CC BY
25
УДК 821.512.31
doi: 10.18101/1994-0866-2017-6-151-157 МИФОТВОРЧЕСТВО В ЛИРИКЕ Г. РАДНАЕВОЙ
© Булгутова Ирина Владимировна
кандидат филологических наук, доцент, Бурятский государственный университет Россия, 670000, г. Улан-Удэ, ул. Ранжурова, 6 E-mail: [email protected]
В статье определяется своеобразие философской лирики Г. Раднаевой, выявляется роль национальных художественных традиций, а именно мифомышле-ния, в творческой лаборатории автора. Отмечаются выраженность лирического «я» и рефлективность поэтического взгляда как стилевые черты. Процесс мифотворчества прослеживается в стихотворениях, посвященных осознанию поэтического творчества, а также взаимоотношения природы и культуры. Выявляется авторская концепция природы как творения искусства. Рассматриваются функции и особенности метафор в художественном мире поэта. Выявляется ряд мифологем и символов, вводимых автором в контекст лирических размышлений о природе творчества, в их числе рассматриваются такие традиционные образы, как мифообраз хозяина тайги Хангая, а также образы из эпоса «Гэсэр» — самого героя, его бабушки Манзан Гурмэ, хана Хурмасты. Определяются тендерные аспекты мировоззренческой и ценностной картины мира. Ключевые слова: миф; мифотворчество; символ; символика; национальные традиции; мифосознание; мифологемы; архетипы; философская лирика.
Творчество бурятской поэтессы Галины Раднаевой представляет собой яркое и самобытное явление, в котором на новом уровне претворились национальные художественные традиции. Исследователи уже отмечали роль мифосознания как организующего начала ее художественного мира: «Мифоцентрические мотивы в поэзии Г. Раднаевой, дополняясь метафорическим видением ми ра, составляют одну из ведущих тем», — отмечает Л. С. Дампилова [1, с. 36]. На наш взгляд, применительно к поэзии Г. Раднаевой можно говорить о том, что логика мифосознания определяет творческую интенцию автора в такой степени, что мифотворчество становится организующим принципом ее поэзии, ее стилеобразую-щим фактором.
Следует отметить в произведениях Г. Раднаевой четкую выраженность лирического «я», более того, особая философичность взгляда возникает как следствие рефлексии лирической героини. Свойственное восточной поэзии неразличение субъектно-объектных отношений, слитность с окружающим природным миром у Г. Раднаевой получает особое преломление, в котором можно усмотреть не просто мифологический мотив превращения, а, скорее, мотив тождества человека и природы: «Ьая задаркан ногоон набшаканби, — / ЬудаЬаарни газарай шуукэн урдана. / Ьэбшээн соогуур ёохорлокон наб-шаканби, — / Хатарни ургалагдаагуй хугжэм наадана» (Недавно распустившийся зеленый лист я, — / По жилам текут соки земли. / Под ветром
танцующий ёохор листок я, — / Мой танец необузданной музыкой играет» [2, с. 4]. В выраженности лирического «я» проявляется осознанность рефлексирующего сознания, что первоначально воспринимается непривычным на фоне предшествующей традиции бурятской философской поэзии, где созерцательность обусловливает концентрацию лирического чувства. Отношение к традициям, опора на них и переосмысление их — важный вопрос, позволяющий проследить направление авторских поисков.
