CC BY
60
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 4 (295). Филология. Искусствоведение. Вып. 75. С. 5-8.
ФИЛОЛОГИЯ
С. М. Алхасова
МИФОЛОГИЗМ В ПРОЗЕ Дж. КОШУБАЕВА И М. ЕМКУЖЕВА
На примере анализа произведений Дж. Кошубаева и М. Емкужева рассматриваются особенности кабардинской литературы постсоветского периода. Отмечается, что в постсоветской кабардинской прозе явственно проявляется мифологизм и фольклорные мотивы. Показано, что в новой кабардинской прозе обозначается поворот к мифотворчеству как способу определения человека в окружающем мире. Установлено, что сегодня наиболее ярко мифологизм реализуется в кабардинской прозе на русском языке.
Ключевые слова: кабардинская литература, постсоветский период, романы Дж. Кошуба-
ева и М. Емкужаева, мифологизм.
Новое время расставляет акценты и ставит под сомнение традиционные формы литературы. Появились произведения, впервые раскрывающие неисследованную область жизни. Стало меняться воплощение главного героя. В образах главных героев кабардинской литературы конца 1990-х - начала 2000-х гг. обострилась социальная и национальная идентичность.
В постсоветской кабардинской прозе появился нетипичный, оригинальный, с элементами постмодернизма роман Джамбулата Кошубаева «Абраг» [1]. В основе романа лежит адыгская притча об исчезновении озера с одноименным названием (озеро и его название вымышленные, фантастические). Основной составляющей романа, красной нитью идущей через все произведение, является тема патриотизма. Художественной основой романа «Абраг» Дж. Кошубаева является нартский эпос адыгов. На первый взгляд произведение Кошубаева являет собой литературную обработку частей адыгской мифологии и, в особенности, нартского эпоса. С другой точки зрения, может показаться, что автор кощунственно обошелся с нартским эпосом, высмеяв святая святых. Полемика была вызвана некой границей, существующей между эпическими героями-нартами народного эпоса и героями романа, показанными сквозь призму современности и предстающими в неожиданном ракурсе. В произведении присутствует особый ассоциативный ряд, ситуации, описанные в романе как архетипические; автор раскрывает природу добра и зла. Произведение так необычно пробуждает ассоциации, что читатель может видеть в этом истоки своих личных проблем. Патриотизм автора реализуется в таких
сложных формах, как гротеск, фантасмагория, фантастический реализм, воплощенных в русской литературе в прошлые века: в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина, в произведениях Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и др. Но в «Абраге» свои, отличные от других, гротеск и фантасмагория, свои мотивы патриотизма и свои особенности, которые наложило время.
Разбирая особенности повествования Джамбулата Кошубаева, мы находим близость его к структурам повествования и Салтыкова-Щедрина, и Булгакова. Связывают их, прежде всего, художественные начала произведений, которые оказываются подчиненными единому этическому пафосу. Произведения связывает и гротескно заостренная вечная проблема выбора между удобной «бессознательностью» и тяготами умственного пробуждения. Далее повествование Кошубаева предстает не просто как социально-политическая или нравственносатирическая фантасмагории, но и как философская притча, цель которой не в сооружении идеальной страны. Ведь, как известно, в фольклоре гармоническое пространство всегда как ограниченно, так и труднодоступно. Наконец, лейтмотив притчи в том, что «...растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама» (из сказки Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть»). Надежда в том, что «...нарты ушли, но оставив послание потомкам - Эпос. Заключенный в капсулу народной
памяти, он путешествовал сквозь столетия, теряя вполне реальные черты и все более приобретая фантастическое обличье» [2].
Несмотря на то, что все сюжеты строятся на основе мифологии, неизменно присутствует современная семантика. Герои действуют в нескольких концентрических кругах, у каждого из героев - свой круг. В центре первого круга - Батраз, который «...еще в утробе матери... буквально пропитался ненавистью к соплеменникам и жаждой крови, и первое, что он предпринял, когда уже был в состоянии поднять меч и оседлать Дуль-Дуля, - отправился утолять эти две пожиравшие его изнутри страсти» [1. С. 32]. В центре второго и третьего кругов - Сатаней и Бадиноко, в центре четвертого и пятого кругов - Тотреш и Альбек Крымов и так далее». В жизни героев начинают происходить невероятные события из мира фантастики: «Домой он (Сосруко) мчался галопом, но, к его удивлению, Сатаней отреагировала на предъявленную голову племянника равнодушно: “Мне она ни к чему. Отвези ее Барым-бух,” - Барымбух пребывала в томительном ожидании, когда явился Сосруко. “Держи, старая!” - крикнул он, и голова упала в подол ее платья...». По мере развития действия «круги» героев поглощают друг друга, и к концу романа в живых не остается ни одного героя, кроме старика и старухи и будущих «маленьких людей». Достигнув озера, Крымов упал в траву. Внезапно нашел туман и раздался звон колокольчиков. Размытым пятном возник всадник с двурогим копьем. В такт биению сердца простучали копыта, и отрубленная голова покатилась, сминая траву. «Ты будешь мне хагреем, -услышал он. Всадник на буланом коне рассмеялся, подхватил окровавленную голову и поскакал прочь. И туман рассеялся. Город исчез. На его месте покоилось озеро» [1. С. 90].
