CC BY
72УДК 821.512.31
Мифологический культ небесных первопредков в бурятской литературе
© Булгутова Ирина Владимировна
кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Бурятского государственного университета
Россия, 670000, Улан-Удэ, Ранжурова, 6
E-mail: [email protected]
В статье раскрываются особенности культа первопредков в бурятской литературе на примере образов Буха-ноён баабай и Лебедицы. В статье рассматриваются стихотворения бурятских поэтов А. Ангархаева, Ж. Юбухаева, Л. Тапхаева, Б. Дуга-рова, раскрывается авторская интерпретация образа Буха-ноён баабай. Устанавливается связь лирических произведений о Буха-ноён баабай с шаманскими призываниями. В исследуемых текстах выявляется одухотворение ландшафта, сакральное отношение к природе. Образ Лебеди как небесного первопредка бурят раскрывается в поэме Г. Раднаевой «Белая Лебедь», в исторических романах Ц. Галанова «Мать-лебедица», В. Гармаева «Десятый рабджун». В произведениях о Лебедице определяется символическое значение образа. Устанавливается важное значение культа первопредков в сознании бурятских писателей.
Ключевые слова: культ, тотемные предки, миф, мифомышление, авторская интерпретация мифа, символ.
Mythological cult of the celestial ancestors in Buryat literature
Irina V. Bulgutova
PhD, A/Professor, Department of Russian and foreign literature, Buryat State University
6 Ranzhurova Str., Ulan-Ude 670000, Russia
The article reviews main features of the cult of ancestors in Buryat literature on the material of images of Bukha-noёn baabay (the Bull) and the Swan. The poems by Buryat poets A. Angarhaev, J. Yubuhaev, L. Taphaev, B. Dugarov, and the authors' interpretation of Bukha-rn^n baabay image are analyzed. The article also detects relationship between these poems and shamanic songs. Spiritualization of landscape, sacred attitude to the nature is revealed in the analyzed texts. The image of the Swan as a celestial ancestor of the Buryats is revealed in the poem by G. Radnaeva "White Swan", in the historical novels by Ts. Galanov "The Mother Swan" and V. Garmaev's "The Tenth Rabdzhun." The author shows the great importance of the cult of ancestor for the Buryat writers.
Keywords: cult, totemic ancestors, myth, mythological consciousness, author interpretation of myth, symbol.
В бурятской литературе сохраняется и воссоздается пласт древнейших верований народа, самые различные мифологические представления и воззрения, которые впоследствии становятся основой для мифотворчества автора. Важное место в этом ряду занимает представление о первопредках, что принципиально важно для мифосознания, в котором происходит фантасти-ко-генетическое осмысление мира. В рамках данной статьи мы обращаемся к исследованию образов небесных первопредков в художественном осмыслении бурятских поэтов и прозаиков. В бурятской мифологии и литературе обращает внимание на себя представление о небесном происхождении некоторых тотемистических предков. Это касается двух образов, имеющих сакральное значение в бурятской культуре: Буха ноён-баабай — Быка и Лебедицы. Их небесное (космическое) происхождение по-разному трактовалось и воплощалось в живописи и скульптуре.
Культ Буха-ноёна и Лебедицы подробно исследован в работах по бурятскому шаманизму. В литературных же произведениях он нашел воплощение прежде всего в лирических текстах поэтов — выходцев из Тунки и связан с воспеванием ландшафтных памятников, которые зафиксировались в народном сознании не только как живое воплощение сакральных мифов, но и как свидетельства существующего культа. Эти лирические тексты сохраняют логику шаманских призываний в самой форме обращения к природным объектам, а через них — и к духам. Так, в стихотворении А. Ангархаева «Эсэгэ орон, эхэ нютаг» (Отечество и родина) звучит прямое обращение к силам природы, к предкам, как мифологическим, так и историческим: «Улгэн дэлхэй — эхэмнай, / Ундэр тэнгэри — эсэгэмнай.../ Эхэ Юурэн иибии, / Эсэгэ Малаан тэнгэримнай! / Буха ноён баабаймнай, / Будан хатан ибиимнай, / Эзэн Богдо Чингис — Эртэ ехэ туухэмнай...» (Просторная земля — мать
наша, / Высокое небо — отец, / Мать Юурэн, Отец небесный Эсэгэ Малаан! / Предок Буха ноён, / праматерь Будан хатан / Почтенный Чин-гис / Ранняя наша история...) [1, с. 6]. Далее в едином ряду перечисляются как природные объекты, так и люди, творения культуры, исторические события, утверждается мысль о неразрывном единстве всего сущего.