Обращение к традициям у Г. Раднаевой всегда происходит как их творческое переосмысление в новых условиях, проявляется по отношению к образам национальной кулыуры, ее мифологемам и архетипам. Так, предчувствие смерти у старика-охотника осознается как зов Хангая — хозяина и духа тайги. Компонент веры, обязательный для мифосознания, включен в более широкий контекст авторского осознания жизни. Философская мысль об энергетической единосущности различных явлений во Вселенной оформлена как предположение, что выражено в синтаксической структуре: «Булгаша ябакан / зуитэг нохойн / у лижа хонолгон — /унтажа ядакан / убгэн абын / бодол ха. / Нарынъ буляалдаЬан / нойргуй Ьуниин / mahapxau сууряан / накаарнъ агнуулкан / Баян Хангайн дуудаан ха» (Некогда охотившейся на соболей, / одряхлевшей собаки / ночной вой — / скорее всего, это мысли старика, страдающего от бессонницы. / Солнце у него отбирающее, бессонной ночи прерывистое эхо — скорее всего, это зов могущественного Хангая, / позволявшего ему охотиться всю жизнь) [3, с. 69]. В данном случае ассоциативный ряд развивается по логике метонимии, отождествляются и «меняются местами» в причинно-следственной связи явления, совпадающие по времени: вой собаки и мысли старика. Далее же звуковые образы разворачиваются в символический образ смерти как зова вечности.
Традиционные образы национальной кулыуры в лирике Г. Раднаевой приобретают философско-символическое звучание. Так, в стихотворении «Сэдьхэлэйм ой соо» (В лесах моей души) лес и все образы, связанные с ним, — это символы, помогающие раскрыть сложность и противоречивость протекающих в глубине человеческой души творческих процессов. С одной стороны, создается лесной пейзаж, в котором предметно описан целый ряд животных — обитателей леса. Ассоциативным звеном, соединяющим предметный ряд с идеальными процессами в глубине человеческой души, становится образ снега как чистого листа бумаги, ведущий к развертыванию метафоры творчества как охоты. «Сэдьхэлэйм гунквв энэ hymi. дуулдажа / Бо-долни аба хайдагта гарахаар тухеэршэнэ. / СаНандал тулъба саар Наяа ур-даа ябталжа, / Бэеэ зэкэкэн миниишье агнуури эхилшэнэ» (Из глубины души этой ночью послышались, / мысли мои на облаву собрались. / Словно снег передо мной бумага расстилается, / Я уже готова к охоте и начинаю ее) [3, с. 149]. Затем разворачивается уже ряд, где все образы леса получают метафорическое звучание. Эта же тема разворачивается в другом стихотворении «Ангай мурввр /Баян Хангайн / Тгэ агнажа гаракандам... » (По звериным тропам могущественного Хангая / Вышла охотиться на слова я...».
Мифотворчество поэтессы Г. Раднаевой проявляется в создании нового контекста привычных образов через четко обозначенную призму субъек-
тивного восприятия. Таково восприятие природы, когда автор сверкающую нетающую льдину на скале видит как слезинку Гэсэра, оплакивающего своих богатырей: «Гушан гурбан баатарнуудаа шсталжа, / Гэсэрэй унагааЬан хатаагуй нулимса аал?» (Тридцать трех богатырей своих оплакивающего / Не Гэсэра ли невысыхающая слеза?) [3, с. 157]. Выстраивая этот образ, автор опирается на предание, в котором говорится о том, что Гэсэр и тридцать три богатыря превратились в горные вершины Восточных Саян, но далее разворачивается уже авторский образ как предположение о том, что в ландшафте гор застывают и жизни обычных людей, претворяясь в вечность. «Мунхэреед bahcm каншаг дээрэнъ / манай nahem унадаггуй аабза, яларна» (Может быть, застыв (снегом) на висках (скалы) / наша жизнь тоже так засверкает?) [3, с. 157].
Другой образ из «Гэсэриады» — образ хозяина Срединного неба, хана Хурмаеты, оживает в воображении поэтессы по закону мифотворчества в стихотворении, где создается развернутый ряд образов: месяц в ночном небе — меч Хурмасты, звезды — костры, разведенные его войском, утренняя звезда — супруга Хурмасты, а кроваво-красный рассвет — поле брани небожителей [3, с. 193]. Культ Вечного Синего неба, исторически присущий монгольским народам, выражен у Г. Раднаевой как обращение к Хур маете: «Холын мушэдые тодоруулдагтанъ, / Хурмаста тэнгэриин унгэдэ Ьугэдееб» (Далекие звезды проявляющему ярко / перед цветом неба Хурмасты преклоняюсь) [3, с. 193].
