CC BY
127
УДК 398 (57) + 882 (092)
© Н.Л. Новикова
Мифологический мотив «явление потустороннего гостя» в повести В.Г. Распутина «Живи и помни»
В статье рассматривается мифологический мотив «явление потустороннего гостя», нашедший отражение в русских фольклорных рассказах и повести В.Г. Распутина «Живи и помни». Привлечение современного сибирского фольклорного материала позволяет выявить символический уровень прозы писателя, восходящий к универсалиям традиционного народного сознания.
Ключевые слова: мифологический мотив, лиминальное пространство, онтологические оппозиции: живой/ мертвый, свой/ чужой.
N.L. Novikova
Mythological motive «appearance of otherworld visitor» in V.G. Rasputin’s novel ‘Live and Remember’
The article concerns a mythological motive «appearance of otherworld visitor», which was reflected in the Russian folkloristic stories and in V.G. Rasputin’s Novel ‘Live and Remember’. The use of modern Siberian folkloristic material enables to reveal the symbolic level of Rasputin’s prose, which ascends to traditional folk consciousness universals.
Keywords: mythological motive, luminal space, ontological oppositions: alive/dead, native/foreign.
Художественное пространство повестей и рассказов В.Г. Распутина при всей бытовой и социально-исторической достоверности, как правило, содержит символический уровень, восходящий к универсалиям фольклорного сознания, в основе своей мифологического. Так, семантическое ядро пространственного текста героини повести «Живи и помни» составляет мифологическая символика лиминальности (погра-ничности), поскольку на протяжении всего повествования Настена находится между своим и чужим мирами, как в реально-бытовом смысле (между двумя берегами Ангары), так и в нравственно-социальном («у тебя была только одна сторона: люди. <... > А сейчас две: люди и я» [Распутин]) и в символическом - между жизнью и смертью.
Практически весь текст Настены, за редкими исключениями, составляют пространства, наделенные в фольклорном сознании семантикой ме-диативности (переходности): баня (наиболее
чужой локус в пределах своего мира), лесное зимовье (островок своего в чужом пространстве), река как граница между мирами. Вокруг каждого из этих локусов в народной картине мира концентрируется свой круг мифологических представлений, легших в основу целого ряда сюжетов и мотивов, воспроизводящихся в обрядовых и фольклорных текстах. Отголоски этих мотивов легко распознаются в сюжетной ткани повествования Распутина.
Так, первая встреча героини повести с неожиданно вернувшимся с войны мужем происходит в бане, которая, согласно традиционным представлениям, является «медиативным центром» между мирами. Здесь возможна встреча живых и
мертвых» [Криничная, с. 83]. В устных народных повествованиях баня нередко предстает опасным местом: «Ну, мы боялися ходить в баню, особенно где баня. Дак мы боялися так, что около бани всё это чудилося» [Афанасьева-Медведева, 2009, с. 412]. И в повести Распутина в этом чужом пространстве изначально присутствует семантика смерти: «в бане было темно, маленькое окошечко, выходящее на Ангару, на запад, только-только начинало заниматься блеклым, полумертвым светом».
Будучи пограничным в мифологическом плане локусом, баня обычно располагалась на периферии обжитого, своего, пространства - «на задах», «с краю» - «на нижнем огороде у Ангары, поближе к воде». В некоторых быличках баня и вовсе является частью дальнего, чужого, пространства: «я самовидка была. Баня стояла далеко в поле...» [Рождественская ночь, с. 236]; «ой, тут в бане блазнило так всё, в логу она была» [Мифологические рассказы и легенды..., с. 70]. В связи с народным осмыслением опасного положения бани, существовали особые правила ее расположения между своим и чужим: «нельзя строить баню дверям к речке, а надо к дому её ставить, лицом на дом» [Афанасьева-
Медведева, 2007, с. 255]. В народных верованиях баня считалась «нечистым» местом, то есть «в глубинном значении - относящемся к иному миру» [Байбурин, с. 107]: «баня-то хоромина погана, так там уж нету икон.<...> Дак вот в байну велено бояться ходить» [Мифологические рассказы и легенды., с. 59]. Недаром Настена остро ощущает свою «чужесть», оказавшись ночью в этом «нечеловеческом» пространстве: «Настена сидела в полной темноте <... > и чувствовала
себя в оцепенении маленькой несчастной зверюшкой». Она «чутко, по-звериному стала внюхиваться в банный воздух»; «Настене казалось, что она <... > покрывается противной звериной шерстью и что при желании она может по-звериному же и завыть».