Антропоморфные представления о природных объектах оказываются неразрывно связанными с мифами о тотемистических предках. Логика народного мировосприятия одухотворяет весь ландшафт и связывает их с преданиями и мифами. Так, Ж. Юбухаев, поэт родом из мест, где находится культовый природный объект Бу-ха-ноёна, в стихотворении «Мундарганууд» (Вершины), изображая Саяны как памятник Гэ-сэру, говорит о вечной сути культов: «Сагаан Заяатан мундэлее: / Сэрэгтэй Хаан — Шаргай ноён, / Сабидар Буха ноён баабай, / Улаан заяата Улаани хада. / Мунхын тахилгатай хушеенууд — / Мургэл, тарни, шулэгууд» (Воплотились Светлого Завета носители: / Хан с войсками — Шаргай Ноён, / Светлый Буха-ноён баабай, / Красного завета Красная гора. / Вечного культа памятники — / Вера, молитва, стихи) [13, с.7] Светлый Буха ноён здесь возникает, скорее всего, в связи с песчаной местностью на отрогах Саянских гор, где и находится скала, напоминающая обличье быка, — место поклонения.
«Мифы о тотемистических предках привязаны к отдельным частям географического ландшафта» [12, с. 72]. Поэтому в другом стихотворении Ж. Юбухаева даже тучи поклоняются культу Буха-ноёна: «Агуу Буха ноёндо зальба-раад, / Арюухан жаргалаа олоо юм гу?» (Помолившись великому Буха ноёну, / Обрели ли они свой удел?» [13, с. 8]. Сохранность культа Буха-ноёна отмечает Н. Л. Жуковская: «Буха-ноён у бурят Тункинского района — «хан-буумал», то есть божество небесного происхождения, в прошлом почитавшийся как бык — тотемный предок какой-то группы тункинских бурят. Одна из его весьма существенных функций в прошлом, сохранившаяся и позднее, когда Буха-ноён под именем Иринчин-хана стал почитаться как ламаистское божество, — это регулирование атмосферных явлений в тех районах, где его почитают» [7, с. 105].
Связь образа Буха-ноёна с атмосферными явлениями прослеживается в стихотворении Б. Дугарова «Виденье в грозу», в котором лирический герой, наблюдая грозу на Байкале, представляет энергию разбушевавшейся стихии в образе быка: «Или, может, мифический пороз
священный — / прародитель байкальских бурят — / ожил вдруг / и раскатистым ревом мгновенно / даль заполнил, как вечность назад. / И пошел напролом по воде одичалой — / все стремительней, переходя / на громовый галоп, содрогающий скалы / лавой волн и лавиной дождя. / И всё мнится: неся на хребте непогоду, / бык на сушу рванет и тогда — / разнесет эти кемпинги вдребезги с ходу, / намотав на рога провода.» [5, с. 36].
