CC BY
110
ТЕМА НОМЕРА
УДК 159.9.07
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление в оценке субъективного качества жизни
В статье рассматриваются полярные когнитивные практики конструирования современной личностью субъективного качества жизни: рефлексивно-критическое и мифологическое мышление. Основой этих процессов определяется личностно-смысловая интерпретация действительности с разным потенциалом и эффективностью в оценке человеком качества своей жизни. Представлены объективные достоинства и риски рефлексивно-критического мышления и опасность мифологического сознания для субъективного качества жизни.
Ключевые слова: субъективное качество жизни, смысловые интерпретации, когниции, реальность, миф, рефлексия, критика, мифологическое сознание.
И.А. Шаповал
Человек — это животное, подвешенное в паутине смыслов, которую он сам сплел.
М. Вебер
Понятие субъективного качества жизни (далее — СКЖ) определяется через субъективно-оценочную характеристику человеком своего качества жизни в целом и/или отдельных ее аспектов, конструируемую его рефлексивными практиками и знаниями. Прежде всего, это собственно рефлексивность как мыслительная деятельность по самоопределению субъекта внутри собственных представлений о себе и своей жизни и установлению внутренних ориентиров и способов разграничения Я и не-Я. Эти процессы обусловливаются многообразными реально-практическими ситуациями социального бытия человека, требующими от него развитого умения скоординировать свою индивидуальную жизнь с жизнью общества и «вписаться» в последнюю. Вторая практика — бенчмаркинг: непрерывное сопоставление качеств жизни других людей и/или общностей между собой с целью определения реальности собственного качества жизни. Размышляя по поводу качества своей жизни, человек обычно стре-
© Шаповал И.А., 2015
23
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
мится увидеть и обосновать ее логику, достижения и ошибки и корректировать свое поведение.
Эмпирические индикаторы СКЖ можно разделить на две группы: когнитивные индикаторы включают самооценки удовлетворенности жизнью и качества жизни в виде ответа человека на прямой вопрос об их уровне; аффективные — самооценка счастья, баланс положительных и отрицательных эмоций, доминирующее настроение, тревожность, уровень стрессиро-ванности и т.п. Неразрывное единство интеллекта и аффекта определяет условность самостоятельности названных индикаторов в силу их взаимодействия и взаимовлияния. В настоящей работе мы акцентируем внимание на когнитивной составляющей СКЖ, пытаясь рассмотреть силу или слабость ее потенциала и эффективность в оценке человеком качества своей жизни.
Современная массовая культура распространяется на образ жизни в целом, ориентируя нас на антропоцентрический мир, гедонизм, удовлетворение личных потребностей. Умножается универсум символов и моделей, создаются все новые имиджи, но все современные «герои» и жизненные рецепты массовой культуры воспроизводят в различных ракурсах и интерьерах один и тот же тип человека с идеалами здорового образа жизни и материального благополучия: «человека довольного», обладающего символами социального престижа, либо «человека конкурентного», стремящегося к престижу. Сила этой «невидимой идеологии», по мнению Франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т.В. Адорно, Г. Маркузе), кроется в освобождении нас от личного выбора: любой выбор в контексте массовой культуры — лишь воспроизводство одного из многочисленных имиджей [14].
Основной характеристикой человека как социального субъекта является способность к смысловой интерпретации действительности и конституирования своего знания о ней (Э. Гуссерль, М. Вебер, А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман и др.). Согласно концепции природы объективности социального мира (А. Шюц), уникальная «биографическая ситуация индивида» — обстоятельства нашего рождения, взросления, воспитания, религиозных и идеологических воздействий и т.д. — превращает «мир вообще» в «мой собственный мир» каждого с его особой перспективой видения: здесь я как бы центр мира, и я «отсчитываю» и организую каждую интерпретацию и акт понимания, исходя из и относительно этого центра. Вместе с тем биографическая ситуация — продукт и усвоенной в ходе образования и воспитания «всеобщей истории» предметно-смыслового освоения мира [16].
