CC BY
414
VII. МАССОВАЯ КУЛЬТУРА
МИФЫ ХХ ВЕКА: ДЕД МОРОЗ И СНЕГУРОЧКА
Новогодние ритуалы занимают центральное место в «праздничном цикле» громадного большинства российских семей; а дед Мороз со Снегурочкой - наиболее значимые персонажи «семейной» мифологии в современной России. «Новогодняя ночь и новогоднее действо с детства переживаются советским человеком как сакральное время даров, время, выходящее за рамки обыденного. Это единственное время года, которое ратифицировалось общественным атеистическим порядком как мистическое время, время чуда» (1, с. 383). Между тем история возникновения праздника елки и русской «елочной мифологии» лишь недавно стали предметом историко-культурных исследований. Наиболее важные их результаты излагаются ниже.
1. Возникновение праздника елки в России
В языческой русской обрядности святочного времени нет ни елки, ни Деда Мороза со Снегурочкой. Почитание деревьев издревле было свойственно всем народам: на Руси таким культовым деревом была береза. Напротив, ель воспринималась всегда как дерево смерти: еловыми ветками выстилался путь, по которому шла похоронная процессия, их бросали на гроб в могилу, а на зиму прикрывали ее еловыми лапами. Пословица «Венчали вокруг ели, а черти пели» указывает на родство мифопоэтического образа с нечистой силой. Наконец, звуковая перекличка спровоцировала сближение слова «елка» с рядом нецензурных слов, что также влияло на ее восприятие (5, с. 96).
Обычно историю новогодней елки в России начинают с петровской эпохи. Основанием тому служит знаменитый указ Петра I от 20 декабря 1699 г., согласно которому, «по примеру всех христианских
народов», день «новолетия», до того времени отмечавшийся на Руси 1 сентября, переносился на 1 января. В его ознаменование велено было, среди прочего, украшать дома «от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых». Однако к будущему обычаю рождественской елки этот указ имел лишь косвенное отношение: город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями, а украшения из хвои предназначались только для улиц, превращаясь в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера (5, с. 96).
На первых порах елка была связана с Новым годом; символом Рождества она становится гораздо позже (4, с. 231). Светское время празднования оказалось включенным в праздничное время православных святок, что не противоречило ни уставу, ни традициям православной церкви. В течение XVIII столетия украшения помещений хвойными деревьями остаются деталью «европейских» придворных святочных маскарадов, а Новый год - ничем не выделяется в ряду праздничных святочных дней (1, с. 370).
Указ Петра является едва ли не единственным документом по истории елки в XVIII веке; в описаниях святочных и рождественских обычаев того времени она не упоминается (4, с. 231). После смерти Петра этот указ был основательно забыт. О нем напоминало лишь убранство питейных заведений: их крыши к Новому году стали украшать елками. По инерции елки оставались там до следующего года, накануне которого они заменялись новыми. В результате кабаки получили в народе название «елок» (или же «ивана-елкина»). Нигде, кроме кабаков, в новогоднем убранстве XVIII столетия ель больше не фигурирует (5, с. 96-97).
Но и в большинстве западных стран елка в то время еще не устраивалась. Лишь в Германии уже в XVI веке в некоторых домах ставили на Новый год еловые деревья, украшенные яблоками, сахарными изделиями и облатками. У немцев ель отождествлялась с мировым деревом и была особо почитаемой. Согласно одному из дореволюционных русских авторов, «почва для появления обычая рождественской елки была подготовлена смешением средневековых представлений о райском дереве и <...> языческих верований в дух дерева» (цит. по: 1, с. 376). Впрочем, уже древние римляне во время Сатурналий украшали дома еловыми ветками; затем следовало празднование Нового года, так как ели - вечнозеленые и, как считали в
то время, бессмертные - олицетворяли плодородие (7, с. 92). В позднейшей христианской легенде ель - дерево жизни, росшее в райском саду; когда Ева сорвала плод, его листва и цветы превратились в иголки. Только в ночь рождения Христа оно расцвело вновь (7, с. 92).
Большинство христианских народов заимствовало елку у немцев к середине XIX века. Диккенс, описывая английское Рождество в очерке 1830 г. «Рождественский обед», о елке не упоминает, а пишет о традиционной ветке омелы, под которой мальчики целуют своих кузин. Однако в «Рождественской елке» (начало 1850-х гг.) он уже приветствует эту «милую немецкую затею». То же самое происходит и в других странах (5, с. 97).