Мифотворчество автора проявляется в личностном преломлении мифологем национальной кулыуры. Так, культ праматери Лебедицы осознается через призму творческого начала личности поэтессы, само небо уподобляется лебедю, а земля — его гнезду, и это большая Вселенная. Возвращается же лебедь песней в поэтическую душу — малую Вселенную: «Унтажа ядакан / энээхэн зурхэмни / Далинъ ха, сааркыем сохино» (Может, сердце мое, не знающее покоя и сна, / это крылья (лебеди), бьющиеся о бумагу) [3, с. 187]. Субъективность осознания поэтессой мифологического наследия своего народа проявляется и в создании образного ряда, присущего именно женскому восприятию мира, это касается материализации образов времени, в частности, и, шире, природного мира: весна с иголками — ледяными сосульками, собравшаяся заплатками латать степь; ночь, убирающая арсу с зерном с плиты, засыпающая угли золой; погода, уподобляемая выжившей из ума старухе; солнце, заваривающее чай, старушка-луна, массажирующая вымя чернушке-ночи.
Персонификация в лирике Г. Раднаевой имеет свой тендерный отпечаток, в основе метафор — действия, традиционно относящиеся к функции женщины как хранительницы домашнего очага. Исследователи уже отмечали, что «образ земли-матери в поэзии Г. Раднаевой рисуется в разных ипостасях, в одной из которых она является, например, «беременной невесткою»... Пример отождествления земли и матери, тесно связан с мотивом очага, материнства, продолжения рода» [4, с. 34]. «Эхэнэр хунэй табисуур сахижа, / Уран дуунайнгаа удые дэбдеэд, / Тлгы гуулэкэн дэлхэйгээ иигэжэ / Эхын альгандал зввлэн болгоод, / нарбажа байгаа сагаан уулые / Ьая уга-
алгакан мансытай сасуулааб. / Ьаргама урин энэ нарые / нарайгаа хуу-райлкан эхэтэй жэшээб». (Женское предназначенье оберегая, / расстелив перьями мои песни, / Землю, ставшую колыбелью, / Сделав мягкой, как материнская ладонь, / Белые облака я сравниваю / С постиранными пеленками, / Яркое и ласковое солнце сравниваю с матерью, / перепеленавшей ребенка) [3, с. 148].
В символической модели мира, создаваемой Г. Раднаевой, ключом к постижению становится метафора, которая соотнося различные явления реального мира, подготавливает восприятие символической сущности вещей и явлений, когда происходит отсылка от явлений реального мира к их идеальному плану. По мнению JI. Ц. Халхаровой, «... объекты культурного ландшафта и природной среды...могут подчеркнуть глубину эмоционального состояния героев, метафоричность образного мышления автора, философию национального образа жизни» [5, с. 36-37].
В поэзии Г. Раднаевой авторской является поэтическая концепция природного мира как явления искусства. Ее новаторство в том, что таким образом устраняется противопоставление природы и кулыуры, присущее европейскому взгляду на мир, это понимание природы и природных явлений как результата творческого акта. Так, наблюдая на кромке неба кудрявые облака, поэтесса вспоминает ушедшего в мир иной — в рай Диваажин мастера-плотника, так как видит их «рукотворность»: «Нэгэтэ углввгуур / naphaap / вертев / хуурсаг бутээгээд, / Суглууллса тэрэнэй хаяЬан / зоргодокон шэн-геэр узэгдэлэй / энэ уулэн» (Как будто однажды утром / Он смастерил себе гроб из сосны, / И как стружки, собранные и выброшенные им, / эти облака...) [3, с. 220]. Ассоциативный ряд актуализирует идею вечности, показывая, что на земле остаются творения мастера, а результаты творческого акта человека понимаются очень широко.