Наше восприятие функционально, и то, каким образом человек отбирает стимулы, события и воспринимает, конструирует и оценивает их в своих когнитивных процессах, имеет решающее значение для успешности реализации его жизни. Накладывая на ситуации «кальку» своего жиз-
24
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
ненного опыта, мы наделяем их определенной валентностью, и их интеграция предполагает включение механизма выделения ведущих смыслов, что задает характер рефлексии, бенчмаркинга и в итоге СКЖ. Репрессируя одни аспекты своей жизни и фокусируя внимание на других, мы создаем собственные интерпретации своей жизни и ее качества. В то же время каждый из моментов личного опыта человека с самого начала типичен, функционирует в рамках того или иного социального контекста. Так, Р. Лэйнг отмечает, что все мы можем оказаться затянутыми в системы социальных фантазий с потерей в процессе этого своей собственной идентичности. Эта ложная позиция не всегда полностью «непригодна для жизни»: человек настолько может быть погружен в системы социальных фантазий, что такое положение дел кажется ему реальным и нормальным [5, с. 38]. Таким образом, человек видит мир частью обобщенно, частью — в его индивидуальных свойствах. В каждом случае это видение и обусловливает субъективность оценки качества своей жизни.
Чаще всего мы даже не замечаем, что имеем дело не с самими вещами, а с заменяющими их схемами, символами, симулякрами; легко переносим свойства артефактов на сами предметы и обратно, смешивая их. Глядя на мир, мы видим его в свете господствующих гипотез и замечаем в нем лишь то, что укладывается в их «прокрустово ложе». Понять — значит прежде всего унифицировать, пишет А. Камю. Даже в наиболее развитых формах разум соединяется с бессознательным желанием ясности, и, чтобы понять мир, человек должен свести его к человеческому, наложить на него свою печать [4, с. 32]. Так, М. Мамардашвили подчеркивает: от ясности понимания и оценок человек обычно надежно защищен своими чувствами, привязанностями, представлениями о допустимом и недопустимом, о возможном и невозможном, о добре и зле, правилами социального дела и целесообразности. При этом он благополучно не видит и себя, и того, что делает на самом деле, как бы говоря себе: то, что я делаю и говорю, — это не настоящий я, у меня есть еще какая-то другая, глубокая суть, по сравнению с которой все это не имеет значения, и это все «они», я лишь вместе с ними, с окружающими — среди людей ведь живу! [6, с. 126—127].
Интерпретация как «работа» сознания обеспечивает целостность нашего внутреннего мира, абстрагирует или дистанцирует нас от бега времени, от давления внешних обстоятельств, достигает единства множественного и противостояния изменению, что выражается в обобщенном смысле жизни. Способ интерпретации различает нас по ряду оснований [11]. По субъект-объектному основанию дифференцируется авторская или исполнительская позиция в жизни: я создал свою жизнь, или: жизнь сделала меня таким. По степени консерватизма или изменчивости — консервативная и прогрессивная интерпретации. Первая, осуществленная однажды раз и навсегда, содержит обобщение-вывод: я таков, каков я есть, блокируя способность и потребность в переработке, переосмыслении, реконс-
25
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
труировании новых данных и диспозиций. Прогрессивная интерпретация проективна, открыта, дает ее субъекту свободу и возможность осуществления новых интерпретаций и реинтерпретаций. В зависимости от связей, на основании которых строится интерпретационное обобщение, выделяются две доминирующие модели: модель жестких причинно-следственных связей однолинейна и исключает возможность множественности детерминант; модель допущений — своеобразная теория относительности, условности авторской позиции, означающей ее готовность к изменениям, неожиданностям.
В многообразных мирах опыта, единственным критерием реальности которых служит наша вера в их реальное существование (У Джемс, А. Шюц), реальностью высшего порядка выступает повседневность с ее особыми восприятием и переживанием мира: здесь мое личностное участие целостно, и мир представлен для меня совокупностью не вызывающих сомнения объектов, явлений, личностей и социальных взаимодействий [16]. Непрерывность и незаметная постепенность происходящих в мире изменений и наша способность ко всему привыкать, убивающая пытливость, становятся главными причинами нашего невежества и поверхностности [15, с. 213].