Постепенно сложился сценарий праздника: небольшое дерево ставили на стол, покрытый белой скатертью; к его ветвям прикрепляли свечи и развешивали сласти - яблоки, орехи, конфеты и пряники; под ней раскладывали подарки для детей. В сочельник зажигали свечи, а детей, до этого момента с нетерпением ожидавших встречи с елкой, пускали в помещение, где они любовались ею, разбирали свои подарки, а потом срывали с нее сласти (т.н. «ощипывание елки»). Под конец поломанное и опустошенное дерево выбрасывалось или сжигалось (5, с. 97).
На территории России первые праздничные елки появились в начале XIX века. Ель, используемая в качестве непременной и главной принадлежности детского семейного праздника Рождества, некоторое время называлась, на немецкий лад, «рождественским деревом» (Weihnachtsbaum) (3, с. 14); еще в начале 1830-х гг. она воспринималась как исключительная принадлежность петербургских немцев. К концу этого десятилетия освоенное петербургской знатью рождественское дерево получает название «елки» (4, с. 231). А уже в начале 1840-х гг. Петербург буквально был охвачен «елочным ажиотажем». О елке заговорили в печати (5, с. 97).
Мода на «немецкое нововведение» подкреплялась модой на немецкую литературу и прежде всего - на Гофмана, «елочные» тексты которого пользовались большой популярностью. «Щелкунчик» и «Повелитель блох», выходившие к Рождеству отдельными изданиями для детей, способствовали распространению обычая рождественской елки, а иллюстрации к ним закрепляли ее зрительный образ (4, с. 231).
До середины XIX века елочные увеселения остаются в пределах семейных рождественских праздников и не имеют сложившегося сюжета. Со временем начали организовывать общественные елки как для детей, так и для взрослых - в дворянских и офицерских собраниях, институтах благородных девиц, школах (4, с. 231).
До середины XIX века елочные увеселения остаются в пределах семейных рождественских праздников и не имеют сложившегося сюжета. Со временем начали организовывать общественные елки как для детей, так и для взрослых - в дворянских и офицерских собраниях, институтах благородных девиц, школах. Первая публичная елка была устроена в 1852 г. в Петербурге в Екатерингофском вокзале (5, с. 99).
Немалую роль в популяризации елки сыграла коммерция: с конца 1830-х гг. известные кондитерские Петербурга организовали продажу елок с уже прикрепленными к ним свечами и сладостями. Стоили они очень дорого. С конца 40-х гг. стали заказывать искусственные елки, что считалось особым шиком. У Гостиного двора началась торговля елками, привезенными мужиками из лесу, что сильно удешевило их (5, с. 98). Обычай устраивать елку переносится из столицы в провинциальные города, а затем и в помещичьи усадьбы, из состоятельных семей - в менее состоятельные. Через 10-15 лет елка была совершенно освоена (2, с. 255).
В процессе усвоения немецкий обычай русифицировался. Высокие и густые елки нельзя было устанавливать на столе, поэтому их начали крепить к крестовине и ставить посередине залы. Тем самым елка превратилась в центр праздничного торжества: дети, рассматривая игрушки, ходили вокруг нее, водили хороводы, отыскивали подарки. Уютный семейный праздник превращался в раут с участием детей из других семейств; в богатых домах приглашали детей гувернанток, учителей, прислуги. Именно такую елку изобразил Достоевский в «Елке и свадьбе» (1848) (5, с. 98).
Провинциальные города не слишком отставали от Петербурга. Порвав со старинным народным обычаем празднования святок, город ощутил обрядовый вакуум. Этот вакуум заполнялся новыми, сугубо городскими развлечениями, в том числе - и устройством елки (4, с. 232).
Защитников старины елка раздражала своей «нерусскостью»; в ней видели уродливое и незаконное вторжение в святочный обряд. В помещичьих усадьбах святки еще долго праздновались с соблюдением
старых народных обычаев, вместе с дворней. Но с середины века положение меняется. Дети Л. Толстого в своих мемуарах неизменно упоминают о елке как о важнейшей части зимних праздников (4, с. 233).
В начале ХХ века елка воспринимается как чисто народное по своему происхождению явление. Казалось, что в России она была всегда. «Много лет назад, - вспоминал В. Розанов, - я с удивлением узнал, что в сущности обычай рождественской елки не принадлежит к числу коренных русских обыкновений <...>. Елка в настоящее время так твердо привилась в русском обществе, что никому в голову не придет, что она не русская» (цит. по: 5, с. 96).
