Мифы Крымской войны 1853-1856 годов: к вопросу о механизме литературного военного мифотворчества Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.09

Ищенко Н.А.,

кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Таврического национального университета

МИФЫ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ 1853-1856 ГОДОВ: К ВОПРОСУ О МЕХАНИЗМЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ВОЕННОГО МИФОТВОРЧЕСТВА

Крымская война 1853-1856 годов является одной из наиболее мифологизированных войн в истории Великобритании. Ее мифология (в данном случае мы понимаем под мифологией совокупность мифов, а не учение о мифе) стала литературным и культурным фактом. В первую очередь, литературным, так как именно роль литературы является определяющей в создании национальных движущих неомифов.

Ответ на вопрос, почему литература одной войны рождает мифы, а другой - нет (при том, что военный дискурс изначально обладает высоким мифотворческим потенциалом), следует искать в универсальном механизме мифотворчества, действующем, однако, в определенном социокультурном (военном) пространстве. Универсальный механизм мифотворчества подобен механизму художественно-творческого мышления. Все последующие модели, так или иначе, пользуются языком первичной (архаической) модели, их можно рассматривать как развертывающиеся во времени варианты. Механизмы мифотворчества генерируют наиболее общие правила творческой деятельности, правила метафорического преобразования обыденности, ее проблематизации и насыщения неоднозначным символическим содержанием. Одновременно происходит и упрощение, «натурализация» смысла.

Как определенные «модели мышления» социума оказывают влияние на «модели мышления» мастеров художественного слова, так происходит и обратный процесс, когда эти «подвижные с исторической и географической точек зрения субстанции воплощают в себе суть тех различий, которые обычно определяются как "национальные"» [1, 48]. Таким образом, поиск этих двух типов «моделей мышления» и вскрытие механизма их взаимодействия и взаимовлияния в переломную эпоху, каковой является война, позволяет понять процессы образования и функционирования в обществе мифов Нового времени.

Механизм создания литературных военных мифов видится нам следующим образом. Снизу поднимается мифология спонтанная со всеми входящими в нее комплексами национального самоощуще-

ния и национальной идентичности, то есть мифология архетипов. Литература актуализирует «первоначала», архетипы жизни и смерти, героя и врага, своего-чужого пространства, архетипы крови, раны и ее врачевания. Сверху спускается мифология «искусственная», конструируемая с идеологическими и политическими целями, то есть мифология стереотипов. Литература инкорпорирует ориентиры, выработанные прессой, в общественное сознание, становясь тем самым интерактивным компонентом истории и катализатором мифотворческого процесса.

Литературное военное мифотворчество вообще - явление сложное и противоречивое. На сегодняшний день оно остается одной из самых малоизученных, если не сказать больше, практически неизвестных страниц военной литературы и истории. Между тем, война как коллизия не только сущностная и предельно значимая для человечества, но и поддающаяся символическому расширению, всегда (начиная с Гомера) создавала свою литературу, в которой возможность подогнать происшедшее под активные в данной культурной традиции нарративные схемы всегда было куда более важным, чем стремление донести до аудитории действительный строй, последовательность и содержание имевших место событий. Согласимся, что многочисленные «деконструкции прошлого», с которыми сталкивается современный человек, вызывают раздражение и неуверенность. Дискомфорт, связанный с необходимостью постоянно делать выбор и корректировать свою точку зрения, выливается в тоску по отчетливым культурным, историческим и ценностным ориентирам. Общество испытывает потребность в «познавательных картах» - социокультурных схемах, где бесконечному многообразию вопросов противопоставляется конечное, строго ограниченное число ответов. Лекарством становится дискурс «великих побед» и «героических времен».

Дискурс любой войны обладает ярко выраженным мифотворческим потенциалом уже в силу того, что сам концепт дискурса - война -запускает механизм актуализации архетипического комплекса, превращая призыв на военную службу в обряд инициации. Вместе с тем военный дискурс - это основной источник, генерирующий и распространяющий знания, мнения, верования, нормы и ценности, убеждения, стереотипы и предрассудки. Именно в военном дискурсе актуализируются основные оппозиции, позволяющие нации идентифицировать себя с предками: жизнь-смерть, раньше-позже, коренной житель-пришелец, отсталый-цивилизованный, покоренный-завоеватель, свое пространство-чужое пространство, герой-злодей, добро-зло, маскулинное-феминное, а также архетипы крови, раны и ее врачева-

