CC BY
85
III. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЛОКАЛЬНО-ДИСЦИПЛИНАРНОГО ХАРАКТЕРА
УДК 801.81+811.161.1
Подюков Иван Алексеевич
Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет
МИФОПОЭТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПРОМЫСЛОВОЙ ТРАДИЦИИ ПРИКАМЬЯ
Podyukov I.A.
Perm State Humanitarian Pedagogical University MYTHOPOETIC ASPECT OF PRIKAMYE FISHING TRADITION
Аннотация: В статье рассматривается языковой и фольклорно-
этнографический материал, раскрывающий мифопоэтические особенности промысловой традиции Прикамья. Исследуются отраженные в народной метафорике, в текстах фольклора и в обрядности наиболее значимые для традиции мифопоэтические мотивы, образы, идеи. Приводится расшифровка мифологем, воплощенных в языковых образах и фольклорных символах, дается интерпретация ряда промысловых суеверий и магических ритуалов. Делается вывод о сориентированности культурных форм в промысловой традиции Прикамья на мифопоэтическое восприятие мира, на восстановление
архаической культурной памяти.
Ключевые слова: диалектная языковая метафорика, мифопоэтика
фольклора и ритуала, семантика фольклорных формул, символизм народной культуры.
©Подюков И.А., 2013
* Статья выполнена в рамках международного проекта РГНФ - Белорусский республиканский фонд фундаментальных исследований «Апотропейные функции материальной культуры народов Урала и Беларуси (конец ХУ-ХХ1 вв.)» № 12-21-01002.
The article deals with linguistic and folklore-ethnographical material that reveals mythopoetic peculiarities of Prikamye fishing tradition. The most significant for a tradition mythopoetic motives, images, ideas reflected in national methaphorics, folklore texts and ceremonies are analyzed. Mythologems decoding, personified in linguistic images and folklore symbols, and series of fishing superstitions and magic rituals interpretation are given. Conclusion concerning cultural expressions focus on mythopoetic perception of the world and archaic cultural memory renewal in Prikamye fishing tradition is presented.
Key words: national culture symbolism, folklore and ritual mythopoetics, dialect linguistic methaphorics, folklore expressions semantics.
Народные промыслы, такие как рыбалка и охота, во все времена были не только ремеслом, которое кормит, но и питательной средой для народного творчества. Сами промыслы в чем-то родственны искусству и одновременно науке, близки и к техническому, и к художественному творчеству. Кроме того, в рыбалке и охоте очевидно и особое мистическое начало, связанное еще с древним обожествлением природы, осмыслением ее как дарителя блага. Истинный рыбак, как и охотник, получает удовольствие не только от результата, но и от процесса медитативного погружения в жизнь дикой природы и сам этот процесс нередко воспринимает магически.
Носители промысловых субкультур - почти всегда лица, отличающиеся особым типом сознания, характеризующиеся особыми этическими нормами поведения, что непосредственно выражено в промысловой речи и в характерных для субкультуры жанрах фольклора и обрядности. Отдельная промысловая субкультура является специфической культурной подсистемой, которая своими нормами и традициями, жизненными установками существенно воздействует на стиль жизни, ценностную иерархию и менталитет ее носителей. В Прикамье об особо удачливом рыбаке, к которому «рыба идет», говорят: «У него рыбные глаза» (выражение известно, кроме пермских говоров, также в архангельских). В обычной речи такое определение скорее негативно указывает на человека с большими выпуклыми глазами. В приведенном выражении указывается на сходство человека с рыбой не физическое, а внутреннее (в традиционной культуре глаза символически представляют жизненные силы человека; эта же связь отмечена в прикамской шутливой поговорке С рыбки глаза прытки). Способность к рыбалке, по народным воззрениям, задана изначально: На истельного (т.е. настоящего) рыбака рыба сама идёт, а на охотника зверь.
Другая оценка человека с исключительным рыбацким даром - магнитный к рыбе человек («Кто рыбак хороший, говорят: магнитной человек к рыбе. Я не любила рыбачить, магнит у меня нету» - Косинский район, п. Светлица, зап. от Колеговой Н.М., 1925 г. р.). Определение во многом связано с народным восприятием магнита - предмета, обладающего собственным магнитным полем. Магнит часто используется знахарями при «лечении» болезней, воспринимается как инструмент, усиливающий действенность ритуалов. Любопытно, что народная молва нередко приписывает колдунам владение некоей волшебной книгой Магнией (Чернушка), название которой представляет собой контаминацию слов магнит и магия. О человеке, наделенном исключительным охотничьим даром, в Прикамье говорят: «У него охотничья косточка». Выражение соотносится с другими характеристиками в чем-либо успешного человека: мастеровая косточка о мастеровом человеке (владимирское), военная кость, солдатская кость. В этом случае кость обозначает социальную природу человека, одновременно указывая на то, что умение передалось по наследству (в диалектных выражениях типа трясти чьи-либо косточки ‘плохо говорить об умершем’, словом косточки обозначен прах умершего).