Мифологический образ первопредка в сознании бурятских поэтов оказывается неразрывно связанным с природным миром, растворен в нем, и это вполне закономерно. Одухотворение ландшафта родины имеет и практический смысл, ведь «традиционная культура монгольских народов, будучи глубоко экологичной, выработала единственно возможный вариант существования в далеких от оптимизма условиях окружающей среды, вписывая этносы в ландшафты без ущерба для последних, что оказалось возможным лишь при условии одухотворения природы» [4, с. 490-491]. Следует отметить, что культ Буха-ноёна, сохраняющийся и поныне в народном сознании, реализован в бурятской литературе преимущественно в лирических произведениях, что объяснимо и непосредственной связью этих произведений с шаманскими призываниями, в которых реализация смысла происходит на уровне ритмической организации. Это касается прежде всего синтаксического параллелизма в приведенных выше текстах на бурятском языке, в стихотворении же Б. Дугарова наблюдается аллитерация сонорного звука «р» при изображении бури.
В поэме Л. Тапхаева «Угай бэшэг» (Родословная), где рассматривается родословная тун-кинских бурят, интересен прежде всего сам авторский подход к теме, сочетающий научное осмысление исторических фактов, выдвижение различных гипотез этногенеза и эмоционально-образное воссоздание различных исторических эпох. В поэме «вводится историческая модель времени, знаменующая в творчестве Л. Тапхаева "распрямленное", качественное время, время через призму истории, исторических событий. Как поэма историческая, она становится важнейшим этапом в постижении меняющегося мира, в постижении динамики времени, динамики культурно-исторического опыта и наследия» [8, с. 66].
При попытке систематизации огромного и разнородного материала научных исследований объединяющим их стержнем становятся культовые образы, так, в финале поэмы Л. Тапхаева звучит обобщение: «Буха-ноён баабайтай / Бу-
дан-хатан иибиитэй / Булагадай зургаан отог, / Эреэн гутаар эсэгэтэй / Эрьеын габа эхэтэй / Эхирэдэй найман яЬан / Хун шубуун гарабалтай, / ХуЬан модон сэргэтэй, / Хориин арбан нэгэн эсэгэ / — гурбан тулга шэнги / Гур-Буряадай хубууд тухай...» (Происходящие от Буха-ноён баабай, / от Будан-хатан иибии / Шесть объединений булагатов, / Происходящие от пестрого налима, / вышедшие из приречной норы / восемь эхиритских родов, / Происходящие от праматери Лебедицы, / имеющие березовую коновязь / одиннадцать хоринских родов / — Как три опоры, / сыновья бурятского народа» [11, с. 42].
В отличие от образа Буха-ноёна, имеющего четкую пространственную локализованность в Прибайкалье и у подножия Восточных Саян, образ праматери Лебедицы является объединяющим различные бурятские роды и племена: хори, хонгоодоров, шошоолоков, баргутов и т. д. Обряды, связанные с культом Лебедицы, описаны в разных произведениях, так, в поэме Л. Тап-хаева описывается почитание праматери у племени шошоолоков: «Хори угтай байЬандаа гу, / хожом туурэгтэй ЬууЬандаа гу, — / шошоолог ехэ угсатамнай / Сагаан шубуундаа мургэлтэйл. / Хун шубуудай намартаа / Хушууран урагшаа ниидэхэдэ, / Убгэ эсэгэнэртээ мэтэ сагаагаа / Ургэжэ удэшэдэг заншалтайл. / Хурмаста тэнгэриЬээ Ьургаалтай, / Тэбхэр дээрээ буудал-тай» / Ерэн юЬэн дархад, / Ехэ шошоолог» (То ли от хори происходя, / то ли от позднего пребывания у тюркских племен, / великое племя шошоолоков / почитает Белую птицу. / Когда осенью лебеди / клином улетают на юг, / По заветам предков, брызгая молоком, / провожают их. Таков обычай. / Небесным Хурмастой наученные, / на горе Тэбхэр имеющие место / девяносто девять кузнецов, / великие шошоолоки) [11, с. 42]. В данном примере упоминание кузнечного культа также указывает, по шаманским верованиям, на небесное происхождение племени.