Только в домах духовенства и в крестьянской избе ёлка в XIX веке не привилась. В народном святочном обряде она не нашла себе места. Для городской бедноты елка была желанным, хотя часто недоступным предметом; для крестьян - всего лишь «барской забавой». И чеховский Ванька, рождественским вечером в городе с тоской вспоминающий о поездке в лес за елкой со своим дедом, и мужичок, срубивший «нашу елочку под самый корешок», делали это не для себя, а для господских детей (4, с. 236).
2. Создание елочной мифологии
Всего за несколько десятилетий восприятие елки изменилось во всех аспектах - эстетическом, эмоциональном, этическом, символическом, мифологическом. Прежде это дерево, которое Пушкин назвал «печальным тавро русской природы», не пользовалась особой симпатией. Символика смерти и связь елки с «нижним миром» в народных поверьях вовсе не предвещали будущего ее культа. Но, принятая в качестве рождественского обрядового дерева, ель превратилась в положительно окрашенный символ. Пирамидальная форма, густота вечнозеленого покрова, приятный хвойный и смолистый запах - все это в соединении с праздничным убранством (горящие свечи, украшения, ангел или звезда, венчающие верхушку) превращало ее в образ эстетического совершенства. Ель стали называть «светлой», «чудесной», «великолепной», «стройной вечнозеленой красавицей елкой». «Острота переживания елки возрастала и за счет краткости ее явления: на первых порах ее присутствие в доме ограничивалось одним днем (или одним вечером), в течение которого ее воспринимали
предельно интенсивно - до экзальтации, находившей психологическую разрядку в конце праздника, когда елку отдавали во власть детей и она разрушалась и уничтожалась ими (что породило выражение «грабить елку» «рушить елку»). Непродолжительный визит прекрасного одаривающего дерева воспринимался как ежегодно повторявшееся чудо» (3, с. 14).
Елочные «мероприятия» требовали определенной программы, поэтому педагоги занялись отбором, а детские писатели - сочинением литературных произведений; многие из них перелагались на музыку. Из уже «готовых» текстов обычно отбирали «Светлану» Жуковского, «Сон Татьяны», «Гадание» Фета, стихотворения русских поэтов о зиме (5, с. 99).
Новые символические значения елки нуждались в объяснении и обосновании, требовали мифологических текстов - рассказов и легенд, которые подтверждали бы ее право быть предметом поклонения. В русской народной традиции такие тексты отсутствовали (3, с. 14). Тогда и начали появляться рассказы и легенды, целью которых было создание елочной мифологии. «Количество вновь сочиненных «елочных» текстов буквально неисчислимо» (5, с. 99). Елочный миф создавался в процессе поисков ответов на детские вопросы: откуда в доме берется елка, кто ее приносит, кто дарит подарки? (2, с. 255-256). Некоторые из этих ответов заимствовались из западной традиции, другие придумывались самостоятельно.
Елке приписывалось значение, закрепившееся за ней на Западе: она стала «Христовым деревом», символом «неувядающей, вечнозеленой, благостыни Божией» (2, с. 255). Примером может служить «Русская сказка о рождественской елке», «героиня» которой рассматривается как символ вечной жизни, напоминающий детям «тот чудный божественный свет, который в святую ночь осенил в поле пастухов», а также «Рождественская легенда» Е. Бекетовой, где рассказывается о том, как Господь снял проклятье с елок и принес ей повеление «быть Символом Светлым Христова Рожденья» (4, с. 235).
Символическое толкование получило не только дерево в целом, но и отдельные его части и атрибуты: храмообразная форма, вечнозеленый покров, Вифлеемская звезда на верхушке, горящие на ветках свечи. Ежегодно свершавшееся чудо явления елки (готовившейся старшими обязательно втайне от детей), подарки под ней, соотносившиеся с
дарами волхвов, весь несложный праздничный сценарий воспроизводили евангельский сюжет Рождества Христова, в котором главный акцент делался на теме семьи и ребенка (3, с. 14).
Во многих «елочных» текстах в центре стоят события рождественского или новогоднего празднества, которые на фоне рождественского дерева, воплощающего в себе идею семьи, милосердия и всепрощения, получают особый смысл. Складывается образ «Христовой» или «Божьей ёлки», на которую попадают бедные дети-сироты, умершие в рождественский сочельник. Русскому читателю этот сюжет хорошо знаком по сказке Г.-Х. Андерсена «Девочка с серными спичками» и рассказу Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» (3, с. 15).