Таким образом, в народной речи немало указаний на то, что природа уступает часть своих богатств только тому, кто научился понимать ее язык, чувствовать ее глубокую и сложную жизнь, кто сам ощущает себя частью природы, кто унаследовал эту способность от предков. И в наши дни охота и рыбалка осмысляются как занятия, где далеко не все зависит от умения и способностей человека. Недаром удачливых рыбаков называют знаткими, сближая их с носителями тайного знания. Пример одной из магических манипуляций на приваживание рыбы - следующий заговор: «Палочки есть такие, считается мосточки, к ульям прилаживаются. Пчёлки залетают вот на эти мосточки, чтобы садиться. Им ведь тяжело с медом-то лететь. Прилетят, сядут на мосточки. А которы опять рыбаки их берут, когда идут морды ставить. Ставят и говорят: “Как в мой улей пчелы залетают, так чтоб в мои морды рыба залетала”. Люди ставят морды, ставят - нет рыбы, а сосед идёт и из морды по полведры вытаскивает» (Юрлинский район, д. Усть-Зула, зап. от Ивановой М.Н., 1932 г. р.). Использованная в этом сюжете заговорная паремия Как в мой улей пчёлы залетают, так чтоб в мои морды рыба залетала строится на базе союза как... так и. Значение этой конструкции сводится к представлению тождества сравниваемых явлений, к указанию на полноту сходства сопоставляемых ситуаций. В заговоре носитель традиции привлекает на свою сторону природный, неподвластный человеку закон
пчелиного инстинкта (аналогично строится охотничья заговорная паремия Как реки текут, не ворочаются, так бы и от меня звери не ворочались).
Мифопоэтическую интерпретацию самой рыбалки выражают многие народные фразеологизмы. Выражение чёртика дразнить ‘рыбачить, пытать счастья в рыбалке’ представляет рыбную ловлю как вызывание раздражения у нечистой силы. Во многих общеславянских поверьях отмечается, что черти обитают именно в воде (отсюда и поговорки типа Чёрт огня боится, а в воде селится; Работа не чёрт, в воду не уйдёт; Черти в воду, и пузырья вверх -последнее выражение шутливо комментирует полное завершение какого-либо дела). Почитание хозяина воды выражается в жертве: «По приезду на рыбалку первую стопку обязательно не себе, а водяному наливаешь, прямо в лунку - на удачу» (п. Ильинский). Любопытно, что представление о духах, покровителях и хозяевах того или иного водоема сохраняется и в субкультуре современных рыбаков. Чаще всего хозяин воды выступает в разнообразных рыбацких быличках под именем Облом Петрович: «Приехал на место - первым делом с Петровичем поздоровался» (Пермь). Облом Петрович «подсказывает», как ловить, хотя чаще мешает, кусает поводки, отламывает кончики от спиннингов, забирает самые уловистые блесны, даже лодки, рации и телефоны. Именно на него списываются неудачи, и сам он чаще символизирует невезение: На другой берег сплавал, закидывал - и там тоже Облом Петрович (Пермь).
Имя мифического духа Облом связано с образами народной культуры - в частности, его носит лесное чудище в сказках (такова авторская сказка о двух леших Облом и Обло А.В. Амфитеатрова). Этимологически имя связано с идеей ломания, на что указывает также народное определение обломный для беспробудного, зачаровывающего сна, целиком захватившего человека; фольклорный образ сна-облома, с которым исследователи нередко связывают фамилию героя-созерцателя из романа И.А. Гончарова [2, с. 228-230]. Отчество Петрович связано, безусловно, с традиционным осмыслением св. Петра как покровителя рыбаков (то же в немецкой культуре, о чем говорит известное пожелание удачи рыбаку Petri heil, букв. «Петр, освящай»). Рыбалку нередко предваряют просьбой «Пётр-Павел пророк, дай рыбы на пирог» (Гайнский район, д. Мысы). Неслучайно официальный День рыбака приходится на Петров день. По народной версии, «Петры и Павлы рыбу ловили - вот Пётр-то и стал рыбий Бог» (Октябрьский район, с. Русский Сарс). До сих пор сохраняется традиция приготовления в этот день ухи: «На Петров-то день уху варят обязательно. Собирались мужики рыбачить на Очёрском пруду, а вечером там и уху варили» (Очерский район, д. Пахомово).