В «Сказке о лебедях» Б. Дугарова воспроизводится легенда как предание о безвозвратно утраченном прошлом: «В чаше Большого озера / жили лебеди. / От них, говорят, / произошли люди. / И каждую весну / выходили люди на берег / и белым молоком встречали прилет / добрых крылатых предков. / Говорят, это было давно» [6, с 66] По мнению исследователей, «стихотворение Б. Дугарова "Сказка о лебедях" не прямой пересказ легенды, а скорее, перевод ее из образного ряда в символический» [3, с. 29]. В отличие от поэмы Л. Тапхаева здесь предстает разрушение мифа как безоговорочной веры, хотя герой и узнает о своем «лебедином родстве»,
в реальности, где летают «стальные огромные птицы» и «горячий асфальт», он не находит лебедей, символизирующих его связь с предками.
В поэме Г. Раднаевой «Хун шубуун» (Лебедь) образ небесного первопредка находится в центре лирического повествования, внешне оформленного как своеобразный диалог Автора и Лебеди. В поэме выделяются такие композиционные элементы, как вступительное и заключительное слово, в центре же четыре части «Ха-барай Ьэбшээн» (Весенний ветерок), «Нажарай халуун» (Летний зной), «Намарай тэнюун» (Осенний покой), «Убэлэй зууцэн» (Зимний сон). Четыре времени года, соответственно мифологическому циклу, обозначают этапы жизни человека: пору становления, расцвет, угасание, переход в вечность. Поэма имеет лирико-философское содержание: осмысливаются ценности жизни человека на каждом этапе, предстает осознание им своего личного пути, универсализация опыта. Уже в первой части возникает символический образ внутренней связи Автора и Лебеди: «Хун шубуунай гунигтай ооглоогоор / ХYнэй бэшэ, жэгууртэнэй бэе бэелнэшье шэн-гиб. / Ошохо ЗYгee мYнeeхи мYшeeр / Оложо эндэ даляа зэЬэнэшье хэбэртэйб» (C печальным криком лебеди / Не в человеческом, а словно в птичьем теле я. / Свой путь определяя по той же звезде, / Как будто готовлюсь обрести крылья) [10, с. 43]. Такое растворение лирической героини, выступающей под именем Автора, задает тему внутреннего разговора, напряженной рефлексии и самосознания. Действительно, дальнейший диалог показывает, что голос Хун шу-буун временами звучит как alter ego Автора, эти два голоса взаимодействуют не только по логике вопрошания и ответа, но и в едином потоке поиска на насущные вопросы человеческой жизни. Возникает тема совместного умозрительно выстраиваемого полета человека и птицы, в котором Лебедь осознает себя оберегом и хранителем своего потомка-человека, автор же чувствует себя воплощением и опорой Лебеди как тотемного предка. Так, Автор говорит, обращаясь к Лебеди: «Эсэшэбэл нэгэтэ, энэл далайн тэгэн-дэ / Эсэхэдээ амарха хабсагайш болохоб» (Если однажды устану на середине этого моря (жизни) / Стану скалой, чтобы ты отдыхала на ней, когда устанешь» [10, с. 44]. Лебедь же не дает Автору права уставать, так как лирической героине уже даны крылья, символизирующие ее творческий дар. Философски осмысливаются страдания, неизбежные в земной юдоли, и преодолевающие их чувства веры и пророческого предвидения будущего, данные поэту-певцу. В начале поэмы
осознание своего пути Автором как пути поэта и певца символически сознается в образе седла, так, Лебедь говорит: «Хоолойн Ьайханаар дуу-лахаяа, / Хушэр замые шэлэЬэнээ, / Ерэхэ сагые угтахаяа / Эмээл эриЬэнээ Ьана» (Петь красивым голосом / Трудную дорогу выбрав, / Для встречи будущего / Ты просил дать тебе седло, помни) [10, с. 53].