Во многих «елочных» рассказах 2-й половины XIX века елка, превратившись в одушевленное существо - ангела-хранителя или добрую фею, - ограждает детей и взрослых от враждебного им мира, дарует спасение и счастье. Темы города и елки оказываются тесно связанными. В бездушном и бесчеловечном городе рождественское дерево становится единственным защитником ребенка (4, с. 235). Рождественские «елочные утопии» заполняли праздничные номера газет и журналов (3, с. 14-15).
Однако «христианизация» елки в России шла не столь уж гладко. Распространение этого иноземного и к тому же языческого в основе своей обычая тревожило православных иерархов, опасавшихся, что рождественские праздники утратят религиозное значение. Святейший Синод вплоть до начала ХХ века запрещал устраивать елку в учебных заведениях, именуя ее «бесовскими игрищами» (2, с. 255; 4, с. 236; 5, с. 99).
Во второй половине XIX века начинается переориентации праздника елки и ритуала, с ним связанного, на русскую народную почву. В новой елочной мифологии образу елки придавался «исконный» фольклорный характер. Появились придуманные (чаще всего в результате несложных контаминаций) персонажи - дед Мороз, Снегурочка, бабушка Зима, Новый и Старый год. Каждый из этих образов имеет свою историю, но, соединившись в едином мифологическом комплексе, они создавали качественно новое целое (3, с. 15).
Ответ на вопрос: «Откуда в доме берется елка?» - привел к актуализации в елочной мифологии образа зимнего леса. Елка стала связываться не столько с Рождеством, сколько с Новым годом и зимой (став сезонным символом), а пространственно - с лесом (2, с. 255-256). Среди елочных украшений появились снег, шишки, грибочки, всякое зверье и прочие лесные атрибуты. Одной из висящих на ней игрушек стал «старик» в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведенный в ранг главной елочной игрушки, был поставлен под елку. Эта игрушка начинает использоваться и в оформлении витрин: «рождественские старики, обсыпанные инеем», выставлялись в окнах кондитерских и игрушечных магазинов. На праздниках елки появились ряженые «старики», дублирующие стоящую под елкой игрушку. «Старик» и елка мало-помалу становились неразлучными атрибутами праздника (2, с. 256).
Корпус текстов для праздника елки начал притягивать к себе русские народные сказки с «зимней» тематикой (прежде всего «Морозко» и «Снегурочку»), а также «зимнюю» стихотворную классику: «Зима, крестьянин торжествуя...», «Не ветер бушует над бором...», «Однажды в студеную зимнюю пору.», «Чародейкою зимою.» и др. (3, с. 15). Когда в конце 1935 г. советская власть после нескольких лет борьбы за искоренение елки как «поповского праздника» (каковым она никогда не была) вновь вернула елку детям и когда праздник в ее честь стал праздником «советской новогодней елки», именно этот корпус произведений псевдонародного характера органично вписался в новогодний праздничный цикл и благополучно дошел до наших дней, дополненный произведениями советских детских поэтов и писателей, сотрудников журналов «Мурзилка», «Пионер», «Вожатый», а также фантазией детсадовских и школьных педагогов (3, с. 15).
3. Дед Мороз
В ходе переориентации новогодней мифологии «на отечественную почву» и произошло оформление образа Деда Мороза (2, с. 225). В некоторых русских сказках Морозко выступает в функции дарителя при правильном поведении сказочного героя» (6, с. 38). Но столь хорошо известные нам Дед Мороз и Снегурочка появились только к концу XIX века. Дед Мороз соединил в себе черты Санта Клауса и русского
фольклорного Мороза, а Снегурочка - западных зимних венских персонажей (св. Екатерину, св. Люцию и др.) и Снегурки из русской сказки (5, с. 99). Широкой публике Снегурочка стала известна (не в качестве новогоднего персонажа!) по одноименной пьесе Островского (1873); в свою очередь для драматурга важнейшим источником был том 2 «Поэтических воззрений славян на природу» А.Н. Афанасьева.