Итак, именно повседневность первична, ее реальность верховна, и по отношению к ней все прочее является квазиреальностями. СКЖ конструируется, как правило, по отношению к жизни, не выходящей за пределы непосредственных связей человека: кровно-родственные отношения, ближайший круг друзей, конечный набор социальных реалий. Очевидно, что здесь функционирует внешняя рефлексия, формирующая феноменальный слой сознания, заполненный многочисленными ритуализированными структурами и продуктами коллективного сознания, осознаваемыми как содержание своего Я. Внешней рефлексии СКЖ противостоит внутренняя, связанная с ценностным осмыслением жизни, и раскол между ними может отражать, в частности, оппозицию мифологического и рефлексивнокритического мышления.
Сосуществование в личности пластов разной исторической древности выражается в переплетении в сознании человека социотипического и индивидуального. В коллективистском сознании индивидуальная жизнь ценна постольку, поскольку соответствует родовым, групповым и общественным нормам, освященным религией и фиксируемым стереотипами. Высшей общественной ценностью выступает традиция, где каждый воспринимается не сам по себе, а в силу своей внутренней и внешней причастности к общему. Бессознательно-чувственные общие интересы, коллективные представления и воля, групповое бессознательное не нуждаются в сознательном и рациональном. Э. Дюркгейм пишет о коллективном мышлении как виртуальности и инструменте виртуализации реальности: оно заменяет мир, познаваемый нами с помощью органов чувств, собственными идеалами — соединяет противоположности, переворачивает естественную иерар-
26
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
хию существ, нивелирует различия, дифференцирует подобия [3, с. 308]. В коллективистском сознании обобщенный образ человека, наиболее приемлемого для всех, становится «образцом для подражания», а непохожие и маргиналы отбрасываются на периферию общественной жизни. Оппозицией коллективности выступает индивидуализация — объективный переход личности с периферии общественной жизни в ее центр с изменением субъективных позиций человека относительно роли своего Я, значимости личной жизни и внутренней свободы с позиций рефлексивной критики.
Сегодня исследуются и констатируются возможности сосуществования разных познавательных структур, одновременно пралогического и логического мышления в сознании представителей одного общества, обусловливающие социогенетическую многоплановость личности. В социотипическом поведении человек выражает усвоенные в культуре и типичные для данной общности образцы поведения и познания, опредмеченные культурой в виде различных схем поведения, традиций, социальных норм и т.п. Эти образцы, основанные на существующей системе значений, надсознательны и надындивидуальны: будучи усвоенными через механизмы подражания и идентификации, они определяют особенности поведения человека именно как представителя данной общности, а их влияние на его жизнь и деятельность актуально им не осознается и не контролируется [1, с. 299—300].
Рассмотрим роль рефлексивно-критического мышления в СКЖ. Ежедневное состояние жизни в сообществе М. Хайдеггер обозначает как основной закон «man» в смысле безличного местоимения: отдельный человек в своей повседневности действует не сообразно своей собственной свободе, а руководим непостижимым и незаметным влиянием «man» (мы думаем, как «думают», мы действуем, как «действуют»), В анонимной коллективности «man» нивелируется любая индивидуальность, и человек не является самим собой — в нем живет «man». Я и масса противостоят друг другу как подлинность и неподлинность личного бытия, при этом неподлинность может сохраняться как длительное состояние, подлинность же, напротив, есть процесс [13]. Гипотетически рефлексивно-критическое мышление как мотивированная сознательная мыслительная деятельность с чувством и осознанием несоответствия, алогичности, аморальности, негативных сторон своего жизненного пути и его актуальных итогов требует от личности определенной зрелости. Человек должен обладать потребностью и способностями видеть несоответствие определенных аспектов своей жизни (самокритичность) и жизни другого человека (критичность) социальным и личным стандартам; отделять ложное, неверное от правильного, верного; критически анализировать, доказывать или опровергать, оценивать жизненные задачи, процесс и результат их решения, вносить в них коррективы. Способность к рефлексивной деятельности проявляется, с одной стороны, в отношениях интегрального Я к системе усвоенных ролевых предписаний и функций, с другой — в отношениях Сверх-Я к интеграль-
27
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
ному Я: в оценке того, как Я строит свои отношения со всей совокупностью своих частных ролей и ценностей. Социальная рефлексия зависит также от способности вообразить другое общество, другие отношения, другое Я. Критическое мышление не просто освобождает истинное от ложного и «свое» от «чужого», но противопоставляет одной реальности другую — возможную, мыслимую, предугадываемую [9, с. 62]. Благодаря этому достигается более высокий уровень когнитивной адекватности СКЖ.