ния. Понимание войны как «сакрализующей травмы», а мифа как «персонификации коллективных чаяний» приводит к мифологизации национального путем отождествления индивидуального, иными словами, к тому, что любой конкретный человек или событие могут в принципе выступить персонификатором нации. Тем самым мифология войны становится полифункциональной системой непосредственно неосознаваемых образов и символов, апеллирующих, прежде всего, к эмоционально-чувственной стороне человеческой психики. Механизм воздействия военного мифа основан на способности героических символов провоцировать эмоционально окрашенные ассоциации, подталкивающие к определенным действиям. Поэтому зачастую военные литературные мифы сами становятся «формой военного действия» [2, 23].

Однако не всякая война порождает мифологию. Наполнение древних схем актуальным содержанием происходит в конкретной социально-исторической обстановке, в определенном социокультурном пространстве и при выполнении ряда условий: 1) наличие «мифоген-ной» ситуации, которую, по сути, продуцирует любая война, и которая характеризуется недостатком информации, потребностью в иллюзиях, эмоциональным напряжением и коллективностью переживания; 2) историческое событие, вызвавшее бурю эмоций и переживаний, зачастую трагическое, с элементом загадки и не поддающееся логическому объяснению; 3) талант автора, почувствовавшего этическую ценность события для нации и соединившего ее с эстетической ценность своего произведения; 4) соответствие идеологической позиции автора, как субъекта, идеологии и политике властных структур его страны в конкретный исторический период; 5) детерминированность мифологизации явлений национальной литературы особенностями национальной ментальности. Являясь обязательным, но не достаточным основанием для появления «неомифов» в военном дискурсе, эти условия требуют наличия определенных мифообразующих факторов, релевантных в условиях той или иной войны. Основополагающими факторами, как правило, являются фольклорная традиция, образ конкретного врага (чем более мифическим, а значит - непонятным и враждебным, является уже существующий в обществе стереотип, тем больше вероятности, что военный дискурс породит в культуре той или иной страны национальный «неомиф») и внелитератур-ное единство мифологии, идеологии и политики.

В британском дискурсе Крымской войны 1853-1856 годов отчетливо читаются три основных мифообразующих фактора: 1) мифотворческая традиция Британских островов, в которой Британия всегда функционировала в качестве «сакрального центра» европейского Се-

веро-Запада, и которая требовала неуклонного поддержания мифо-поэтического прообраза «империи, над которой никогда не заходит солнце». Это предполагало реанимацию в социуме Великобритании жизненного тонуса, чувства превосходства и уверенности в своих силах за счет консолидации общности. Крымская война дала возможность писателям и поэтам реактуализировать основные архетипы и старые мифы, лежащие в основе британской национальной идентичности; 2) уже выработанный с XVI века в художественной литературе Англии образ России, обладающий выраженным мифологическим характером со многими свойственными именно мифу чертами: контрастностью противопоставлений отдельных немногочисленных смысловых элементов, обладающих постоянством связей между ними, и высокой стабильностью этой структуры, сохранившейся на протяжении нескольких веков. Враждебная, холодная, варварская и непонятная Россия, управляемая «архизлодеем» Николаем I стала той «зоной хаоса», той опасностью, перед лицом которой необходимо было консолидировать национальную общность и обеспечить коллективную идентичность. Чувство превосходства британской нации над «русскими варварами» еще с XIX века поддерживали функционирующие в литературе стереотипы и предрассудки. Россия уже в течение трех веков воспринималась как страна варваров, снегов, ужасных нравов и невежества. Даже победа над Наполеоном в 1812 году не изменила ситуацию. Более того, хотя Англия и Россия были в той войне союзниками, выдвижение последней в число крупнейших держав ужаснуло Англию, и образ России в общественном сознании и художественной литературе претерпел значительные изменения: из однозначно негативного и понятного он стал амбивалентным и двусмысленным. Ко всем перечисленным характеристикам этого образа добавились еще агрессивные устремления и угроза оккупации колоний Великобритании. К середине XIX века британская литература о России сделала все возможное, чтобы территория России в сознании британца, воспитанного на этой литературе, автоматически ассоциировалась с мифологической «зоной хаоса», опасной и враждебной. Поэтому война с Россией, которая «разгоралась на севере», в аксиологическом смысле изначально оценивалась британцами в отрицательном ключе.