В 1840 г. были опубликованы «Детские сказки дедушки Иринея» В.Ф. Одоевского, в одной из которых («Мороз Иванович») впервые дана литературная обработка фольклорного и обрядового Мороза. Созданный Одоевским образ еще далек от знакомого нам новогоднего персонажа: календарная приуроченность сказки - не зима, а весна; не он приходит к детям, а дети приходят к нему; да и подарки его - это лишь плата за службу. И все же образ этот уже узнаваем: «добрый Мороз Иванович» -«седой-седой» старик, который как «тряхнет головой - от волос иней сыплется»; живет он в ледяном доме, а спит на перине из пушистого снега (2, с. 253-254). Заботясь о природе, он покрывает снегом озимые всходы; попечительствуя о людях, стучит в окошки, чтоб «не забывали печей топить да трубы вовремя закрывать», проводя при этом и «нравственные идеи» о необходимости «нищеньким помогать». «В педагогической сказке Одоевского обрядовый Мороз и сказочный Морозко превращены в доброго, но справедливого воспитателя и наставника» (2, с. 254).
Возникнув одновременно на рубеже 1830-1840-х гг., Мороз Иванович и елка, принадлежа к разным культурным традициям, совершенно разведены: Мороз Иванович пришел из русской деревни (как обработка народного Мороза), елка - с Запада (как усвоение немецкого обычая). Отсутствующая вначале связь возникнет двумя десятилетиями позже, когда сказка Одоевского включается в состав «елочных» текстов (2, с. 254).
Образ Мороза мифологизировался в литературе по двум направлениям. С одной стороны, «жестокий мороз», ходящий «с своею клюкой» «в царстве суровой Зимы», угрожает всему живому. С другой стороны (преимущественно в поэзии для детей), зарождается его положительный двойник, главное дело которого - обеспечение «здоровой» погоды и сотворение зимних «волшебств», чтобы дети могли развлекаться на лоне природы. На создание этого образа начинает «работать» и некрасовский «Мороз, Красный нос»; для детского
пользования отсюда берется только отрывок «Не ветер бушует над бором.», где главный герой, исторгнутый из контекста поэмы, выступает как «воевода», неограниченный властитель зимнего леса и волшебник, убирающий свое «царство» «в алмазы, жемчуг, серебро» (2, с. 254).
Одновременно и, по-видимому независимо от создания в литературе образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» елкой и, подобно самой елке, первоначально заимствованный с Запада (2, с. 255). Функция обеспечения детей елкой приписывалась разным персонажем. Вариант сюжета, согласно которому, в соответствии с западной традицией, ее посылает Младенец Иисус, многими русскими семьями также был освоен. Вариант «Святой Николай», или «Дедушка Николай», отбрасывается рано, поскольку у русских Николай Мирликийский в роли новогоднего дарителя никогда не выступал. На роль дарителя елки пробуются «бабушка Зима», «мужичок», «срубивший нашу елочку под самый корешок», «старички-кулачки» (что-то вроде русифицированных гномов), «рождественский дед», «святочный дед», «елочный дед», «дедка с белыми усами» из стихотворения А.Блока «Рождество» (2, с. 256-257; 3, с. 15; 6, с. 38). В этой борьбе победил Дед Мороз. «Аналога этому имени нет ни у одного западного елочного персонажа» (2, с. 257).
Предпочтение, отданное Деду Морозу, нуждается в объяснении. В восточнославянской мифологии Мороз - существо уважаемое, но и опасное. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в сочельник Деда (умершего родителя, предка). Елочный персонаж тем самым получал синонимически удвоенное имя. Наименование «Дед» свидетельствует об отношении к нему как к старшему в роде; отсюда, возможно, возникло представление о его по-родственному близкой связи с детьми (2, с. 257).
«Зрительный» образ Деда Мороза формировался под сильным влиянием сложившегося раньше на Западе образа св. Николая» (8, с. 414). Св. Николай Мирликийский в средневековой католической Европе считался покровителем детей и, в частности, школьников. Примерно с XV в. ежегодно, 6 декабря (день преставления св. Николая), в Германии устраивался праздник «мальчика-епископа»: один из мальчиков избирался на этот день епископом и наряжался соответствующим образом. Тогда же дарились подарки школярам (9,
с. 472; 11, с. 238). Превращение св. Николая из христианского святого в Рождественского или Новогоднего деда произошло в Германии, затем в других протестантских странах (где культ святых отрицался) и наконец во Франции (10, с. 687).