В народных обычаях существовало немало запретов, связанных с поверьями об опасности бани, особенно в ночное время. Нарушения этих запретов, крайне рискованные для человека, легли в основу мифологических сюжетов быличек. Немногие решались появляться в бане ночью (исключениями были ритуальные ситуации): «что бы человеку здесь среди ночи делать? Она попыталась о чем-нибудь думать, что-нибудь вспомнить и не смогла: то, что просто было среди людей, здесь оказалось невозможным».
Медиативное положение бани обусловливало ее важное значение в обрядовой жизни - это было место, где совершались гадания, свадебные и другие семейно-бытовые обряды, заговоры. В быличках и бывальщинах с баней связан целый ряд сюжетов: в бане являются людям мифологические персонажи (банник, обдериха, черт), здесь невидимо обитают проклятые родителями дети, баня служит жилищем для колдунов.
Одним из характерных мотивов народных мифологических рассказов является ситуация подмены, подстерегающей человека в «пороговом» пространстве. Подмененным может оказаться ребенок, оставленный в бане без присмотра: «обменили как-то в бане ребёнка, обдериха, наверно. Мати оставила, за чем-то убежала, его и обменили. <... > Дак глупый был» [Мифологические рассказы и легенды..., с. 59]. Черт или покойник может явиться в бане в образе ушедшего на войну (убитого или пропавшего без вести) мужа или сына: «у нас Сергушиха была. У неё был Николай, Канаха звали, сын, его убили на войне. <... > Вот этот самый сын всё время чудился, в баню ходил. <... > Он же погиб на войне, погиб, а не похороненный, видать, и по земле его душа-то летает. Вот и показывался-то...» [Афанасьева-Медведева, 2007, с. 249-250]; «у одной женщины в японску войну муж пропал. <... > Она очень любила его, сильно убивалась по нём. Однажды вечером к ней в избу кто-то постучал. Она глядь в окно, видит - муж. Обрадовалась, не знала, в какой угол посадить. <. > Дело к ночи, ребятишки не спят. <...> Входит черт. Мать ему на шею кидатся. Черт попросил женщину: «Затопи баню, вечерком попозже...» (зап. О. Иванова в 1995 г. от Клавдии Иннокентьевны Саватеевой, 1916 г. р., в с. Савватеевка
Ангарского р-на Иркутской обл.);* «ну, это где-то, наверно, в 1941 году. Там, значит, была женщина одна, ну, молодая. Она мужа своего проводила на войну. <... >Она очень его любила... Всё время плакала ночами, значит, вспоминала: «Где мой Васенька, где мой родненький?» <...> Это уже прошло, наверно, полгода - приходит этот Васенька и стучится в окно... Ой, как она обрадовалась! Запустила его домой, значит. -Ты откуда? Он говорит: - Да отпуск мне, - на-вроде того, что - дали. Или чё... Ну а в те времена как было? Значит, угостишь, ну там пирогами, всем там на свете, чаем напоишь и баньку истопить надо, значит, чтоб с дороги ему помыться. Пошла, значит, она эту баньку-то топить. <...> Чё-то долго их нету. <...>Пошла, значит, она, эта соседка-то, в баньку-то. Смотрит: там дверь открытая. Заходит - а эта жена-то его задушенная там на полке лежит. <... > И поняла тогда эта соседка, что это чёрт приходил, вот чё. Самый настоящий чёрт был» (зап. М.М. Перминова в 2008 г. от Галины Васильевны Перминовой, 1959 г. р., в г. Иркутске, м/л 330). Недаром Настена во время свиданий с мужем неосознанно страшится обмана, подмены. «Чудной ты с этой бородой, - говорит она Андрею. - Как леший. Я в бане понять не могла, кто со мной - ты или леший. Думаю, своему мужику берегла, а тут с нечистой силой связалась»; «они тогда виделись, но, как всегда в бане, ощупью. Ей по-прежнему мерещились подмена, обман, и хоть она понимала, что никакой подмены нет, привыкнуть и успокоиться все же не могла: прислушивалась к голосу Андрея - его ли?»