Цель критики в определении человеком СКЖ — преобразовывать кардинально или частично свою жизнь или представления о ней (ее восприятие, смыслы социальных отношений и ролей, личные стандарты и т.д.), вскрывать иллюзии и заблуждения, ведущие к преждевременным или надуманным оценкам, сопротивляться догмам и стереотипам, претендующим на безусловные истины. Сами методы критического анализа несовместимы с устойчивыми, «закрытыми» системами знания, построенными на страхе или непоколебимой уверенности в истинности тех или иных догм, и требуют от личности определенных качеств: интеллектуальной честности, интеллектуального любопытства и искусства внимания [9, с. 36—37]. Все это предохраняет от преждевременных выводов, позволяет признаваться в иллюзиях и заблуждениях, делать свою жизнь предметом рефлексии и находить пищу для размышлений там, где на первый взгляд не существует вопросов.
Саморефлексия и самооценка подразумевают способность сознательно думать о себе и своей жизни в абстрактном смысле, и здесь кроется много «подводных камней». То, что мы помним и знаем о самих себе, постоянно сопоставляется с мнением о нас других, и последнее для многих значит гораздо больше: человек не только такой, каким себя представляет, но и такой, каким хочет быть в глазах окружающих. Сохранение собственного психологического комфорта требует поддержания чувства личной ценности и оптимального уровня самоуважения, и все интерпретируемое как угроза самооценке и попытки разрушить созданный нами мир вызывает сильные эмоции и автоматическую активизацию защитных механизмов. Анализ себя, своей жизни и своего места в ней может снижать самооценку вплоть до развития депрессии, и здесь саморефлексия включается в порочный круг: на фоне удрученного состояния размышления о себе и своей жизни приведут к еще более негативным последствиям, чем до самоанализа. Исследовать свою жизнь часто лично больнее, чем внешний мир, и эта личная боль самоанализа заставляет большинство уклоняться от него, пресекая любые сомнения в качестве своей жизни.
Варианты психологических установок, препятствующих объективизации СКЖ, можно расположить полярно — от фиксации на недостатках до чрезмерного фокуса на достижениях. Самооценка страдает при осознании несоответствия между личным стандартом и реальным качеством жизни, и здесь возможна экстернальная фокусировка внимания на других — по су-
28
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
ти, способ бегства от решения своих проблем. Признав их наличие в своей жизни, многие находят доказательства виновности в «плохих» родственниках и друзьях, больном обществе, судьбе... Другие только при мысли о полной своей ответственности за качество своей жизни и его исправление предпочитают оставлять все, как прежде, и винить судьбу. Третьи — самоинвалидизируются, находя в этом возможность благопристойного оправдания и извинения за поражения. Выбор стратегий избегания определяет снижение СКЖ и риск перехода к дезадаптивному стилю жизни.