В поэтическом восприятии Г. Раднаевой метафоры природного мира разворачиваются в целый ряд, так, ручеек напоминает серебряные струны хура (народного музыкального инструмента), и тогда уже берег напоминает музыканта в бархатных лацканах, музыка же становится слышна от полета птицы, тенью задевшей струну [3, с. 216]. Идея природы-творца дополняет представление о природе как о творении, как о высшем искусстве, в этом, на наш взгляд, через призму авторского взгляда на мир проявляется свойственная бурятской традиции особая экологичность сознания. «Молор хухэ тэнгэриин хаяаада / МойНоной Ьвегые уралан зуражархёод, / Намаалжа кагсайНан буржагар мушэртэнь / Наадхуур мэтээр нарые улгжэрхёод, / Сэсэрлиг соогуур Ьуудэр дахааар, /Маряажажа шалхайшакан намар уухил-на». (На краю хрустально-синего неба, / Куст черемухи искусно нарисовав, / На ее кудрявых, раскидистых ветвях, / Как игрушку, подвесив солнце, / В поисках тени в саду / Располневшая щекастая осень тяжко дышит) [3,с. 87].
Мотив сотворенности природного мира достаточно частотен в лирике Раднаевой. Так, в стихотворении о детстве дана метафора степи как детского одеяла, сшитого из разноцветных лоскутков, облака же — вышитые узоры, а очертания гор нарисованы в детстве лирической героиней [3, с. 180].
Мифотворчество Г. Раднаевой заключается не только в том, что дается свое генетическое объяснение явлений окружающего мира, но и в воссоздании своего женского, материнского взгляда на мир. Как известно, в мифологии одной из функций культурного героя является создание орудий труда, первых изделий культуры. Древнейший пласт бурятской мифологии актуализирует в символической модели мира идею акта творения, таков показанный в «Гэсэриаде» образ бабушки Манзан-Гурмэ, в основе которого лежит архетип матери. В эпосе она является обладателем тайного знания, хранительницей книги судеб. В стихотворении Г. Раднаевой эта идея света знаний, хранимых старшей в роду, реализуется в мотиве восхода солнца как результата плодотворного женского труда. «Тулга дээрээ / тогоогоо табиба /Ман-зан-Гурмэ тввдэмнай. / Туликэн галайнъ утаанкаа бурхэбэ /Майхан тэнгэ-риин орой. / Зоной тулвв зула бадараахаяа, / Токоо иигэжэ шарлуулна. / Су-уханай дуурэсэ бэлдэбэ хая а — / Тотогтонъ бадаршаба наран» (На треножник поставила котел свой / Наша бабушка Манзан-Гурмэ. / От дыма разожженного огня потемнела / Верхушка неба. / Чтобы разжечь лампаду за всех живущих, / Так растапливает масло. / Полный сосуд (мочевой пузырь), поди, растопила — / В дверях запылало солнце) [3, с. 185-186].
Мотив творения и творчества не случайно соотносится в художественном сознании автора, ведь осознание личного творческого процесса основывается на традиционной картине мира. Вместе с тем в анализируемом стихотворении отражается вся сложность мировоззренческого комплекса бурятского народа, в сознании которого органически сплетаются мифологические и религиозные представления. Возжигание лампады на благо всех живущих есть элемент буддийской обрядовости, который не противоречит, а органически вписывается в общую картину природного явления как результата творческого акта.
В осмыслении темы творчества в лирике Г. Раднаевой выявляются и архетипические основы, такова интерпретация творческой души поэта как родника, источника живой воды, которая оформляется на языке своей национальной культуры в развернутой метафоре — образе целительного аршана: «Бии юм даа досоом / Нажар убэлгуй /БурьялЬан аршаан. / Нютагжаа юм даа тэндэм /Бугын дуунай ута наЬан» (Есть в душе у меня / И зимой, и летом / бьющий целебный источник. / И нашла там себе приют / Протяжная, как песнь изюбра, жизнь» [3, с. 94].