Голландские поселенцы в Америке, прежде всего в Новом Амстердаме - будущем Нью-Йорке, хотя и были протестантами, сохранили привязанность к св. Николаю (по-голландски - «Sinter Klaas») и продолжали праздновать его день 6 декабря. Английские поселенцы переняли этот обычай; постепенно он стал ассоциироваться с Рождеством, а «Sinter Klass» превратился в американского Санта Клауса (11, с. 238). Этот ранний, «голландский» Санта Клаус описан в «Истории Нью-Йорка» В. Ирвинга (1809).
Популярности нового персонажа в огромной мере способствовало стихотворение Климента Мура «Приход св. Николая» (1823) и иллюстрации к нему. Св. Николай изображен здесь в санях, запряженных в оленью упряжку; у него снежно-белая борода и усы, на голове конусообразная шапка, отороченная мехом; он везет мешок с подарками. «Это уже знакомый нам Санта Клаус» (12, с. 172). Правда, он невелик ростом: это своего рода зимний эльф. Считается, что современный образ Санта Клауса создал в 1860-е гг. Томас Наст, рисовальщик популярного еженедельника «Харперс иллюстрейтед уикли». В Англии рождественский персонаж-даритель назывался сначала «Father Christmas» (Рождественский дед), но постепенно американский Санта Клаус завоевывал Британию, Канаду и Австралию (11, с. 238).
Усвоению этого образа в России способствовало развитие почтовой открытки и елочной игрушки. Первые рождественские и новогодние открытки появились в России в начале ХХ в.; они печатались в основном в Германии, реже - в Швеции. Феномен кукольной фигурки Деда Мороза также связан с западноевропейским производством. Это обусловило сходство Деда Мороза с открытки и кукольного с образа Санта Клауса. Вместе с тем имя последнего в русской литературе рубежа веков совершенно отсутствует. «Вероятно, рождественский Дед настолько четко ассоциировался с <...> традиционными представлениями о Морозе и их обработками в авторском творчестве, что не было необходимости <. > в поисках на родной почве нового имени для этого персонажа» (6, с. 38). В 1915 г. Дед
Мороз уже присутствует в качестве ряженого персонажа на детском новогоднем празднике (6, с. 38).
В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчет на безусловное признание детьми его реального существования. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910-е гг. он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в реальном его существовании. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: ее утрата рассматривалась как важный этап взросления - своеобразная форма инициации. После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. «Он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей» (2, с. 258).
4. Советская елка
После 1917 г. время празднования перехода от старого года к новому сократилось от двухнедельного святочного периода до одной ночи с 31 декабря на 1 января, а с 1918 по 1935 год этот праздник вообще официально не отмечался (6, с. 38). Тем не менее в первые послереволюционные годы елка еще сохраняется в неприкосновенности. Более того, утверждение культа Ленина в детском сознании потребовало создания легендарных текстов, таких, как «Елка в Сокольниках» и «Елка в Горках», где вождь мирового пролетариата, веселясь на елке с детьми, как бы замещает собою Деда Мороза. Одновременно проводится кампания за преобразование праздника Рождества Христова в «комсомольское рождество», на котором фигурирует и елка как один из его компонентов (5, с. 99).
Но это терпимое отношение к елке продолжалось недолго. В 1927 г. началась антирелигиозная кампания, одной из задач которой было уничтожение старых и утверждение новых праздников. Елка и Дед Мороз превратились в «религиозные пережитки», а также в одну из форм «антинародной деятельности капиталистов» (цит. по:2, с. 259). В 1929 г. была введена пятидневка, или непрерывная рабочая неделя. Церковные праздники отменялись; день Рождества превратился в обычный рабочий день (1, с. 376).
Вместе с Рождеством отменялась и елка, уже прочно сросшаяся с ним. Если до революции с елкой, как с остатком язычества, боролась церковь, то теперь она стала рассматриваться как «поповский» обычай.
«Превращенные в «религиозный хлам» Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду» (2, с. 259). «Теперь все мы должны бороться против елки», - пишет детский журнал «Чиж», а поэт А. Введенский в стихотворении «Не позволим!» решительно заявляет: «Только тот, кто друг попов, елку праздновать готов» (5, с. 99-100). Но и в этих условиях елку не удалось полностью искоренить: она «ушла в подполье». В семьях, верных дореволюционным традициям, елку продолжали устраивать, хотя, конечно, с большой осторожностью (5, с. 100).