Перед нами несомненная пародия на наивный вестерн или авантюрно-детективные рассказы. Но суть эпизодов гораздо серьезней. Вот типичная для Кошубаева сцена: яркие, эффектные эпизоды романа: «Сколько он шел? Сколько он шел? Никто не знает. Путь вывел его на круглую площадку. “Я ждал тебя, -прозвенел голос, - я ждал тебя, Горец, и ты пришел”» [1. С. 89]. Не раз в романе встречается подобное равноправное существование миров земного и потустороннего (разверзшаяся земля). Поступки героя связаны с попытками постижения истины, которая недоступна. Герой пытается преодолеть изначальное зло добром
даже там, где зло явно и недвусмысленно одерживает верх. Автор легко и иронично вершит суровый суд, сатирический приговор, давая понять, что вместе со злом осуждает всех его вольных и бессознательных носителей. «“Нам пора уходить,” - сказал старик старухе, когда она, развернув перед ним платок, показала ему маленького человечка. Старик бросил плуг, быков и, даже не притронувшись к еде, начал собираться в дорогу. “Почему? Почему, зиус-хан?!” - воскликнула старуха. Он пожевал губами, вздохнул и, бросив на нее взгляд из-под седых кустистых бровей, ответил: “Маленькие Люди пришли на нашу землю. Наступило время Маленьких Людей”» [1. С. 29].
Здесь присутствует голос Неизвестного. Слышатся намеки, подозрительные приказы и опасные, провоцирующие героя голоса предметов. На первый взгляд кажется, что повествователь безразличен к гибели человека, появляются колдовские пассы нартских женщин, загадочные фигуры (старика и старухи и «маленького человечка») в конце романа. «Абраг» держит нас с первых же страниц в предчувствии чудес за поворотом. Автор - большой импровизатор - обильно использует иронию и смех, а читатель приходит в ужас от происходящего. А вот сатирический финал «Исход» несет за собою привкус горечи и боли за родную землю, за свой народ.
Однако «Послесловие» романа - свидетельство того, что автор хранит веру в идеал: «Страны Нартов нет ни на древних, ни на современных картах мира, но она устояла под натиском времени и завоевателей, пережив мощные и, казалось бы, незыблемые империи и государства. Она простирает свои границы в памяти кавказских народов. Мы все родом Оттуда», - заключает автор. Особый стиль повествования, своеобразная манера автора, образно-аллегорическая форма изложения сокровенного обусловили переход многих мифологических содержаний в притчи. Автор старается открыть в них новый смысл, переосмыслить уже известное. Многие не подлежащие ранее трактовке и интерпретации мифологические эпизоды становятся темами для вариаций и импровизаций. Монотеизм, астрология, мистика сосуществуют и не противоречат друг другу, а, напротив, помогают актуализации единой мысли. Мифологизм как одна из существенных категорий поэтики постмодернизма находит воплощение в этом произведении Кошуба-ева. Роман буквально зиждется на архетипах.
Мифологизм в прозе Дж. Кошубаева и М. Емкужева
7
Постоянное обращение автора к известным адыгским мифам и традиционным символам не завуалирована драматическим сюжетом, а прямолинейна. Через всю повесть красной линией проходит главная авторская мысль: познание самого себя - вечная задача человека.
В 2008 г. в Москве вышли два романа молодого кабардинского прозаика, выпускника Литературного института им. М. Горького Мухамеда Емкужева: «Всемирный потоп» и «Ночь Кадар, или Который справа». В этих произведениях, как и в прозе Кошукбаева, многие эпизоды соотносятся с мифом и фольклорными мотивами. Более подробно остановимся на романе «Ночь Кадар.» [2]. В романе Емкуже-ва, как и в «Абраге» Кошубаева, есть прямые аллюзии с нартским эпосом, адыгской мифологией. Главного героя приковывают к камню. Как известно, в адыгском эпосе «Нарты» Со-сруко рожден из камня. То есть у адыгов жизнь неразрывно связана с камнем, камень есть основа, праматерь адыгов. А герой романа насильно рвет эту связь с камнем, и тогда другой камень настигает его. Мурат предпочитает не ждать двух дней в оковах и уходит - пусть искалеченный, но сам. Прочитываться это должно как нравственный императив, согласно которому путь к искуплению человеку надлежит пройти самому: цепь выступает здесь в роли пуповины, от которой требуется освободиться, не дожидаясь посторонней помощи. Есть в романе и такой символ, как трава «перекати-поле». Это символ слепого провидения: «перекати-поле» настигает каждого. Главный герой романа «Ночь Кадар» хочет вернуться домой, но не может. И не только потому, что его изгнали, а потому, что он должен найти символическое место, где сходятся семь дорог. Но герой нашел только такое место, где сходятся шесть дорог, а седьмую, свою собственную дорогу в жизни, герой символически прокладывает сам.