Наше видение действительности М. Пек сравнивает с картой, по которой мы прокладываем жизненный маршрут. У не желающих совершать эти усилия карта мала и примитивна, взгляды на мир ограниченны и ошибочны. Большинство прекращает свои усилия в зрелом возрасте в уверенности, что их карта завершена, мировоззрение правильно и неприкосновенно. Самое сложное — необходимость постоянно пересматривать карту, ведь непрерывно изменяется и сам мир, и та точка наблюдения, с которой мы его видим и оцениваем. Беспрерывный пересмотр своей карты, а иногда и ее радикальные ревизии нередко оказываются болезненными, а все болезненное избегают, неосознанно игнорируя новую информацию. При этом игнорирование часто далеко не пассивно, и в конечном итоге человек вкладывает значительно больше энергии в защиту отживших взглядов, чем необходимо для их пересмотра и исправления [8].
Следует отметить также в качестве патогенного фактора когниций СКЖ разрыв между знанием и пониманием: понимание зависит от переживания знания в бытии, в противном случае, зная «что» и «как», человек не понимает «почему» — то есть не понимает основы, источника, альтернативы своих знаний. Отсюда «ментальные ловушки»: амплификация (вкладывание в достижение цели больше усилий, чем требуется); реверсия (попытки изменить необратимое прошлое), регулирование (бесполезные предписания самому себе) и др. По мнению А. Эллиса, склонность большинства людей с легкостью создавать проблемы, но с трудом их решать является природной и воплощается в самых разных формах: в навязчивой привычке мыслить, чувствовать и вести себя дисфункционально; в физической, эмоциональной и интеллектуальной инерции; в мании величия; в приверженности принципу «все или ничего»; в частом нежелании быть настойчивым; в чрезмерных обобщениях и других логических ошибках; в догматическом, абсолютистском мышлении и т.д. [17, с. 187].
Определяя сознание как монитор отражения, А. Менегетти отмечает в нем наличие фальсификатора, или монитора отклонения, мешающего человеку правильно воспринимать собственную жизнь и, как следствие, оценивать ее и исполнять свою жизненную функцию. Монитор отклонения и произвольная структура культурных стереотипов и комплексов — это одно и то же Сверх-Я, образованное моральными правилами, контролирующее их соблюдение и в то же время мешающее человеку полностью осо-
29
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
знать самого себя, в результате чего постепенно утрачивается способность радоваться жизни и быть ее хозяином [7, с. 49—50].
Итак, анализируя плюсы и минусы рефлексивно-критического мышления в создании СКЖ, мы видим, что эта в целом конструктивная деятельность сопровождается рядом серьезных рисков: личностно-аффективных, связанных со снижением самооценки, и собственно когнитивных, определяемых несовершенством интеллектуальных функций и качеств субъекта. Последние, однако, могут совмещать как индивидуальную, так и надындивидуальную природу, что делает правомерным обращение к мифологическому сознанию как основе когниций СКЖ. Исторически миф предстает определенным мировосприятием, отражающимся в повествовательных формах, ритуалах, играх, символах. Сложность мифа и охват им практически всего спектра «глобальных» вопросов мироздания (происхождение мира, человека, культурных благ, социального устройства, тайны рождения и смерти и т.д.) превращает его в макромиф — мировоззрение, программирующее определенный тип мышления. Главные функции мифов — оправдание, возвеличивание, обнадеживание и манипулирование представлением о формах и способах социальной и личной жизни. Суррогаты правды в условиях дефицита информации, ее отсутствии или «белой лжи» вносят в реальные факты и события вымысел.
Поэтика и особая логика мифологического мировоззрения, одухотворенность мира мифа дают возможность человеку не выделяться из своей природной и социальной среды и воспринимать все происходящее как проявление какой-то иной воли и жизни. Личностность, эмоциональность такого видения мира определяет скорее не «понимание» его, а «переживание». Миф событие не анализирует, не объясняет и не оценивает, а повествует о чем-то жизненно важном для этого человека, и потому сама субъективность как диалогическое отношение «я — ты» специфична: каждое событие понимается конкретно и индивидуально как проявление воли и силы какого-то «ты». Первобытный человек в поисках причины чего-либо стремился выяснить не «как», а «кто», не закон, определяющий происходящее, но целенаправленную волю, совершающую действие [10, с. 365—366]. Многие современники, оценивая качество своей жизни, занимаются тем же: «Кто виноват?»
