Научная статья на тему 'Мифопоэтика образа terra incognita в произведениях Кристофа Рансмайра'

Мифопоэтика образа terra incognita в произведениях Кристофа Рансмайра Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
269
89
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
МИФОПОЭТИКА / НЕИЗВЕДАННАЯ ТЕРРИТОРИЯ / ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ / ТЕРРИТОРИЯ ФАНТАСТИЧЕСКОГО / ГЕНЕЗИС ФАНТАЗМА / МЕТАМОРФОЗА / АНТИНОМИЯ ЗРИМОГО-НЕЗРИМОГО / ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ КОНТИНУУМ / ПОСТИСТОРИЯ / СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ / MYTHOPOETICS / UNEXPLORED TERRITORY / PROMISED LAND / THE TERRITORY OF THE FICTION / THE GENESIS OF THE PHANTASM / METAMORPHOSIS / ANTINOMY OF VISIBLE-INVISIBLE / SPACE-TIME CONTINUUM / POST-HISTORY / HAPPY END

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Качоровская Анна Евгеньевна

Статья посвящена литературной реализации мифа о неизведанной земле как фантастического дискурсивного аспекта постмодернистской литературы. Рассматривается связь данного мифа с проявлениями антиномии зримого-незримого в романах современного австрийского постмодерниста Кристофа Рансмайра.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Mythopoetics image of terra incognita in the works of Christoph Ransmayr

The article is devoted to the literary realization of the myth about unexplored land as a fantastic discursive aspect of post-modern literature. We discuss the relationship of this myth with the manifestations of the antinomy of visible-invisible in the novels of the modern Austrian postmodernist Christoph Ransmayr.

Текст научной работы на тему «Мифопоэтика образа terra incognita в произведениях Кристофа Рансмайра»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ THE STUDY OF LITERATURE

УДК 821.112. 2

А. Е. Качоровская A. E. Kachorovskaya

Мифопоэтика образа terra incognita в произведениях Кристофа Рансмайра

Mythopoetics image of terra incognita in the works of Christoph Ransmayr

Статья посвящена литературной реализации мифа о неизведанной земле как фантастического дискурсивного аспекта постмодернистской литературы. Рассматривается связь данного мифа с проявлениями антиномии зримого-незримого в романах современного австрийского постмодерниста Кристофа Рансмайра.

The article is devoted to the literary realization of the myth about unexplored land as a fantastic discursive aspect of post-modern literature. We discuss the relationship of this myth with the manifestations of the antinomy of visible-invisible in the novels of the modern Austrian postmodernist Christoph Ransmayr.

Ключевые слова: мифопоэтика, неизведанная территория, земля обетованная, территория фантастического, генезис фантазма, метаморфоза, антиномия зримого-незримого, пространственно-временной континуум, постистория, счастливый конец.

Key words: mythopoetics, unexplored territory, promised land, the territory of the fiction, the genesis of the Phantasm, metamorphosis, antinomy of visible-invisible, space-time continuum, post-history, happy end.

Латинский термин terra incognita, традиционно означающий неизведанную территорию, может служить довольно точным допол-

л

нением к вопросу о «территориях фантастического»1 [4, c. 109] в пространстве произведений австрийского писателя Кристофа Рансмайра (р. - 1954). Под территорией фантастического в данном случае, понимаются особые «альтернативные семантические парадигмы» [там же, c. 111] фантастической литературы, которые

© Качоровская А. Е., 2014

1 Фантастический дискурс рассматривается в данном контексте как важная составляющая постмодернизма.

противостоят парадигмам «стандартным» [там же], то есть, прежде всего, реалистическим.

Образ неизведанной земли как «генезиса фантазма» [там же], способствуя раскрытию уникального авторского таланта, наиболее полно отображает перфекционизм Рансмайра во всех компонентах литературного творчества - жанровом своеобразии и мастерстве композиции, игре с читателем в постмодернистской языковой манере и обращении к исконно австрийским мотивам.

Проблематика образа terra incognita в творчестве писателя обусловлена как фактами его творческой биографии, так и особым пристрастием к путешествиям. Общеизвестно, что в 1978 году будущий романист с мировым именем, чьи книги впоследствии переведут на 30 европейских языков, получает степень по философии и этнологии в Венском университете, а с 1978 по 1982 год, работая редактором газеты «Extrablatt», публикует статьи в журналах GEO, Transatlantik и Merian.

