humana
(в поисках выигрышного поведения). В этом неосвоенном культурном пространстве еще нет полноценного диалога, имеет место стереотипная коммуникация, выстраиваемая формально; на уровне принятия знаков, смыслы прочитываются в лучшем случае приблизительно.
В ходе выстраивания экспериментальной повседневности неизбежна деформация семиотического пространства, когда уровни первичных и вторичных значений смешиваются, не распознаются по иерархии. Как следствие, дезорганизуется жизнедеятельность, что обыденным сознанием интерпретируется как «оказаться сбитым с толку». На этом отрезке повседневность существует как поле порождения смыслов, постижения новых правил: «Оказывается, это не так страшно» или напротив. Мигрант не сразу приходит к осознанию, что сталкивается с качественно другой социальной организацией, предполагающей не столько полноценное общение, сколько стандартизированную коммуникацию. «Если члены архаической общины, в конце концов, сталкивались в своей повседневной практике с событиями и явлениями, порождавшими у всех сходные образы, жители современного города постоянно воспринимают наборы уже готовых стандартизированных образов, задаваемых им извне средствами массовой коммуникации, рекламой и прочее» [1, с. 355].
Для горожанина действительность замещается ее знаковыми моделями, в содержание значений которых он практически не вникает и воспринимает их так, как положено повседневному сознанию, то есть как «само собой разумеющиеся». А. Шюц выделял шесть конституирующих элементов повседневности как особой формы реальности: трудовая деятельность (практический характер), специфическая уверенность в существовании мира (несомненность, самоочевидность), напряженное отношение к жизни (активный бодрствующий характер сознания), особое переживание времени (темпоральная характеристика повседневности), специфика личностной определенности действующего индивида (типизирующая интерсубъективность), особая форма социальности. В опыте миграции все без исключения вышеперечисленные элементы претерпевают значительные трансформации.
Скука обыденности традиционной повседневности рождает жажду острых ощущений, вспомним грибоедовское: «Где ж лучше? - Где нас нет». Но там, «изолированный, блуждающий элемент, помещенный в чужое
ему социальное тело, начинает производить хаос, ибо он утратил свою первоначальную функцию и смысл, а также лишился привычных противовесов и связей» [3, с. 64]. В свою очередь, напряжение приключения (похоже, именно так переживается данный этап миграции) в качестве компенсации стремится к покою. Работа сознания - в постоянном обмене смыслами между этими сферами.
Можно предположить, что как приключения, так и путешествия привносят в жизнь новые смыслы, а в мире повседневности эти смыслы лишь используются. Первичный текст требует интерпретации, которая не столько расшифровывает его смысл, сколько задает его. В таком случае именно повседневность становится сферой возникновения смысловых пространств, на овладение которыми вынужденно нацеливается мигрант. С другой стороны, человеческое сознание, в той или иной мере - это постоянное вытягивание себя из рутины повседневности, из набора привычных ситуаций и автоматических реакций на них. И вместе с тем образ творческого акта, порывающего с повседневностью, драматичен во многом из-за той ценности, которой обладает повседневная реальность как сфера стабильности, безопасности, порядка и покоя. Сознание человека, готового к миграции, амбивалентно: он одинаково стремится порвать с традиционной повседневностью, но и постоянно соблазняется ее вышеназванными свойствами. На этом смысловом фоне и разворачивается трагедия мигранта, творящего свою, исходящую из ситуации, экспериментальную повседневность. И эта история тоже становится культурным архетипом, который, обмирщаясь, пополняет резервуар социальной памяти и закладывает новые структуры повседневности.
Функция мигрантов, изучая и познавая культуру (самоидентификация в инокуль-турной среде), сохраняя черты самобытности, - искать и находить способы интеграции в инокультурный контекст, то есть им отводится роль своеобразного медиатора. Этап, когда повседневность мигранта перестает функционировать по законам традиционной культуры и все больше и больше подчиняется стилю, навязываемому извне, требует предельного напряжения творческих сил, вынуждает его чаще, чем в предыдущей повседневности, принимать ответственные решения, последствия которых он не в состоянии просчитать.