Появление «оборотня» провоцируется в подобных сюжетах тоской женщины по умершему или, что очень часто, ушедшему на войну мужу. «Я может, даже чересчур тебя ждала, свободы тебе не давала, мешала воевать», - сетует Настена. Этот мотив постоянно встречается в сибирских быличках: «умер у одной женщины муж. А она его очень сильно любила. Плакала она каждую ночь, всё не верила, что он умер. А ведь говорят, что нельзя так умершего вспоминать, душу его беспокоить, на тот свет не пускать. Прошло девять дней с похорон. Ночью постучался к ней кто-то в дом, голосом мужа попросил открыть...» (зап. М.Н. Танганова в
* Тексты, цитируемые в статье, хранятся в фольклорном архиве кафедры новейшей русской литературы факультета филологии и журналистики Иркутского государственного университета (раздел «Былички»). Если имеется аудиозапись текста, указывается номер магнитофонной кассеты.
2004 г. от Галины Евгеньевны Ивановой, 1949 г. р., в с. Бурят-Янгуты Осинского р-на Усть-Ордынского АО); «у одной женщины умер муж. Она долго убивалась по нему. И через некоторое время его дух стал её навещать...» (зап. А.П. Раецкая в 2001 г. от Ольги Викторовны Раецкой, 1954 г. р., в пос. Эдучанка Усть-Илимского р-на Иркутской обл.); «... что-то с мужем случилось, и он умер. Ну, она, конечно, очень переживала. <... > Ну, плачет, тоскует, конечно. <... > И вот в один из вечеров, поздно уже было, к ней постучались в дверь. Она выглянула в окно, смотрит -муж стоит...» (зап. М.Л. Сидельникова в 2003 г. от Татьяны Исаевны Горюновой, 1962 г. р., в с. Альбитуй Красночикойского р-на Читинской обл., м/л 200); «у одной женщины муж солдат был. Она всё о нём думала. <... > Постелила она, легла и думает: «Господи, помилуй, хоть бы приехал». Слышит, муж говорит: - Я ведь приехал, я ведь не убитый. А она-то похоронку получила да не верила всё. Двери отворила, заходит...» [Мифологические рассказы русского населения., с. 117].
Появление «потустороннего» гостя, по народным представлениям, имеет крайне опасные последствия для ближайших родных, чаще всего для жены или матери: «...так он приходил две ночи. Мать стала худеть, бледнеть...» (зап. Н. Кирпичникова в 1992 г. от Любови Григорьевны Демидчик, 1942 г. р., в д. Шаманаево Черемхов-ского р-на Иркутской обл.); «. и стал ходить к ней муж помогать. Она стала потихоньку худеть» [Мифологические рассказы русского населения..., с. 275]; «а женщина-то (это, конечно, печально), но ведь она потом сошла с ума» (зап. М.Л. Сидельникова в 2003 г. от Татьяны Исаевны Горюновой, 1962 г. р., в с. Альбитуй Красночикойского р-на Читинской обл., м/л 200)\; «...дверь тут ветром отворило, и муж улетел. А она с ума сошла» [Мифологические рассказы русского населения., с. 117];
«... оглянулась - а муж стоит за трубой. Игово-рит: - Долго ли я тебя еще ждать буду? Нехорошо ей стало. Бросилась она от него, упала с вышки. Чуть живая осталась...» [Мифологические рассказы русского населения., с. 273]; «она в баню-то и пошла - сыночка хоть погляжу, вот. А он её взял и задавил...» [Афанасьева-Медведева, 2007, с. 250]. Героиням подобных мифологических рассказов иногда удается избежать опасности, обманув «оборотня» или защитившись от него крестом и молитвой: «- Ладно, что догадалась! А то бы тебя сегодня не было! Ты бы задавлена была! А он потом заставлял её баню топить, в бане бы её задавил» [Мифологические рассказы русского населения., с. 97];
«бабка ей сказала, что с мертвецом она каждую ночь дело имеет, а не с мужем своим, и что нужно избавиться от ночного гостя до наступления сороковой ночи, а не то он утащит её с собой» (зап. М.Н. Танганова в 2004 г. от Галины Евгеньевны Ивановой, 1949 г. р., в с. Бурят-Янгуты Осинского р-на Усть-Ордынского АО).