Образ Лебеди обретает также символический смысл небесной помощи и поддержки, вдохновения и музы поэта. «Турэл арадайм анханайнь эхэ» (праматерь народа) [10, с. 55] дает наставления Автору, учит его. Слова Лебеди ритмически выделены, написаны немногосложными стихами, в то время как раздумья Автора оформляются в более длинных строках. Раздумья о долге, о желании земного счастья, о горькой доле певца раскрываются в пору жизненного расцвета — в части, обозначенной как «Летний зной». Осень же — пора отлета птиц и Лебеди, в то же время и неизбежное прощание с поэтическим вдохновением, что тяжело и трудно переживается Автором. Заклинанием звучат повторы в просьбе Автора не покидать покровительницу поэтического дара. В самой же композиции заданная идея цикличности позволяет утверждать идею вечного возвращения. Не случайно в финале поэмы возникает лирическое раздумье: «Гайханаб, / Хун шубуунтай хеерэлдэнэб гэжэ хэнтэй хеерэлдеебиб — / До-соогоо али хун шубууе абажа ябаа губ? / Хун шубуун гарбалтай арадни али еерее / Дуугаа сээжээр дурадхажа, намайе шэлэбэ гу?» (Удивляюсь, / Разговаривая с лебедью, с кем же я говорила — / Или лебедь живет в душе моей? / Или же народ мой, происходящий от лебеди, или она сама, / Песню исполнить свою, выбрала меня?) [10, с. 70]. Так в поэме Галины Раднаевой образ Лебеди выражен внешне, объектно, в то же время, звуча как голос, становится выражением внутреннего мира автора, как неотъемлемая частица души и крови. Таким образом возникает символ, осуществляющий связь внешнего, материально выраженного, и внутреннего, идеального планов.
В прозаических же произведениях бурятской литературы культ праматери Лебедицы в большей степени связан с изображением народной жизни, описательно раскрывается в контексте этнографических реалий как важная часть традиций и обычаев народа. В историко-революционном
романе Ц. Галанова «Хун шубуун» (Мать-лебедица) образ лебеди приобретает в сюжетно-композиционной структуре романа символическое значение: появление перед героями, а затем гибель от руки человека священных птиц звучит как предвестие всех переломных событий. Образ птиц возникает и в финале романа, обозначая преемственность жизни. «Образ матери-лебедицы — это воплощение всего святого на земле, вечно живой жизни, символ естества, непрерывности жизненного цикла, вечности земного бытия» [9, с. 156].
В романе В. Гармаева «Десятый рабджун» при воссоздании истории хори-бурят дается авторская интерпретация легенды о Хоридай мэр-гэне и лебеди, ставшей его женой и затем прародительницей 11 хоринских родов. Легенда раскрывается как рассказ шамана, который утверждает, что «каждый живущий на свете должен знать свою родословную, откуда, что и как произошло» [2, с. 24]. Также описывается ритуал проводов лебедей с выявлением его сакрального смысла: «Однажды безоблачным сияющим днем над куренем саганутов, словно заклиная людей сохранить чистоту помыслов и дел, с трубными криками пролетел на север большой бело-розовый клин лебедей. Услышав птиц, из всех юрт высыпали люди. Старики и женщины стали брызгать вслед каравану священных предков жертвенным молоком» [2, с. 123]. Образ «каравана священных предков» закономерно возникает в исторической прозе.
Таким образом, культ первопредков воплотился в бурятской литературе в произведениях самых различных родов и жанров. Своеобразие мифологического компонента бурятской культуры в том, что представление о тотемистических предках связано с идеей их небесного происхождения, и это прослеживается в образах Буха-ноён баабай и Лебедицы. Они сохраняют сакральный смысл, в частности, это наблюдается в связи лирических текстов с шаманскими призываниями, в самой форме обращения и разговора с идеальной сущностью. В прозаических же текстах культ раскрывается в произведениях исторических жанров, на основе мифологем появляются символические значения, раскрывающие идеи преемственности в жизни, неразрывной связи человека с предками, прошлого — с настоящим и будущим.