Культурный дуализм, характерный для субкультуры мигранта, определяется наличием качественно разных систем ценностей, вступающих в непримиримое противоре-
чие, а порой и исключающих друг друга: речь идет не только о коллективистских ценностях традиционной культуры и индивидуалистских, предлагаемых современной цивилизацией. Производится жесточайшая ревизия всего наличного культурного арсенала, кардинальным изменениям подвергается абсолютно все: восприятие времени и отношение к нему, формы быта и изменение оценки его, сферы и формы труда, карьерный рост, - что требует выстраивания новых социальных связей, пересматривается коммуникативный опыт.
Здесь, в новом культурном контексте, зачастую воспроизводится механизм патернализма и непотизма, когда многое определяют связи родственные, земляческие. Мигрант охотно идет на неформальный режим отношений как более знакомый ему.
Сознание мигранта полиморфно и по-лицентрично, что проявляется в ориентации на непривычные общественные факторы и ценности и тем обусловливает разные уровни его самосознания: этноло-кальный, национальный, современный цивилизационный. Полиморфизм и поли-центричность сознания мигранта требуют лабильной психики и определяют более гибкие, но оттого менее предсказуемые формы поведения.
Вновь выстраиваемая повседневность не предполагает возможности рефлексии, -и дело не в дефиците времени, мы помним, что он «сбит с толку» - мигрант едва поспевает решать тактические задачи, ситуация напоминает игру в пинг-понг, только отбился, а «шарик» (в нашем случае - очередная проблема) уже летит к тебе. «Когда знание приобретается в непосредственном опыте взаимодействия, оно носит ассоциативный характер... Ассоциативные формы обычно синкретичны, диффузны, неопределенны и ригидны ... При ассоциативных построениях новая информация интегрируется в имеющееся знание с большим трудом» [2, с. 443]. Но именно так характеризуется повседневность. Когда степень неопределенности достигает критической точки, угрожающей потерей идентичности, мигрант вынужденно приступает к реконструированию «Я»-идентичности.
В ходе выстраивания экспериментальной повседневности процесс этот не есть целенаправленное и взвешенное выстраивание в рамках нового для него культурно-
список литературы:
го поля. В большинстве случаев мы наблюдаем фальсификацию по недостоверным, подвернувшимся под руки образцам, прототипами которых выступают стереотипные реакции родственников, соседей, коллег, то есть мигрант избирает референцию как наиболее приемлемый путь и почти неизбежно становится на путь псевдотипизации. Цели миграции вытесняются сиюминутными проблемами.
В социологии сложился не совсем правильный стереотип, что в миграции реализуются наиболее активные, целеустремленные субъекты. На наш взгляд, из основного потока мигрантов (исключение составляют таланты, миграция которых инициирована извне, и новая среда обеспечивает им необходимые условия) легче адаптируются те, кто меньше ориентирован на достижение конкретно только этой поставленной до миграции цели («не зацикливается»), а творчески в свою пользу оборачивает даже неблагоприятные условия.
Повседневный человек городской среды - пользователь (юзер) - попадает в мир инструкций, правил, должностных обязанностей. Поскольку городская культура предполагает техногенный тип мышления, в рамках известных инструкций или по алгоритму инструкции, то, следовательно, складывается опыт деятельности в более абстрагированных дискретных, артикулированных, внешне определенных, подвижных формах. Совсем не обязательно вникать в причины и следствия накатывающих валом событий. Важно, чтобы реакция мигранта прошла не замеченной горожанами, по принципу: «как все» и «как у всех».
На этом этапе интенции мигранта и рецепции представителей городской культуры зачастую не совпадают, что приводит к коммуникационному вакууму. Последнее, в свою очередь, повышает степень неопределенности выбора поведенческой стратегии, порождает «сумеречную» зону в сознании мигранта.
А. Тойнби выделял в каждой культуре, переживающей встречу с другой, «особый общественный класс» для исполнения роли «трансформатора», меняющего напряжение, предлагающего новые пути, своего рода «связных», в функции которых входит изобретать и предлагать приемлемые пути разрешения коллизии пограничных состояний. В этом видится миссия мигрантов.
[1] Гусев С.С. Смысл возможного. Коннотационная семантика. - СПб.; Алетейя, 2002. - 192 с.
[2] Орлова Э А. Культурная (социальная) антропология / Уч. пос. для вузов. - М.: Академический. Проект, 2004. - 480 с.
[3] Тойнби А. Цивилизации перед судом истории. 2-е изд. / Пер. с англ. - М.: Айрис-пресс, 2003. - 592 с.
Общество