Гонение на елку и Деда Мороза продолжалось до 28 декабря 1935 г., когда в «Правде» появилась заметка «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку». Заметка была подписана кандидатом в члены Политбюро П.П. Постышевым, «жесткая политика которого [на Украине] привела к смерти от голода многих тысяч детей» (4, с. 228). Решительно расправившись с «не иначе как «левыми» загибщиками», которые «ославили» детское развлечение как буржуазную затею, в результате чего елка в советской России была запрещена, Постышев потребовал «положить конец» «этому неправильному осуждению елки» и призвал комсомольцев и пионерработников в срочном порядке устроить под Новый год коллективные елки (4, с. 228).
На следующий день было обнародовано решение ЦК ВЛКСМ, предписывающее комсомольским организациям устраивать для детей новогодние елки (2, с. 259). Районным секретарям комсомола были в срочном порядке разосланы телеграммы, в которых предлагалось «организовать заготовку елок, закупу игрушек и украшений». Так в течение трех дней в приказном порядке был возрожден дореволюционный праздничный обычай. Но теперь уже елка называлась не рождественской, а новогодней или просто - советской (4, с. 228). Елка учреждалась на государственном уровне как мероприятие детских учреждений - не как семейный праздник, но как праздник общественный.
В 1936 и 1937 гг. Учпедгиз, под надзором Наркомпроса, выпустил сборники статей «Елка». Первое издание (1936 г.) открывалось перепечаткой статьи Постышева и рассказом В.И. Бонч-Бруевича «Владимир Ильич на елке». Одна за другой выпускаются рекомендации и программы проведения елки, закрепляющие канонический список «елочных» текстов, которые многократно тиражируясь на школьных и
детсадовских новогодних праздниках, на всю жизнь западают в сознание советского человека (4, с. 228). «Поскольку все должно проходить по образцу, формирование «традиции» происходит в считанные месяцы» (1, с. 377).
«Итак, годом рождения советского Деда Мороза и новогоднего ритуала следует признать знаменательный во многих отношениях 1937 год» (1, с. 379). Именно этот год дети советской страны впервые встретили с дедом Морозом и Снегурочкой в московском доме Союзов. «Сталинские черты в образе советского Деда Мороза несомненны», -полагает С.Б. Адоньева (1, с. 379).
История «возрождения» Деда Мороза в Советской России, как это ни парадоксально, оказалась вновь связанной с образом Санта Клауса. В начале 1930-х гг. американский художник Халдон Сандблум для рекламы кока-колы создал новый портретный облик Санта Клауса, быстро облетевший весь западный мир. «Это событие стало своего рода второй волной влияния Запада на новогоднюю обрядность России и стимулировало возвращение к нам образа Деда Мороза» (6, с. 38).
Елка оказалась «востребованной» в качестве одной из иллюстраций к знаменитой формуле «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» (5, с. 100). Вместе с реабилитацией елки кончились и обличения Деда Мороза, после некоторых сомнений полностью восстановленного в правах. Стремительное оформление этого образа как непременного участника детского праздника елки стало возможным только при опоре на литературную традицию и бытовую практику, в основных чертах сложившуюся задолго до Октября (2, с. 253). Снегурочка (ранее не игравшая существенной роли в празднике елки) в советском елочном ритуале стала играть роль посредника между детьми и Дедом Морозом (1, с. 382).
Пика своего торжества елка достигает на знаменитых кремлевских елках (4, с. 236). Рождественское дерево было превращено в атрибут государственного празднования Нового года. Вифлеемская звезда на верхушке елки стала пятиконечной, напоминая о звездах, горящих на башнях Московского Кремля, архитектуру которых елка напоминала своей пирамидальной формой. Ведь именно оттуда, со звона курантов Спасской башни, начинал свое шествие по Советской стране Новый год (5, с. 100).
Персонификация Нового года, совершившаяся еще в русской культуре XIX века, была подхвачена в советское время. Образ Нового года при этом советизируется. Например, в стихотворении Льва Сорокина «У Кремля» («Огонек», 1953, №1) Сталин дает инструкции Новому году, который свое путешествие по стране начинает с Кремля (4, с. 237).
Новогодний ритуал елок с Дедом Морозом соблюдался на всей территории Страны Советов: от Главной елки в Большом Кремлевском дворце до лагерей ГУЛАГа; от Азербайджана до Чукотки. В предвоенные и первые послевоенные годы Дед Мороз, функционируя на общественных праздниках, домашние елки не посещал (как это было и до революции).