Образ лирической героини этого стихотворения многолик и универсален, как образ самой природы. Так, описывается, как к роднику приходят косули, люди развешивают буддийские флажки «хии морин», символизирующие жизненную энергию и потенциал. Картины природной и космической жизни сливаются в душе поэта, так звезды отождествлены с медными монетками подношений культового места, а приход стихов приравнивается приезду гостей-сватов. В самом образе жизни как песни изюбра поэтическая картина вечности предстает прекрасноым мгновеньем из природной жизни. «Интересные переклички с фольклором и примеры того, как фольклорная стилистика растворяется в самой пластике и экспрессии образа можно про-
следить в поэтических ассоциациях Галины Раднаевой, которые явственно несут отзвук национального поэтического мышления» [6, с. 60].
Мифологемы помогают автору выстраивать свою символическую картину мира, к которой выводят эмоциональное восприятие образов и размышления. В лирике Г. Раднаевой мифопоэтическая модель становится основой для выражения в том числе и религиозных, буддийских воззрений автора, таким образом, складывается сложный комплекс мировоззренческих установок и верований.
Мифотворчество Г. Раднаевой создает уникальную художественную модель мира, особый склад лирики, в которой «чувство глубокой слиян-ности с природой продиктовано глубоким философским осмыслением возможности взаимного сосушествования всех уровней жизни в одном субстанциональном круге» [7, с. 19]. Философичность художественного мира Галины Раднаевой определяется универсальным обобщением человеческого, природного, космического бытия, которое становится возможным благодаря мифологемам и символам, выработанным в национальной культуре.
Литература
1. Дампилова Л. С. Поэтика лирики Галины Раднаевой: учеб. пособие. Улан-Удэ: Бэлиг, 2007. 148 с.
2. Раднаева Г. Нарантээшэ. Улаан-Удэ: Буряадай номой хэблэл, 1975. 52 х.
3. Санджэ-Сурун (Галина Раднаева). Ye наЬамни — зэрэлгээтэ байдални = Мои года — миражи моей жизни: уянгата шулэгууд, I боти. Улаан-Удэ: Новапринт, 2016. 356 х.
4. Бабкинова Л. В. Мифопоэтика современной бурятской поэзии. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2009. 125 с.
5. Халхарова Л. Ц. Национальные концепты в поэзии бурятского зарубежья // Вестник Бурят, гос. ун-та. Филология. Вып. 10/2014. С. 34-38.
6. Очирова Т. Н. Постоянство или цена устойчивости и бунта // Земли моей молодые голоса. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1981. С. 44-64.
7. Данчинова М. Д. Категории пространства и времени в художественной картине мира. Улан-Удэ: Изд-во Бурят, гос. ун-та, 2007. 116 с.
MYTHMAKING IN G. RADNAEVA'S POETRY
Inn а V. Bulgutova
Cand. Sci. (Philol.), A/Prof.,
Buryat State University,
6 Ranzhurova St., Ulan-Ude 670000, Russia
The article defines the originality of G. Radnaeva's philosophic poetry, reveals the role of national literary traditions, namely mythological thinking, in her creativity. The article discusses the peculiarities of G. Radnaeva's style, such as lirical self-expression and reflective poetic view. The process of mythmaking can be traced in the poems devoted to poetry awareness, as well as to relationship of nature and culture. The article discusses the author's concept of nature as the creation of art, the functions and peculiarities of metaphors in the poet's artistic realm. G. Radnaeva
uses a number of mythologemes and symbols in the context of lyrical reflections on the nature of art. They include such traditional images as the mythical image of the taiga master Khangay, and the images from the epic "Geser" - Geser himself, his grandmother Manzan Gurme and Khan Khurmasta. The article also defines gender aspects of the worldview and value picture of the world.
Keywords: myth; mythmaking; symbol; national traditions; mythological thinking; mythologemes; archetypes; philosophic poetry.