Англоязычные версии произведений русских писателей также были направлены, в первую очередь, на формирование образа «Чужого» - русского царя «архи-злодея» Николая I, в которым нужно обязательно бороться как со вселенским злом, однако совсем не обязательно при этом ссориться со всем русским народом, о котором пи-

сали Пушкин, Тургенев, Гоголь и др. В целом же русские под влиянием переводов стали рассматриваться как «хорошо образованные варвары», что еще раз подтверждало амбивалентность этого образа в английской литературе; 3) Амбивалентность, однако, мешает формированию общественного мнения в военный период. Для того, чтобы ориентироваться во многообразии позиций необходима однозначность и понятность в оценке категорий добра и зла. Такую ориентирующую функцию во время Крымской войны взяла на себя пресса. Она стала «фильтром», пропускающим через себя информацию, выделяя из общей массы отдельные элементы, придавая особую значимость одним и принижая ценность других. Трудно говорить об объективности такой деятельности, так как над этим стояли интересы правящих классов, идеология властных структур, которые с помощью прессы манипулировали общественным сознанием и формировали определенный образ мышления читательской аудитории. Тем самым, Крымская война стала первой в истории «медийной» войной, что способствовало эмоциональной вовлеченности широкой общественности в военные события посредством контакта с теми, кто находился на фронте, и создавало настроение национального единения.

Миф как генетическая основа идеологии чрезвычайно важен для политики вообще и для политики военного времени в особенности. Мифологическая реальность и выражающая ее риторика очень схожа с политической. Например, в архаической мифологии универсальной является схема, в которой герой попадает в кризисную ситуацию, грозящую организованному космическому началу деструкцией и обращением в хаос. Перед ним стоит задача спасти видимый, привычный порядок от разрушения и небытия. Решение этой задачи описывается в мифах как поединок противоборствующих сил добра и зла. Данная мифологическая схема является привычным сценарием в военном дискурсе, а попытка сделать героя, побеждающего хаос пусть даже ценой своей смерти, бессмертным является одним из самых устойчивых мифологических военных сюжетов, как архаики, так и современности.

Находясь в целом под влиянием классической традиции в отношении к войне, руководствуясь архаичными схемами, средства массовой информации вырабатывали ориентиры и для английских писателей и поэтов. Эти ориентиры можно свести к следующему: 1) Война, которая ведется Великобританией на территории России, - это справедливая война, война за свободу и цивилизацию, «народная война» против варварства и рабства. 2) Новое понимание друзей и врагов: замалчивание крайне болезненного вопроса союзничества с бывшим врагом Францией; восстановление репутации нового союз-

ника Турции; разработка негативного образа бывшего союзника России и пресечение всех попыток так называемой «необъективной лояльности» по отношению к врагу; 3) Выработка «языка патриотизма», в котором важнейшую роль играют способы номинации действующих лиц и действий сторон, вовлеченных в конфликт: британский солдат всегда «герой», а русский всегда «варвар». 4) Облечение идей территории, границ, национального сообщества, государства, подданных в образы «матери», «подруги», «сына», «мужа» и т.д., так как сама идея национального сообщества выражает отношения родства, а аналогия с семьей - это тот элемент национального дискурса, который во многом определяет ценностную систему национальной мифологии. «Маскулинность» соединяется с «военностью» и становится неотъемлемой частью «мобилизационного дискурса военной пропаганды». «Феминность» связана с чувствами сострадания и жалости, которые нация испытывает по отношению к павшим и раненым на поле боя.

Однако, несмотря на такие четкие директивы, британские писатели все же демонстрировали амбивалентное отношение к войне и, тем самым, разную степень «мифогенности». Объяснением этому может стать специфика войн XIX столетия и особенно Крымской войны (последней войны джентльменов и первой технологической войны): с одной стороны - неисчерпаемые возможности вступить в поединок, единоборство, проявить личный героизм и инициативу, а с другой -мощные пушки и ружья, стреляющие на большие расстояния и уничтожающие солдат еще до того, как им представится возможность проявить свои качества в бою. Степень индивидуальной восприимчивости к идеологии властных структур развела писателей по двум разным полюсам, крайние точки которых представляли в прозе Ч. Кингсли и Ч. Диккенс, в поэзии - А Теннисон и Р. Бру.