«Нездешний» гость несет гибель тем, кому он является: «мертвый, который «вторгается» в надземный мир, может только сделать мертвым живого» [Евзлин, с. 139]. По народным верованиям, «всякие связи, завязавшиеся при жизни, всякие обязательства и всякие отношения сохраняют свою силу и после смерти одной из сторон» [Карнаухова, с. 87]. Незыблемость родственных связей, связей своих людей, в народном сознании непреложна. «- Не забыла, значит, кто такой я тебе есть? - напоминает Настене Андрей. -Вот: муж, - с нажимом подтвердил он. <... > -Что ты меня пытаешь?! - простонала она. -Чужая я тебе, что ли? Не жена, что ли?» В трансформированном виде эти представления сохраняются и в современном фольклоре, реализуясь, в частности, в мифологических рассказах о мертвецах, забирающих родных «на тот свет», и о непрекращающемся общении живых людей с умершими, которые таким образом сохраняют связь с жизнью. Так, в одной из современных быличек колдун говорит девушке, часто видевшей во сне умершего отца: «От тебя, - грит, -покойником пахнет. <... > Он просто не хотел умирать, - грит, - не думал, что умрёт. И он уцепился за последнее, что, в принципе, привязывало ещё к этой жизни, - он за тебя уцепился. И он не хочет от тебя отцепляться...» (зап. А.В. Симонова в 1996 г. от Алены Владиславовны Грешных, 1975 г. р., в г. Иркутске, м/л 22). « -Мне страшно, Настена, далеко от тебя отрываться, я только возле тебя и дышу, - говорит Гуськов. - Ты уж и не жена мне - с женой дома живут, ты для меня весь белый свет, все на тебе сошлось-съехалось. Не разомкнуть». «Одно-му, только одному, - размышляет он наедине с собой. - Без Настены? Врешь - без Настены тебе жизни нет. Настена тебе дышать дает и, может быть, далеко-далеко вперед, даже после твоей смерти».
Но, согласно народным представлениям, такое общение, если оно своевременно не прерывается (часто с помощью определенных ритуальных действий, служащих разграничению сфер жизни и смерти, или благодаря вмешательству других людей), обрекает на гибель живого человека: «они хотят ведь с собой увести, им ведь жалко, что остались...» [Мифологические рассказы и легенды., с. 22]. Так, Настена чувству-
ет, что не существующий для окружающих ее людей муж «все дальше и дальше отводит ее от людей, оставляя только для себя».
Пребывание в «пограничном» пространстве опасно для живого человека. В ритуальной практике оно строго регламентировано и сопровождается определенными запретами и предписаниями. Существуют былички о гаданиях, печально заканчивающихся для героини, не успевшей вовремя прервать контакт с потусторонним миром. Так, Настена говорит о своих посещениях потустороннего пространства - пространства войны - в «вещих» снах: «Я взгляну, что живой, и обратно: задерживаться или там разговаривать нельзя». Ср. с северно-русской быличкой: «... у ей в армии жених. <... > Она трубу открыла, самовар согрела, начала жениха чай пить призывать. Топ, топ - идет, сапоги топат. Стала разговаривать, а разговаривать нельзя. Хватились ее, а она без сознания» [Мифологические рассказы и легенды., с. 101].