Мифопоэтика образа неизведанной земли у Рансмайра акцентуирует фантастическую реальность, причудливым образом преображая исторические факты и оказывая влияние на динамику и эволюцию романных персонажей. Собственно terra incognita в настоящем контексте - миф, репрезентирующий в постмодернистской манере извечный архетип «потерянного рая» (от античной философии до Джона Мильтона) [10, с. 274-280]. Достичь границ фантастического неизведанного пространства стремятся практически все персонажи писателя. Вследствие этого, данный миф находит свое воплощение в авторской рецепции постмодернистского поливалентного сознания.

В то же время, всем произведениям писателя присущ особый пространственно-временной континуум, близкий теории французского постструктурализма. Прежде всего это касается идей Жиля Делёза (1925-1995), постулирующего формулу «imaginatio, ergo cum» («я воображаю, следовательно, существую») [1, с. 4] по отношению к пространственно-временным категориям. По мысли Делёза, «...априорный синтез воображения a priori касается самих пространства и времени.» [там же, с. 62].

В традиции делёзовского «философского постмодернизма» [там же, с.4] - также и доминанта времени над пространством, так или иначе представленная в романах Рансмайра. В этом состоит

отличие постмодернистского мышления от античной философии, постулирующей примат движения в пространстве над временем: «.пока время остается на собственных петлях, оно подчинено движению: оно мера движения. Такова точка зрения античной философии. Но связь времен распалась, и отношение «движение-время» поменялось местами. Теперь уже движение подчинено времени.» [там же, с. 80]. Кажется, что персонажи, созданные воображением Кристофа Рансмайра, движутся по замкнутому кругу собственных меняющихся представлений о мире. Воображаемое время допускает свободное перемещение романных фигур от настоящего к прошлому и от прошлого к будущему.

В романе «Ужасы льдов и мрака» («Die Schrecken des Eises und der Finsternis», 1984) герои новой полярной экспедиции идут по следам исторических нарративов, отыскивая следы более раннего арктического похода, в то время как сам автор-рассказчик перевоплощается в созданного им самим персонажа Йозефа Мадзини - бесследно исчезнувшего в прошлом путешественника. В романе «Последний мир» («Die letzte Welt», 1988) ссыльный римлянин Котта идентифицирует себя с Публием Овидием Назоном - создателем «Метаморфоз».

Если «Ужасы льдов и мрака» и «Последний мир» представляют движение от вымышленного романного настоящего к ставшему мифом историческому прошлому, то в романе «Болезнь Китахары» («Morbus Kithahara», 1995) нет прямой связи с пост-историей, выработанной постмодернистским семантическим кодом, подобно камням в каменоломне мифического города Моора.

Архетипичное трио в традиции «Комедиа дель Арте» - интертекстуальные маски Арлекина, Пьеро и Коломбины города Моора : Амбрас, Беринг и Лили - не осмысляют историю своего города. Динамика образов подчинена требованиям настоящего момента. Вследствие этого, трое персонажей легко достигают недостижимого, осуществляя бегство в будущее.

В отличие от двух предыдущих книг Рансмайра, топос terra incognita в данном романе символизирует особый бразильский миф, не чуждый теории катарсиса в постмодернистском дискурсе1, выразительно воплощая достижение героями границ фантастической реальности.

1 Об этом см.: Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб.: Алетейя. 2000. - 347 с.

В свою очередь, усложненная постмодернистским мироощущением автора фантастическая реальность накладывается в «Morbus Kithahara» на традиционную тему вины пост-фашистского австрийского государства за прошлое своей страны. Отсюда - непримиримая война трёх жителей Моора с настоящим, за которым угадывается противоречивое отношение к американскому мифу об австрийском варианте happy end^ - организованному и навязанному Австрии клише свободы.