Восприятие Крымской войны как еще одной страницу славной истории Великобритании позволило представителям первой группы активизировать архетипические представления о войне как таковой, уже функционирующие в обществе, и перенести их на реальный актуальный материал: священная война за справедливость и свободу против варварства и тирании архизлодея Николая I (Ч. Кингсли, Ч. Маккей, Р. Тренч, Э. Джонс, М. Таппер, Ф. Уилсон); враг в образе холодной, варварской непонятной России, частью которой был Крым (Т. Тейлор, В. Бани, Х. Стоукс, А. Мик, В. Бэнетт, Дж. Кремптон, Р. Тренч, М. Барри); сражения Крымской войны, превосходящие битвы при Фермопилах, Азинкуре и Ватерлоо (Ч. Маккей, В. Марстон, Г. Стоукс, А. Мик, Дж. Крэмптон, М. Дрейтон); архетипы крови, раны и ее врачевания первой в британской военной истории медсестрой

Флоренс Найтингейл (Э. Гаскелл), архетип женщины-матери, жены, возлюбленной, ждущей солдата дома (Ч. Кингсли, Р. Тренч, С. До-белл). Писатели и поэты этого направления, ориентируясь на эмоциональные потребности читателей, настаивали на ценности героических подвигов, на значимости концептов чести и долга и, тем самым, ассоциативно обеспечивали потребность нации в единстве. Национальные образы впоследствии становились национальными символами и частью национального этноисторического неомифа. Второй аспект Крымской войны проявился в социально заостренных романах Ч. Диккенса, У. Теккерея, Э. Троллопа, Д. Мередита, стихотворениях Р. Бру и Дж. Принса. Низкая степень «мифогенности» их произведений обусловлена критическим реалистическим подходом к осмыслению событий Крымской войны, отрицание возможности «великой деятельности» в социокультурном пространстве середины XIX века.

Вся эта «крымская» британская литература стала очень важным, но все же подсобным, вспомогательным материалом в процессе построения мифологии Крымской войны. «Мифогенность» произведений, созданных в военном дискурсе, несомненно сыграла свою роль в этом процессе, однако он не стал бы результативным, если бы не появились произведения, облачившие в литературную эстетическую форму этическую ценность событий. Честь стать мифотворцем выпала «духовному отцу» английской поэзии второй половины XIX века поэту-лауреату Альфреду Теннисону. И хотя «крымская» поэзия Тен-нисона насчитывает всего три произведения («Мод», «Атака бригады легкой кавалерии» и «Атака бригады тяжелой кавалерии»), именно она стала частью британской литературной традиции, соответствуя ее культурной и политической системе ценностей. Стихотворения Теннисона стали «формой военного действия», интерактивными компонентами истории и инициировали появление в культуре Великобритании национальных «неомифов» Крымской войны 1853-1856 годов. Особо значимым является стихотворение «Атака бригады Легкой кавалерии».

Атака бригады Легкой кавалерии стала национальным британским символом безоглядного мужества и героизма, примером ситуации, когда почетно и благородно было совершить самоубийство. До сих пор она называется «великолепной трагедией» и ассоциируется с «героической тщетностью», «беспомощным героизмом», «восторгом поражения», «веселостью самопожертвования» и «величием гибели» - словом, всем тем, что не поддается логическому объяснению. Особенности национальной ментальнос-ти, а именно - склонность англичан снова и снова оплакивать свои поражения, детерминировали мифологизацию этого события в британской литературе. До сих пор для англичан выражение «атака Легкой кавалерии» - сино-

ним невероятно храброго, но бессмысленного поступка. И, одновременно -выражение британского духа, ведь предназначение джентльмена - в кризисной ситуации невозмутимо повести людей за собой.

Заслуга А. Теннисона заключается в том, что как настоящий англичанин он почувствовал, какую этическую ценность представляет трагедия Легкой бригады для нации, а как поэт - заключил эту ценность в эстетически совершенную форму. Яркие визуальные образы и экзальтированная вербальная запоминаемость его «Атаки бригады легкой кавалерии» создали из поражения образ национальной славы Британии. Универсальные модели, подспудно присутствующие в коллективном сознании, были реализованы, и на свет появился «миф о шестистах», один из самых популярных в Великобритании национальных мифов, вышедший за рамки британской культуры и ставший достоянием культуры мировой.