Литература
1. Ангархаев А. Агууехэ шэди. — Улаан-Удэ, 2001. — 136 н.
2. Гармаев В. Десятый рабджун. — Улан-Удэ, 2011. — 936 с.
3. Дампилова Л. С., Цыренова М.Ц. Современная бурятская поэзия. — Улан-Удэ, 1998. — 125 с.
4. Дробышев Ю. И. Экологические аспекты традиционной культуры монгольских народов. Человек и природа в духовной культуре Востока. — М., 2004. — 576 с.
5. Дугаров Б. Звезда кочевника. — Иркутск, 1994. — 256 с.
6. Дугаров Б. Всадник. — М., 1989. — 142 с.
7. Жуковская Н.Л. Формы проявления культа природы в пантеоне и ритуалах ламаизма // Религия и мифология народов Восточной и Южной Азии. — М., 1970. — С. 99-120.
8. Забанова О. А. Пространство и время в поэзии Л. Д. Тапхаева. — Улан-Удэ, 2010. — 184 с.
9. История бурятской литературы. Т. III: Современная бурятская литература (1956-1995). — Улан-Удэ, 1997. — 298 с.
10. Раднаева Г. Хун шубуун (уянгата поэмэнууд). — Улаан-Удэ, 1987. — 128 н.
11. Тапхаев Л. Угай бэшэг. — Улаан-Удэ, 1988. — 144 н.
12. Токарев С.А. Ранние формы религии. — М., 1990. — 622 с.
13. Юбухаев Ж. Шулэгууд дурбэн зуг найман хизаарта. — Улаан-Удэ, 2007. — 72 н.
References
1. Angarkhaev A. Aguuikhe shedi. Ulan-Ude, 2001. 136 n. (Buryat).
2. Garmaev V. Desyatyj rabdzhun [The tenth rabdzhun]. Ulan-Ude, 2011. 936 p.
3. Dampilova L. S., Tsyrenova M. Ts. Sovremennaya buryatskayapoeziya [Modern Buryat poetry]. Ulan-Ude, 1998. 185 p.
4. Drobushev U. I. Ecologicheskie aspecty traditsionnoj cultury mongol'skikh narodov. Chelovek ipriroda v dukhovnoi culture Vostoka [Environmental aspects of the traditional culture of the Mongolian peoples. Man and nature in the spiritual culture of the East]. Moscow, 2004. 576 p.
5. Dugarov B. Zvezda kochevnika [Star of nomad]. Irkutsk, 1994. 256 p.
6. Dugarov B. Vsadnik [The rider]. Moscow, 1989. 142 p.
7. Zhukovskaya N. L. Formy proyavleniya culta prirody v panteone i ritualakh lamaisma [The forms of manifestation of the cult of nature and rituals in the pantheon of Lamaism]. Religiya i mifologiya narodov Vostochnoj i Yuzhnoj Asii — Religion and mythology of the peoples of East and South Asia. Moscow, 1970. Pp. 99-120.
8. Zabanova O. A. Prostranstvo i vremya v poesii L. D. Tapkhaeva [Space and time in the poetry by L. D. Tapkhaev]. Ulan-Ude, 2010. 184 p.
9. Istoriya buryatskoj literatury. T. III: Sovremennaya buryatskaya literatura (1956-1995) [History of Buryat literature. V. III: Modern Buryat literature (1956-1995)]. Ulan-Ude, 1997. 298 p.
10. Radnaeva G. Khun shubuun (uyangatapoemenuud). Ulan-Ude, 1987. 128 n. (Buryat).
11. Tapkhaev L. Ugai besheg. Ulan-Ude, 1988. 144 n. (Buryat).
12. Tokarev S. A. Rannie formy religii [Early forms of religion]. Moscow, 1990. 622 p.
13. Yubukhaev Zh. Shuleguud durben sug naiman khisaarta. Ulan-Ude, 2007. 72 n. (Buryat).