Корабль доставляет трех персонажей романа в Бразилию, реализуя миф о достижении неизведанной земли. Особый интерес представляет момент прибытия корабля к бразильскому берегу, визуализирующий слияние будущего героев с настоящим. Чувство восторга первооткрывателя, достигшего новой terra incognita, или, скорее, terra vota - новой «земли обетованной», а также её символа - статуи Христа Спасителя, - мастерски обыгрывается в тексте произведения:

« ... А высоко высоко над всем этим колыханием облаков, прибоя, стен и камня грезилась пассажиру венчающая одну из вершин исполинская фигура: она раскинула руки - и он полетел ей навстречу, как вдруг чья - то ладонь хлопнула его по плечу и сбросила вниз. И волей - неволей он очнулся от грёз.

Но горы, бухты, раскинутые руки не исчезли. Кустарник на круглых вершинах, непроходимые джунгли, засветился тёмной зеленью.

Скалы остались черны.

Рио-де-Жанейро!» [9, с. 385-386].

Авторская игра с мифом о свободе на поверхностном текстовом уровне уподобляется киномонтажу в его литературном переложении. Пассажиры, восторженно смотрящие на берег с борта корабля, близки классическим образам, созданным голливудской кинематографией. По отношению к последним применим американский термин «усилитель вкуса» («flavor enhancer»), блестяще представленный, например, в сцене из фильма «Крестный отец» (1972) Фрэнсиса Форда Копполы (р.- 1939), где взглядам пассажиров-беженцев открывается воплощение американской мечты: статуя свободы в Гудзоновом заливе.

Метаморфоза невозможного в возможное, варьирующая тему американского happy end^ - миф, гармонирующий с общей тенденцией постмодернизма к «диффузии высокой и массовой культуры» [5, с. 151], характерной для современного Рансмайру австрийского сознания.

Тенденция массового в искусстве предопределяет также и восприятие смерти литературных персонажей как кинематографического трюка, метафоры великого освобождения или райского сновидения. Например, смерть Йозефа Мадзини, пропавшего в поисках своего арктического мифа - лишь фикция, предположение одного из участников полярной экспедиции:

« .Было холодно. Мадзини умер. Скорей всего, умер.» [7, с. 24]. На уровне философии свободы тексты австрийского романиста также обнаруживают созвучие теории Делеза, согласно которой понятие свободы как философской вещи в себе неотделимо от «...идеи божественной интенциональной причины - условия понимания целей самой природы.» [1, с. 75]. Отчасти, тексты Рансмай-ра возвещают читателю, что некий приговор прошлому уже объявлен. Всё новое заключено в наступившем будущем. И если, категория времени для текстов писателя представляется первичной по отношению к пространственным категориям, то еще и потому, что вопрос о важности преодоления пространства романными фигурами остается открытым.

Пространство в романах Рансмайра часто напоминает меняющиеся декорации. Его преодоление кажется, скорее, игрой сознания героев, их сновидением, репрезентирующим постмодернистский принцип отсутствия центра и периферии в лабиринте. Куда бы ни отправлялись созданные автором фигуры, они всегда оказываются на том же месте. Это - движение по кругу: от каменоломни в несуществующем городе Моор к каменоломне в Пантану («Болезнь Ки-тахары»); из Рима в его зеркальное отображение - фантастический город Томы («Последний мир»); от Северного полюса к Северному полюсу («Ужасы льдов и мрака»). Впечатление круговой динамической структуры усиливается при изучении архитектонических деталей: например, название первой главы «Morbus Kithahara» - «Пожар в океане» - идентично названию последней.

Интересно, что лейтмотив поисков terra incognita в произведениях Рансмайра переплетается с антиномией зримого - незримого. Фантазия зримого, благодаря возможностям языка, выходит на первый план в романе «Ужасы льдов и мрака»:

«Базальтовые башни, ледяные заторы, блистающие безжизненные горы, провалы, гребни, осыпи, лёд. И этот грохот. Господи Иисусе Христе! Если это рай, то каков же тогда ад.» [7, c. 204].

В пространстве романа «Болезнь Китахары» «слепые составы» движутся «из ниоткуда в никуда» [9, с. 30], а сознание Беринга, видящего атомный гриб вместо сияющего будущего, не в силах принять наступивший happy end, олицетворенный фантастической фигурой некоего Линдона Портера Стелламура, чьё имя объявляется «подлинным именем возмездия» [там же, с. 38] городу Моору и воспевается в гимне:

« Стелла -

Стелла -

Стелламур

Верховный судья Стелламур

Из Покипси в цветущем штате

цветущем штате Нью-Йорк...» [9, с. 37].