Сакральными качествами наделяются многие виды рыб, пища из рыбы, снасти. Рефлексы древнего культа щуки, волшебство которой отмечают многие русские сказки, устойчиво сохраняются в народной магии: «Щуку показывают человеку, который болеет желтухой. Вот поймают шуку, в ведро положат с водой, и чтобы он смотрел. И щука-то, говорят, такая же будет жёлтая. Чтобы лечить, есть щука» (Кочевский район, д. Хазово, зап. от Минина Е.М., 1936 г. р.); «У щуки кость есть - как крест. Даже старухи держат нижнюю челюсть, её нужно постоянно с собой носить. В этом месте крест, между глаз. Челюсти у щуки помогают от судов. На суд идёшь - с собой возьмёшь, скажешь про себя на судью: “Если эти зубы сможешь проглотить, то и меня сможешь засудить”» (Кочевский район, с. Коча, зап. от Ядренникова В.Н., 1958 г. р.). «Чтобы не засудили», также вшивали за лацкан пиджака щучью кость (Усолье). Особо значимой считается длинная косточка в виде иглы из черепа щуки, которая в пермских говорах называется сыпучая косточка (карагайское - от диалектного сыпить ‘усыплять’), в вятских - рыбий сон (ее держали в детской колыбели от бессонницы). Впрочем, от детской бессонницы подкладывали также в подушку всю высушенную голову щуки (Усолье). Известно в Прикамье применение черепа щуки пчеловодами (возле отверстия улья клали череп щуки, пойманной на Благовещенье, чтоб пчела пролезала между зубами; считалось, что такая пчела будет зубастая и злая). Щука фигурирует в животноводческих оберегах (прежде чем подоить только что отелившуюся корову, ее вымя подкуривали щучьими зубами, которые клали на угли - Усолье), в строительной магии (чтобы не было в доме порчи, зубы щуки клали под матицу, когда ее закладывали - Чердынь).
По ряду отмеченных в Прикамье фактов в народе сохраняется двойственное отношение к щуке. Негативное ее восприятие как демонического персонажа отражают некоторые приметы («Щука снится - к болезни»; «Косяками щука идёт - к войне. Перед войной такое было» - Усолье). Грубое название ее сука следует рассматривать не только как проявление языковой игры, связанной со звуковой близостью слов. Оскорбительные, бранные названия в народной речи нередко выполняют функцию оберега (также: «Щука перед войной шла. Это вообще так, когда много щуки, не к добру. Опасная она. Которы её и щукой-то не называют, только сукой» - Усольский район, д. Ощепково). С другой стороны, щуку нередко называют церковной рыбой: «У рыбы в голове крест есть. Бог дал - чтобы ели люди. Щуку бы совсем не ели, если бы креста не было у неё. И за крест-от её и едят. Видимо, она была несъедёбная» (Кочевский район, с. Пелым, зап. от Мининой П.И., 1922 г. р.). В ряде мест Прикамья ее считают «божественной», связанной с потусторонним
миром, объясняя тем, что в голове у нее есть «два креста и копьё» (Юсьва). С этим, вероятно, связан запрет ловить старых щук («не к добру, стару щуку убьёшь - с ней уйдёшь» - Красновишерск), поминать умершего пирогом из щуки («Щуку у нас в пирог никогда не клали, положишь - новый покойник будет» - Карагай).
Отголоски культа щуки ощущаются и в том, что рыбаки стараются не упоминать в разговоре ее название, использовать для этого эвфемизмы. Название щуки хозяйка не только указывает на главенствующую роль этой рыбы в водоеме (она поедает мелкие малоценные виды рыб). Именно щука воспринималась в прошлом как демонический хозяин воды. Скрывающий смысл имеет и наделение щуки женскими именами (катя - крупная щука, нюра, нюрка, анна - мелкая щука). Как представляется, основание для уподобления рыбы женщине может быть связано и с символикой имени, и с переосмыслением затемненной исходной номинации. Название щуки нюрка (свердловское анна) исходно, вероятно, связано с коми nur ‘болото, топь’ (ср. архангельское нюра ‘водная мель’). Номинация щуки катя, скорее всего, появляется вследствие развития исходных культурных ассоциаций этого имени в русском языке: этимологически означает ‘чистая’, но символически
применяется в русской литературе и фольклоре для оценки допустившей прегрешенья женщины.