Советские писатели охотно использовали новогоднюю елку в качестве сюжетного хода. В одних случаях они ориентировались на новоприобретенный ее образ, в других же - ностальгически, завуалированным способом, обращались к дореволюционной традиции, в которой елка была воплощением семейной идеи и одним из символов младенца Христа. В 1930-е - 1940-е гг., наряду с многочисленными дежурными новогодними текстами, были созданы «елочные» шедевры, впитавшие в себя (каждый по-своему) многолетний опыт переживания образа елки детьми и взрослыми - «Елка у Ивановых» Введенского, «Елка» Зощенко, «Чук и Гек» Гайдара, «Вальс со слезой» и «Вальс с чертовщиной» Пастернака (4, с. 237).
Результатом развития рекламы и появления службы обеспечения учреждений и семей Дедами Морозами стало активное «размножение» этого персонажа, некогда существовавшего в единственном «экземпляре». Вместе с «вхождением России в мировое сообщество» русский Дед Мороз переоделся из белой шубы в красный наряд, превратившись в Санта Клауса (2, с. 260).
Современные представления о деде Морозе как мифологическом существе, посещающем землю в период перехода к новолетию, чрезвычайно близки к традиционному обрядово-фольклорному образу Мороза. Деде Мороз - существо необычайно древнее; живет он «в лесу», «на севере», «за границей», «в Лапландии», что вполне соответствует традиционному представлению о местопребывании мифического, т. е. иноприродного человеку существа (6, с. 38). Дарение подарков в начале года в архаической культуре осмысляется как магия «почина»: подарки
должны обеспечить счастье и благополучие в течение всего годового цикла. В современных новогодних спектаклях дед Мороз предстает судьей между добрыми и злыми силами: наказывает и изгоняет злых персонажей либо прощает их как раскаявшихся (6, с. 39).
Свой вклад в елочную мифологию внес мэр Москвы Ю.М. Лужков. При посещении Великого Устюга он заявил, что этот город как раз и является «родиной Деда Мороза» (2, с. 260); а средства массовой информации немедленно растиражировали эту новую родословную.
Петербургская исследовательница С.Б. Адоньева видит в деде Морозе «демона советского новолетия», совершающего насилие над православной традицией. «Мистическая власть Деда Мороза -антихристианский миф, созданный советским государством» (1, с. 386).
Появление Деда Мороза в новогоднюю ночь, приходящуюся (после смены календаря в 1918 г.) на Филиппов пост, для православного верующего действительно выглядит кощунственно. Но «в сознании большинства встречавших и встречающих Новый год этот факт давно уже не имеет никакого отношения к православной традиции». «Встреча Нового года в ночь на 1 января превратилась в интернациональный ритуал, в котором и в России, и за границей участвуют люди самых разных вероисповеданий» (2, с. 260-261).
Список литературы
1. Адоньева С.Б. История современной новогодней традиции // Мифология и
повседневность. - СПб., 1999. - Вып. 2. - С. 368-388.
2. Душечкина Е.В. Дед Мороз: этапы большого пути. (К 160-летию литературного образа)
// Новое лит. обозр. - М., 2001. - № 47. - С. 253-262.
3. Душечкина Е.В. История и мифология русской новогодней елки // Живая старина. - М.,
1999. - №1. - С. 14-15.
4. Душечкина Е.В. Русская рождественская елка в жизни и в литературе // Новое лит.
обозр. - М., 1994. - №6. - С. 228-239.
5. Душечкина Е.В. « Только тот, кто друг попов, елку праздновать готов»: К истории
рождественской елки // Родина. - М., 1996. - № 1. - С. 96-100.
6. Мадлевская Е.Л. Образ Деда Мороза и современные представления о нем // Живая
старина. - М., 2000. - №4. - С. 37-39.
7. Лейан Б. Книга Рождества / Пер. с анг. - М., 1996. - 140 с.
8. Christmas// Encyclopedia International. - N.Y., 1967. - Vol. 4. - P. 414.
9. Nikolaus, Heilige // Brockhaus Enzyklopädie. - Wiesbaden, 1971. - B. 13. - S. 472-473.
10. Nicholas, Saint // New Encyclopaedia Britannica. - Chicago, 1988. - Vol. 24. - P. 687.
11. Santa Claus // Encyclopedia Americana. - Danbery (Conn.), 1987. - Vol. 24. - P. 238.
12. Santa Claus // Encyclopedia International. - N.Y., 1967. - Vol. 16. - P. 171 -172.
К.В. Душенко