Чем крепче и продолжительнее связь живого человека с иным миром, тем большей опасности он подвергается. Недаром именно в одно из редких по внутреннему согласию свиданий супругов Андрей Гуськов особенно остро чувствует неясное, но настойчивое беспокойство о том, «будто сейчас, как раз в эти минуты он по своей глупости теряет что-то важное, невозвратное, донельзя необходимое ему, чего потом не найти».
Это свидание происходит уже по ту сторону Ангары, в «дальнем, заброшенном углу» - в «запущенном, без жилого духа» зимовье, которое напоминает могилу - «с как попало набросанными на землю плахами вместо пола, с прогнувшейся в потолке доской, с черными, в засохших тенетах, неровно стесанными стенами». Это «сырое темное зимовье с горьким запахом спертого, задушенного воздуха» предстает как абсолютно чужое пространство, прямо ассоциирующееся со смертью: «смеркалось, из углов сильнее потянуло гнилью, ближе и опасней нависла прогнувшаяся в потолке доска, ненадежно, скользко, тревожно стало вокруг. <...> В окошко <...> стелился пустынный холодный свет. Лица Андрея и Настены казались в нем бескровными, фигуры -неживыми, тряпичными, движения - вызванными посторонней силой. Голоса тоже словно доносились откуда-то исчужа. И сами себе Андрей и Настена виделись в этот укромный час не настоящими, чужими...»
Зимовье - избушка в лесу, служащая пристанищем охотникам или случайным путникам -один из пограничных в мифологическом плане локусов: это островок своего, жилого, пространства в плотном окружении чужого, каким пред-
ставляется лес. Неслучайно лесное зимовье - постоянное место действия сибирских быличек и сказок. Заброшенное зимовье, пустующее много лет подряд (каким является старое зимовье, где «приткнулся» Андрей Гуськов, построенное некогда переселенцем Андреем Сивым, «не пустившем корней на новой земле»), предстает уже абсолютно чужим локусом: «срубленное из ли-ствяка и стоящее на взлобке, оно представлялось вечным. <...> Однажды, раздумавшись, Гуськов вдруг захотел, чтобы его похоронили здесь...» Ср. в рассказе «Век живи - век люби»: «люди, удаляющиеся в темный распадок мимо нежилых домов, как мимо чужих гробов, казались уходящими туда в поисках своего собственного вечного пристанища.».
Таким образом, завязка действия в повести В.Г. Распутина «Живи и помни» ассоциируется с мифологическим мотивом, нашедшим отражение в поверьях, приметах, быличках, который можно определить как «явление потустороннего гостя» (он присутствует в сюжетах «нечистая сила ночью в бане», «муж (сын)-покойник в гостях у жены (матери)», «черт приходит к женщине в образе умершего мужа», «жених-мертвец забирает невесту», некоторых других). Этому мотиву часто сопутствуют мотивы обмана, подмены, подстерегающих человека в «пороговом» пространстве, тоски живых по умершим как причины их явления родным, смертельной опасности этих явлений по отношению к живым людям. Примечательно, что во многих фольклорных текстах на эти сюжеты образы покойника и солдата, ушедшего на войну, взаимозаменяемы, что подтверждает устойчивую связь в народном сознании мифологических представлений о войне и смерти и восприятие пространства войны как потустороннего мира.
Объединяет названные фольклорные сюжеты мифологическая тема оборотничества, которая имеет структурообразующее значение и в сюжете повести Распутина (впервые мотив оборотни-чества как «важнейший конструктивный элемент прозы Распутина» был рассмотрен В.П. Владимирцевым [Владимирцев, с. 67]). В контексте сюжетной линии Настены эта тема звучит с предельной остротой - с первого появления нежданного гостя судьба героини предрешена: «она вдруг спохватилась: а муж ли? Не оборотень ли это с ней был? <...> И замерла от предательской мысли: а разве не лучше, если бы и вправду был только оборотень?». За безвыходностью реальной ситуации прочитывается символический план, восходящий к традиционным моделям мифологического сознания: по народным представлениям, любые контакты с обита-
телями чужого пространства опасны - мертвый неминуемо «забирает» живого. Так и Гуськов, цепляющийся за Настену в последней надежде сохранить связь с жизнью, тем самым губит ее.