Рыба - воплощение души умершего человека; одновременно это символ чистоты, плодородия, плодовитости, изобилия. Отмеченные символические смыслы объясняют появление рыбы (рыбных пирогов, ухи) в Прикамье и в свадебном обряде, и на родинах, и на похоронно-поминальном столе. Память об этом хранит шутливое пермское побуждение гостя угощаться Ешь уху, поминай баушку глуху, обычай варить уху в момент сватовства, чтобы «обеспечить» его успех. Рыбный пирог был существенной частью родильного обряда: навещая роженицу, гости обязательно приносили рыбный пирог. Перед тем как поднять матицу, строители поясами привязывали к ней рыбный пирог, завернутый в белый холст, как символ будущего довольства хозяев дома. Рыбник обязателен и в ряде хозяйственных обрядов. Так, если в лесу потерялась корова, пишут записки: «Лесному записку положат, так скотина выйдет. Ручкой пишут, этому мужику лесному запишут: “Отпусти нашу скотинку, не держи нашу скотинку”. Кладут кто на пень, кто куды. Рыбный пирог пекут обязательно и кладут на пень. Или на ёлку в красном платке вешают» (Юрлинский район, с. Усть-Зула, зап. от Трушниковой Е.И., 1912 г. р.).
Особое значение имел рыбный пирог на свадьбе. В Карагайском районе первым кушаньем в доме невесты считались пироги из щуки с хреном.
В Кунгуре перед венчанием на стол выставляли рыбный пирог: «Все рыбы-щуки в пироге лежали головой к иконам, все в одну сторону. Верхнюю корку пирога жених по кругу срезал, всё по солнышку шёл, пирог не двигал, не поворачивал, нельзя было. Верхнюю корку пластал крест-накрест. Кусочек откинет, рыбку из пирога вытащит, положит на тесто и невесту кормит. Это перво было, потом все остальные ели». Рыбным пирогом невеста кормит жениха перед брачной ночью (остатки пирога утром в подоле она выносит овцам, корове, домашней птице «для приплода» (Усольский район). Как испытание невесты, встречается задание ей на второй день свадьбы чистить рыбу, печь пирог: «Для второго дня целую ванну живого леща чистили, невеста руки все исколола» (Березники). Известно также свадебное ряженье второго дня свадьбы в рыболовов: «Наутро в рыбака наряжались, крючок да удочку сделают, шляпу на кого-нибудь наденут, сачок дадут, он ходит, свадебжан цепляет, маленьких ребятишек в сачок ловит» (Кишерть).
Рыболовные снасти нередко изготавливались с особыми предосторожностями. В частности, запрещалось срезать на удилища прутья тех растений, которые росли рядом с муравейником - чтобы не ловить одну мелочь. К этому чердынскому обычаю близок по сути гайнский: срубать на шест-очеп для зыбки березку, растущую около муравейника, чтобы в доме чаще рождались дети. Не вырезалось удилище из дерева, наклонившегося на южную сторону, чтобы рыба не срывалась с крючка (усольское). При обращении со снастями также действуют разнообразные запреты: нельзя плевать или наступать на сети и удочки, перешагивать через них женщинам. Если рыба переставала попадаться в невод, рыбаки верили, что его сглазили. В этом случае вытаскивали невод на берег, разводили костер и забрасывали его травой, направляя дым на невод. Потом и сами рыбаки очищались, проходя через дым. Аналогично при первом выезде на рыбалку старались окадить сети дымом вереска. Нередко окуривали рыболовные снасти на Великий четверг, день, который воспринимался в народе как особо мистический: «Прокуривают мережи тенетами, тенёта насобирают в голбце в баночку, потом зажгут. Морды, всякие сети - это всё подкурят» (Юрлинский район, д. Дубровка). Свидетельством особого почитания рыболовных снастей являются некоторые устойчивые их языковые характеристики. Так, «одушевление» удилища ощущается в слове чуялка, которое характеризует качество передачи поклевки в руку рыбака, способность удилища реагировать на поклевку (от глагола чуять ‘слышать, воспринимать’).