Мотив слепоты и прозрения1, к которому обращается Рансмайр в своем романе «Болезнь Китахары», восходя к мировой литературной традиции (от классической греческой трагедии до прозы Макса Фриша /1911-1991/) [10, с. 78], имеет и свою австрийскую историю. Беринг, страдающий болезнью Китахары, во многом уподобляется персонажам романа «Ослепление» (1935) Элиаса Канетти (19051994), где слепота становится синонимом предпочтенного неведения, неприятия действительности и шире: символом вневременной картины мира.

Петер Кин, один из ключевых персонажей романа Канетти, рассуждая о слепоте, говорит: «Господствующий принцип вселенной -слепота. Она делает возможным сосуществование вещей.» [3, с. 98]. Подобно Петеру Кину Канетти персонажи Рансмайра по-своему «.всматриваются в новые качества человека и мира.» [2, с. 142], развивая тему «поэтики зрячести» [там же, с. 142]. Так, по мере приближения к бразильскому берегу, Беринг избавляется от своей фантастической болезни, «дыры в его взгляде» [9, с. 384] закрываются. «Поэтика зрячести» гармонична, таким образом, пространствам фантастического дискурса, тяготеющего к использованию «.апокрифов о сотворении мира.» как «.компонентам различных литературных традиций.» [4, с. 5].

Интерес в связи с образом terra inoognita, акцентуированным антиномией зримого-незримого, может представлять и сопоставле-

1 Подразумевается слепота царя Эдипа в драме Софокла «Царь Эдип» /ок. 429-426 до н.э./, а также герой романа Макса Фриша «Назову себя Гантен-байн» («Mein Name sei Gantenbein»/1964/), намеренно играющий слепого.

142

ние романов Кристофа Рансмайра с одноименным рассказом Владимира Набокова (1899-1977) «Terra incognita». Впервые этот рассказ был опубликован в парижском журнале «Последние новости» в 1931 году. В авторском тексте мотив зрительного восприятия неизведанного пространства является одним из определяющих, что и дает возможность провести параллели между ним и романами Рансмайра.

Три фигуры из рассказа Набокова, - Грегсон, Кук и Вальер (он же - автор- рассказчик), - пробираются «.через ещё неведомую местность к холмам Гурано.» [6, c. 35], - вымышленной Набоковым земли.

Для троих фигур из романа «Болезнь Китахары» - Беринга, Амбраса и Лили «.отъезд в Бразилию стал реальностью.» [8, c. 368], несмотря на кажущуюся недоступность неизведанного: «Этот рай принадлежал троим штатским из Моора, и больше никому.» [там же, c. 377].

Персонажи Набокова созерцают фантастическую болотистую местность:

«Мы очутились на вершине крутого склона. Внизу мрело и дымилось огромное болото.» [6, c. 36].

Персонажи Рансмайра движутся по кругу - от болотистой местности в Мооре до тропических топей Пантану.

Над первооткрывателями Набокова тяготеет «ослепительная тьма» [6, c. 36], а Йозеф Мадзини из романа Рансмайра «Ужасы льдов и мрака» грезит о «холодном блистающем мире» [7, c. 17] арктических льдов.

Подобно протагонисту Набокова «отлученные от мира сего» [7, c. 9] участники экспедиции в романе «Болезнь Китахары» не в состоянии видеть арктические льды, их одолевает «снежная слепота» [7, c. 206].

Рассказчик Набокова увлечен тропическими видениями и боится вернуться к реальности:

«.Я старался не поднимать глаз, - но в этом небе, на самой границе поля моего зрения, плыли., лепные дуги и розетки, какими в Европе украшают потолки, - однако, стоило мне посмотреть на них прямо, и они исчезали, мгновенно куда-то запав, - и снова ровной и густой синевой гремело тропическое небо.» [6, c. 36].