Важная особенность мифа в том, что он не требует специальных знаний и подготовки, доступен каждому и потому легко и охотно принимается большинством. Логика и критерии истинности и ложности мифа уводят от элементарного здравого смысла и дают человеку возможность сохранять психологический комфорт даже в стрессовых и конфликтных ситуациях. Замещая действительность в образно-эмоциональной форме, но фрагментарно схватывая ее некоторые весьма важные характеристики, миф неизбежно искажает реальность в целом.
Боги и демоны умерли, пишет Л. Шестов, и мир заселился началами, принципами, правилами, которые кажутся наиболее или даже един-
30
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
ственными правомочными наследниками прежних фантастических существ [15, с. 322—323]. Современное мифологическое сознание можно представить как взаимосвязь символически закодированных главных ценностей общества, выражающих социально-психологические состояния.
В мифологическом СКЖ естественным образом реализуются основные закономерности мифологического сознания. Картина мира упрощается, разделяется и поляризуется по принципу «свой — чужой», «здесь — в будущем». При этом внимание фокусируется на несовершенстве жизни и ее несоответствии иллюзорно-обнадеживающему мифологическому образу, полностью или частично заимствованному из социальных (религиозных, идеологических) стереотипов и стандартов. Мифологическое сознание, как говорилось выше, символично, поэтично и «эпично»: все эти абстракции искажают факты, скрывают противоречия и конфликты реальности. Закон мифологической аксиологии — оценивание происходящего только позитивно: миф не допускает критической рефлексии; находясь в мифе, разделяя его ценности и установки, оценивать его постулаты и догмы должно только положительно, а рефлектировать только позитивно.
Вера и надежда на лучшее будущее вдохновляют и поддерживают человека, делают осмысленной его жизнь до тех пор, пока реальность не опровергнет эти надежды и не приведет к трагедии крушения мифа. Игнорирование средств достижения иллюзорных целей или замещение их прожектами приводит при встрече с реальностью к утрате иллюзий и краху надежд. Таким образом, мифологическое сознание превращает СКЖ в симулякр: виртуальная реальность оценивается столь же виртуальными иррациональными измерителями.
Иррациональный компонент — одна из сущностных характеристик мифологии и мифологического сознания. Человек ищет убежище от сложных коллизий реальности в иллюзиях мифа, и чем больше вера в них, тем больше и горше разочарование при встречах с реальностью, но, в конце концов, мы вновь доверяем и надеемся на лучшее. Из коллективности переживания и взаимозаражения рождаются массовые психозы: сотни тысяч людей начинают верить в чудеса, в возможность изменить судьбу, в «везение» и «подарки» судьбы, в возможность предвидеть будущее с помощью мистики и ее средств — гаданий, астрологических прогнозов, оккультизма. В интерпретации себя и своей жизни особо значимы предугадывание, предчувствия, предзнаменования, подозрительность, склонность к суеверным трактовкам происходящего, вера в ясновидение, телепатию, наличие «шестого чувства» и т.п. Надежды человека на чудо или случай делают его пассивным участником происходящего, а разочарование в нем приводит к тотальному неверию в свои силы, рождает враждебность к определенным сторонам жизни и стимулирует углубление в миф [12, с. 87—90].
Мифологизация индивидуального сознания инициируется моментом, когда человек начинает действовать на основе тех или иных мифологем,
31
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
будучи субъективно уверенным, что действует на базе рациональных принципов. Мифологическое сознание отвергает критическую рефлексию, выбирая из массы информации только то, что подкрепляет надежды и мечты, и игнорируя все, хотя бы в малейшей степени ставящее миф под сомнение. При этом важно не качество жизни само по себе, а отношение к нему человека: преломляясь через миф, это отношение влияет определенным образом на саму оценку жизни и ее аспектов.