Наглядно особое, мистическое отношение к рыбалке проявляется в календарной традиции. Рыболовный промысловый календарь, характерный для
некоторых русских традиций, на территории пермского Прикамья не отличается особой развернутостью, поскольку в календарной обрядности края оказались более актуальны земледельческие традиции. Тем не менее, отдельные даты отмечены весьма колоритными деталями, связанными с темой народных промыслов.
В весенний период наиболее заметными следует считать прогностические ритуалы. Например, на Масленицу, в масленичном поезде, наряду с другими хозяйственными занятиями демонстрировались элементы рыбной ловли, ее атрибуты: «Во время Масленицы катались на лодках, ездили в корыте по дороге, как рыболов в лодке. Отталкивались от земли палками, палками били по земле, будто рыболов рыбу глушат. Лодку запрягали в лошадь...» (Чердынский район, с. Редикор). В Добрянском районе в запряженной лодкой масленичной процессии также имитировали рыбную ловлю: «Дак два мужика всё, у них лодка была сильно большая, а к лодке прицеплены были оглобли. Запрягут в лошадь, в лодку поставят печку маленькую, стол поставят, замесят в избе теста, нарубят мясо, фарш заготовят. Два мужика едут, один лошадью правит, а другой стоит, рыбачит рыбу, у него в мереже сухая рыба, насована в мережу-то. Он ботает там, хоркает, а одна бабка сочни делает, а другая пельмени щиплет. А этот мужик, который лошадью правит, он печку топит и эти пельмени варит, и бутылка стоит, и дружочек пива стоит в лодке-то. А кони-то идут, лодка шибко долго едёт. Трясёт ничего, прямо как плывет» (Добрянский район, д. Заболото).
Ритуалы Великого четверга перед Пасхой также заключались в имитационных магических действиях. Чтобы был успех, изображали рыбную ловлю: «Берут тряпку вместо сетей, и ходят, будто рыбу ловят»
(Юрлинский район, д. Бадья). На Великий четверг рыбаки залезают на крышу и «саком сачат, чтобы пуще рыба ловилась, и репьём жгли его, сети, снасти окуривали, чтобы рыбка ловилась. Всякие работы делали: вот рыбаки утром рано встанут, рыбачат, залезут на сеновал и оттуда сетями рыбу ловят. Рыбу чтобы ловить летом больше. Они сами и говорят, чтобы, мол, рыба большая попалась, много рыбы» (Юсвинский район, д. Антипино, зап. от Баталовой А.А.). Прогнозы на рыболовство в предстоящем сезоне и году связывали с первым громом, с временем половодья. Считали, если первый гром прогремел в постный день (среда, пятница), в этом году «будет хороший лов рыбы» (Соликамский район); «Если река вскроется в постный день - рыбы будет много» (Частинский район).
Летний цикл праздников включает в себя главный рыбацкий праздник Петров день (см. выше). Другим «рыбным» праздником в некоторых традициях Прикамья считался предшествующий ему Иванов день. В прикамской традиции это единственный праздник, называвшийся именно «Рыбным»: «Иванов день -Иван Рыбный. Всё старались рыбное, молосное не ели. Рыб обязательно выжарят» (Чердынский район, с. Вильгорт). Название праздника, скорее всего, связано с разрешением употребления рыбных блюд в праздник, приходящийся на время поста. Благоприятным днем для ловли рыбы считался и Ильин день. С этого дня начинали применять один из самых распространенных в прошлом способов рыболовства - лучение рыбы. Вообще заготовка рыбы на зимний период начиналась с Ильина дня. Любопытно, что эта рубежная дата значима и для других крестьянских занятий - например, для выгонки меда, пробование первых овощей.
Тема рыболовства последовательно реализуется в рождественских обрядах. В святки в Соликамском районе молодежь играла в игру «Ловить (гонять) рыбу»: «Рыболовы рыбу гоняли. Для этого зажигали ночник. “Рыболова” садили в санки и волокли по избе, по деревне, где придётся. Он сковородником или ухватом тыкал в ноги маленьким ребятишкам, сопровождающим рыболовную потеху. В Чердынском районе вместе с рыболовом “рыбу гонять” отправлялись три “чертёнка”. Они волочили “рыболова” на салазках. Нагайкой «рыболов» хлестал маленьких ребятишек и одновременно правил возницами: “Рыба-то не клюёт, дак вы бы, черти, хоть пуще волочили”». В селе Нижний Шакшер Чердынского района «рыбаки» ловили девушек в сети. В деревне Ратегово этого же района пойманных в сети девушек участники игры дергали в разные стороны за нос. Определяли: «Хороша, нехороша попала?» Игра «Ловить рыбу» была известна и как троицкая, она во многом напоминает игры типа «Ручеек», которые учеными относятся к предбрачным: «Все становятся парами, берутся за руки и
поднимают их вверх. Из начала в конец колонны между игроками проходит парень. Во время движения он хватает за руку понравившуюся ему девушку и за собой «волочёт её в гнёздышко» (Березовка; Усольский район).