Писатель, видимо, предвидя разнообразные истолкования ситуаций, возникающих в романе, лукаво замечает: «Проще задать вопрос, нежели получить на него ответ. Ни тогда, ни позже людское любопытство не будет удовлетворено. Найдутся такие, которые усмотрят в этом скрытый смысл» [2. С. 69]. В самом деле, насколько жизнь была бы пресной, если бы на все вопросы давала ответы. «Вновь из опаленного «далека» вернулось к нему его перевернутое сознание. Тень от соседа ушла в сторону, и теперь он тоже под солнцем.» [2. С. 87]. И
все же «Ночь Кадар» - это роман-притча. Предопределенность судьбы и противостояние этой детерминированности, противоборство добра и зла, грехи и его искупление - главные смысловые оси, пронизывающие повествование. В самом деле, следуя за устно-поэтической традицией, автор разворачивает действие в неопределенном давнем прошлом, рамки которого могут быть обозначены ХУ1-ХУШ вв. Консервативность адыгского социума оставалась традиционной на протяжении столетий, воспроизводя один и тот же тип общественных отношений, и автор, отказавшись от точной хронологии, тем самым как бы вычленил эту важную особенность, которая по ходу повествования приобретает особенную наполненность, преломляясь через незыблемость национальных традиций. Именно незыблемость традиций определяет трагический ход судьбы героев романа. Сами по себе традиции не несут этической наполненности: будучи приняты обществом, освященные авторитетом предков, они не могут быть злыми или добрыми. Таков, к примеру, эпизод гибели отца главного героя - Екуба. Всадник назначает ему встречу на рассвете. Жена Екуба, Аслижан, чувствуя недоброе, пытается отговорить мужа ехать, но он неумолим. Не поехать - значит прослыть трусом, иначе нельзя. Екуба убивают. И с этого момента главный герой романа, пока еще мальчик, становится «заложником» кровной мести. Судьба и его жизнь будут подчинены одной цели: найти убийцу и отомстить за смерть отца.
Автор создает широкий этнографический фон и, что особо ценно, не впадает при этом в излишний натурализм. Впрочем, он не удерживается от соблазна дать почувствовать русскоязычному читателю специфику языка, вкрапляя в роман кабардинские слова. Но следует отметить, что без транскрипции эти вкрапления трудно читаемы или практически не читаемы. Роман полон реминисценций из нартского эпоса. Нарты присутствуют, хотя и незримо, как часть коллективного сознания, как вторая реальность человека «давних времен». Уже с самых первых страниц, когда в тексте возник образ перекати-поле, начинает звучать эта тема. Тема кровной мести, как перекати-поле, следует через весь роман. Само же перекати-поля - метафора совести. В определенном аспекте роман Емкужева - роман о Совести с большой буквы. А Совесть предопределяет выбор. И с этой точки зрения Предопределение -
Ночь Кадар - это неопределенный календарный день. Ночь Кадар - Решение и Поступок, определяющий новый поворот в судьбе человека, перелом в его духовном сознании. Герой Емкужева долгое время остается безымянным. Он обретет имя - Мурат - лишь в самом конце романа, когда исполнит все то, что было предопределено, и когда попытается искупить грех братоубийства.
Роман проецируется на сегодняшний день. Собственно, это роман о нравственном состоянии современного общества, современного адыгского социума. И еще о том, что путь к духовному совершенству тяжек и долог. Но другого пути и для Человека, и для народа нет. По мнению самого автора, импульсом для написания «Ночи Кадара» послужила фраза Иису-
са Христа: «Нынче и ты попадешь в Царство Отца Моего». Она потрясла писателя, запала в душу, он долго размышлял над ней и, в конце концов, написал этот роман. Итак, краткий анализ двух крупных прозаических произведений кабардинской литературы последнего десятилетия показал, что мифологизм и фольклорные мотивы являются важными элементами этих произведений.
Список литературы
1. Кошубаев, Дж. П. Абраг : роман; повесть. Нальчик : Эльбрус, 2004. 196 с.
2. Емкужев, М. Всемирный потоп. Ночь Кадар, или Который справа. М. : Пик, 2008. 378 с.