Являясь сакральной историей для любой страны, война становится тем пунктом в истории, в котором эти мифологии встречаются и порождают литературу о войне и военную мифологию. Поэтому механизм образования литературных военных мифов в отличие от механизма мифообразования вообще обладает той специфической особенность, что он запускается не в отвлеченной эстетизированной среде, а в острых коллизиях реальности. При его изучении невозможно ограничиться литературоведческими методиками, этот механизм предполагает совеобразный «методологический плюрализм». Только изучив специфику конкретного социокультурного пространства, его историю, культуру, философию, психологию, политику и идеологию, можно аргументировано ответить на вопрос, почему литература одной войны порождает мифы, а другой - нет.

В настоящее время в сознании современного британца закрепилось всего лишь несколько военных мифов. Все они сохранились благодаря литературным произведениям, вошедшим в школьные учебники и заучивавшимся наизусть многими поколениями школьников. Возглавляет список «миф о шестистах» (А. Теннисон «Атака бригады Легкой кавалерии»), затем следуют миф о Роланде («Песня о Роланде»), миф о сражении при Азенкуре 25 октября 1415 года (В. Шекспир «Генрих V»), миф о сражении при Корунне зимой 1808 -1809 года (Ч. Вольф «Похороны сэра Джона Мура»). Среди этих четырех мифов три (кроме Азенкура) повествуют о поражениях, но поражениях героических, демонстрирующих верность долгу и мужественную смерть в бою. Эти мифы стали «универсальными нейтрализаторами», снимающими трагический характер классической для европейской культуры оппозиции «жизнь-смерть» посредством упрощения истины и предоставления мифической модели, замещающей реальный эпизод человеческой жизнедеятельности [3, 40-43]. Они стали «движущими мифами» Великобритании.

Литература

1. Дима А. Принципы сравнительного литературоведения. - М.: Прогресс, 1977.

2. Bevis M. Fighting Talk: Victorian War Poetry // The Oxford Handbook of British and Irish War Poetry / Ed. by Tim Kendall. - Oxford: Oxford University Press, 2007.

3. Пятигорский А.М. Некоторые общие замечания о мифологии с точки зрения психолога // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. - 1965. - Вып. 181. - Труды по знаковым системам II. - С. 38-48.

УДК 821.11 (Скот)

Свщер 1.В.,

астрантка Кам'янець-Подтьського нацюнального университету

МАЙСТЕРН1СТЬ ПРЕДМЕТНО! ДЕТАЛ1 У ВАЛЬТЕРА СКОТТА

«Якою б великою не була ктькють аксесуар1в i сила образ1в, су-часний романют мусить, як Вальтер Скотт ... згрупувати Тх зпд но Тхньо-му значенню, пщкорити Тх сонцевi своеТ системи - iнтризi i герою - i вести Тх, немов блискуче сузiр'я, у певному порядку», - у таких словах виразив свое ставлення до майстерност Скотта Бальзак, який багато що запозичив у англшського колеги, розробляючи власну, реалютичну художню систему [2, 280-281]. При всш схильносл В. Скотта до натура-лютично точного опису деталi, при надзвичайнш щедростi опису ре-алiй, вш, як зазначала А. eлiстратова, шяк не е натуралiстом як таким, бо пщкорюе сво'Т розгалуженi описи речей чiткому завданню сюжетоск-ладання i художнього узагальнення [5]. Бтьше того, найбiльш своерщ-ним моментом естетики Скотта здаеться саме «живопис словом», праг-нення вiдтворити в юторичнш нарацГТ найперше зоровий образ епохи.

Хто знае, живи письменник в еру кто й телебачення, можливо, i смак його до «картинность зображення не розвинувся б у такому мас-штабк Але Скотт жив тодГ, коли зовышнш вигляд минулого був доступ-ним лише вченим людям, яю могли знайти опис замка, костюма або речей стародавшх епох лише в бiблiотеках або вщповщних колекцiях. Колекцюнером був i письменник: «Колекцiонування викопних дрГ6ниць, черепкiв та блях, стародавньо'Т збро'Т, 6Гльш або менш достовГрнот, Скот-товГ необхiдне було як романюту. Старовинна рГч збуджуе фантазш та полегшуе творчГсть. ДорогоцГннГ реч^ якГ знаходилися в його колекци,