Следует заметить, что использованный в игре сюжет ловли рыбы достаточно универсален для народной культуры, широко используется и в семейной (свадебной) обрядности, развивая древнюю аналогию рыбалки и брака. На севере Прикамья невеста во время свадьбы от сглаза опоясывалась обрывком сети или тетвой (верхней веревкой сети). Дело не только в магических свойствах обереговых узлов-наузов на сети. Невеста в обряде предстает как «заловленная» сетью, т.е. как полученная в ходе поединка
добыча. Как отголосок этой идеи - шуточная имитация рыбалки на второй день свадьбы: «По деревне таскали лодку, на корме которой разжигали огонь.
Тысяцкий стоял в лодке, со словами “Вот попал лёшш” острогой ударял в коряги и палки, валявшиеся около дороги» (Красновишерский район). Подобное комедийное разыгрывание рыбалки, как и многие игры, завершающие свадебный ритуал, имели в прошлом обереговый, очистительный и одновременно продуцирующий смысл.
Мотив рыбалки и уловления невесты сетью част и в свадебной поэзии. В причитаниях невесты на ее слова «Я пойду, пойду на быстрые реки, Обернусь я рыбой щучиной» удалый молодец говорит: «Я пойду, пойду во торг да во торг, Я куплю, куплю двенадцать неводов, Я найму, найму двенадцать рыбаков, Сам пойду я во тринадцатыих. Изловлю я рыбу щучину, Доступлю я красну девицу-душу!» (Красновишерск). Вероятно, сюжет игры вносит идею своеобразной реинкарнации девушки-невесты в рыбу.
В народной речи образ ловли рыбы устойчиво соотносится с представлением эросного контакта и беременностью (отсюда шутливое орловское выражение поймать линя, пермское рыбку поймать ‘забеременеть’). На этом же соотнесении ребенок - рыба созданы выражения типа сибирского меня (т.е. налима) поймать, пермского съесть окуня в том же смысле. Аналогичный сюжет част и в шуточном фольклоре - в частушках типа «Что мне делать, что мне делать, что мне делать, сироте, съела окуня живого, шевелится в животе». Образ реализован во многих частушечных текстах: Ох, и скушала я жареную рыбку. Как хоти, дорогой, к зиме надо зыбку; Под Усольским под мостом рыба плавится хвостом. Девки ловят да едят, карапузиков родят. В прикамской частушке даже совместная рыбалка юноши и девушки предстает как образ любовной связи (Про меня наговорили, про меня набачили, дескать, мы с милёночком на озере рыбачили), а образ изобилия рыб в реке становится знаком счастливой любви (Интересный ручеёчек - рыбочка зарыбочкой. Интересный мой милёнок - завсегда с улыбочкой).
Таким образом, мифопоэтическое восприятие природного мира наглядно отражено в словаре и фольклоре носителей прикамской промысловой субкультуры. С другой стороны, ключевые для народных промыслов понятия в культурной традиции активно привлекаются для представления ряда универсальных смысложизненных категорий (истоки жизни, любовь, благо). В частности, образы рыбной ловли становятся базовыми для кодирования многих ритуалов переходного цикла, как семейных, так и календарных, для оформления приемов народной защитительной и продуцирующей магии. Отраженные в фольклорных текстах образы и мотивы промыслов оформляют
разнообразные устойчивые формульные конструкции, условная художественная семантика которых может быть прояснена лишь при соотнесении с архаическими осмыслениями природных объектов и самой природы.
Библиографический список
1. В каждой деревне чё-то да разно: Из кунгурской семейной традиции (двадцатый век) / И.А. Подюков, С.М. Поздеева, С.В. Хоробрых, А.В. Черемных. Пермь: Тип. купца Тарасова, 2007.
2. Орнатская Т.И. «Обломок» ли Илья Ильич Обломов? (К истории интерпретации фамилии героя) // Русская литература. - 1991. - № 4.
3. Русские в Коми-Пермяцком округе: обрядность и фольклор: материалы и исследования / Перм. гос. пед. ун-т. Пермь, 2008.