Иррациональные тенденции в сознании человека [17] — жесткие эмоционально-когнитивные связи, имеющие абсолютистский характер предписания, требования, приказа, — оказывают деформирующее влияние как на стратегии самой жизни, так и на СКЖ. Иррациональные идеи, нагнетающие страх, определяют драматизацию определенных событий, преувеличение значения негативных последствий происходящего (Это ужасно), порождение смыслов, препятствующих реализации своих возможностей (А что, если..). Иррациональные идеи обвинения или завышенных требований (Я ничтожество, Терпеть не могу..) обусловливают возведение промахов в ранг неполноценности, завышенные требования к себе и нетерпимость к другим; здесь обычны автоматизмы смыслов долженствования (Я обязан был... Мне придется...). Идеи отрицания или рационализации происходящего устраняют когнитивный диссонанс: человек игнорирует важность происходящего. В транзактном анализе Э. Берна иррациональные идеи страха принадлежат гиперболизированно беспомощному Ребенку, идеи обвинения или завышенных требований — Родителю, идеи отрицания или рационализации происходящего — «роботизированному» Взрослому [2]. Наличие подобных иррациональных идей прямо и негативно влияет на СКЖ, исключая альтернативные подходы и оценки.
Адаптация человека к изменяющемуся миру с помощью мифа фактически означает переход на иррациональный уровень и резкое ослабление позиций разума. Главный источник рационализма — недоверчивость и подозрительность нашего разума, утверждал Л. Шестов. В то же время разум так же легко подкупить, как и душу человека, и, главное, он никогда не замечает, что его подкупили, и продолжает быть уверенным, что регистрирует и бесстрастно описывает. На деле же он только выявляет надежды и опасения души, которая либо не умеет, либо не хочет считать, мерить, взвешивать, сопоставлять настоящее с прошлым и будущим [15, с. 293]. Находясь в мифе, человек не воспринимает его ограничения, так как лишен точки наблюдения, с которой может увидеть и оценить общее состояние своего мышления, — ему не с чем сравнивать. Власть мифа над сознанием обычно прямо пропорциональна нашей впечатлительности, эмоциональности, склонности к сильным переживаниям и аффектам и обратно пропорциональна интеллекту.
В мифологическом сознании отсутствие вопросов, вера в силу обоснования и неосознанный опыт страха перед реалиями жизни объединяются
32
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
в догматизм, сочетающийся с непререкаемым доверием к формулам, образам, символам, определениям действительности, входящим в логику мифа. Так, С.В. Рудановская подчеркивает важный аспект догматизма — сверхтерпимость к привычному языку культуры: в культурном многообразии восприятие многого не спасает человека от «закрытого» догматического мышления. Ограниченное общей информацией об общих контурах предметов или событий, догматичное восприятие абстрактно и «рассеянно», поскольку мигрирует от предмета к предмету, от явления к явлению, не тратя много времени на знакомство с каждым из них. Таким образом, при догматичном разнообразии в сознании несовместимые значения сосуществуют компилятивно при равнодушии к их смысловым особенностям [9, с. 31—32]. В результате непонятное элиминируется в форме либо безразличия к актуально не интересным вопросам, либо молчаливого согласия, что непонятное в данный момент приобретет смысл со временем, благодаря чему возникает своеобразная презумпция смысла как предпосылка любого аспекта жизни.
Итак, подытожим сравнительный анализ эффективности мифологического сознания и рефлексивно-критического мышления в конструировании СКЖ.
Сознание — индивидуальное и коллективное — никогда полностью не может быть избавлено от мифологических образований: миф как правовое основание веры и моральной мудрости, кодифицирования, осмысления и упрочения правил жизни являлся таковым как в первобытных культурах, так и в эпоху постмодерна. Каждый из нас несет в себе уникальный компендиум различных мифов, коллективных верований или типических представлений, создающий уникальную мифологическую картину мира. К личным мифам относятся некие «важные истории» и «значимые образы» нашей жизни, чье существование принципиально важно для нас, наших близких и — с нашей точки зрения — для общества, народа, цивилизации. В форме распространенных индивидуальных мифов выступают представления о фатализме (все на роду написано, суждено) и его полярной противоположности — индивидуализме (судьбу человек делает сам). Современное становление новейшей мифологии позволяет утверждать, что общественное сознание постсоветских обществ активно ремифологизиру-ется: однако ренессанс мифологии происходит уже не как системы мировоззрения, а как мозаичного метода мышления [12].