Традиционный фольклорный мотив «явление потустороннего гостя», реконструируемый в сюжетной завязке повести Распутина, с самого начала определяет метафорический план повествования, сообщающий сюжету смысловую многоплановость и драматическую напряженность. Тема противостояния реального и потустороннего, «своего» и «чужого», жизни и смерти, со-
ставляющая сюжетную основу народных мифологических рассказов, отчетливо прочитывается в подтексте повести «Живи и помни». Однако в повествовании Распутина эта тема приобретает психологический и нравственно-философский смысл. Пребывание между жизнью и смертью оборачивается в сознании героини не только страхом грозящей реальной опасности, но и осознанием неразрешимости противоречий, подстерегающих человека в ситуации противостояния судьбе, которая может однажды явиться в образе «потустороннего гостя».
Литература
1. Распутин В.Г. Повести. - М., 1976.
2. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / под ред. Ф.П. Соро-колетова. - СПб., 2007. - Т. 2.
3. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / под ред. В.М. Гаца-ка, Ф.П. Сороколетова. - Иркутск, 2009. - Т. 3.
4. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. -СПб., 1993.
5. Владимирцев В. О поэтике В. Распутина // Енисей. - 1979. - № 6.
6. Евзлин М. Космогония и ритуал. - М., 1993.
7. Карнаухова И.В. Суеверия и бывальщины // Крестьянское искусство СССР: Искусство Севера. - Вып. II. - Л., 1928.
8. Криничная Н.А. Русская народная мифологическая проза: истоки и полисемантизм образов: в 3 т. - Т.1: Былички, бывальщины, легенды, поверья о духах-«хозяевах». - СПб., 2001.
9. Мифологические рассказы и легенды Русского Севера / сост. и авт. коммент. О.А. Черепанова. - СПб., 1996.
10. Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / сост. В.П. Зиновьев. - Новосибирск, 1987.
11. Рождественская ночь: сб. / изд. подг. Г.В. Афанасьева-Медведева. - Иркутск, 1994.
Новикова Наталья Леонидовна, старший научный сотрудник Иркутского областного художественного музея им. В.П. Сукачева. Тел. (3952)336136, +7-9021783320. E-mail: [email protected]
Novikova Natalia Leonidovna, senior research fellow, V.P.Sukachev Irkutsk Regional Art Museum.
УДК 398
© Т.Ю. Бухаева
Отражение действительности в современных благопожеланиях
В статье рассматриваются современные благопожелания бурят с точки зрения отражения в них действительности, их бытование в настоящее время.
Ключевые слова: благопожелание, бурятский фольклор, действительность .
T.Yu. Bukhaeva
Reflection of reality in modern good wishes worships
The article considers modem good wishes worships of Buryats from the point of view of reflecting reality in them, their existence at present.
Keywords: good wish worship, Buryat folklore, reality.
Благопожелания (уреэл) - один из древних жанров бурятского фольклора. «Происхождение и формирование благопожеланий как жанра уходят в глубокую древность и связаны с ранними формами представлений людей о мире, которые верили в силу магического воздействия слова» [Бардаханова, с. 148]. По мнению Э.А. Уланова, «культ слова выделился из сакрально-магических и многофункционально-практических действий и в фольклоре стал преобладающим. Постепенно принцип сакрально-магического слова, став ос-
новой фольклорного невербального текста, восходящего к ритуально-мифологической архаике, самым непосредственным образом воздействовал на слушателя, вызывая непосредственное живое восприятие и реагирование на произносимые слова» [Уланов, с. 145]. То есть фольклорный текст не просто произносился, а благодаря культу слова находил отклик в душе слушателя.
Посвящая благопожелания своим родным, друзьям, буряты вкладывали в них лучшие свои помыслы: пожелания долгой, счастливой жизни,