Оппозиция зримого-незримого в пространстве terra inoognita находит свое выражение также и в дневнике Юлиуса Пайера - персонажа романа «Ужасы льдов и мрака»:

«.Мало что на свете может быть увлекательнее открытия новых земель. Зримое без устали возбуждает фантазию, заставляя ее достраивать очертания, снова и снова восполнять пробелы незримого. И пусть очередной шаг всякий раз уничтожает иллюзии, фантазия сей же час готова их воскресить.» [7, с. 213].

Натуралистические сцены в текстах Рансмайра, как правило, пропадают за предметной языковой мелодикой. Музыка ритма, её завораживающая вещность, соперничает с кинематографичностью сюжета. Форма утверждает свою первичность по отношению к содержанию, нивелируя негативность сюжетного слоя произведений, превращая повествовательную ткань в сущность, приносящую читателю, прежде всего, эстетическое удовольствие. Причем, мастерски воспетое ужасное, фетишизировано, превращено в великое ничто, некую пост-историческую фикцию.

Имея в основе «антропологическое кредо» [4, с. 5] фантастический дискурс находит свое выражение в создании новой концепции

л

человека, которая зиждется на принципе метаморфозы1: «Кажется, что.приходящие извне или совершающиеся изнутри метаморфозы являются следствием постулируемой литературной фантастикой концепции человека.» [там же, с.5].

Данное кредо не чуждо и творческому методу Рансмайра. Его персонажи ищут не столько неизведанные земли, сколько мира с самими собой. Их движение к внутреннему освобождению, стремление реализовать миф о terra inoognita - суть - метаморфоза представлений о мире и о самих себе. Достижение terra inoognita визуализирует еще одну грань метаморфозы: Ding an s^h аутентичного авторского текста2.

Используя, вслед за Элиасом Канетти, главнейшую «художественную возможность» [2, с. 143] литературного творчества, -«.реализацию невозможного, безудержную фантазию, утвержда-

1 Об этом см.: Harzer Friedmann. Erzaelte Verwandlung. Eine Poetik epischer Metamorphosen (Ovid - Kafka - Ransmayr). Niemeyer, Tuebingen, 2000. - 240 c.

2 Имеется в виду близость авторского кредо философской области вещей в себе в интерпретации философа - постструктуралиста Жиля Делёза, отождествляющего вещь в себе с понятием свободы. Об этом см.: Жиль Делез / А. А. Грицанов. - Мн.: Книжный Дом, 2008. - C. 67-68.

144

ющую себя наперекор замкнутости нарисованного. мира.» [там же, c. 143], - Кристоф Рансмайр играет с австрийской постисторией, апеллируя к литературным эталонам Австрии начала прошлого века, а также великим античным (и библейским) мифам о рае на земле.

Таким образом, литературная реализация мифа о неизведанном пространстве в произведениях австрийского писателя Кристофа Рансмайра репрезентирует одну из граней фантастического дискурса как аспекта постмодернистской литературы - динамическую метаморфозу топоса terra incognita в категориях времени и пространства, а также в сознании романных фигур. Мифопоэтика образа terra incognita акцентуирована антиномией зримого-незримого, представленной примерами из европейского литературного наследия.

Список литературы

1. Грицанов А. А. Жиль Делез. Мыслители XX столетия. - Мн.: Кн. дом, 2008. - 320 c.

2. История Австрийской литературы XX века. - Т. 2. 1945-2000. - М.: ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, 2010. - 576 c.

3. Канетти Э. Ослепление / пер. С.К. Апта. - СПб.: Северо-Запад, 1995. -494 с.

4. Лахманн Р. Дискурсы фантастического / пер. с нем. - М.: Новое лит. обозрение, 2009. - 384 c.

5. Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб.: Алетейя, 2000. -347 c.

6. Набоков В. Terra incognita // Владимир Набоков. Рассказы. - СПб.: Книга, 1989. - 528 c.

7. Рансмайр К. Ужасы льдов и мрака. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2003. -272 c.

8. Рансмайр Кристоф. Последний мир. - М.: Эксмо; СПб.: Валери СПД, 2003. - 255 c.

9. Рансмайр К. Болезнь Китахары. - M.: Эксмо; СПб.: Валери СПД, 2002. -416 c.

10. Daemmrich Horst S. und Ingrid G. Themen und Motive in der Literatur. 2., ueberarb. und erw. Aufl. - Tuebingen; Basel: Francke, 1995 - 410 s.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.