Жизнь сугубо в рамках мифа, усвоенной модели, виртуального стереотипа, адаптируемого к обстоятельствам жизни, — это, по сути, жизнь по сценарию, придуманному не нами и не для нас лично. Однако характерной чертой человека является способность «оторваться» от окружающей среды и действовать свободно, несмотря на ее условия и ограничения. Для человека видеть нечто, а особенно оценивать — значит непременно дополнять его. Будучи конструкторами своей жизни, человек не только селектирует впечатления, но и творит, достраивает свои миры силой воображения.
33
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
Только осмысление реального опыта жизни дает потенцию и возможность активно формировать представление о своей жизни, а не просто пассивно реагировать на происходящее.
Каждый живет в своей культурной ситуации, представляет действительность только со «своей колокольни», но это означает не иллюзорность наших миров, а лишь частичную открытость нам различных аспектов действительности, не исчерпывающих ее. Реальность — это то, что мы истолковываем как реальность, но всегда существуют «конструктивные альтернативы», открытые для нашего разума, и человек всегда свободен до некоторой степени в пересмотре или замене своего толкования действительности.
Мир познается только через наши с ним взаимоотношения, и для его познания мы должны исследовать не только его, но одновременно и себя как исследователя. Чтобы научиться видеть реальность, необходимо научиться видеть собственное видение и его детерминанты с помощью критической рефлексии своих оценок различных сторон своей жизни. Освобождение от бессознательно используемых схем восприятия и мышления, пассивного созерцания или механического использования стереотипов и шаблонов требует интеллектуальной честности и интеллектуальной активности. Устранение логических противоречий, иллюзий, иррациональной приверженности «идолам сознания» (Ф. Бэкон) демифологизирует действительность и устраняет страх перед жизнью, связанный прежде всего с неготовностью человека принять мир таким, каков он есть.
Литература
1. Асмолов А.Г. Психология личности: Принципы общепсихологического анализа. М.: Смысл; Академия, 2002. 416 с.
2. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих отношений. Люди, которые играют в игры. Психология человеческой судьбы. СПб.: Лениздат, 1992. 400 с.
3. Дюркгейм Э. Социология: ее предмет, метод, предназначение. М.: Терра— Книжный клуб, 2008. 400 с.
4. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. 415 с.
5. Лэйнг Р. Я и другие. М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. 304 с.
6. Мамардашвили М. Сознание и цивилизация: Тексты и беседы М.: Логос, 2004. 272 с.
7. Менегетти А. Проект «Человек». М.: БФ «Онтопсихология», 2007. 336 с.
8. Пек М.-С. Непроторенная дорога: Новая психология любви и духовного роста. Киев: София, 2008. 352 с.
9. Рудановская С.В. Субъекты социальной критики: между реальностью и желанием: Монография. М.: Изд-во РУДН, 2005. 186 с.
10. Семак О. Искушение свободой. СПб.: Алетейя, 2005. 398 с.
34
Мифологическое сознание и рефлексивно-критическое мышление...
11. Славская А.Н. Личность как субъект интерпретации. Дубна: Феникс+, 2002. 240 с.
12. Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек: Монография. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 543 с.
13. Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: Наука, 2006. 451 с.
14. Шаповал И.А. Мифология и идеология созависимости в российской постсовременности. Интеллигенция и идеалы российского общества: Материалы XI Международной теоретико-методологической конференции. 31 марта 2010 г. М.: Изд-во РГГУ, 2010. С. 137-149.
15. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. М.: Захаров, 2000. 174 с.
16. Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004. 1056 с.
17. Эллис А. Гуманистическая психотерапия: Рационально-эмоциональный подход. СПб.: Сова, 2001. 272 с.
